В конце концов Эрнест поставил фургончик на ручной тормоз и вылез из кабины. Фургончик тут же покатился задним ходом под уклон.
– Ах ты!..
Эрнест застопорил его, подсунув камень под заднее левое колесо.
– Тормоз ни к чёрту! – заметил он вслух. – Не забыть бы сказать об этом владельцу, когда верну ему машину.
(Это доказывает, что вообще-то Эрнест не вор.)
– Ладно, теперь за дело: вытащить всё из фургончика, перетащить в дом, поесть – и спать.
Он обследовал содержимое фургончика.
– Да тут всяких вкусностей на всю оставшуюся зиму! Вот это красота, вот это везуха, не жизнь, а малина, ням-ням и бай-бай!
Он взвалил на свои широкие плечи с полдюжины коробок, напевая, взошёл по трём ступенькам на крылечко, открыл дверь своего домика, надёжно укрытого в чаще леса, отнёс коробки в кухню, вышел, взял три-четыре коробки, взошёл на крылечко, отнёс коробки в кухню, вышел… И так далее.
Селестина, которая ещё не вылезала из фургона, оставалась простым зрителем. Она охотно помогла бы с разгрузкой, но для этого надо было спрыгнуть в снег. «Исключено, – думала она, – я тут же увязну по горло в этой ледяной вате. Бррр… Ненавижу снег!»
А Эрнест – тот со снегом разговаривал.
– Падай, падай ещё, главное, не переставай! Продолжай свою прекрасную белую работу. Пожалуйста, укрой этот красный фургончик так, чтобы никто его не увидел. Белую-белую, толстую-толстую мантию поверх всей этой красноты, ладно?
Селестина позвала:
– Эрнест!
Эрнест не слышал. Он разговаривал.
– Здравствуй, милый мой домик, надёжно укрытый в чаще леса, – говорил он всякий раз, как открывал дверь. – До свидания, милый мой домик, надёжно укрытый в чаще леса, – говорил он, спускаясь с крылечка за очередной партией припасов. – И добавлял: – Не бойся, я сейчас вернусь.
Селестина слушала и улыбалась. Смешной этот Эрнест, смешной и совсем не страшный. Медведь, который так ласково разговаривает со своим домом, не может быть Страшным Злым Медведем.
Когда он шёл мимо неё с последней коробкой, Селестина окликнула его погромче:
– Эрнест!
Эрнест остановился и увидел её: она сияла улыбкой, стоя за ветровым стеклом.
– А, да! Селестина…
Он словно только что проснулся.
– Ну что ж, до свидания, Селестина.
Селестина ничего не понимала.
– Как это – до свидания?
– Ну так… До свидания. Я уже дома.
Селестина широко открыла глаза:
– А я?
Эрнест поразмыслил несколько секунд:
– Ты? Не знаю… Я – домой, ну и ты ступай домой!
– Но, Эрнест, у меня больше нет дома! Ты же видел, меня прогнали! Даже прокляли!
Эрнест наморщил лоб:
– Селестина, ты освободила меня, за это я оказал тебе величайшую в мире услугу – теперь мы в расчёте! Был такой разговор, когда я положил твой мешок у «Белой клиники»? Был. И ты согласилась. Так что мы в расчёте.
Поскольку Селестина от таких слов онемела, он заключил:
– Так что прощай, Селестина.
И взошёл по трём ступенькам на крылечко своего домика, надёжно укрытого в чаще леса.
16Этот номер не пройдёт
Перед дверью Эрнест с изумлением увидел Селестину, преградившую ему дорогу. Секунду назад она сидела в фургончике, не желая морозить лапки, а сейчас – вот она! И как только успела? Загадка.
– В расчёте, в расчёте… – сказала Селестина. – Теперь совсем другое дело!
Когда Эрнест, не говоря ни слова, перешагнул через неё и открыл дверь, она хотела было пойти за ним следом.
– Стоп! – сказал, обернувшись, Эрнест. – Мышам в доме не место!
И захлопнул дверь у неё перед носом.
Читатель: И у тебя рука поднялась, Эрнест? Это форменная гнусность!
Эрнест: Слушай, ты, не суйся куда не просят!
Селестина: Правда, это наше личное с Эрнестом дело.
Читатель: Но всё-таки, Селестина, когда после всего, что вы вместе пережили, он отказался даже впускать тебя в свой домик, надёжно укрытый в чаще леса, это действительно…
Эрнест: Эй! Автор! Ты не мог бы сказать твоему Читателю, чтоб он не лез не в своё дело?
Автор: Не могу, Эрнест. Читатель читает как хочет, и он…
Селестина: Ну скажи ему, пусть хотя бы не перебивает!
Автор: А, это можно. Пожалуйста, дорогой Читатель, нельзя ли нам продолжить с того места, где вы нас перебили?
Войдя в свой домик, надёжно укрытый в чаще леса, Эрнест снял пальто и тяжёлые башмаки, чтобы облачиться в халат и тапочки. Он удовлетворённо вздохнул. Потом достал кастрюльку, поставил её на плиту…
– Нам надо поговорить, Эрнест.
Перед печкой сидела Селестина. Она влезла через дымоход.
– Эрнест, нам надо…
– Ничего не надо! Мышам не место в доме, Селестина, и всё тут!
– Но…
– И никаких «но».
И он выставил её за дверь.
Читатель: Нет, это ни в какие ворота…
Автор: Прошу вас, дорогой Читатель…
Теперь Эрнест, напевая себе под нос, готовил шоколадный мусс.
– Эрнест, я серьёзно, нам надо поговорить, – сказала Селестина, которая влезла через вентиляционный ход.
– Мышам не место в доме, Селестина! Я же тебе сказал! Никаких мышей! Пустишь одну – набежит сотня. Вы такие, любой медведь тебе скажет!
На сей раз Эрнест выбросил Селестину в окошко.
Читатель: Как! В окошко? Селестину! Выбросил! На улицу, в этот снег, который она не выносит! Чудовищно!
Автор: Прошу вас, дорогой Читатель…
Читатель: Разве это не чудовищно?
Автор: Не мешайте рассказывать! Или идите почитайте что-нибудь другое!
Эрнест: Вот это правильно, чего он, в самом деле…
В кастрюле на поверхности шоколада стали подниматься пузыри. Они лопались: «флок», «флок», и эта музыка ласкала ноздри Эрнеста. «А что, если, – прикидывал Эрнест, – что, если добавить туда лимонной цедры?»
– Ку-ку, Эрнест!
Это была Селестина! Каким путём она влезла на этот раз? Даже я не в состоянии вам ответить.
Эрнест уронил деревянную ложку.
– От мыши избавиться невозможно, Эрнест, – заявила Селестина, подавая ему ложку, – это тоже любой медведь тебе скажет. Разве что убить!
И Селестина взобралась на окошко прямо перед Эрнестом, чтобы посмотреть ему в глаза.
– Ты хочешь убить меня, Эрнест? Веником не получится, я увёртливая. Можешь испробовать старый способ – мышеловку: это тоже без толку, в наше время мы уже в них не попадаемся, чтоб ты знал! Есть ещё яд, но все яды я знаю наперечёт, нас этому в школе учат. Остаётся дощечка с клеем. Это очень жестокая штука! Несчастная мышь наступает на неё, и все её четыре лапки приклеиваются. Ей некуда деваться. Она не может шевельнуться. Тогда сердце у неё начинает биться так часто, так быстро, что не выдерживает и разрывается. Ты этого хочешь, Эрнест? Хочешь, чтоб у меня сердце разорвалось?
Тут Эрнест всё-таки смутился.
– Нет, Селестина, конечно же нет, но медведь и мышь в одном доме – это не может… ну… это не…
– Что, Эрнест? Не положено? Не принято? Медведи наверху, мыши внизу? Так, что ли?
– Ну да, с незапамятных времён это так…
– Ладно, Эрнест. Подвал у тебя есть?
– Конечно, есть, а что?
– Покажи-ка мне его, я только посмотрю.
Эрнест открыл люк, ведущий в подвал.
– Отлично, мне это подходит, у тебя прекрасный подвал, – сказала Селестина. – Я в подвале, ты наверху – договорились?
Не дожидаясь ответа, она стянула у него из-под носа дольку шоколада и скрылась в подвале.
– А ты сиди наверху, слышишь, Эрнест! Я не желаю тебя видеть в подвале. Медведи наверху, мыши внизу, с незапамятных времён это так!
Тут уж Эрнест взорвался:
– Это ты, Селестина, сиди внизу! Я не желаю ни видеть тебя, ни слышать, поняла? Я…
Он бы ещё много чего сказал, если б чад пригоревшего шоколада не пресёк его речь на полуслове:
– Ох, а шоколад-то!..
И он бросился к плите.
17В подвале
Подвал – это память дома. Там сложены не только вещи, которыми больше не пользуются, но и воспоминания, которые хотят сохранить. Во всяком случае, таков был подвал Эрнеста.
Селестина: Ты прав, Автор, именно в подвале Эрнеста я начала узнавать его по-настоящему.
Автор: Ну-ка, ну-ка, расскажи, мне очень интересно.
Селестина: Первое, что я заметила, – портреты. Полным-полно портретов, висящих на стенах или стоящих на полу. Старинные портреты. И на всех были изображены медведи. В квадратных шапочках и красных мантиях. Такие же внушительные, как гризли-судья в магазине Люсьены.
Эрнест: Потому что они и были судьи. Вся моя семья. Мой папа, папа моего папы, мои дядюшки, дядюшки моих дядюшек, всякие кузены – сплошные судьи! Судьи – они обожают заказывать свои портреты, чтобы их писали во всём параде, в мантии и парике.
Автор: А что ещё там было, в подвале Эрнеста?
Селестина: Невероятное количество пустых банок из-под мёда. Нет, правда пустых! Пустее некуда. Ужас сколько.
Эрнест: Для медведя каждая банка из-под мёда – это, как правило, хорошее воспоминание. Я не люблю выбрасывать банки из-под мёда!
Читатель: Извините за вмешательство, дорогой Автор, но сколько это будет продолжаться? Что-то я не очень люблю всякие описания…
Эрнест: Ну и пропусти эту главу!
Селестина: Эрнест, не грубил бы ты Читателю, а?
Эрнест: Слушай, ему вечно всё не так. Вот тогда нам так хотелось пропустить страшную главу, а он не дал, а когда ему предлагают такую приятную главу с описаниями, он хочет её пропустить.