Эфраим Вольф:
"Гершман прекрасно владел немецким, румынским и французским языками. Походка у него была важная, движения – уверенные, одежда – шикарная. С немцами и румынами он говорил с чувством собственного достоинства, и не было случая, чтобы его кто-нибудь оскорбил. С евреями он говорил на идиш… иногда властно, а иногда с отеческой снисходительностью…
По инициативе Гершмана и с одобрения Ионеску в гетто открыли… цехи – кожевенный, мыловаренный, гвоздильный, веревочный, по производству спирта, по производству газированных вод, портняжную и сапожную мастерские… При содействии Ионеску цехи и мастерские получали сырье по ценам для неевреев и сбывали свою продукцию оптовым покупателям вне гетто. Прибыль делилась между румынской администрацией, правлением общины, владельцами цехов и мастерских; рабочим тоже кое-что перепадало…
Благодаря денежным поступлениям в общину… бедные семьи время от времени получали продукты и топливо, а некоторые – готовую пищу из общественной столовой, где питалось постоянно около двухсот сирот. Правление общины субсидировало в гетто также поликлинику, аптеку, инвалидный дом на двадцать два человека, больницу на двадцать пять мест… Ежедневные богослужения происходили в синагоге в Хлебном переулке. В гетто были общеобразовательная школа, детский сад и хедер…
Гершман ввел в гетто железную дисциплину и наложил на евреев тяжелое бремя выполнения требований румынской администрации... Он знал, что невыход на работу требуемого количества людей означает гибель для всех, и был беспощаден к уклоняющимся. По его указанию не один из них получил двадцать пять ударов резиновой дубинкой по голому телу…
Гершман правил как маленький царек: кого хочу – казню, кого хочу – милую. Иных он спас от голода и холода, иных – от смерти. Но было немало случаев, когда он проявлял себя как самодур и садист… Одни считали Гершмана добрым человеком, другие – злым и аморальным, одни – справедливым отцом, другие – своевольным самодуром. Кем он был на самом деле – трудно сказать, но благодаря ему все мы остались живы".
Евреи из немецкой зоны оккупации бежали в Транснистрию, чтобы спастись от неминуемого уничтожения. В гетто Жмеринки укрылись 300 евреев из местечка Браилова, расположенного неподалеку; немецкие власти потребовали вернуть их обратно, в противном случае грозили ликвидировать всё гетто. Чтобы предотвратить это, Гершман вынужден был возвратить евреев в Браилов, где их немедленно уничтожили. После освобождения Жмеринки это поставили ему в вину, и Гершмана расстреляли по приговору советского военного трибунала.
***
В Кременце оккупанты убили председателя юденрата Б. Каца. Расстреляли Ш. Круха, главу юденрата города Чорткова на Украине, за отказ сотрудничать с немцами. Начальник гетто в Гродно лично застрелил Д. Бравера, председателя юденрата; в Орле казнили после пыток главу юденрата И. Фельдмана; в Белостоке отправили в лагерь уничтожения Э. Бараша, руководителя еврейского совета, который передавал подпольщикам золото для приобретения оружия.
***
Г. Ландау, председатель юденрата Кишинева, отказался предоставить списки на депортацию и принял яд. М. Бергман, председатель еврейского совета Ровно, покончил с собой, чтобы не выполнять указания немцев. Покончили жизнь самоубийством председатели юденратов Ц. Видер в Белостоке и А. Мадер в Гродно; в гетто Пружан пытались покончить с собой более сорока сотрудников еврейского совета вместе со своими семьями.
Подобное происходило не только на территории СССР. Глава юденрата варшавского гетто Адам Черняков записал в дневнике в июле 1942 года: "Нам объявили, что – за немногими исключениями – все евреи любого возраста и пола будут вывезены на Восток. Сегодня до 16 часов надлежит поставить 6000 человек. То же самое (если не больше) и в другие дни". Председателю юденрата приказали подготовить к отправке эшелон детей; Черняков оставил жене записку: "От меня требуют, чтобы я собственными руками убивал детей моего народа. Мне остается только умереть" – и принял яд. На его похоронах траурную речь произнес Януш Корчак.
***
В 1919 году Яаков Выгодский стал министром по еврейским делам в правительстве Литовской республики, жил в Вильно, был затем депутатом польского сейма, написал на идиш несколько книг мемуаров. Когда немцы заняли Вильнюс, Выгодский вошел в состав юденрата и отказался поставлять евреев на работы, пока не поступят известия от тех, кого увезли прежде.
Из воспоминаний: "Выгодскому восемьдесят пять лет, и он не клонит головы перед насилием. 24 августа его забрали и увезли в тюрьму Лукишки… Тяжелобольной старик лежал, изнывая от страданий… в забитой до отказа камере, куда немцы натолкали 75 заключенных… Когда всех забрали из камеры, кто-то хотел оставить ему свое пальто, но Выгодский отказался: ему оно уже не понадобится, а другим, может, еще пригодится. Так в одиночестве, на стылом тюремном бетоне, в муках ушел из жизни заступник евреев "Литовского Иерусалима" Яаков Выгодский".
***
Яков Генс, из выступления на вечере интеллигенции гетто Вильнюса:
"Многие из вас считают меня изменником… Я, Генс, веду вас на смерть, и я, Генс, хочу спасти евреев от смерти… Я веду счет еврейской крови, а не еврейской чести. Если у меня требуют сто евреев, я отдаю. Потому что, если мы, евреи, этого не сделаем, то придут немцы и всё гетто будет уничтожено. Жертвуя сотней людей, я спасаю тысячу; тысяча, которую я отдаю, спасает десять тысяч.
Вы, интеллектуалы, не прикасаетесь к грязи гетто. Вы выйдете из гетто чистыми… Но я, Яков Генс, если выживу, выйду грязный, мои руки будут обагрены кровью. И несмотря на это, я добровольно предстану перед судом евреев. И я скажу: я сделал всё, чтобы спасти как можно больше узников гетто и вывести их на свободу. И для того, чтобы хоть немногие евреи остались в живых, я должен был вести евреев на смерть. А чтобы евреи вышли на свободу с чистой совестью, я должен был валяться в грязи и поступать бесчестно".
***
Раввин Э. Беркович:
"Существует огромная разница между жестокостью палачей и жестокостью жертв. Первые – уверенные, что они хозяева мира, жиреющие на награбленном, по собственной воле выбрали путь служения злу. Вторые – несчастные жертвы, мораль которых сломлена чудовищным варварством. Жестокость первых – противоестественна. Жестокость вторых – естественный результат невообразимой бесчеловечности убийц.
При этом невозможно понять, как удалось подавляющему большинству узников сохранить человеческий облик до самого конца и достичь таких высот самопожертвования! Это и есть истинная загадка гетто и лагерей".
ОЧЕРК ПЯТЬДЕСЯТ ШЕСТОЙ
Ликвидация гетто на территории СССР
1
Скульптор Эльмар Ривош, из дневника (гетто Риги):
"Улица залита кровью, белый снег за ночь стал серым с красными разводами. Трупы – старики, женщины, дети! Помятые колясочки, детские санки, сумочки, перчатки и галоши, мешочки с продовольствием, бутылочка с соской – в ней замерзшая овсянка, детский ботик. Трупы еще теплые и мягкие, лица залиты кровью, глаза открыты.
Мы должны доставить трупы на кладбище… и идем теперь копать могилы. Роем яму у сожженной кладбищенской синагоги… К нам подходит полицейский и предупреждает‚ чтобы теперь никто не выходил с кладбища и не подходил к ограде. Оказывается, что некоторые крайние улицы не успели за ночь очистить и сейчас проведут последнюю колонну…
Ждать не долго‚ раздаются знакомые окрики. Над оградой появляются головы и плечи конных стражников‚ за оградой – шарканье многих ног. Железные ворота кладбища не достигают до земли на двадцать пять – тридцать сантиметров. Стоя в яме‚ можно видеть бесконечное количество ног. Ноги движутся осторожно‚ мелкими шажками‚ точно боясь подскользнуться. Все женские‚ иногда мелькают маленькие‚ детские ножки; кто-то ощупывает дорогу палкой... Ноги жертв и головы всадников. Как много они говорят, как ужасны эти ноги‚ сколько наглости и удовлетворения в этих головах и плечах! У нас нет оружия‚ есть только ненависть и жажда мести – этим горю не поможешь. За оградой удивительная тишина‚ изредка слышится детский плач или окрик погонщиков. Ног больше не видно‚ всадники медленно удаляются...
Солнце всё ниже. Надо торопиться с работой. Ямы быстро засыпаются мерзлым песком. Вырастает большой светло-желтый бугор… И вот как бы по молчаливому уговору сорок–пятьдесят евреев становятся полукругом у могилы‚ лицом к востоку. Вперед выходят те‚ кто только что похоронил своих матерей и отцов. Я не молюсь – не умею‚ но стою‚ как завороженный‚ не ощущая тела‚ только сердце готово выскочить из груди‚ по затылку ползут мурашки..."
2
В зимние месяцы 1942 года истребление евреев "замедлилось"; причиной тому были сильные морозы, и из Белоруссии докладывали в январе того года: "Полная ликвидация в настоящее время невозможна, так как земля сильно промерзла, чтобы можно было выкопать ямы, которые станут затем могилами для евреев". С весны карательные акции возобновились в полном объеме, и очевидец свидетельствовал (Пирятин, Украина): "Я видел, как они убивали. В пять часов дня скомандовали: "Засыпать ямы!" А из ям раздавались крики, стоны. Под землей люди еще шевелились. Вдруг я вижу – из-под земли поднимается мой сосед Рудерман… Он кричал: "Добей меня!.." Из-под тела женщины выполз мальчик лет пяти и отчаянно закричал: "Маменька!" Больше я ничего не видел – упал без сознания…"
Летом 1942 года германское командование уже докладывало: "За последние десять недель мы ликвидировали в Белоруссии около 55 000 евреев. На территории Минского района евреи полностью устранены без какой-либо угрозы для экономической деятельности…" Из воспоминаний: "Теперь на улицах местечка были одни женщины. Они бродили, как тени. Лица желты, глаза потухли. Счет времени велся по промежуткам между одной и другой резней в окрестных местечках. Отсюда делали вывод, сколько дней оставалось им жить…"
В районе Бронной Горы под Брестом выкопали гигантские рвы‚ самый большой из них – длиной 63 метра‚ шириной до 7 метров‚ глубиной 4 метра. С июня 1942 года начались акции массового уничтожения‚ и вскоре гетто Бреста перестало существовать. Уцелело не более пятнадцати человек: "Мы были почти раздеты и мучились два года в погребах‚ на чердаках‚ в сараях‚ в самые сильные морозы оставаясь на улице. Если не замерзли‚ то это чудо. По полгода не раздевались, не видели вареной пищи. Если бы такая жизнь протянулась еще две недели‚ мы бы не выдержали..."