Читатель: Я не говорил, что хочу её пропустить!
Эрнест: Просто не успел сказать!
Автор: Продолжай, Селестина. Что ещё было в подвале у Эрнеста?
Селестина: Очень много пыли.
Автор: Как и в любом подвале. А ещё?
Селестина: Колченогий столик, два соломенных стула, несколько свечек, старый зеркальный шкаф, но что мне больше всего понравилось, так это прекрасные наряды. Целые сундуки с прекрасными нарядами! Платья из тонкого шёлка, платья из переливчатого шёлка, костюмы всех эпох, шляпы с перьями, балетные туфельки, маски для взрослых и для детей, совсем маленькие маски медвежат: одну я примерила, она оказалась мне в самый раз. Из меня получился очень хорошенький медвежонок!
Эрнест: Это театральный реквизит. Моя бабушка очень любила театр, танцы, музыку… Она была художественной натурой. Когда я был маленьким, я приглашал друга Болеро и всю нашу компанию. Мы наряжались и разыгрывали для бабушки целые спектакли. Тайком, когда никого из судей не было дома. И оркестр у нас был!
Селестина: Кстати о музыке, там ещё было полно старых неисправных музыкальных инструментов – дырявый барабан, две гитары без струн, лопнувший аккордеон, три ржавых гармоники, пианино без клавиш, арфа с одной-единственной струной, скрипка без смычка…
Эрнест: Они дожидаются, чтобы я их починил. Я беру их к себе, все эти брошенные инструменты, а потом чиню. Музыкальный инструмент – он сделан для того, чтобы создавать музыку, его нельзя выбрасывать!
Читатель: Ну теперь-то всё? Фамильные портреты, банки из-под мёда, маскарадные костюмы, зеркальный шкаф, два стула, столик, свечи, призрачный оркестр, тонна пыли – теперь-то всё про подвал? Селестина, что-нибудь ещё там было, в этом подвале?
Селестина: …
Автор: …
Эрнест: …
Читатель: Было что-то ещё, да, Селестина?
Эрнест: …
Автор: …
Читатель: И что же? Что там было ещё?
Селестина: Одиночество.
18Одиночество
Да, после того как она перемерила все наряды, попыталась поиграть на немом пианино, подёргала за единственную струну арфы, после того как накрыла столик красивой скатертью, сгрызла при свечах дольку шоколада, после того как соорудила себе гамак из красивой красной накидки, а потом улеглась в него, глядя в потолок,
Селестина
вдруг
почувствовала себя одинокой.
Такой одинокой,
так далеко заброшенной от дома,
такой покинутой в этом подвале,
что её сердце,
её сердце
заняло в груди всё место, сколько его было,
и слёзы,
слёзы подступили к глазам…
Знаете, как они подступают,
слёзы,
а вы пытаетесь их сдержать…
«Нет, я не стану плакать!
Лучше усну.
Мне надо уснуть.
Чтобы забыть, что мне одиноко».
И Селестина уснула.
Но очень скоро проснулась! Потому что Эрнест у неё над головой и не думал спать. Эрнест музицировал. Музицировал на свой манер. Он наяривал на пианино (наверху у него было ещё одно пианино), на барабане, на цимбалах, на кастрюлях, на стаканах, на тарелках, на печной трубе и ещё на целой куче предметов, притоптывая в такт ногой. «Бум-бум! Бум-бум!»
Селестина заткнула уши – сперва пальцами, потом ватой, потом накрыла голову подушкой, потом двумя подушками – всё без толку: «Бум-бум! Бум-бум!» Она встала, постучала в потолок шваброй – бесполезно. Эрнест ничего не слышал. Она снова легла, отводя душу брюзжанием в адрес верхнего соседа. «Бум-бум! Бум-бум!» И так до тех пор, пока…
Внезапно…
Больше ничего.
Тишина.
Селестина сбросила подушки и матрас: да, тишина. Селестина вытащила из ушей вату: в самом деле тишина. Эрнест, видно, лёг спать. Наконец-то! Насилу дождалась!
Но в наступившей тишине…
Во всей этой тишине…
В глубокой тишине подвала…
Очень скоро…
Селестина почувствовала себя до ужаса одинокой.
Такой одинокой,
что ей казалось, будто она единственная мышь во всём мире.
«Все меня покинули.
Никто меня не любит.
Что я тут делаю, в этом подвале?»
И её сердце,
её сердце заняло в груди всё место, сколько его было,
и слёзы, слёзы подступили к глазам…
Знаете, как они подступают, слёзы,
а вы пытаетесь их сдержать…
«Нет, нет, нет!
Я не стану плакать!
Чтоб я – и плакала?
Ну уж нет!
Я не кто-нибудь – я Селестина!
Лучше усну.
Мне надо уснуть.
Сейчас я снова усну!
Вот я засыпаю.
Я сплю!»
И правда, Селестина снова уснула.
Чтобы очень скоро снова проснуться!
Что происходит? Это ещё что такое? Её гамак раскачивался сам собой. Спасите, гамак сам качается! И весь подвал сотрясался! Судьи тряслись в своих рамах. Свечи падали со стола, который приплясывал на своих хромых ножках. Дверца зеркального шкафа открывалась и закрывалась сама собой. На музыкальных инструментах дребезжали уцелевшие струны. Гамак раскачивался всё сильнее. С паутины осыпалась пыль. Но что же всё-таки происходит? Селестина отчаянно цеплялась за гамак, а тот раскачивался сильнее и сильнее. Вот страх-то! И эти содрогания сопровождал глухой рокот. Ну и рокот… как будто весь дом провалился в желудок великана-людоеда!
И вдруг Селестина поняла. «Это землетрясение! Дом вот-вот обрушится мне на голову! Меня задавит в этом подвале! И никто меня не найдёт! Надо выбираться наружу, скорее, скорее! Спрыгнуть с гамака и бежать!» Панический ужас. Селестина выпрыгнула из гамака и заметалась туда-сюда, как распоследняя перепуганная мышь. Пока где-то внутри неё не прозвучал некий твёрдый голос, голос, хорошо ей знакомый, – голос другой Селестины:
Селестина-2: Стой, Селестина! Приди в себя! Ты всё-таки не распоследняя перепуганная мышь! Ты – Селестина! Успокойся и пошевели мозгами.
Селестина-1: Посмотрела бы я на тебя, как ты станешь шевелить мозгами на моём месте! Ты что, не видишь, как всё трясётся? Не слышишь этого рокота? Это землетрясение, вот что! При землетрясениях всегда сначала так рокочет, а потом дома рушатся!
Селестина-2: Лучше прислушайся как следует к этому твоему землетрясению, чем нести такую чушь. Ты обратила внимание, что оно рокочет – и перестаёт, рокочет – и перестаёт?..
Селестина-1: Смотри-ка, а ведь правда!
Селестина-2: Это не напоминает тебе что-то вроде дыхания?
Селестина-1: Вот сейчас, после твоих слов… Да, пожалуй, похоже…
Селестина навострила уши. Селестина посмотрела на потолок. Ну конечно! Она беззвучно взбежала по лестнице к люку… Внимательно прислушалась… Ну да. Это Эрнест! Это храпел Эрнест!
Селестина тихонько приподняла крышку люка. И точно! Эрнест в своей кровати с балдахином, в ночном колпаке, укрытый одеялом до подбородка, храпел, как настоящий вулкан! Всё кругом сотрясалось! Огромная кровать ходила ходуном!
Автор: А я и не знал, Эрнест, что ты храпишь.
Эрнест: Храплю… так, слегка… Разве только после сытного обеда…
Селестина: Я знаю одно средство от храпа.
Автор: Да ну? И какое же?
Селестина: Которому я научилась в приюте, в дортуаре. Я взобралась на кровать Эрнеста и подула ему в ноздри. Он сморщил морду, сделал языком «клап, клап», нахмурил брови и перестал храпеть.
Читатель: И тогда ты пошла обратно в подвал?
Селестина: Не сразу. Спать мне уже не хотелось, так что я зажгла свечи, спокойно расположилась с красками и кисточками перед Эрнестом, который продолжал мирно спать, и написала его портрет. На простыне, которую я прикнопила к стойкам балдахина. Моя первая настоящая картина – «Эрнест, спящий в своей кровати с балдахином»! Портрет гуашью. В натуральную величину. Очень похожий! Законченную картину я повесила между стойками прямо напротив Эрнеста, чтоб он сразу увидел её, как проснётся. Только тогда я вернулась в подвал и улеглась в гамак. У меня много на него ушло времени, на этот портрет. Было уже очень поздно. На сей раз мне и правда хотелось спать.
Вот только во сне Селестину ожидало нечто ужасное… Нечто пострашнее землетрясения и погромче Эрнестовой музыки: кошмар! Кошмар на тему одиночества.
Действие разворачивалось в нижнем мире. Селестина бежала… За ней гнались все мыши мира. «Прочь, Селестина, про-о-о-очь!» А впереди всех – Серая Грымза: «Будь ты проклята, Селестина, прочь!»
Селестина бежала, а выхода нигде не было. Это был кошмар без окон и дверей. Кошмар без аварийного выхода, без самой малюсенькой лазейки, куда можно было юркнуть. Селестина бежала, но нисколько не продвигалась вперёд. Стены по обе стороны не мелькали мимо. Она бежала на месте! Не продвигаясь ни на миллиметр… А ей надо было спасаться бегством – скорее, скорее, за ней гналась Серая Грымза, а следом за Грымзой – все мыши мира: «Будь про-о-о-о-оклята, Селестина! Про-о-очь!» Серая Грымза всё ближе! Серая Грымза её настигала!
И внезапно Серая Грымза огромным прыжком взвилась в воздух и обрушилась на Селестину, словно гигантская летучая мышь!
19День, когда Эрнест и Селестина по правде стали лучшими друзьями
– А-а-а-а-а-а-а-а-а!
Нет, это был не тот крик, что вырвался у Селестины, это закричал Эрнест, когда проснулся. У него кровь застыла в жилах. Шерсть под ночным колпаком встала дыбом. Он оцепенел от ужаса. У него на кровати был какой-то другой медведь! Вон там! Прямо перед ним! Медведь в таком же ночном колпаке, как у него. Спящий без задних ног! Кто же это такой? Что он тут делает? Как вошёл? Чего ему от меня надо? Тревога!
Эрнест протёр глаза. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы сообразить, что перед ним не настоящий медведь из плоти и крови. Это была картина! Прикреплённая к стойкам балдахина. Картина, на которой был изображён Эрнест собственной персоной! Очень, кстати, похоже. Настолько похоже, что Эрнест как будто смотрелся в зеркало. «Это проделки Селестины, точно! Это она написала портрет! А я ведь ей сказал сидеть в подвале! Ну она у меня поплатится, не будь я медведь! Да ещё стащила у меня новую простыню под свою живопись! Пропала теперь простыня! Наглость какая! Всё, я пошёл в подвал! Сейчас я ей покажу, вот она увидит! Ух! Сейчас я ей скажу, вот она услышит! Живо, где мой халат и тапочки?»