§ 23. Изгнание евреев из Вены и допущение их в Берлин (1670 — 1671)
Вестфальский мир 1648 года, раздробивший Германию на множество протестантских и католических государств, отдалил ее от католической Австрии, которая в лице резидирующих в Вене императоров сохранила только номинальную связь с германским Западом. Австрия все более сливается со своими восточными провинциями, Богемией и Моравией. Она становится промежуточным пунктом между Западной Германией и Польшей. По численности своего еврейского населения она занимала второе место после большого польского центра. Густые еврейские массы скопились в ее полуславянских провинциях, а также в Венгрии, стране магнатов и крепостных крестьян. Во всех этих провинциях еврейское торговое население служило той живой экономической связью, которая соединяла Прагу с Краковом, Никольсбург или Пресбург с Львовом, Бреславль с Познанью. Австрия была как бы продолжением еврейской Польши в Европе. В самой столице государства, Вене, быстро росла еврейская община, реставрированная во время Тридцатилетней войны. Конец этой войны совпал с началом польско-украинской катастрофы, и тысячи еврейских беженцев с Востока пустились в австрийские земли. Из одного католического государства евреи бежали в другое, не менее злокачественное по своему клерикальному режиму. Едва терпевшая евреев в столице и в провинциях, Австрия очутилась перед перспективой наводнения еврейскими массами с Востока, куда она в прежние времена посылала избыток своего населения. Перед правительством и магистратами автономных городов снова встал еврейский вопрос в обычной его форме: что делать против усиления синагоги рядом с церковью и еврейской торговли рядом с христианской, а если евреев приходится «терпеть», как сделать их «безвредными» для окружающего населения и вместе с тем обильным источником доходов для государственной казны?
В Центральной Европе традиции темного средневековья сохранились в наибольшей степени в Австрии, которая после эпохи Реформации и религиозных войн сделалась сильнейшим оплотом католицизма, противовесом протестантских государств Германии. Связанная династическими узами с Испанией, Австрия как будто унаследовала клерикализм этой несчастной страны. Иезуиты прочно засели в ней и держали в своих руках все нити внутренней политики. Они натравливали правительство на протестантов и на евреев. Особенно трудно было духовенству и христианскому мещанству мириться с быстрым ростом новой еврейской общины в самой столице страны, где в предместье за Дунаем вырос целый «Юденштадт», как он значился в официальных актах. В середине XVII века здесь числилось от трех до четырех тысяч жителей, из которых около половины принадлежало к зажиточному классу. Венские евреи вели оживленную торговлю с Италией, Турцией и Польшей; они особенно развили торг сукном и драгоценностями, а также лошадьми, которых они поставляли для двора и армии. Богатейшие из них снабжали государственную казну займами в мирное и военное время. Вообще казна получала от евреев огромный доход в виде «подати за покровительство» (Schutzgeld), то есть за право жительства в Вене, и многих других постоянных или чрезвычайных налогов. Эта политика «do ut des» давала евреям возможность жить, пользуясь покровительством таких архикатолических императоров, как Фердинанд II и III. Последний остался верен своему союзу с богатыми евреями Вены и по окончании Тридцатилетней войны, когда почувствовались ее разорительные последствия. Венское бюргерство и в особенности купечество со злобой и завистью смотрели на растущее благосостояние евреев. Прославившийся своей юдофобией венский магистрат не раз пытался подчинить своему управлению население Юденштадта, состоявшее в качестве автономной общины под непосредственным покровительством императора, но такое подчинение было бы равносильно уничтожению еврейской общины, чего император не мог допустить без ущерба для своих интересов.
Положение ухудшилось при новом императоре, Леопольде I (1657 — 1705), которому совершенно случайно надели на голову императорскую корону вместо кардинальской шапки. Питомец иезуитов, готовившийся к духовному званию и получивший корону в 17 лет только по случаю внезапной смерти старшего брата, Леопольд считал тяжким грехом держать евреев в своей католической столице. Пока он еще был юн, правительство не давало ему возможности менять прежнюю политику: Гофкамера, австрийское министерство финансов, продолжала покровительствовать евреям. Но магистрат и духовенство начали уже подготовлять почву для нового режима, который должен был наступить с совершеннолетием императора-церковника. В 1664 году шла война с Турцией, и в народе была пущена молва, что евреи тайно поддерживают турок, так как они часто ездили по торговым делам в Константинополь, Белград и подвластный Турции венгерский Офен. В 1665 г. злоумышленники подбросили в еврейский квартал труп женщины и распустили слух о ритуальном убийстве. В Вене и других городах Нижней Австрии раздавались печатные «пасквили», куплеты и картины с изображением «еврейских злодейств». В некоторых местах уже начались эксцессы, но Гофкамера распорядилась конфисковать всю эту агитационную литературу. Такие же меры пресечения были приняты в Пасху 1668 г., когда буйные студенты вместе с городской чернью («Gesindel», по выражению официального акта) ворвались в Юденштадт и приступили к грабежу и убийству. Но в это самое время монарх, именем которого обуздывали толпу, сам задумал большой погром в легальной форме.
В самом деле, терпимость к евреям должна была возбудить недоумение в католической столице, где даже протестантам не дозволяли иметь свою молельню. Преследуемые венгерские протестанты жаловались императору, что с ними обращаются хуже, чем с «худшими врагами креста», которым дозволяют не только жить в Вене, но и иметь там свои синагоги, «где произносится столько хулы против Спасителя». Такие доводы не могли не подействовать на императора. В самой его семье появился в это время упорный враг еврейства. Леопольд женился на испанской инфанте Маргарите-Терезе. Уроженка страны, куда еврей не мог ступить ногой, благочестивая императрица чувствовала себя плохо в столице, в которой приютилось «безбожное» племя со своей синагогой, раввинами и автономными учреждениями. Когда маленький кронпринц умер через три месяца после рождения, у императорской четы появилась мысль: нужно умилостивить Бога добрым делом — изгнанием евреев. В начале 1669 г. была учреждена особая комиссия для «исследования» этого вопроса, носившая характерное название «Judeninquisitions-Commission». Деятельное участие в ней принимал ярый юдофоб и гонитель иноверцев вообще епископ Коллонич из Винер-Нейштадта. Комиссия представила императору ряд докладов, поистине достойных пера испанских инквизиторов. В одном докладе указывалось на достохвальный пример Испании и многих других стран, давно изгнавших «исконных врагов христианства»; «изгнанием» тут названо также недавнее бегство многих евреев из Польши, где они «достигли такого влияния, что их считают главными виновниками восстания казаков». Евреи, говорят далее «инквизиторы», вредны для страны в религиозном отношении: их общины и синагоги суть гнезда заговоров против христиан; они портят христианок тем, что вступают с ними иногда в любовную связь (закон карал такие «преступления» смертью). Они вредны и политически, ибо несомненно сочувствуют врагам Австрии, туркам, и в случае войны окажут им услуги. Выгоды от них для государственной казны меньше того ущерба, который они причиняют христианскому бюргерству, и последнее могло бы взять на себя возмещение убытков, которые будут причинены казне выселением евреев. Это подтвердил и венский магистрат в своем прошении к императору: мещанство готово платить ежегодно в казну те 10 000 флоринов, которые вносит «проклятая еврейская община» («die vermaledeiäte Judenschaft») в качестве подати за покровительство (Schutzgelder), ибо мещанам нет житья от еврейских торговцев, продающих дешево гнилой товар и не дающих заработать христианскому торговцу. Уже теперь в Вене живет 3000 евреев против 2000 мещан-католиков, а со временем они совсем вытеснят христиан. Нужно возобновить старый декрет об изгнании евреев из Вены и всей Нижней Австрии.
Все эти доводы окончательно убедили императора, который хотел быть убежденным, чтобы с «чистой совестью» совершить ужасное дело. В июле и августе 1669 г. появились два декрета о выселении из Вены первых двух групп евреев: бедных и малосостоятельных, то есть бездоходных для казны. 1600 человек должных были покинуть город в двухнедельный срок; среди них были раввины и ученые, которых еврейская община за их заслуги освобождала от податей. В выданных изгнанникам паспортах указывалось, что обладатель данного паспорта «выселен не за какие-либо совершенные преступления, а только по воле его императорского величества признан долее нетерпимым в эрцгерцогстве Австрии».
Труднее было выдворить состоятельных и богатых, составлявших около половины прежней общины. Нужно было дать им время окончить свои дела, рассчитаться со своими должниками или кредиторами из христиан, продать свое имущество. Вдобавок влиятельные члены еврейской общины пытались еще отвратить грозу от оставшейся ее части. Они подали Леопольду прошение, в котором напомнили о финансовых услугах, оказанных ими государству во время Тридцатилетней войны и после нее, о том, что они широко развили торговлю и удешевили товары на благо потребителей, так как живут скромнее христианских торговцев и поэтому довольствуются малым заработком. Полагая, что «нежному сердцу» монарха не может доставить удовольствие истребление евреев, просители «со стоном и мольбою» просят об оставлении в Вене еврейской общины хотя бы в сокращенном числе. Но Леопольд был непоколебим. Он только дал выселенцам отсрочку для окончания дел, а наступление зимы заставило его продлить эту отсрочку до теплого времени. Новое несчастье в императорской семье (императрица вследствие болезни родила мертвого младенца) окончательно укрепило набожного фараона в мысли довести до конца начатое жертвоприношение. 28 февраля 1670 г. был подписан Леопольдом окончательный декрет о выселении, а 1 марта по улицам Вены разъезжали герольды, которые созывали народ звуками труб и объявляли: в течение ближайших месяцев, до праздника Божьего тела (20 июня), все евреи без исключения должны навсегда уехать из Вены, а также из городов и селений Нижней и Верхней Австрии. Еще в последнюю минуту венская община попыталась повлиять на императора дипломатическим путем: она просила об этом потомка испанских марранов Мануеля Тексейру, который жил в Гамбурге в качестве резидента шведской королевы Христины. Тексейра немедленно написал королеве и одному из римских кардиналов, прося их повлиять на австрийский двор в пользу обреченных на изгнание. Секретарь шведской королевы ответил, что она писала об этом австрийской императрице и папскому нунцию в Вене. Но все эти попытки не достигли цели: император был неумолим.
Чтобы ускорить ликвидацию еврейской общины, венский магистрат купил у нее все дома Judenstadt’a для перепродажи их христианам. Вырученные деньги, однако, не были возвращены еврейским домовладельцам, а удержаны магистратом для уплаты долгов общины монахам кармелитского ордена и другим христианским кредиторам. Многие семейства таким образом были разорены. Дело выселения было окончено лишь в июле 1670 года. Последняя группа изгнанников покинула Вену в траурный день девятого Ава, как некогда при изгнании из Испании. Остались только несостоятельные должники в тюрьмах и 16 представителей общины под предлогом окончательного расчета по общинным долгам, а на самом деле в качестве заложников, так как опасались, что выселенцы пред отъездом будут отравлять колодцы или другим способом мстить своим гонителям, но вскоре были высланы и заложники. Из нескольких тысяч изгнанников ни один не согласился переменить свою религию для того, чтобы остаться в Вене. Этот изумительный факт духовной стойкости отметил шведский резидент в Вене в рапорте своему правительству: «Удивительно, что среди трех-четырех тысяч человек не нашлось ни одного, который в таком бедственном положении решился бы переменить свою веру, чтобы продолжать свою богатую жизнь, а ведь это (обращение евреев) было одним из главных мотивов, вызвавших решение императора». На первых порах венское бюргерство торжествовало. Магистрат, ставший хозяином Юденштадта, назвал его в честь императора Леопольдштадтом. Большая синагога была превращена в католическую церковь (Leopoldkirche). При перестройке этого здания была положена в фундамент доска с надписью, что здесь воздвигнут храм Божий на месте прежнего «вертепа разбойников» (Mördergrube). Строители забыли, что их новое здание было результатом совершенного ими разбоя.
В католической Австрии еврейскую политику направляли страсти, в протестантской Пруссии — холодный расчет. Там гнет и эксцессы власти, здесь строгая регламентация и почти военная дисциплина. Жертвы австрийских правителей находят убежище в Пруссии. Не гуманные чувства последователей Лютера, помнивших юдофобские заветы учителя, открыли евреям доступ в новое бранденбургско-прусское государство, а политические соображения монарха, положившего начало прусской гегемонии в Германии. Бранденбургский «великий курфюрст» Фридрих-Вильгельм из рода Гогенцоллернов (1640 — 1688) составил свое государство из нескольких дробей Германии, доставшихся ему после Тридцатилетней войны. К наследственному Бранденбургу с Берлином в центре и герцогством Клеве на западе прибавились, в силу Вестфальского мира и других договоров, епископские области Гальберштадт — Минден — Магдебург, а также балтийские земли Восточной Пруссии (Кенигсберг, Мемель) и Померании. Из этих территорий великий курфюрст стремился создать сильное военно-промышленное государство в духе начинавшейся тогда системы монархического абсолютизма и меркантилизма. Пример соседней Голландии показал ему, как много могут сделать евреи для индустрии и торговли, и он решил привлечь в свои владения еврейских коммерсантов. Он делал это не по голландскому, а по военно-прусскому образцу, с применением стеснительной опеки и регламентации, и тем не менее ему и его преемникам удалось поставить дотоле неизвестный Берлин рядом с Веной как политический и промышленный центр, а потомки венских изгнанников создали в Берлине культурный центр нового еврейства.
В Бранденбургской Марке не было еврейских поселений с 1573 года, когда народное суеверие и придворные интриги выбросили евреев из Берлина и всей области. Но в новых владениях великого курфюрста были рассеяны еврейские колонии, а местами и небольшие общины. Их положение было весьма шатко, насколько оно зависело от местных властей; им не разрешалось даже строить синагоги. В рейнской провинции Клеве и вновь присоединенных городах Гальберштадте и Миндене Фридрих-Вильгельм легализовал эти общины, выдав каждой из них общую привилегию («генералгелейт») на право жительства и торговли (1650 — 1651). Вследствие протеста сословных властей Гальберштадта против дозволения евреям строить синагоги для публичного богослужения («проклятые синагоги для ежедневного хуления нашего Спасителя Иисуса Христа»), курфюрст был вынужден объявить, что разрешается молиться только в частных домах; но с течением времени это ограничение потеряло силу. Видя в евреях прежде всего плательщиков податей, курфюрст сделал попытку фискального объединения еврейских общин. Он назначил своего финансового агента, еврея Беренда Леви из Бонна, «начальником и представителем» (Befehlshaber und Vorgänger) всего еврейского населения с поручением регистрировать старых и новых поселенцев, выдавать им «гелейт», собирать положенные за это ежегодные «шутцгельдер» и другие подати, а также назначать раввинов и судей. Но Беренд Леви злоупотреблял своей властью и вызвал ряд жалоб со стороны общин, что повело к его смещению и назначению сборщиком податей одного из богатой семьи Гумперцов. Глава этой семьи Элиас Гумперц из Эммериха (в герцогстве Клеве) был финансовым агентом курфюрста и ездил по его поручениям в Амстердам для заключения займов у еврейских банкиров, а в военное время поставлял своему господину оружие и порох. Благодаря связям с еврейскими капиталистами курфюрст имел возможность принимать в свое подданство иностранных евреев со строгим выбором, допуская только солидных коммерсантов. Он поощрял также приезд крупных еврейских купцов из других стран для временного торга. По давнишнему договору с польским королем, прежним сувереном Восточной Пруссии, курфюрст должен был допускать в свои владения и представителей польского купечества, которое состояло преимущественно из евреев. Ежегодно приезжали они на большую ярмарку во Франкфурте-на-Одере, привозили сырье из Польши и увозили туда фабричные изделия. Кроме пользы от усиления торгового оборота, приезжие обогащали государственную казну пошлинами: евреи платили не только пошлины с товаров, но и «личную пошлину», тот пресловутый «лейбцоль», который взимался с каждого проезжего еврея в таком же порядке, как с каждой головы провозимого скота.
Весной 1670 года Фридрих-Вильгельм узнал от своего резидента в Вене Неймана о предстоящем выселении евреев из австрийской столицы и о желании одной части их переселиться в Бранденбург. Курфюрст тотчас известил Неймана, что он готов принять от сорока до пятидесяти семейств из «богатых и состоятельных людей, которые принесут свои средства в страну и вложат их в дела», но предупредил, что не позволит переселенцам строить синагоги, а только не будет препятствовать им молиться в частных домах. Тогда из Вены приехали в Берлин трое еврейских уполномоченных для переговоров; то были родоначальники будущих аристократических фамилий Берлина: Гиршель, Фейт и Рис. Изгнанникам пришлось согласиться на все «кондиции», поставленные курфюрстом. 21 мая 1671 г. был подписан в Потсдаме эдикт курфюрста, содержавший десять пунктов:
1) допускаются в Бранденбург 50 еврейских семейств с правом повсеместно жить, нанимать и строить дома;
2) поселенцам разрешается всякого рода торговля оптом и в раздробь, особенно сукном, шерстью и готовым платьем;
3) запрещается нечестная торговля и взимание лихвенного роста по ссудам;
4) поселенцы освобождаются при въезде от «лейбцоля», но обязаны платить по 8 рейхсталеров с каждой семьи в год за право жительства и по золотому гульдену с каждого бракосочетания; остальные подати они платят по соглашению с магистратом;
5) в гражданских тяжбах они подчинены городскому суду, а в уголовных особому суду курфюрста;
6) публичное богослужение в синагоге запрещается, но они могут собираться для молитвы и совершения своих церемоний в частных домах («без обиды для христиан, богохульства и кощунства»), а также держать резников и школьных учителей;
7) запрещается вывоз из страны хорошей монеты и ввоз плохой;
8) магистратам предписывается принимать в свои города еврейских переселенцев и не чинить им обид;
9) в виде опыта означенные 50 семейств допускаются на жительство на двадцать лет, но при хорошем поведении они получат продление срока;
10) в случае войны евреи будут находить защиту в крепостях наравне с другими.
Как только венские эмигранты начали селиться в Берлине и других местах Бранденбурга, поднялся ропот земских сословий, особенно против данной евреям свободы торговли. Жаловались на конкуренцию христианские купцы Франкфурта-на-Одере, а затем к курфюрсту поступила общая жалоба «сословий» на допущение евреев в страну, откуда предки их были изгнаны сто лет тому назад как вредный для государства элемент. На это курфюрст ответил в своем рескрипте кратко и решительно: «Мы всегда держались того мнения, что евреи с их торговлей приносят нам и стране не вред, а пользу». Но недовольство христианских сословий все-таки давало себя чувствовать эмигрантам, напуганным недавними преследованиями в Австрии. Еврейская колония в Берлине на первых порах жила при условиях, которые никоим образом не могли предвещать ее будущую роль первостепенной общины Европы. Переселенцы допускались туда лишь после тщательной проверки их финансового ценза. Люди небогатые проникали в Берлин украдкой, к великой досаде властей и самих привилегированных евреев, которые боялись, что бедные пришельцы будут их компрометировать. Эти привилегированные, или «vergleitete», предложили курфюрсту, чтобы без их согласия никто из евреев не допускался на постоянное жительство в Берлин, и чтобы им было дозволено карать отлучением поселенцев, нарушающих это условие. Курфюрст на кару отлучения не согласился, но признал полезным, чтобы в Берлине и других городах новым поселенцам давались «гелейты» только при представлении аттестата от местной еврейской общины об их честности и материальной обеспеченности; если же такой аттестованный окажется нечестным или несостоятельным, община отвечает за него перед властями (1674). Этот принцип круговой поруки часто приводил к печальным результатам: враждебное бюргерство зорко следило за торговыми операциями евреев и доносило властям о всякой неаккуратности или «обмане» со стороны того или другого еврейского торговца. Были случаи банкротства отдельных лиц, за которых община отказывалась отвечать. Тогда курфюрст принял следующую крутую меру: он обязал каждого из группы «ферглейтетэ» в Берлине вносить в казну залог в тысячу талеров для возмещения убытков, могущих быть причиненными христианину тем или другим незаконным деянием еврея (1685). В то же время курфюрст увеличил размер «шутцгельда» или «гелейтсгельда» с еврейских семейств и велел установить различные таксы для плательщиков трех разрядов: богатых, средних и бедных (1684).
§ 24. Австрийская «терпимость» и фараоновский закон «редукции» (1680 — 1740)
Радость венских христиан по поводу изгнания евреев была непродолжительна. Изъятие из хозяйственного оборота тысяч деятельных рук привело к печальным последствиям, которые отразились и на государственных финансах, и на интересах христианского населения. Уже в 1673 г. Гофкамера подала Леопольду I записку, в которой докладывала, что торговля сильно пострадала от изгнания евреев, что цены всех товаров возросли, так как христианские торговцы, и раньше продававшие товары дороже, чем евреи, теперь берут еще дороже, чтобы покрыть те налоги, которые венское бюргерство взяло на себя в возмещение утраченных еврейских «шутцгельдеров»; пострадали и потребители и производители в лице ремесленников, которые раньше зарабатывали от евреев, но больше всех потерпела государственная казна; она, с одной стороны, лишилась огромных доходов, которые лишь в малой доле возмещаются бюргерством, а с другой, она не имеет прежних источников быстрого и дешевого кредита. «Раньше, бывало, Гофкамера в 24 часа получала у евреев заем на сумму от 50 до 100 тысяч гульденов и больше, а теперь в несколько недель трудно добиться займа в 10~ 15 000 гульденов». Камера поэтому просит императора вновь допустить в Вену евреев, хотя бы наиболее состоятельных, которые готовы за это внести в казну вместе единовременно триста тысяч гульденов. Камера обращает внимание Леопольда I, что великий курфюрст Бранденбургский весьма охотно допустил в свои владения изгнанных из Вены евреев и разрешил им жить даже в Берлине.
Император призадумался. В его душе боролись Бог и Мамон, благочестие и интересы государственной казны. Он ответил, что желал бы еще получить отзыв от теологов Венского университета относительно возможности возвращения евреев. Теологи дали благоприятный ответ: ни апостолы, ни отцы церкви и церковные соборы никогда не запрещали монархам давать приют евреям в своих государствах, да и сам Папа терпит евреев в Риме. Все эти доводы подействовали на Леопольда только отчасти. Ему неловко было отменить декрет, недавно с такой помпой провозглашенный и выполненный, но он решил делать изъятие из него в отдельных случаях, то есть отменять его частями, незаметно. С тех пор император стал все чаще давать концессии на поселение в Вене разным группам еврейских капиталистов, а право приезда по торговым делам и временного жительства в Нижней Австрии было предоставлено еврейским купцам вообще. Скоро такие концессии стали государственной необходимостью. Началась непрерывная цепь войн, которые Австрия вела сначала в составе испано-германской коалиции против Франции (с 1674 года), а затем со своим исконным врагом, Турцией (с 1682 года). Нужны были крупные займы, услуги умных финансистов и энергичных военных поставщиков, а все это можно было с наибольшим удобством найти только у евреев.
На помощь воюющей Австрии пришел человек, который в финансовой стратегии был не менее силен, чем лучшие тогдашние полководцы в военной. То был Самуил Оппенгеймер из Гейдельберга, крупнейший поставщик провианта и амуниции для различных германских армий. Уже в 1674 г. он сделался поставщиком австрийской армии и получил от Леопольда титул «императорского фактора» («Kaiserlicher Faktor»). В критический для Вены 1683 год (осада города турками) и в следующие годы войны за Венгрию Оппенгеймер оказал австрийской армии важные услуги своей образцовой организацией интендантского дела. С течением времени он сделался и главным банкиром королевского двора. Он жил постоянно в Вене, где находилась его контора с многочисленным штатом служащих и агентов. Многие еврейские купцы получали от властей разрешение на постоянное жительство по рекомендации Оппенгеймера как агенты его фирмы или как самостоятельные коммерсанты. Так образовалась в Вене к концу XVII века новая еврейская колония, взамен прежней общины; восстановления общины с синагогой император ни под каким видом не допускал. Можно было незаметно молиться в частном доме, но не собираться для публичного богослужения. Венским юдофобам и эта маленькая еврейская колония была бельмом в глазу. Вышеупомянутый кардинал Коллонич, сделавшись начальником Гофкамеры (1692), искал повода, чтобы скомпрометировать Оппенгеймера; городская чернь однажды ворвалась в дом банкира и похитила много ценностей и документов (1700).
Но назло врагам основанная Оппенгеймером в Вене еврейская колония все росла. После его смерти (1703) во главе колонии стоял Самсон Вертгеймер, оригинальная смесь банкира и раввина. Уроженец Вормса и питомец франкфуртской иешивы, Вертгеймер сначала занимал пост управляющего делами фирмы Оппенгеймер в Вене, а позже открыл собственный банкирский дом. В течение тридцати лет (1694 — 1724) он был придворным банкиром и финансовым агентом, с титулом «Oberhoffaktor», при трех императорах: Леопольде I, Иосифе I и Карле VI. Он умел изыскивать источники государственных доходов от монополий (например, соляная монополия в Зибенбиргене) и не раз получал благодарственные письма и знаки отличия за свою финансовую службу. Подобно Оппенгеймеру, он также давал возможность жить в Вене многим пришлым евреям, приписывая их в качестве служащих своего банкирского дома или под видом личных домашних слуг у себя и у своих родственников. В первую четверть XVIII века число евреев в Вене доходило до 4000, то есть достигло уровня 1670 года, но в это число входили и постоянные («привилегированные») и временные жители; последние приезжали на короткий срок и по истечении его энергично выселялись полицией. Община и публичное богослужение все еще не были легализованы; только в доме Вертгеймера имелась частная молельня, где хозяин по субботам читал раввинские лекции и проповеди.
Эта скудная терпимость стоила венским евреям очень дорого. Привилегированные семейства платили за право жительства огромные суммы, которые при продлении срока привилегий прогрессивно увеличивались. Росли и чрезвычайные налоги. Во время войны за испанское наследство (1701 — 1714) и последовавшей затем турецкой войны (до 1718 г.) от состоятельных венских евреев часто брались коллективные принудительные займы, от участия в которых нельзя было отказаться без риска выселения из столицы. Но и все эти жертвы еще не обеспечили евреям спокойствия. Император с ярко выраженными юдофобскими наклонностями, Карл VI (1711 — 1740) внимательно прислушивался к голосу христианского купечества, которое в это время возобновило свои атаки на евреев. В своей жалобе от 1712 года столичное купечество уверяет императора, что если евреи не будут изгнаны из Вены, то все бюргеры обнищают; оно требует, «чтобы вместо проклятых и порочных четырех тысяч евреев, находящихся в городе, власти оказывали покровительство стольким же христианам, почитающим имя Бога». Карл VI не решился повторить печальный опыт 1670 года, но поставил себе задачей всеми безвредными для казны способами сокращать число евреев в столице. Сокращению, конечно, подвергались «непривилегированные», менее состоятельные люди. Их травили как дичь, разыскивали в разных домах и высылали из города. Были установлены ежемесячные «визитации» еврейских квартир с целью розыска таких бесправных, живших в более богатых семьях в качестве родственников или слуг сверх дозволенного числа. Император издавал ряд «Юденорднунген» (1718 — 1723), которыми вводились жестокие ограничения даже для «терпимых» семейств: жениться может только старший сын в каждой семье, жены и дети служащих лишаются права жительства, продление привилегий дается только в редких случаях, конечно в зависимости от увеличения суммы «толеранцгельд». Была даже сделана попытка воскресить средневековый закон о ношении евреями особой одежды для отличия от христиан (1721). Так жили евреи в столице Австрии в унижении и под постоянным страхом изгнания. Только еврейские подданные Турции пользовались правом свободного жительства в Вене и во всей Австрии, так как это право для всех подданных султана было гарантировано в Австро-Турецком мирном договоре 1718 года. Иностранные евреи пользовались, таким образом, большими правами, чем туземные, — прецедент, который еще будет повторяться в других странах.
Из Вены зоркое око Габсбургов следило за ростом еврейских масс в наиболее населенных ими провинциях, особенно в Богемиии Моравии. Прага и Никольсбург были центрами самоуправления еврейских общин в этих областях и резиденциями областных раввинов. Во время Тридцатилетней войны туда стекалось беззащитное население из малых городов и деревень, что привело к скоплению масс в больших общинах[21]. А едва только война кончилась, еврейские общины Богемии и Моравии увидели в своей среде несчастных братьев из Польши, бежавших от кровожадных орд Хмельницкого. Этот наплыв и концентрация евреев в городах тревожили представителей христианских сословий. Уже в 1650 г. богемский ландтаг постановил: разрешить жительство лишь тем евреям, которые в данном месте жили до 1618 года, до начала Тридцатилетней войны, или затем получили на это особое королевское дозволение. Аналогичное решение принял и моравский ландтаг. Но эти решения, не вполне санкционированные императором, не имели существенных последствий. Когда же после 1670 года в Праге и других местах появились и венские изгнанники, чаша терпения магистратов переполнилась. На пражскую общину обрушились и стихии: чума 1680 года и страшный пожар 1689 года. Во время войны Аугсбургской Лиги против Франции французские войска подожгли Прагу со стороны гетто, и весь еврейский городок с его деревянными домами и десятью синагогами превратился в груду пепла. Пришлось искать приюта в домах христиан, но тут возник роковой вопрос, поставленный католическим духовенством: допустимо ли сожительство евреев с христианами? Погорельцы долго бедствовали, пока гетто не было отстроено вновь; по приказу Леопольда I дома теперь строились из камня; работа была закончена в 1702 г.
В это бедственное время клерикалы повели агитацию против евреев на религиозной почве. Распространился слух, что еврей Лазарь А б елее в Праге тайно убил своего 12-летнего сына Симона, пожелавшего принять крещение. Отца бросили в тюрьму. Предвидя страшную пытку, несчастный удавился в тюрьме ремнем от своих «тефилин». Обвиненный в пособничестве еврей Лейбель Курцгандель под пыткой сознался в преступлении для ускорения смерти, а когда ему обещали более легкую казнь под условием крещения, он и тут уступил к великой радости ловцов еврейских душ (1694). Католические миссионеры в это время вновь усилили свою пропаганду среди евреев. В начале XVIII века евреев заставляли слушать проповеди христианских священников в синагогах. Нужно было много смирения, чтобы слушать в своем храме издевательства над иудаизмом, но иногда наглость миссионеров выводила и смиренных из терпения. В моравском городке Аусзее католический священник явился однажды в синагогу в вечер Йом-Киппура и прервал торжественное богослужение своей оскорбительной проповедью. Молящиеся потребовали, чтобы он удалился, а когда он отказался уйти, выпроводили его из синагоги. За это проявление возмущенного религиозного чувства привлекли евреев к суду. Суд постановил: синагогу разрушить и не позволить строить новую, трех старост синагоги за оскорбление священника клеймить каленым железом и изгнать из города, а четвертого, семидесятилетнего старца, заставить работать при постройке католической церкви (1722).
Это было в царствование Карла VI, на сочувствие которого клерикалы могли смело рассчитывать. Уже в первый год своего управления (1711) Карл назначил комиссию для составления проекта по еврейскому вопросу в репрессивном духе. Комиссия после долгих трудов выработала проект упрощенного решения вопроса: изгнать евреев из одних мест и сократить их число в других. Тем временем поступило к императору донесение моравского камер-прокуратора (1713) о чрезвычайном засилье евреев в Моравии: за последние десятилетия число их в стране возросло сверх всякой меры благодаря притоку переселенцев из Нижней Австрии, Польши и других стран; везде возникают новые общины или разрастаются старые; строятся новые дома, и там, где раньше была одна синагога, имеются теперь три, четыре и больше; «этот сброд («Gesindl») так размножился, что нет в стране ни одной деревушки, где не было бы евреев», и, может быть, недалеко время, когда христиане будут вытеснены евреями, а церкви синагогами. Эти курьезные преувеличения удивили даже императора, и он потребовал более подробных сведений. Неизвестно, что ответили моравские власти, но через несколько лет лживость донесения властей о еврейском царстве в Моравии была доказана жалобой евреев к императору (1722). Из нее видно, что в целом ряде королевских городов, как, например, в Брюнне и Ольмюце, евреям давали только право временного пребывания и приезда на ярмарки, и то за особую въездную пошлину, «лейбцоль», которая уплачивалась за каждый день пребывания (от 7 до 32 крейцеров); кроме того, евреи обременены множеством налогов сверх главного «толеранцгельда», а именно: домовым, имущественным, промысловым, рекрутским, а также всевозможными таксами: за назначение нового раввина или другого функционера общины, за совершение браков и т. п.; евреям препятствуют заниматься ремеслом портных, сапожников, цирюльников, а где дозволяют, взимают большие «таксы»; вдобавок местная администрация крайне притесняет и оскорбляет евреев. Подавшие это прошение «депутаты всего еврейства маркграфства Моравии» просили императора понизить огульную сумму «толеранцгельда», расширить свободу промыслов и предохранить евреев от произвола местных властей. Карл VI главных налогов не понизил, но приказал не препятствовать евреям в торговле и ремеслах (1723).
Скоро, однако, сам император, очевидно по настоянию местных властей, пошел по пути решительных репрессий. В 1726 и 1727 гг. он издал для Моравии и Богемии декреты, по которым во всякой оседлой еврейской семье дозволялось жениться только одному сыну, наследующему право жительства («инколат») родителей; остальные же дети, сыновья и дочери, при вступлении в брак должны покинуть страну. Этот жестокий фараоновский закон, направленный против естественного размножения евреев, имел целью сокращение, или (по тогдашней терминологии) «редукцию», еврейского населения в двух главных центрах его. В связи с этим было предписано произвести «конскрипцию», или перепись, еврейского населения во всех городах, селах и феодальных имениях, а затем «сепарацию», или вывод, еврейских жителей из обитаемых христианами частей городов, в особенности из района католических церквей. В Моравии это вызвало полную пертурбацию: приходилось покидать дома в одних кварталах и приобретать их в других. «Сепарация» производилась по требованию ольмюцкого епископа, кардинала Шраттенбаха, вождя клерикальной партии в Моравии. Комиссия из чиновников и духовных особ обсуждала детали всех этих репрессий и постановила между прочим: усилить контроль на границах для того, чтобы в Моравию не могли проникнуть иностранные евреи; для наружного отличия от христиан евреи обязаны носить длинные, не подстриженные бороды и особую шейную повязку, а женщины покрывало на голове («шлейер»). По этому поводу был запрошен моравский «ландесрабинер» Бернард Эскелес, который объяснил, что по еврейскому закону запрещено только брить бороду, но не стричь ее, ношение же особой одежды зависит от обычая той или другой страны. Так умудрялось австрийское правительство воскресить средневековый режим гетто и обособления в эпоху, когда в некоторых частях еврейства смутно бродили уже стремления к обновлению прежних форм жизни и к сближению с лучшими элементами христианского общества.
В Силезии, административно связанной с Богемией, судьба евреев зависела от множества властей, между которыми гонимые лавировали, ища помощи от одной власти против другой. Император в Вене, Гофканцелярия в Праге, силезский Оберамт в Бреславле, магистраты отдельных городов и частные владельцы городов и сел из высшего дворянства — все эти власти, каждая в зависимости от своих интересов, решали вопрос: «терпеть» ли евреев в том или другом месте, или гнать их. Большие и хорошо организованные еврейские общины находились тогда в городах Глогау и Цильц, меньшие общины были в Оппелне, Лигнице и некоторых других городах. Даже в столице Силезии, Бреславле, средневековый запрет постепенно нарушался: в этот большой торговый город, славившийся своей ярмаркой, допускались для торга евреи не только из австрийских земель, но и из соседней Польши, купцы которой были особенно деятельны на ярмарке. Временное пребывание иногда затягивалось и превращалось в постоянное, и к концу XVII века в Бреславле образовалась уже еврейская колония из полутораста семейств. Вся вторая половина XVII и начало XVIII века прошли для силезских евреев в борьбе за право жительства против непрерывных попыток разных властей выселить их, сократить их число, стеснять их промыслы. Эта борьба велась с удивительным упорством во всех инстанциях, начиная с императорской канцелярии в Вене и кончая магистратом того или другого силезского городка. Неопределенное положение евреев кончилось только в 1713 г., когда декретом Карла VI евреям в Силезии было обеспечено право жительства под условием уплаты «толеранцгельда» по особой, очень сложной системе (плательщики делились на шесть разрядов и должны были платить от 18 до трех гульденов ежегодно). Но наступившая теперь определенность положения не сулила евреям ничего отрадного. Скоро подоспел декрет 1726 года о «редукции» населения в Богемии путем лишения большей части еврейской молодежи права женитьбы, и опыты в этом направлении стали производиться также в Силезии. Австрийский деспотизм давал себя все более чувствовать в Силезии, и, когда в 1740 г. из-за этой провинции возникла война между Австрией и Пруссией, евреи спрашивали себя: какой деспотизм легче переносить, австрийский или прусский?
Подобная дилемма стояла раньше перед евреями Венгрии, только в другом сочетании: что хуже — власть христиан или мусульман? Это был вопрос жизни и смерти для евреев турецкой части Венгрии, когда в 1684 — 1686 гг. вокруг Офена (Будапешт) кипели бои между турками и австрийцами, кончившиеся изгнанием турок из Венгрии. Полтораста лет евреи жили спокойно под властью турок, между тем как их братья в австрийской части Венгрии жили под постоянным страхом изгнания. Естественно, что им не хотелось вернуться под иго христианской империи. Когда имперские войска штурмовали Офен, местные евреи деятельно помогали туркам в обороне города. Тем ужаснее была их участь после взятия Офена имперской армией (сентябрь 1686): христианское воинство перебило и потопило в Дунае множество евреев, а уцелевшие едва спаслись бегством в Турцию и другие страны. Император Леопольд запретил жить в Офене евреям, мусульманам и протестантам. Ненависть венгерцев к «друзьям турок» была так велика, что еще в XVIII веке евреи не смели селиться в старой столице Венгрии, а за проезд через Офен должны были платить обременительную пошлину. Большими массами евреи жили в других областях Венгрии, особенно в районе Пресбурга, где находилась их центральная община. Многие жили во владениях венгерских магнатов, как в сельских, так и в городских местностях. Так возник в конце XVII века особый еврейский округ во владениях графа Эстергази: в городе Эйзенштадте и примыкавших к нему шести местечках, где устроились главным образом венские изгнанники 1670 года. Эстергази дал евреям привилегию (1690), которая обеспечивала им свободу жительства и промыслов и полную внутреннюю автономию.
Гнет Вены чувствовался и в Венгрии. Прибывший из Вены епископ-юдофоб Коллонич, получивший сан венгерского архиепископа-примаса, говорил, что евреев надо изъять из обращения, как «плохую монету». Стараниями таких людей евреев выселили из епископской резиденции Грана на том основании, что там некогда родился апостол Венгрии, святой Стефан (1712). Были попытки выселить евреев и из некоторых других городов, в особенности из горнозаводского округа. Однако исходившие из Вены эксперименты над «редукцией» еврейского населения не прививались в Венгрии. Здесь не действовал фараоновский закон о сокращении еврейских браков, и из соседней Моравии шли в Венгрию многие молодые люди, которым закон запрещал вступать в брак на родине. От этого значительно увеличилось еврейское население во второй четверти XVIII века. По требованию королевского наместника (штатгальтера) в 1735 г. была произведена перепись евреев в Венгрии. В стране оказалось около двух с половиной тысяч еврейских семейств, состоявших из 11 620 душ, — цифра, несомненно, меньшая, чем в действительности. Среди них было только 35 процентов туземцев, остальные прибыли из других стран, главным образом из Моравии; часть иммигрантов прибыла из Польши. Из 2500 глав семейств занимались торговлей 883, ремеслом (преимущественно портняжеством) — свыше 200, винокурением — 203 и содержанием гостиниц — 150. Значительную часть, по-видимому, составляли лица без определенных профессий. К ним можно было причислить тогдашнюю раввинскую интеллигенцию, которой было много в Венгрии. Моравские, богемские и в особенности польские выходцы насаждали здесь талмудическое образование; иешивы Пресбурга и Эйзенштадта славились далеко за пределами Венгрии. Ученый венский банкир Самсон Вертгеймер официально считался областным раввином Венгрии в первой четверти XVIII века, а местные фактические раввины считались его заместителями. Обиходным языком венгерских евреев, как видно из актов, был тот же, что во всей Австрии, Германии и Польше: еврейско-немецкий диалект, идиш.
§ 25. Жестокие капризы Марии-Терезии (1740 — 1780)
Единственная женщина на австрийском престоле причинила евреям больше горя, чем все предыдущие императоры. Пропитанная юдофобией своего отца, Карла VI, Мария-Терезия проявляла эти чувства с большим темпераментом. Ожесточенная несчастными войнами, навязанными ей с первого дня ее царствования победоносной Пруссией, она вымещала свою досаду на евреях, которых считала «внутренними врагами». Повод к этому дала уже первая силезская война (1740 — 1742), когда пруссаки, баварцы и французы заняли много населенных евреями городов Силезии, Богемии и Моравии. Несчастное еврейское население было разорено контрибуциями и реквизициями, которые налагали на него начальники всех проходивших армий, но разбитым в войне австрийцам казалось, что евреи охотно помогали врагам. Иные евреи, помня жестокости австрийской «редукции», может быть, мечтали о том, чтобы их «редуцировали» путем превращения в прусских подданных, но едва ли дело доходило до нелояльности по отношению к родине. Евреи не служили в армии, но везде несли тяготы войны, участвовали в обороне Праги среди городской милиции и везде терпели от произвола своих и чужих армий. «Измены» со стороны евреев не было и не могло быть, но ее искали и находили в разных случайностях. Популярный пражский раввин Ионатан Эйбешиц покинул в 1742 г. беспокойную Прагу, чтобы занять пост раввина во французском Меце: это было истолковано как признак сочувствия неприятелю. Подозрительность особенно усилилась после того, как ненасытный прусский король Фридрих II, не довольствуясь захватом большей части Силезии, вторично ворвался с своей армией в Богемию и занял Прагу в сентябре 1744 года. Еврейское население Праги, численностью в 15 000 человек, должно было терпеть вдвойне: от оккупантов и от ненависти мещан, подозревавших обитателей еврейского квартала в тайных симпатиях к пруссакам. Подозрение возбудило, например, то, что при бомбардировке Праги пруссаками в Юденштадт случайно не попали снаряды. В договоре о сдаче Праги прусский генерал обязался соблюдать неприкосновенность еврейского квартала наравне с другими, и тут тоже усмотрели особое благоволение к евреям. Несколько спекулянтов из пражского гетто купили у прусских офицеров часть вещей, награбленных в дворцах бежавших чешских магнатов, — это поставили в счет всей еврейской общине. Настроение в Праге стало угрожающим для евреев. И как только прусские оккупанты ушли, в Юденштадте произошел погром (26 — 27 ноября): австрийские и венгерские солдаты вместе с городской чернью убивали и грабили в еврейских домах, а расчетливые офицеры вымогали у жителей огромные деньги за защиту от дальнейших погромов.
Но большее несчастье было впереди. До Марии-Терезии дошли те злостные слухи об «измене» евреев, которым в Богемии придавала веру только темная толпа. Императрица тоже поверила и задумала ужасную месть. Не посоветовавшись с богемским наместничеством (Statthalterei), она из Вены спешно прислала ему следующий декрет, подписанный 18 декабря 1744 года: «По разным чрезвычайно важным соображениям мы приняли решение, чтобы на будущее время ни один еврей не был терпим в нашем наследственном королевстве Богемии». За этим лаконическим приговором следуют пункты о его немедленном осуществлении:
1) к 31 января 1745 года, т. е. в течение одного месяца, все еврейское население должно покинуть город Прагу;
2) те, которые не успеют в этот срок ликвидировать свои дела, могут получить от королевского комиссара разрешение на пребывание в близких к Праге местах и на приезд в город по делам в дневные часы до конца июня 1745 года;
3) в конце июня должны покинуть всю Богемию и пражские и провинциальные евреи.
Эти короткие сроки придавали акту изгнания характер погрома. Декрет, полученный в Праге 22 декабря, ошеломил не только евреев, но и членов богемского наместничества, на которых было возложено его исполнение (один из них, граф Коловрат, был назначен комиссаром по выселению). Представители еврейской общины подали прошение, в котором указали на невозможность выезда из города многих тысяч людей с малыми детьми и больными в течение одного месяца, в зимнюю стужу, и ходатайствовали об отсрочке выселения. Наместничество препроводило это ходатайство в Вену при подробной записке, в которой доказывало, что богемские евреи отнюдь не заслужили такой жестокой кары, и просило королеву (таков был титул Марии-Терезии в Богемии) по крайней мере о смягчении их участи, если уже королевское решение непоколебимо. Чем ближе подходил роковой день 31 января, тем отчаяннее становилось положение выселяемых. Комиссар по выселению граф Коловрат умолял королеву о продлении срока, и в ответ получилась «милостивая» отсрочка еще на один месяц; комиссии по выселению разрешалось продлить этот срок только для больных и рожениц под контролем врача. В течение февраля и особенно в последние дни месяца вышло из города большинство еврейской общины. «Страшно было смотреть, — писал очевидец, ректор Пражского университета, — как уходил из города этот народ с детьми и слабыми, в жестокую стужу». Но в Праге осталось еще около 2000 евреев, среди них и представители общины, которые должны были уплатить в казну большую сумму податных недоимок (160 000 гульденов). Оставшимся дан был из Вены окончательный срок: 31 марта. В этот день полной эвакуации Юденштадта все, после горячих молитв в синагогах и на кладбищах, ушли из Праги. Шли по улицам, многие с детьми на руках, одни в немой печали, другие с громким плачем. Общинные старшины вручили графу Коловрату ключи от синагог и других учреждений. В донесении наместничества об этом моменте говорится: «Бывшие старшины здешнего еврейского общества с болью в сердце передали графу фон Коловрату ключи от синагог, школ, своей ратуши и депутатского дома, а затем во исполнение приказа Вашего Величества направились со всеми эмигрантами из города в день 31 марта, проливая горькие слезы и испуская горестные вопли».
Тысячи изгнанников скитались с апреля 1745 г. по окрестностям Праги в ожидании дня 30 июня, когда не только пражским, но и провинциальным евреям предстояло покинуть Богемию. Но прошел и этот последний срок, а большинство эмигрантов не трогалось с места: некуда было уйти. По ходатайству богемских властей изгнанникам продлили срок пребывания. Этой отсрочкой воспользовались невольные эмигранты и их заступники из христиан для того, чтобы добиться отмены безумного декрета. Об оставлении евреев теперь смелее ходатайствовали и богемское наместничество, и даже пражский магистрат, указывая на возможное потрясение хозяйственного строя при внезапном изъятии значительного промышленного элемента населения. Вследствие тайной переписки пражских евреев с их братьями в Голландии, Англии и Италии удалось поднять дипломатическую кампанию в защиту гонимых. Английский король Георг II писал своему послу в Вене Робинсону, что он находит жестоким изгнание десятков тысяч людей из-за нескольких предателей, и поручил ему заступиться за несчастных. Особенно энергично действовал по поручению своего правительства голландский посол барон Бурмания, который не постеснялся напомнить капризной женщине на троне, что и монархи ответственны перед Богом за свои действия. Послы указывали на вред, который причинит их странам разорение еврейского купечества в Богемии, связанного торговыми сношениями с заграничными фирмами. За спиной этих ходатаев стояли еврейские банкиры и откупщики в Вене, в особенности барон Диего д’Агиляр, откупщик государственной табачной монополии в Австрии (он был испанским марраном, который открыто перешел в иудейство и стоял во главе общины сефардских, или «турецких», евреев в Вене). На первых порах императрицу злило вмешательство иностранных послов в ее «домашние дела», но потом она все-таки одумалась. Больше всего отрезвила ее сама действительность, тот факт, что евреи по прошествии двух-трех лет со дня издания декрета все-таки не трогались с места, а местные власти не находили в себе силы принуждать их к этому. В марте 1748 г. была назначена комиссия для пересмотра вопроса о евреях. Комиссия высказалась за отмену декрета. Ее поддержали в своем ходатайстве представители богемских сословий, напуганные тогда проектированным военным налогом в четыре миллиона гульденов, который императрица требовала от Богемии для усиления армии ввиду новой военной опасности. Сословные чины поняли, что после удаления евреев вся тяжесть налога падет на христиан, и поэтому заявили, что они согласны на новый налог только при условии оставления евреев в крае и разрешения вернуться в Прагу по крайней мере состоятельным семействам. Тут императрица вынуждена была уступить. В сентябре 1748 г. она издала декрет об оставлении евреев в Праге и всей Богемии на десять лет. Изгнанников даже торопили вернуться в Прагу и устроиться там для того, чтобы они могли исправно вносить подати в казну. По окончании десятилетнего срока право жительства было возобновлено, причем размер вносимого евреями «шутцгельда» или «толеранцгельда» все более повышался.
Сороковые годы XVIII века принесли немало тревог и евреям в Моравии. От первой силезской войны они не менее пострадали, чем богемские их братья. Хищные армии всех воюющих держав упражнялись в грабеже еврейских общин Никольсбурга и других моравских городов. Едва оправившись от разорения, общины должны были выдержать четырехлетнюю борьбу с жестоким капризом Марии-Терезии, которая в начале 1745 года приказала и моравским евреям готовиться к исходу вслед за богемскими. Тут назначались более продолжительные сроки и затем, по ходатайствам евреев и местных властей, давались более длинные отсрочки; но в течение почти четырех лет моравские евреи находились между небом и землей, пока осенний декрет 1748 года не вывел их из этого мучительного состояния.
Оставив евреев в своих «наследственных землях», Мария-Терезия старалась выжимать из них как можно больше денег. Налоговый пресс был взвинчен до крайности. К налогам прибавились контрибуции во время Семилетней войны (1756 — 1763). Вместе с тем правительство зорко следило за соблюдением фараоновского закона против размножения евреев: в 1752 г. был возобновлен запрет женитьбы для сыновей евреев, кроме одного в каждой семье. С целью редукции еврейского населения была установлена предельная норма семейств в Богемии и Моравии: в обеих провинциях может жить не больше десяти тысяч семейств. Для этого производились от времени до времени переписи еврейского населения, но точность их была весьма сомнительна, так как тут против канцелярской регламентации боролся естественный инстинкт размножения. По переписи 1775 года в обеих провинциях числилось около 54 000 душ, т. е. приблизительно столько, сколько полагалось по норме семейства (считая в среднем по 5 человек на семью), а в действительности число это было гораздо больше.
Более свободно, хотя едва ли более успешно, могла Мария-Терезия производить свои эксперименты над «терпимыми» евреями в своей столице. В Вене числилось в 1752 г. только 452 еврея, имевших право постоянного жительства; гораздо большее число нелегальных и временных жителей в этот счет не вошло. Императрица периодически издавала «Юденорднунген» (1753 и 1764) и отдельные декреты, в которых заботливо все предусматривала: чтобы состав «привилегированных» семейств не увеличивался лишними слугами (большей частью фиктивными), чтобы молодежь не вступала в брак без особых концессий от властей, чтобы временно приезжающие в столицу евреи снабжались проходным свидетельством («Passierzettel») не более чем на четыре дня, чтобы на еврейских фабриках принимались только рабочие-христиане, чтобы венские евреи жили в отдельных домах, а не вместе с христианами, чтобы женатые евреи имели неподстриженные бороды, а все вообще носили традиционный желтый бант на шляпе. Императрица забыла, что она живет уже не в Средние века и что кругом идет совсем новая жизнь: еврейская молодежь, большей частью из богатых семейств, посещает театры, танцевальные салоны, рестораны и кафе, веселится и танцует с христианами, одевается по последней моде и с желтой нашивкой ни за что не примирится. Мария-Терезия могла давать волю своим юдофобским чу вствам только в резких резолюциях, вроде следующей: «Я не знаю худшей язвы для государства, чем эта нация, которая позволяет себе обман, ростовщичество и всякие дурные дела, отталкивающие честного человека. Насколько возможно, нужно их держать подальше отсюда и уменьшать их число» (1777). С целью уменьшения еврейского населения Вены была произведена тогда новая перепись, которая показала, что в столице живет 520 евреев. Но и это скромное число (разумеется, только привилегированных) беспокоило императрицу, и она на докладе положила резолюцию: «Здесь евреев сокращать, но отнюдь не размножать, ни под каким предлогом» (1778).
По иронии истории правительнице, желавшей избавиться от своих евреев, суждено было присоединить к своему государству одну провинцию с еврейским населением, которое сразу удвоило прежнее число евреев в Австрийской монархии. В 1772 году, после первого раздела Польши, в состав Австрии вошла большая часть Галиции, где официально числилось около 150 000 евреев. Таким образом, после столетия юдофобской политики, ознаменованного венским изгнанием в начале и попыткой богемского изгнания в конце, еврейский вопрос стал пред австрийским правительством в гораздо более сложной форме. Его попытается разрешить в духе «просвещенного абсолютизма» преемник Марии-Терезии, император Иосиф II.
§ 26. Регламентация еврейской жизни в Пруссии (до 1750 г.)
После смерти «великого курфюрста» судьба евреев в Бранденбурге и в Пруссии зависела от его преемника, который скоро присвоил себе титул «короля прусского», Фридриха I (1688 — 1714). Как раз в этот момент смены правителей подходил к концу срок договора с венскими переселенцами, заключенного первоначально на 20 лет. В некоторых местах горожане пытались воздействовать на правительство, чтобы оно отказало евреям в праве дальнейшего пребывания. Город Франкфурт-на-Одере, славившийся своим университетом и годовой ярмаркой, представил Фридриху обширную записку, составленную теологами и купцами. Теологи доказывали, ссылаясь на старые церковные авторитеты, что евреи в религиозном смысле — народ неисправимый, не подающий никаких надежд на возможность обращения его в правую веру, ненавидящий христиан и считающий своим долгом разорять их. Купечество привело 16 доводов против терпимости к евреям: они продают на ярмарках плохую шерсть, расплачиваются плохими монетами, зарабатывают большие деньги от скупки и продажи золотых вещей, жемчуга и драгоценных камней, продают готовое платье студентам, отнимая заработок у цеховых портных-христиан, причем дают студентам-юристам вещи в кредит, даже под залог учебных книг вроде «Corpus Juris». Жалоба теологов и лавочников была оставлена без последствий. Правительство менее всего думало о выгодах той или другой группы купцов, а заботилось о государственных финансах. В 1689 г. Фридрих I возобновил привилегии евреев во всей стране, под условием уплаты за эту «конфирмацию» 16 000 талеров. Он не нашел также возможным удовлетворить требование земских чинов о выселении евреев, успевших «незаконно» водвориться в трех торговых городах Восточной Пруссии: в Кенигсберге, Мемеле и Тильзите, и однородные ходатайства в других провинциях; он только заботился о том, чтобы число евреев не слишком возрастало в городах, особенно же в Берлине. За это покровительство он себя вознаграждал повышением размера «шутцгельда». В 1700 г. этот основной налог был превращен в Берлине из посемейного в огульный для всей общины (3000 талеров, а затем 1000 дукатов ежегодно). В то же время, ввиду начинавшейся Северной войны, от общины потребовали чрезвычайный налог на содержание одного полка («регимент») из 1200 солдат, что должно было обойтись в 85 тысяч талеров в год. Так как даже евреи всего государства не в состоянии были внести такую огромную сумму, то ее понизили до 20 000 талеров, которые были распределены между общинами (Берлин — 5000, округ Клеве — 5000, Гальберштадт с округом — 2800, Померания — 1000, Восточная Пруссия — 500 и т. д.).
Берлинская община росла вопреки всем ограничениям. Фискальные власти строго различали между патентованными (Vergleitete) евреями, платившими большие подати, и непатентованными, которые ухитрялись превратить свое временное жительство в постоянное и торговать без уплаты промысловых налогов. Но, несмотря на все строгости, число таких нелегальных в Берлине было велико. Многие из привилегированных богачей давали своим пришлым братьям возможность легализоваться в качестве своих домашних слуг или торговых приказчиков; другие пришельцы регистрировались как служащие в общинном управлении или как духовные функционеры. Среди выходцев из Польши было немало ученых раввинов, насаждавших в прусской колонии талмудическое образование. Но, конечно, не эти скромные пришельцы задавали тон еврейской общественности в Берлине. Здесь царил капиталист, предприимчивый делец, умевший извлекать выгоды из своих привилегий. Некоторые еврейские финансисты добились влиятельного положения при дворе. Иост Либман из Гальберштадта состоял еще при великом курфюрсте в должности «минцмейстера»: он заведовал чеканкой монеты и закупкой нужных для этого металлов, причем его компаньонкой по поставке металлов была одно время деловитая жена курфюрста Доротея. При Фридрихе I Либман состоял придворным банкиром и поставщиком драгоценностей для королевской семьи. Как крупнейший богач в Берлине, он добивался неограниченной власти в еврейской общине, но тут он встречал отпор со стороны влиятельных людей из венской группы: Рисов и Фейтов. Либману разрешалось иметь в своем доме молельню, которую он стремился превратить в общественную синагогу, но к тому же стремились и венские богачи, которые имели свою молельню. Между двумя приходами возникло соперничество, грозившее расколом в общине. Королю пришлось легализовать обе синагоги как общественные, и таким образом был отменен старый запрет публичного богослужения (1712). Вскоре община объединилась в одной синагоге, в специально построенном для этого здании (1714). Берлинская община была реорганизована. Во главе ее стояли выборные старшины, которые утверждались в своих должностях правительством.
Один курьезный случай вызвал вмешательство правительства в религиозную жизнь евреев. Выкресты Франц Венцель и Христиан Кац, желая мстить прежним единоверцам за их враждебное отношение к отступникам, возобновили средневековое обвинение, что евреи в своих книгах и молитвах поносят Христа. Христиан Кац донес, что у одного берлинского еврея хранится вульгарное жизнеописание Христа, известное «Сказание о Распятом» («Маасе Талуй»). Венцель из Кюстрина повторил старый донос пражского выкреста Песаха-Петра, что в ежедневной заключительной молитве «Алену» содержатся оскорбительные намеки на Христа и христианство. При этом он добавил свою собственную выдумку: будто в печатных молитвенниках после слов: «Мы поклоняемся Богу» пропущены слова: «но не распятому Иисусу», которые евреи произносят шепотом, причем подпрыгивают и плюют. (Дурной обычай отплевываться после слов: «они же поклоняются суетному и пустому» тогда укоренился во многих местах). Когда об этом доложили Фридриху I, он разослал приказ провинциальным администраторам: призвать раввинов и старшин еврейских общин и допросить их под присягой, действительно ли в молитве «Алену» имеются антихристианские слова. Допрошенные ответили, что молитва направлена исключительно против язычников. Христианский богослов, профессор Михаэлис из Галле дал также благоприятный для евреев отзыв. Тем не менее в душе короля осталось подозрение против злополучной молитвы. Он издал эдикт (август 1703), чтобы в синагогах эта молитва читалась кантором громко, чтобы молящиеся ничего не произносили шепотом и не плевали. За этим должен был следить особый надзиратель из христиан, которому поручалось посещать синагогу от времени до времени. В Кенигсберге таким синагогальным инспектором был назначен профессор университета и пастор, получавший за свой труд сто талеров в год. Через несколько лет король ввел цензуру еврейских книг, возложив ее на теологический факультет университета во Франкфурте-на-Одере, где существовала еврейская типография (1709).
Отношения верховной власти к евреям изменились к худшему при прусском короле Фридрихе-Вильгельме I (1714 — 1740). Король-солдат, мало смысливший в гражданском управлении, имел очень смутное представление о еврействе. Говорят, что он однажды выразил удивление по поводу упорства евреев в своей вере и получил шутливый ответ, что они, вероятно, не хотят креститься из боязни, что их тогда заставят брать по ссудам только установленные для христиан пять-шесть процентов, между тем как евреям разрешалось брать больше; король принял это объяснение всерьез и решил сократить взимаемый евреями процент, чтобы тем устранить препятствие к крещению. Нет, впрочем, надобности в таких анекдотических характеристиках, когда об отношениях короля к евреям говорят факты. В год вступления на престол Фридрих-Вильгельм I выдал берлинским евреям «конфирмацию» их привилегий, полученных в 1671 г., но под видом подтверждения их прав он ввел в новый акт много существенных ограничений. Вместо 10 статей первоначальной грамоты в «конфирмации» имеется 32 статьи, в которых частью прибавлены новеллы, изданные разновременно в дополнение к закону 1671 года, частью введены новые правоограничения. Прежде всего к новому акту приложен поименный список живущих в Берлине привилегированных еврейских семейств (около 120) и объявлено, что другие будут допускаться только в случае, если глава семьи представит «аттестат» от старшин о своем хорошем поведении и доказательство, что он имеет состояние не менее чем в десять тысяч талеров. Затем установлено, что из детей привилегированных семейств может свободно вступить в брак только один сын или одна дочь, с условием уплаты особого «щутцгельда» ежегодно; другие же дети могут вступить в брак только при обладании определенным капиталом (не менее тысячи талеров для второго брака в семье и двух тысяч для третьего) и уплате годового «шутцгельда» в повышенном размере. Все живущие нелегально в Берлине должны быть немедленно удалены, и за этим обязаны следить старшины еврейской общины; они же отвечают за нарушение вышеприведенных правил и вообще за проступок каждого отдельного члена общины.
Строго нормируя еврейское население Берлина, грамота 1714 года, однако, не вводила ограничений в промыслах. Это возбудило ропот христианского купечества, которое требовало, чтобы евреям было запрещено торговать открыто в лавках. Купеческая гильдия излила свой гнев в грубой резолюции, оглашенной в 1716 году: «Так как купеческая гильдия состоит из честных людей, то в ней не могут быть терпимы ни один еврей, убийца, богохульник, разбойник, вор, распутник, клятвопреступник и вообще люди, запятнанные грубыми пороками». «Честным» христианским лавочникам действительно нелегко было видеть, как преуспевают и размножаются их конкуренты. Несмотря на всякие нормы, еврейское население в Пруссии росло. В 1728 г. оказалось по переписи: в Берлине 180 семейств, в Гальберштадте с округом — 294, в Клеве с округом — 176, во Франкфурте-на-Одере — 60, в Галле — 50, в Курмарке, Неймарке и Померании — 292, и т. д., так что во всем королевстве насчитывалось около 1200 семейств. В Берлине, благодаря подбору состоятельных людей, было очень мало евреев, состояние которых было ниже 1000 талеров; подавляющее большинство семейств имело состояние от 2000 до 20 000 талеров и больше. Зависть христианских купцов росла и выражалась в повторных требованиях ограничения еврейской торговли.
Этим требованиям пошло, наконец, навстречу прусское правительство. В 1730 г. был издан королевский «регламент» с целью предотвратить «великий вред для христианских купцов» от торговли и других промыслов евреев. Здесь впервые детально нормированы еврейские промыслы: торговать в открытых лавках привилегированные могут только в местах своего постоянного жительства или на ярмарках; здесь они могут продавать всякие товары, кроме москательных и сырых кож; им запрещается варить пиво и курить «брандвейн» для продажи. Евреи же, не имеющие специальных привилегий, могут торговать только старым платьем и мелкими товарами, но при этом запрещается торговля вразнос по домам (Hausieren). Тяжелые ограничения были установлены для евреев в занятиях ремеслом: им запрещались все «мещанские ремесла», кроме гравирования печатей (Pätschierstechen), вышивания золотом и серебром, а также убоя скота для единоверцев. Денежные ссуды дозволены со взиманием не более 12 процентов, а при долгосрочных ссудах не более 8 процентов. Затем было фиксировано число «терпимых» еврейских семейств для Берлина: оно должно быть ограничено ста семействами, а так как теперь оно превышено, то нужно ждать, пока «излишние вымрут» («und sollen die übrigen Schutzjuden aussterben»). В провинциальных городах нынешнее число евреев не должно быть увеличено. «Perламент» обращает особенное внимание на аккуратное взимание двух главных налогов: «шутцгельд» должен уплачиваться по четвертям года, а «рекрутенгельд» каждый месяц, под угрозой лишения «привилегий». При всех нарушениях закона установлен в общинах принцип круговой поруки: «один за всех, все за одного». На этой почве совершались жестокости. Однажды король оштрафовал всю берлинскую общину за воровство серебра, совершенное при участии нескольких скрывшихся евреев: община должна была возместить убыток в тысячу талеров. Фридрих-Вильгельм I воспользовался этим случаем для редукции еврейского населения, не дожидаясь «вымирания излишка»: он потребовал, чтобы в берлинской общине осталось не более 120 семейств. С трудом удалось добиться, чтобы сверх этой нормы была оставлена еще пара десятков семейств на правах служащих в учреждениях общины. Некоторые же группы семейств должны были покинуть Берлин (1737). На докладе об этом король написал: «Слава Богу, что они ушли; пусть уйдут и прочие, только чтобы они не селились в других моих городах». Официальная юдофобия была тогда в моде как в Берлине Фридриха-Вильгельма I, так и в Вене Карла VI.
Преемник короля-солдата, «король-философ» Фридрих II Великий (1740 — 1786) обращался с евреями не лучше, а в некоторых отношениях еще хуже, чем его предшественник. Этот представитель «просвещенного абсолютизма» доказал на деле, что поверхностное просвещение может уживаться с самыми грубыми предрассудками и попиранием элементарной гуманности. Фридрих II не скрывал, что «вообще не переносит евреев» (die Juden überhaupt nicht portirt) и что заветное его желание — сократить их число в Пруссии. Он не только оставлял евреев в их прежнем положении терпимых иностранцев, но заботился о том, чтобы это положение отнюдь не улучшилось. В самом начале своего царствования судьба поднесла ему сюрприз: отняв у Австрии в войне 1740 — 1742 гг. большую часть Силезии, он обнаружил там большие массы евреев, благоустроенные общины в Цильце, Глогау и в самом Бреславле. Страдавшие под австрийским режимом силезские евреи радостно встретили завоевателей: бреславский раввин Гумперц приветствовал Фридриха II стихами на еврейском и немецком языках; но надежды их не оправдались. В тот самый год, когда раздраженная неудачами Мария-Терезия задумала изгнать евреев из Богемии, победитель Фридрих II распорядился, чтобы в Бреславле были оставлены только 12 привилегированных еврейских семейств, все же остальные должны выселиться и затем могут пользоваться только правом временного приезда по делам (1744).
Скоро король принялся за евреев в своих коренных землях, особенно в Берлине. Он обратил внимание на один дефект «регламента» 1730 года: признавая в принципе необходимость сокращения еврейского населения, закон допускал браки не только одного молодого члена в каждой семье, но и больше при известных условиях, что неизбежно приведет к размножению. Чтобы держать население в пределах данной нормы, Фридрих II предписал генерал-директориуму (министерство внутренних дел), чтобы впредь дозволялось «пристроить» («ansetzen») путем брака только одного из детей в каждой семье (1747). Через некоторое время генерал-фискал фон Уден представил королю «грозную» статистику: по переписи 1749 года оказалось в одном Берлине 350 еврейских семейств, а вместе с населением других городов — 2093 семейства. Среди них было много семейств, главы которых значились служащими при общине или слугами отдельных привилегированных лиц. Генерал-фискал усмотрел в этом обход закона: прибывающие из других стран бедные евреи, не могущие получить привилегии на жительство, прописываются в качестве раввинов, канторов, религиозных наставников, приказчиков или домашних слуг для получения права жительства, а на самом деле занимаются торговлей. Таких «прокравшихся» в страну следует, по мнению Удена, выслать; прочих же разделить на разряды с различной степенью «покровительства». В прусских канцеляриях заскрипели перья: целый год трудились там над пересмотром прежнего «регламента» и выработали новый, при участии самого короля.
В апреле 1750 г. Фридрих II подписал этот акт полицейского творчества под названием «Revidiertes General-Privilegium und Reglement vor die Judenschaft». Во вступлении к «регламенту» король говорит, что размножение евреев вредно не только для христиан, но и для самих еврейских общин, где состоятельные члены вынуждены кормить пришлых, бездомных и бесправных, а потому он желает установить «пропорцию в деле пропитания и промыслов». По новому «регламенту» все состоящие под королевской опекой евреи, Schutzjuden, делятся на два разряда: ординарные (ordentliche) и экстраординарные (ausserordentliche)[22]. К первым причисляются привилегированные главы семейств, имеющие потомственное право жительства и могущие передать свою привилегию по наследству одному из своих детей с правом вступления в брак; экстраординарные же пользуются только личным правом жительства без права передать его детям, лишенным права вступать в брак. Таким образом, очень многие обрекались на безбрачие или выселение, что и составляло цель законодателя. Торговлей могли заниматься самостоятельно только «ординарные», остальные же считались служащими в их предприятиях. Евреи могут торговать всем, кроме некоторых товаров (шерстяные изделия, кожи, табак, вино и пр.); в ремесле же установлен обратный принцип: евреям запрещено заниматься всеми ремеслами, для которых существуют христианские цехи, а дозволены только нецеховые ремесла, как шлифовка стекол и драгоценных камней, изготовление печатей и вышивок, занятие живописью и т. п. По особым концессиям евреи могут открывать мануфактурные фабрики. Без концессии еврей не вправе ни купить дом у христианина, ни строить себе новый дом. В Берлине число собственных еврейских домов не должно превышать сорок, а в провинциальных городах из каждых пяти еврейских семейств только одно вправе купить себе дом. Берлин должен усиленно охраняться от проникновения «чужих» евреев; таких пришельцев подвергают строгому допросу при въезде у двух городских ворот (Пренцлауэр и Галлеше Тор), в присутствии представителей еврейской общины, и пропускают только при наличности законного паспорта или документа, указывающего цель приезда в столицу.
Объявленный старшинам берлинской общины новый «регламент» произвел на них такое тяжелое впечатление, что они просили не опубликовывать его в печати, а только рассылать полицейским властям для руководства: они боялись, что этот акт официальной юдофобии усилит юдофобскую агитацию в обществе. Просьба была уважена: «регламент» был оглашен в печати только спустя несколько лет. Но власти пользовались им с первого дня, применяя его репрессивные статьи без всякой пощады. Сам Фридрих II показывал пример строгого соблюдения им же созданного закона. На первых порах он считал неприкосновенным принцип передачи семейной привилегии (Schutzbrief) только одному из членов семьи и безжалостно отказывал в выдаче самостоятельных привилегий другим членам семьи, желавшим вступить в брак и обзавестись своим домом. Он радовался, когда какая-нибудь еврейская семья выбывала из списка «ординарных» или привилегированных. По закону, еврейский купец, сделавшийся несостоятельным или банкротом, хотя, и не по своей вине, лишался привилегии и обрекался на выселение с семейством; всякие ходатайства о мораториуме, об отсрочке уплаты долгов, оставлялись королем без удовлетворения.
Только позже, во время Семилетней войны, Фридрих II смягчил некоторые строгости своего «регламента», но за такие облегчения он брал большие деньги. Так, он в 1763 г., получив от еврейских общин 70 000 талеров, разрешил «ординарным» членам ее передавать свои привилегии также второму из своих вступивших в брак детей. Убедившись в неосуществимости своего фараоновского идеала: сокращения числа евреев, король решил, по крайней мере, дорого продавать им свой «шутц». Во вторую половину его царствования специально еврейские налоги возросли до крайности. Кроме все возраставших огульных сумм «шутцгельда» и «рекрутенгельда», были введены еще следующие налоги и сборы: «зильберлиферунг» (доставка известного количества серебра для монетного двора по фиксированной цене, которая всегда была ниже рыночной), штемпельный сбор за выдачу разных документов, брачный сбор за выдачу брачного свидетельства («траушейн») и другие. Особенно тяжело облагалось право вступления в брак: за брачную концессию для первого молодого члена семьи взималось сто талеров, а для второго — полтораста; в последнем случае родители новобрачных обязывались сверх того экспортировать за границу мануфактуру из королевских фабрик на 1500 талеров, хотя бы и с убытком для себя. В 1769 г. был введен «фарфоровый налог»: обязательная покупка на государственных заводах фарфора для вывоза на сумму от 300 до 500 талеров при венчании детей, при покупке дома и тому подобных актах. Эта принудительная поддержка государственных монополий была разорительна для еврейского населения.
Фридрих II покровительствовал только еврейской плутократии, которая стала общественной силой во время Семилетней войны. Появились крупные капиталисты, разбогатевшие от откупа монетного дела, от военных поставок, государственных займов и разных биржевых операций. Шефы банкирских домов Итциг, Эфраим и другие были известны под названием «минц-юден» (монетные евреи), как некогда назывались еврейские банкиры в Вене. Они учреждали мануфактурные фабрики, поощряемые к этому королем. Толкая богачей на путь крупной фабричной промышленности, король в то же время запрещал небогатому еврею заниматься скромным ремеслом и сельским хозяйством. Когда Генерал-директориум предложил ему в виде изъятия разрешить одному еврею аренду молочного хозяйства, король отклонил это резкой резолюцией: «Евреям дается шутц главным образом для того, чтобы они занимались торговлей, коммерцией, мануфактурами, фабричным делом, в отличие от христиан, которым нужно предоставить занятия сельским хозяйством: пусть каждый занимается своим делом!» (1764).
В 1772 году король, мечтавший о сокращении еврейского населения в Пруссии, получил вдруг крупное приращение: тысячи евреев, преимущественно бедных, в присоединенной от Польши части Познанской области. Вид и обстановка этих патриархальных масс произвели на Фридриха II такое впечатление, что он не прочь был выгнать обратно за границу тысячи бедняков, и его с большим трудом удержали от этого варварского акта. Польских евреев только изолировали, как в карантине, в пределах присоединенной территории, а затем и здесь был пущен в ход железный аппарат регламентации, который давил все прусское еврейство при Фридрихе II и его преемниках.
§ 27. Сефарды и ашкеназы в Гамбурге
Таким же новообразованием, как еврейский центр в Пруссии, была колония в вольном германском городе Гамбурге ив примыкавшей к нему датской группе городов (Альтона и другие). Здесь рядом с сефардской колонией первой половины XVII века возникла во второй половине века колония ашкеназов. Две ветви нации, разобщенные языком и бытом, снова срослись на берегах Северного моря, сохраняя, однако, каждая свои исторические особенности.
С середины XVII века упрочилось в Гамбурге положение общины сефардов, или «Португезов», как они официально назывались. Либеральный гамбургский сенат, дороживший оживлением внешней торговли, преодолел сопротивление местного христианского купечества и духовенства и наконец легализовал, хотя и с некоторыми ограничениями, еврейскую общину в Гамбурге. По «регламенту» 1650 года евреям «португальской нации» разрешалось собираться для богослужения в нескольких домах, не отличающихся по архитектуре от обыкновенных жилых домов и не называемых «синагогами». Для каждой группы прихожан в 15-25 семейств назначалась отдельная молельня и рекомендовалось входить туда и выходить не скопом, а по три-четыре человека, чтобы не сталкиваться с христианами, которые считали недопустимым всякое иноверное богослужение в протестантском городе. Потомки марранов, привыкших к конспирации, сумели и при таких условиях создать свою организованную общину. В 1652 г. отдельные приходы, или конгрегации, слились в единую общину и выбрали правление, или «Маамад», из семи членов. Маамад выработал статут общины и затем имел регулярные заседания, протоколы которых (на португальском языке) сохранились до сих пор. Одна из молелен была объявлена главной, общественной (под именем «Бет Исраель»), а прочие приватными. При главной молельне была учреждена школа («Мидраш» или «Талмуд-тора»), где дети изучали Библию в оригинале с переводом на «испанский язык». Талмуд преподавали в школе местные раввины, «хахамим». Главным раввином («Chacham de парао») был в то время Давид Коген де Л ара. Позже одним из духовных руководителей общины был р. Яков Саспорт ас, прославившийся в борьбе против охватившей гамбургцев веры в мессианство Саббатая Цеви (выше, § 6).
Оригинален был состав этой сефардской общины. В числе ее нотаблей были перешедшие в иудейство португальские марраны, которые на прежней родине занимали высокие государственные должности. Один из них, Диего-Авраам Тексейра, поселился в Гамбурге в 1645 г. и сразу занял видное место в обществе в качестве крупного негоцианта и финансового агента шведской королевы Христины, которая назначила его своим резидентом в вольном торговом городе. Тексейра вел жизнь испанского гранда: выезжал в обитой бархатом карете с лакеями в ливреях и принимал в своем доме высших представителей местной власти. В его доме останавливалась королева Христина, когда после своего отречения проезжала через Гамбург. Рассказывают, что однажды Тексейру встретил на улице в его пышной карете известный протестантский пастор Шуппиус и, приняв почтенного старого господина за германского князя, низко ему поклонился; узнав про свою ошибку, пастор-юдофоб выразил сожаление о том, что гамбургские власти дают возможность евреям жить по-княжески вместо того, чтобы обратить их в дровосеков и водоносов, как некогда поступили израильтяне с гивеонитами при покорении Ханаана. Была, впрочем, попытка воспользоваться богатствами Тексейры, как одного из бывших гивеонитов церкви, марранов. Еще в 1648 г. возник из-за Тексейры конфликт между гамбургским сенатом и сувереном вольного города, германским императором Фердинандом III в Вене. Номинальный глава «римской империи» решил вступиться за честь католической церкви, от которой гордый марран отпал. Венское правительство уведомило гамбургский сенат, что виновный в «оскорблении величества Божеского» («crimen laesae majestatis divinae») Тексейра должен быть арестован для предания его суду католической инквизиции, а впредь до решения суда имущество его подлежит секвестру. Протестантский сенат ответил, что как правительство вольного торгового города он не может затевать инквизиционные процессы против представителей купечества различных наций и исповеданий. Дело надолго заглохло, пока новый император Леопольд I, гонитель еврейства, потребовал, чтобы имперский суд возобновил процесс против Тексейры (1660). Была применена и репрессия: Тексейре отказали в выдаче паспорта для поездки по делам в Вену, вопреки ходатайству королевы Христины. Скоро ревнители католицизма показали свои истинные намерения: австрийское правительство, нуждаясь в деньгах для войны с Турцией, решило путем запугивания богатого Тексейры вымогать у него большую сумму в виде выкупа. В 1663 г. австрийскому резиденту в Гамбурге было поручено совершить такую сделку через сенат и магистрат, причем от Тексейры требовалось не менее 150 000 талеров «для покрытия расходов нынешней войны», а до исполнения этого требования Гамбургские власти должны гарантировать, что Тексейра не убежит и не увезет своего имущества. Сенат снова воспротивился дерзкому требованию; он доказывал, что Тексейру нельзя считать вероотступником, так как он в душе никогда не был христианином; вообще же нельзя создать такой прецедент, ибо в случае преследования судом инквизиции всех марранских беглецов из Испании и Португалии, торгующих в Гамбурге, город будет обречен на полное разорение. Дело тянулось несколько лет; Диего-Авраам Тексейра умер в начале «мессианского года» (1666), и переговоры продолжались с его сыном Мануэль-Исааком. После долгого торга стороны пришли к соглашению: Тексейра уступил императору право на взыскание 75 000 талеров по векселю одного испанского гранда и уплатил наличными еще несколько тысяч талеров.
Ничто не могло помешать предприимчивым сефардам занять видное место в хозяйственной жизни Гамбурга, но их синагоги все еще не могли занять видное место среди храмов господствующей религии. Об этом усердно заботились церковные власти, тот «министериум», который с самого начала боролся против появления синагоги рядом с церковью. Несколько раз еврейская община пыталась строить большую синагогу с фасадом на улицу вместо молелен, запрятанных в дворах между частными домами; со стороны сената не было препятствий к этому, но духовный министериум поднимал каждый раз крик о гибели христианства, пасторы гремели в своих проповедях против «школы Сатаны», возбуждая толпу против либеральных властей, — и сенату приходилось уступить фанатическим последователям Лютера. С другой стороны, бюргерство в лице городского магистрата стремилось мешать коммерческому успеху евреев и предлагало сенату разные репрессивные меры против них. В 1697 г. некоторые такие меры прошли в сенате (увеличение налогов с евреев, запрещение больших молелен и т. п.), и это так возмутило сефардскую общину, что многие из ее видных членов покинули Гамбург и переселились в соседнюю Альтону, на датской территории; Мануэль Тексейра и некоторые другие нотабли переехали в Амстердам. Испуганные уходом еврейских капиталов, городские власти одумались. В 1710 г. были официально признаны заслуги «португальских евреев» в деле развития торговли с Испанией, и вследствие этого было разрешено избирать из их среды до 20 присяжных маклеров на Гамбургской бирже. В торговой метрополии легче было добиться терпимоети в храме Мамона, чем в храме Божием.
Гораздо более трудную борьбу за существование пришлось вести общине ашкеназим, этих плебеев Гамбурга рядом с сефардскими патрициями. Отдельные группы немецких евреев проникали в Гамбург еще во второй четверти XVII века. То были преимущественно жители пограничных городов, тесно примыкавших к Гамбургу, но принадлежавших Дании: Альтоны, Вандсбека, Глюкштадта и других. Там давно ютились под покровительством датских королей небольшие еврейские колонии, тяготевшие к близкому центру мировой торговли. Многие приезжали в Гамбург по делам, и часть их оставалась там на продолжительное время. Так образовалась в Гамбурге небольшая колония ашкеназов, или «тедесков» (немцев), как их называли сефарды. Они занимались преимущественно мелким торгом и тем вызывали недовольство торговцев-христиан. В 1649 г. над пришельцами разразилась беда: магистрат потребовал их удаления, и тут не помогли усилия либерального сената, желавшего оставить их в городе. Большинство выселенцев устроилось в Альтоне, составлявшей как бы пригород Гамбурга. Им разрешалось ежедневно приходить в город по делам с тем, чтобы к вечеру возвращаться домой. Таким гостям выдавались месячные паспорта с уплатой одного золотого дуката за каждый. Через несколько лет, после упомянутой выше легализации сефардской общины, группе ашкеназов удалось снова водвориться в Гамбурге под видом «слуг португальской нации» («Dienstboten der portugiesischen Nation»), т. e. состоящих под опекой сефардской общины (1654). В это время стали прибывать в Альтону и Гамбург эмигранты из Польши, часть того потока беженцев, который разлился по Западной Европе после украинских и польско-литовских погромов. Несчастных приютили, многих отправили в Амстердам и другие места, но часть «поляков» («Polaccos», как их называли сефарды) осталась в Гамбурге и Альтоне и вошла в состав ашкеназских общин. Альтонская община существовала легально, гамбургская же должна была таиться от враждебных взоров в частных молельнях, пока не была легализована в 1697 г. под именем «Немецкой еврейской общины» («Hochdeutsche Judengemeinde»). В это время произошло объединение общин Альтоны, Гамбурга и Вандебека в один союз, с общим главным раввином и судебной коллегией в Альтоне («Kehillot AHW» — инициалы названий трех городов). На первых порах положение еще было непрочно: гамбургский сенат и бюргерство спорили из-за евреев. Магистрат требовал ограничения торговли ашкеназов, которые отнимали часть заработка у немецких лавочников тем, что некоторые разносили товары по домам; сенат же пугал бюргеров тем, что при крайнем стеснении евреев они уйдут в Альтону и тогда вся тяжесть налогов в Гамбурге падет на христиан. Чтобы уладить этот и другие споры, была назначена императором комиссия, которая добилась соглашения между сторонами. В 1710 г. был издан «Регламент для Гамбургских евреев португальской и немецкой национальностей». Обеим общинам дозволялось иметь частные синагоги, торговые права были частью расширены, налоги же были установлены для сефардов по оценке каждого отдельного лица властями, а для ашкеназов по оценке их общины, так как «немецкие евреи сбежались из разных мест и различны по своему составу» и только община может определить состояние каждого члена.
Вопреки всем стеснениям, ашкеназская колония в Гамбурге росла, опираясь на свой «гинтерланд» — Альтону и другие общины на датской территории. В отличие от сефардов, представителей крупной индустрии и экспорта, ашкеназы большей частью занимались мелкой торговлей, но и между ними были состоятельные купцы: ювелиры, менялы, мануфактуристы. Мемуары современницы Гликель фон Гамельн, жены одного видного члена гамбургской ашкеназской общины (они написаны на тогдашнем немецко-еврейском разговорном языке), раскрывают внутренний быт немецких евреев в конце XVII и начале XVIII в. Типичным представляется следующее изображение зажиточного купца-ювелира:
«Мой муж сначала торговал золотыми изделиями. Он ходил из дома в дом и скупал золото, а затем продавал золотых дел мастерам или купцам и прилично на этом зарабатывал. И хотя мой муж бывал крайне утомлен после целого дня беготни, тем не менее он не пропускал установленного урока Талмуда («шиур») и всегда постился в дни чтения Торы (по понедельникам и четвергам); этот порядок нарушался только потом, когда он стал совершать большие поездки, которые измучивали его, вообще слабого здоровьем и часто прибегавшего к врачебной помощи. Он себя не щадил и много разъезжал, чтобы с честью прокармливать жену и детей, которых горячо любил... Вместе с тем он был истинно набожный еврей, подобно своему отцу и братьям. Я знаю мало людей среди раввинов, которые молились бы с таким благоговением, как мой муж. Когда он молился в своей комнате и в это время кто-нибудь приходил с очень выгодным коммерческим предложением («мециа»), то ни я и никто из детей не осмеливались отрывать его от молитвы, хотя бы от промедления предстояли большие убытки».
Из тех же мемуаров видно, как воспитывали детей, как женили их и выдавали замуж и как они потом вели борьбу за существование при ограниченности доступных евреям промыслов. Способных юношей посылали для усовершенствования в Талмуде в Польшу, преимущественно в Познань или Краков. Ранние браки (для девушек в возрасте от 15 лет, а для юношей от 16 лет) заставляли родителей обеспечивать новобрачных приданым и сверх того держать их на своем иждивении в первые годы после свадьбы. Брачные партии заключались чрезвычайно просто: по предложению свата («шадхена») житель Гамбурга списывался с своими родными и знакомыми в Берлине, Ганновере или Франкфурте, узнавал о личных качествах жениха или невесты, о материальной обеспеченности их родителей и о количестве приданого, и если справки оказывались удовлетворительными, то родители съезжались (обыкновенно на ярмарках) и часто в отсутствие детей заключали предварительный договор («тнаим»). Молодые нередко впервые встречались под брачным балдахином. Позже начиналась для неопытного молодого человека, ставшего главой семейства, полоса борьбы за существование: торговля, векселя, платежи, банкротства — со всеми аксессуарами лихорадочной и неустойчивой еврейской торговли. Из автобиографии известного писателя Якова Эмдена, который сам занимался коммерцией в том же районе (около 1730 — 1750 гг.), видно, как непрочна, ненормальна и часто неблаговидна была эта торговля. Люди духовного склада, вроде мужа Гликель Гамельн, терялись здесь среди дельцов и плутов, маравших репутацию еврейского торговца и навлекавших нарекания христиан на всех евреев.
В XVIII веке ашкеназская колония в Гамбурге, вследствие постоянного притока новых переселенцев, сильно разрослась и превзошла по своей численности колонию сефардов, которая не пополнилась иммиграцией и постепенно вымирала. Союз трех общин Альтона — Гамбург — Вандсбек прославился своими раввинами и учеными, вроде р. Иехезкеля Каценеленбогена, Ионатана Эйбешица и Якова Эмдена. С двумя последними именами связана борьба раввинизма с мистицизмом в середине XVIII века.
§ 28. Старое гетто во Франкфурте-на-Майне
В то время как новая еврейская колония в Гамбурге вовлекалась в обновленную экономическую жизнь, в крупную торговлю и индустрию, старое гетто в другом «вольном имперском городе», Франкфурте-на-Майне, было еще сковано средневековыми путами. Здесь действовала еврейская конституция («Juden Stättigkeit») 1616 года, выработанная по соглашению между имперскими комиссарами и франкфуртским магистратом после предшествовавшего погрома и временного изгнания. По этой конституции в гетто, или «Юденгассе», могло жить не более 500 семейств, и приблизительно на этом уровне действительно держалось легальное ядро еврейского населения Франкфурта с конца XVII века. По официальной переписи 1694 года в гетто числилось 414 хозяйств и 78 иногородних, а в 1709 г. показано общее число хозяйств 505 с числом душ 3024. По занятиям они распределялись так (в круглых цифрах): 225 купцов и мелких торговцев, 50 менял, рантье и занимающихся ссудой денег («Geldleiher»), 25 ремесленников и рабочих, 35 лиц духовного звания и свободных профессий, 40 лиц без определенных занятий и нищих. В этой неполной, обнимающей 375 хозяйств, статистике поражает малое число ремесленников и еще больше односторонность ремесла (только мясники, пекари и три женщины-швеи; нет мужских сапожников, столяров и т. п.), что объясняется недопущением евреев к цеховым ремеслам, монополизированным христианскими цехами.
Франкфуртский городской совет зорко следил, чтобы евреи не выходили за черту тесного гетто. «Еврейская Улица» Франкфурта не могла вместить растущее население; приходилось надстраивать новые этажи над старыми домами, что превращало узкую улицу с ее переулками в темные коридоры и отнимало у жителей воздух и свет. Плохое санитарное состояние еврейского квартала увеличивало там смертность. Евреи добивались от магистрата расширения квартала прилегающей площадью, но отцы города энергично сопротивлялись этому. В это время (1711) пожар, начавшийся в доме главного раввина, охватил еврейский квартал и уничтожил большую часть домов. Около трех тысяч человек осталось без крова. Несчастные ютились в христианских домах до тех пор, пока гетто было вновь отстроено (1719). Главная улица была несколько удлинена по ту сторону прежней границы гетто, а дома были построены не выше трех этажей, согласно плану городского совета, но теснота жилищ все-таки не была устранена. Оставался в силе и прежний регламент относительно выхода узников гетто в христианский город. Они имели право приходить в центр города только в дневные часы, а к вечеру должны были возвращаться в свой квартал. Ворота гетто запирались на ночь: люди жили как в тюрьме.
Кондоминиум двух властей во Франкфурте, императорской и магистратской, давал еврейской общине возможность лавировать между обоими. На притеснения со стороны городского совета община апеллировала в Вену, где она имела своего постоянного ходатая, «штадлана», и Гофканцелярия часто исполняла ее справедливые просьбы. Конечно, приходилось платить и в Вене и во Франкфурте. В XVIII веке к этим двум властям прибавилась третья: «бюргерколлегиум», учрежденная императором по требованию франкфуртского мещанства для контроля деятельности городского совета. Эта коллегия больше всего заботилась о том, чтобы городской совет не «фаворизировал» еврейской общине. Приходилось искать защиты в Вене и от этой новой власти, которая часто прямо терроризировала евреев. Связями с Веной франкфуртская община иногда пользовалась для защиты общих интересов еврейства.
В начале XVIII века готовилось литературное нападение на евреев. Христианский теолог Иоганн Эйзенменгер, профессор восточных языков в Гейдельбергском университете, принялся за старое ремесло юдофобов: порочить еврейский народ цитатами из Талмуда и раввинской письменности. Поверхностно знакомый с этой письменностью, но зато хорошо знакомый с христианской полемикой против нее, Эйзенменгер собрал все курьезы Галахи и Агады и на этом основании составил нечто вроде энциклопедии юдофобии. Длинное заглавие его двухтомной книги уже достаточно характеризует ее содержание и тон: «Разоблаченное еврейство («Entdecktes Judenthum»), или Основательное и правдивое известие с том, как закоснелые евреи ужаснейшим образом поносят и бесчестят пресвятую Троицу, Новый Завет, евангелистов, апостолов и как они вообще презирают и проклинают все христианство. При этом приводится еще многое другое о великих заблуждениях иудейской религии, а также рассказываются разные забавные побасенки. Все это доказано на основании их собственных книг, прочитанных с великим трудом и неутомимым прилежанием»... Когда эта книга с столь вызывающим заглавием находилась еще в печати во Франкфурте-на-Майне (1700), о ней уже носились слухи, которые тревожили местных евреев. Они обратились к своему влиятельному соплеменнику в Вене, придворному банкиру Самуилу Оппенгеймеру, с просьбой ходатайствовать пред императором Леопольдом I о запрещении книги Эйзенменгера, способной разжечь народные страсти. Энергичные хлопоты Оппенгеймера, вероятно, не имели бы успеха при клерикальном настроении венского двора, если бы не обнаружили и выпадов против католицизма в книге протестантского юдофоба. Это решило участь книги. Император приказал опечатать и держать под замком все издание, состоявшее из 2000 экземпляров. Евреи предлагали Эйзенменгеру в возмещение его издержек 12 000 гульденов, с тем чтобы он совсем уничтожил книгу; но он требовал более крупную сумму, и сделка не состоялась. Когда Эйзенменгер умер (1704), его наследники энергично добивались снятия запрета с его книги. Им удалось заинтересовать в этом деле прусского короля Фридриха I, который в то время был предубежден против иудаизма из-за молитвы «Алену» и, вдобавок, как протестант, ничего не имел против антикатолической тенденции книги Эйзенменгера. Фридрих заступился за опальную книгу и просил императора снять с нее запрещение, которое будто бы разорило автора и даже ускорило его смерть. Но ни Леопольд, ни его преемник Иосиф I не удовлетворили ходатайства прусского короля. Тогда Фридрих разрешил перепечатать книгу Эйзенменгера в Пруссии. Она была напечатана в 1711 г. в Берлине, но на заглавном листе значилось, что она печаталась в Кенигсберге, где имперская цензура не имела власти. С тех пор памфлет «Разоблаченное еврейство» служил неисчерпаемым арсеналом, откуда брали свое ржавое оружие юдофобы всех стран. Оттуда заимствовались талмудические и раввинские цитаты, действительно странные или злостно истолкованные с целью выставить еврейство в смешном или отталкивающем виде. Сочинение Эйзенменгера имело и печальные практические последствия: оно давало моральное оправдание всем угнетателям евреев в Пруссии и других государствах.
Евреи вошли в моду в немецкой литературе. Через несколько лет после книги Эйзенменгера появился обширный труд Франкфуртского ориенталиста Якова Шудта под названием «Еврейские достопримечательности» («Jüdische Merkwürdigkeiten», в четырех томах, Франкфурт-н.-М., 1714 — 1718). У Шудта не было злостной тенденции во что бы то ни стало опорочить евреев; он действительно интересовался еврейской историей, литературой и современной жизнью и даже начал с издания «Компендия еврейской истории» («Compendium historiae judaicae», 1700); он лично наблюдал жизнь евреев в родном Франкфурте и в Гамбурге и сообщал об этом весьма ценные сведения в «Достопримечательностях». Но наряду с этим в его книгах нагромождены кучи нелепых сведений о евреях в прошлом и настоящем, а общий тон изложения враждебен народу, жизнь которого автор взялся изобразить. Эти люди могли видеть только лицо гетто, часто весьма неприглядное, но не могли проникнуть в душу его обитателей.
Через несколько десятилетий после Шудта (около 1760 г.) франкфуртское гетто посетил великий франкфуртец, тогда еще отрок, Гете. Первое впечатление юного сына бюргера было, конечно, неблагоприятно для евреев, но на старости Гете почувствовал трагедию гетто. Он рассказал об этом в своей поэтической автобиографии («Wahrheit und Dichtung», I, 4): «Ко всему, что волновало ум мальчика и затем юноши смутными предчувствиями, можно отнести в особенности положение еврейского города, точнее, еврейской улицы, которая в прежнее время была стиснута как клещами между городской стеной и рвом. Теснота, грязь, шум, акцент неприятного языка — все производило самое неприятное впечатление, даже когда, бывало, заглядываешь туда мимоходом у ворот. Это длилось до тех пор, пока я не решился войти туда. Мне уже не легко было потом вновь ходить туда, после того как я избавился от приставаний и зазываний неугомонных торговцев, желающих что-нибудь заработать. При этом в юном уме носились старые мрачные сказки о мучительствах евреев над христианскими детьми, которые я вычитал в хронике Готфрида, где они иллюстрированы ужасными рисунками». Гете рассказывает, что позорящее евреев изображение у моста предубеждало его против них, так как оно было поставлено «общественным учреждением» (магистратом). «А между тем, — грустно прибавляет поэт, — они ведь остались избранным народом Божиим и жизнь их связана с воспоминаниями отдаленнейших времен. Кроме того, они ведь люди деятельные, услужливые, и даже их упрямству в соблюдении своих обычаев нельзя отказать в некотором уважении. Да и девушки у них красивые и ничего не имели против того, чтобы христианские мальчики, встречая их в субботу на рыбачьем поле, оказывали им дружеское внимание». Впоследствии Гете, желая познакомиться с обрядами иудейства, заходил в синагоги, бывал на еврейских свадьбах, видел праздничные кущи в гетто и всегда встречал приветливый прием.
§ 29. Привилегированные капиталисты и бесправный народ (Саксония, Ганновер, Мекленбург, Бавария, Баден, Вюртемберг)
Кроме Пруссии и двух имперских городов (Франкфурт и Гамбург), раздробленная Германия делилась в ту эпоху на области, где еврейские общины существовали легально, и такие, куда евреи допускались только временно, по торговым делам. Надо отметить, что в протестантских странах (Саксония, Вюртемберг) к евреям относились гораздо строже, чем в католических (Бавария, Пфальц). Но в тех и других всегда отдавали предпочтение богатым евреям перед бедными. Еврейские капиталисты часто устраивались в качестве финансовых агентов, или «придворных факторов» (Hoffaktoren), при курфюрстах или герцогах, и к таким нужным людям и их субагентам не применялись ограничения по праву жительства и промыслов. Таких «такифим», влиятельных людей, было довольно много в ту эпоху расцвета официального меркантилизма, когда еврей стал «перпетуум мобиле» европейского финансового оборота[23]. Привилегированные «гоффакторы» жили с семьями и служащими в запрещенных для евреев местах и часто прокладывали туда путь своим нелегальным соплеменникам, образуя таким образом негласные общины.
Типом такого государства была родина протестантизма Саксония, которая еще во время Реформации стремилась избавиться от своих евреев. Запрещая евреям постоянное жительство в Дрездене и Лейпциге, саксонский курфюрст дозволял им для пользы торговли приезжать три раза в год на знаменитые лейпцигские ярмарки, куда стекались купцы из всех частей Германии и других стран, особенно из Польши. Условия пребывания здесь для еврейских купцов были тяжелые: приезжие должны были представлять свидетельства о благонадежности от своего начальства и наличность не менее 600 талеров; тотчас по приезде в Лейпциг они должны были платить за явку и налог за покровительство, а по окончании ярмарки немедленно уезжать. Если какой-либо гость засиживался дольше срока, пользуясь снисходительностью местных властей, то бюргеры поднимали шум. В октябре 1682 г. приехавшие на ярмарку позволили себе большую вольность: устроили в праздник Сукот палатку, покрытую зелеными ветвями, молились и обедали там. Это, по-видимому, повторялось и в осенние приезды следующих лет. Но в 1693 г. набожный курфюрст Иоанн-Георг IV прислал городскому совету Лейпцига следующий приказ: «Мы вовсе не намерены потворствовать бесчинствам и идолопоклонству евреев, а потому желаем, чтобы им запретили устройство своего праздника кущей и ложного богослужения». Через несколько лет городские власти услышали совсем иные речи от нового курфюрста, Фридриха-Августа Сильного, который в 1697 г. был избран польским королем под именем Августа II и принял для этого католическую веру. Увидев, что в Польше церкви не рушатся от соседства синагог, Август решился предложить лейпцигскому городскому совету дозволить евреям во время ярмарок собираться для богослужения в частном доме, соблюдать свой праздник кущей и хоронить за городом своих мертвецов с уплатой 12 талеров за каждое погребение (1698). Но городской совет и оберконсистория, возмущенные предложением курфюрста-ренегата, резко возражали против нарушения запретов, освященных старой лютеранской традицией. Совет признавал пользу от участия евреев в ярмарках, но боялся, что они заберут всю торговлю, а в своих праздничных собраниях будут молить Бога, чтобы он погубил христиан, как некогда египтян. После долгих споров курфюрст должен был уступить защитникам египетского рабства: евреям было запрещено совершать общую молитву даже в частных домах (1703).
Между тем как в Лейпциге старались помешать зарождению еврейской общины, в столице Дрездене такой зародыш уже появился. Здесь жил крупный еврейский финансист, без помощи которого курфюрст Август не мог обойтись. То был Беренд Леманн (Исахар Берман) из Гальберштадта, который тогда в Пруссии прославился своими широкими финансовыми операциями. В 1697 г. он помог саксонскому курфюрсту путем займа и продажи некоторых его имений достать ту десятимиллионную сумму, которая нужна была для приобретения польской короны, а позже, в годы Северной войны, он поддерживал временно развенчанного короля своими финансово-дипломатическими комбинациями. Не раз ездил он по поручениям Августа в Варшаву, Амстердам, Вену и другие столицы для переговоров о займах, военных поставках и т. п. Он носил титул «резидента», т. е. уполномоченного, в Польше и других местах. Агенты Леманна со своими семьями жили в Дрездене. В 1705 г. дрезденский магистрат обнаружил к своему ужасу, что в городе живет около 15 еврейских семейств, имеющих свою молельню и занимающихся торговлей и ремеслами. Пошла жалоба к курфюрсту: евреи отнимают заработок у мещан и оскверняют протестантскую землю тем, что «совершают там свое проклятое суеверие». На этот раз курфюрст ответил решительно (1707): он не может отказать своему верному резиденту Беренду Леманну, оказавшему большие услуги государству, и его уполномоченным в праве проживать в Дрездене и Лейпциге, а потому просит оказывать им покровительство, конечно, при условии платежа «шутцгельда» и совершения ими богослужения «в полной тишине» («in aller Stille»). Так образовались первые общинные ячейки из привилегированных семейств в Дрездене и Лейпциге. Местные власти делали все возможное, чтобы не допустить поселения «простых» евреев в этих городах, но задерживаемый людской поток разрушал всякие преграды и прорывался в запретные места. Власти на заставах взимали с приезжих пресловутый «лейбцолль», установленный для привозимого скота; евреи платили и двигались дальше, частью с намерением осесть в стране. В Дрездене и Лейпциге к середине XVIII века образовались уже порядочные еврейские колонии, и «регламент» («Judenordnung») 1746 года должен был только напомнить, чтобы евреи не осмеливались открыто служить ни своему Богу, ни общему купеческому богу Меркурию: не открывать синагог для публичного богослужения и магазинов для розничной торговли.
Семилетняя война произвела некоторые перемены и здесь, как в Пруссии: увеличилось число предприимчивых капиталистов и откупщиков, известных под именем «Münzjuden», сгущались ряды их агентов и служащих. По окончании войны (1763) в Дрездене оказалось около 900 еврейских душ; выросла колония и в Лейпциге. Община в Дрездене уже имела свои учреждения: приют для больных, погребальное братство, кладбище, но синагогу все еще не разрешали строить. Правительство всеми силами задерживало рост общины, увеличивало налоги за концессии для богатых, а несостоятельных выгоняло. В 1777 г. назначено было к высылке несколько сот евреев. Узнав об этом, Моисей Мендельсон послал из Берлина письмо своему другу, начальнику торговой палаты в Дрездене, с просьбой о приостановке выселения. «Я слышал, — писал он, — что готовится изгнание сотен моих собратьев из Дрездена. Между ними есть весьма порядочные люди, лично мне известные, которые, может быть, вследствие разорения не могут платить наложенные на них подати. Куда же этим несчастным идти с женами и детьми, где им искать защиты и приюта, если страна, где они лишились своего достояния, выбрасывает их? Изгнание для еврея — жесточайшая кара, равносильная запрету жить на Божьей земле, где предрассудки отгоняют его вооруженной рукой от всякой границы». Высылка была приостановлена. Но унизительное положение евреев в Саксонии как едва терпимых иностранцев продолжалось до XIX века.
Та же система покровительства капиталистам практиковалась и в Ганновере, который в конце XVII века имел своего «великого курфюрста» в лице Эрнста-Августа (1679 — 1697), подражавшего примеру своего бранденбургского коллеги. Обергоффактор Лефманн Берендс (Липман Коген) играл здесь ту же роль, как в Саксонии Беренд Леманн, связанный с ним финансовыми операциями. И в Ганновере правом постоянного жительства пользовались только евреи, получившие особые концессии от курфюрста на основании их имущественного ценза, а все остальные жили на правах гостей, приезжих по делам.
Шествие капитала открыло евреям путь, хотя также очень узкий и тернистый, в герцогство Мекленбург, откуда их предки были изгнаны на рубеже средних и новых веков. Близость еврейской колонии в богатом Гамбурге и желание мекленбургских герцогов насадить промышленность в своей стране привели к тому, что и тут появились еврейские гофагенты и гоффакторы. Первыми были два еврея из Гамбурга, Авраам Гаген и Натан Бенедикс, которые в 1679 г. получили от герцога Людвига I привилегию на монопольную продажу табака во всей стране. За ними потянулись другие богатые купцы, получавшие от герцогов разные концессии за большие деньги. Но для среднего еврея-торговца, а тем более бедного, страна была закрыта. Таким, по обыкновению, разрешались только временные приезды с уплатой обидного «лейбцоля» у застав. Такие гости иногда засиживались в стране и даже образовывали целые колонии, но их часто выселяли. До середины XVIII века в Мекленбурге, в городах Шверине и Бюцове, жило всего несколько десятков счастливых обладателей концессий («баале-киумим»). В это время либеральный или радевший о своих доходах герцог Мекленбург-Шверинский стал щедрее раздавать концессии евреям, и число их быстро увеличилось. Тогда против герцога поднялись представители земских и городских сословий во имя «славных» традиций старины. В 1755 г. между герцогами Мекленбург-Шверина и Мекленбург-Стрелица и сословиями состоялось следующее соглашение: «Мы (герцоги) обещаем нашим городам соблюдать в деле допущения евреев такую меру, чтобы они (города) не имели повода жаловаться на чрезвычайное число их. Евреям должно быть запрещено приобретение недвижимости». И тем не менее в обеих частях Мекленбурга оказалось во второй половине XVIII века около 300 еврейских семейств, организовавшихся в автономные общины. В 1764 г. состоялся съезд представителей этих общин, выработавший для них органический устав. Жизнь как будто оказалась сильнее закона, и реставрация еврейства пошла полным ходом. Но не дремали и противники евреев, поставившие себе целью нормировать их число по жестокому прусскому образцу. Этому образцу, освященному авторитетом Фридриха Великого, стал следовать мекленбургский герцог Франц I уже на пороге новейшего времени (1785).
В более широких размерах совершалась реставрация еврейских общин в Южной Германии, в Баварии и Бадене, которые в ту эпоху состояли из дробных областей: Оберпфальц и Курпфальц, маркграфство Ансбах и епископство Бамберг, Баден-Дурлах, Баден-Баден. После бури католической реакции и потопа Тридцатилетней войны в баварских землях уцелело несколько еврейских островов. Единственная большая община находилась тогда в городе Фюрте (еврейский Фиурда), близком к имперскому городу Нюрнбергу. Она была прямой наследницей старой нюрнбергской общины, разрушенной в 1499 году. В начале XVIII века в Фюрте числилось около 400 еврейских семейств. Община славилась своими авторитетными раввинами, талмудической школой и типографией, снабжавшей еврейскими книгами всю Среднюю Европу. Маркграфы Ансбаха и епископы Бамберга, делившие между собою опеку над фюртской общиной и, конечно, податные доходы от нее, мирились с ростом «собрания нечестивых» в стране, где преследовались даже протестанты. Фюрт стал центром еврейской «черты оседлости» в Баварии. На периферии находились меньшие общины в Ансбахе, Бамберге, Зульцбахе (и здесь временно функционировала еврейская типография) и Шнайтахе в Оберпфальце. Других значительных общин в Баварии не было. В Мюнхене маленькая община восстановилась лишь к концу XVIII века.
В 1670-х годах в кругу фюртских раввинов вращался любознательный христианский теолог Иоанн Христоф Вагензейль, профессор истории и восточных языков в Альтдорфе. Он основательно изучил еврейскую литературу, где особенно интересовался антихристианской полемикой. Во время своих путешествий он разыскал манускрипт книги «Укрепление веры» Исаака Троки и был крайне взволнован решительной аргументацией автора против христианской догматики. Для предупреждения христиан Вагензейль напечатал этот трактат вместе с другими однородными сочинениями («Ниццахон» Мюльгаузена и др.) в еврейском оригинале с латинским переводом под устрашающим заглавием «Огненные стрелы Сатаны» («Tela ignea Satanae», Альтдорф, 1681). Прочитанная Вагензейлем вульгарная биография Иисуса («Толдот Иешу» или «Маассе Талуй») возмутила его и побудила напечатать книгу «Христианское донесение о богохульствах евреев» («Denunciatio Christiana» etc., 1703), где убеждал правителей, чтобы они обязали евреев клятвой не поносить Христа и христианство явно или тайно, в беседе или письме. При этом Вагензейль предупреждает, что отнюдь не имеет в виду рекомендовать преследование евреев, которые и без того терпят гонения от всех христианских народов. Он считает такие гонения и издевательства несправедливыми, вредными. Он горячо протестует против ложного обвинения евреев в ритуальных убийствах. Он доказывает, что при лучшем обращении с евреями можно было бы многих склонить к христианству. Вагензейль впервые обратил внимание на еврейскую народную литературу на обиходном немецком диалекте и посвятил ей целый трактат («Belehrung der jüdisch-deutschen Redund Schreibart», Кенигсберг, 1699). Он хвалит нравоучительные книги на этом языке и ставит их в пример христианской народной литературе того времени, где преобладали пустая болтовня и фривольные рассказы.
Особая черта оседлости существовала для евреев и в Курпфальце, вошедшем позже в состав Великого Герцогства Баденского. Во второй половине XVII века пфальцграфы или курфюрсты стали допускать небольшие группы евреев на постоянное жительство в свои города Гейдельберг, Мангейм, Оппенгейм, Мосбах и другие, где им раньше дозволялось только временное пребывание. В своей резиденции Гейдельберге курфюрсты следили, чтобы еврейская колония не размножалась сверх ограниченной группы привилегированных богатых семейств, которые могли бы оказывать правителям финансовые услуги (гейдельбергский финансист Самуил Оппенгеймер выдвинулся потом в качестве гоффактора в Вене; выше, § 24); в провинциальные же города евреи допускались свободнее, и благодаря этому быстро выросла еврейская община в Мангейме (с 1660 г.). Она состояла из двух групп: ашкеназим и сефардим, получивших от курфюрста широкие торговые привилегии. Обе группы, вместе с допущенными туда гугенотами, содействовали торговому процветанию города. В 1689 г. молодые общины Гейдельберга и Мангейма пострадали от французской армии, опустошившей Палатанат (Пфальц); при этом потерпела и древняя община Вормса (он тогда причислялся к территории «рейнского Пфальца»), где французы сожгли еврейский квартал. Но вскоре общины оправились. В 1722 г. мангеймская община насчитывала около 200 семейств. В 1743 г. во всем Курпфальце числилось 488 еврейских семейств, а к концу века это число почти удвоилось. Мангейм прослыл «новым Иерусалимом», как Фюрт в Баварии; автономная община имела талмудическую иешиву и другие культурные учреждения. Не было, впрочем, недостатка в столкновениях с христианским бюргерством. В Гейдельберге студенты университета, подстрекаемые мещанами и иезуитами, иногда били прохожих евреев и врывались в дома (1714, 1718, 1736), но по требованию правительства университетское начальство обуздывало буянов. Положение евреев в Курпфальце упрочилось при курфюрсте Карле-Теодоре (1742 — 1799), представителе просвещенного абсолютизма. Ограничивая вообще власть сословных чинов, он сдерживал также антиеврейские выступления бюргерства и купечества. Но, с другой стороны, он, подобно прусским королям, принимал меры к нормировке роста еврейского населения путем контроля над браками, которые разрешались лишь богатым людям, могущим дорого оплачивать «шутц» для каждого нового семейства. В XVIII веке возникли некоторые еврейские колонии вне баденского Пфальца. В новой резиденции маркграфов Баден-Дурлах, Карлсруэ, организовалась даже еврейская община, во главе которой стояли именитые раввины (например, Натаниель Вейль, 1750 — 1769). В провинциальных городах Дурлахе, Пфорцтейме и других существовали меньшие общины, подчиненные верховному раввину в Карлсруэ. Здесь также укоренилась система «Schutzjuden» по прусскому образцу.
Из Гейдельберга и Мангейма евреи пытались проникнуть в соседнюю закрытую для них страну швабов, герцогство Вюртемб ер г. Герцог Эбергард-Людвиг впервые разрешил им приезжать туда временно по торговым делам (1706). При его преемнике Карле-Александре (1733 — 1737) в самой столице Штутгарте появились еврейские капиталисты, привлеченные туда своим соплеменником Иосифом Зюссом Оппенгеймером, всесильным финансовым советником герцога; но эта маленькая колония была так же эфемерна, как карьера еврейского сановника, имевшая трагический конец. Уроженец Гейдельберга (1698), сын сборщика еврейских податей в Пфальце, родственник венского финансового короля Самуила Оппенгеймера, Зюсс провел свою молодость в кругах той денежной аристократии, которая золотой нитью связывала гетто с княжескими дворцами. Он много путешествовал, бывал в Вене и в различных германских государствах, присматривался к жизни еврейских гоффакторов и скоро сам пошел по их пути. В Пфальце и Гессене он был откупщиком пошлин и монетного дела («минцмейстер»), поставщиком двора, ювелиром и посредником по устройству государственных займов. Но, нажив порядочное состояние, молодой Оппенгеймер не возвращался в гетто, подобно своим старшим товарищам по профессии, а стремился вон оттуда, к тем пышным дворцам, где его принимали только в качестве финансового агента; его тянуло в это блестящее общество придворных кавалеров и дам, к их веселой жизни и вольным нравам; он хотел проникнуть из денежной аристократии в правящие верхи как равный, как член дворянской семьи. На короткое время это ему удалось. Он сблизился с вюртембергским принцем Карлом-Александром и сделался не только «камерагентом», но и личным другом принца и принцессы, а в 1733 г., когда Карл-Александр неожиданно стал вюртембергским герцогом, Зюсс Оппенгеймер стал его ближайшим советником и доверенным лицом. Он с жаром принялся за финансовые и фискальные реформы: вводил государственную монополию на разные предметы потребления (соль, вино, кожу, табак), сдавал эти монополии в откуп капиталистам, среди которых были и евреи, устраивал фабрики, банки. В целях проведения реформ, к которым многие сановники относились враждебно, Зюсс через единомышленного герцога смещал и назначал членов Тайного Совета, тогдашнего совета министров. Для увеличения доходов казны была установлена продажа должностей чиновникам, что не обходилось без злоупотреблений. В высшем христианском обществе росла ненависть к «жиду Зюссу» («Jud Süss»), который вместе с непопулярным герцогом правил страной. К ненависти прибавилась зависть, так как Зюсс вел жизнь гранда, среди показной роскоши, потех и удовольствий всякого рода, не исключая любовных интриг с придворными дамами. Среди простого народа, которому в течение веков рисовали еврея в виде дьявола, распространялись самые нелепые басни о сатанинском еврее, пленившем христианского герцога.
Враждебная Зюссу партия не раз пыталась свалить сильного временщика. Во время охватившего Германию денежного кризиса Оппенгеймера обвиняли в чеканке неполноценной монеты и в выпуске денег сверх установленной нормы; ему удалось оправдаться от этого обвинения пред комиссией экспертов, но враги находили другие пути, чтобы его скомпрометировать. Ему, между прочим, вменили в вину то, что он облегчил еврейским купцам доступ в Вюртемберг и отдал некоторым выгодные откупы. Зюсс понимал всю опасность своего положения и просил герцога об отставке, но тот не отпускал его. А в момент, когда герцог согласился наконец отпустить своего советника, разразилась катастрофа. Во время прощального свидания с Оппенгеймером в Людвигсбурге Карл-Александр внезапно умер (март 1737). Оппенгеймер поспешил с одним полковником из герцогской свиты в Штутгарт, чтобы известить герцогиню о случившемся. Но тут его ждал арест; его бросили в тюрьму вместе с другими штутгартскими евреями. Допрос с пыткой выяснил виновность бывшего сановника во всех семи смертных грехах. Суд приговорил его к повешению. Ему прочли приговор и предложили принять христианскую веру, но он ответил: «Я хочу умереть евреем; я страдаю от насилия и несправедливости». Осужденного повезли на площадь и казнили при огромном стечении народа (сентябрь 1738). Его предсмертный крик «Шема Исраиль» был заглушен ликующими возгласами толпы. Современные гравюры увековечили картину казни Оппенгеймера. Под одной из них злорадный стихотворец начертал: «Süss, der Mosen schlecht gelesen und doch auch kein Christ gewesen, der die Geistlichkeit verlachet und das Volk so arm gemachet... Hof und Land zugleich betrogen, falsche Münz ins Land gezogen, die Gesetze nicht betrachtet, alles Recht durchaus verachtet, muss jetzt wie ein Hund krepieren und zum Lohn den Galgen zieren». («Зюсс, плохо читавший книги Моисея и не бывший также христианином, осмеивавший духовенство и доведший до нищеты народ... обманывавший и двор и всю страну, ввезший в государство фальшивую монету, не уважавший законов и презиравший всякое право, должен теперь издохнуть как собака и в награду украсит собой виселицу»). Все поселившиеся в Штутгарте евреи были изгнаны, и новые еврейские колонии появились там только к концу XVIII века.
На этот раз финансовый агент, приведший группу евреев в страну, увлек их своим падением, но это случилось потому, что он захотел быть и политическим деятелем и впутался в борьбу между монархическим абсолютизмом и старым сословным режимом. Все другие еврейские капиталисты не претендовали на политическую роль, не вторгались еще в высшее христианское общество; таким везде давали дорогу, а они в свою очередь прокладывали путь непривилегированным. XVIII век проходил под лозунгом: дорогу еврейскому капиталисту! Плутократия добивалась свободы путем привилегий, демократия будет добиваться ее скоро путем борьбы за право, за равенство, за эмансипацию.
§ 30. Вмешательство государственной власти в самоуправление общин
Разрушая постепенно старое сословное государство, монархический абсолютизм не мог удержаться от посягательства и на автономию еврейской общины. Он совершенно уничтожил бы эту автономию, если бы общинная организация не служила орудием государственного фиска, ради которого евреев терпели вообще. Правители государств рассуждали так: если уж необходимо мириться с существованием самоуправляющейся еврейской общины, то нужно, по крайней мере, установить над ней контроль, превратить ее представителей в полицейских чиновников и проводить через них регламентацию еврейской жизни в интересах правящих классов.
В этих интересах монархи стремились больше всего к централизации еврейского самоуправления, чтобы иметь одного ответственного перед правительством представителя всех общин. Пример показал создатель прусской монархии, великий курфюрст Бранденбургский. Он пытался соединить институт придворных факторов с самоуправлением еврейских общин. Собирая свое государство из осколков разных провинций, он в Клеве и Гальберштадте ставил своих финансовых агентов во главе еврейских общинных союзов (выше, § 23). Ему казалось естественным, чтобы сборщики или откупщики еврейских государственных податей имели власть над общинами, назначали там раввинов и судей. Долгое время официальными «штадланами», или синдиками еврейских общин, в герцогстве Клеве были члены финансовой династии Гумперцов, родоначальник которой Элиас был фактором великого курфюрста. Из этой династии назначались и податные инспекторы, раввины и «роше-медина», представители «областной общины» перед правительством. «Ландюденшафт» в Клеве представлял собою своеобразную организацию: это было не свободное объединение общин, как в Польше, а просто одна центральная община с окрестными колониями (Везель, Ксантен и другие), которые имели в Клеве свое общее кагальное правление («форштанд»), общего раввина («ландраббинер»), сборщика податей и синдика или ходатая по делам перед правительством. Более широкая общинная организация сложилась в княжестве («фюрстентум») Гальберштадт. В самом городе этого имени выросла в XVII веке большая община с авторитетными раввинами и знатными «парнасами» (известный дрезденский банкир Беренд Леманн был один из них). Она играла роль метрополии для малых общин и новых колоний в ближайшем районе (Магдебург, Галле и др.). Но и ей приходилось в XVIII веке подчиняться директивам из Берлина.
Берлинская община, основанная богатыми переселенцами из Вены, на первых порах не привлекала к себе внимания правительства. Официально в Берлине существовала тогда только еврейская «колония», которой великий курфюрст дал двадцатилетнюю концессию на жительство и промыслы с правом богослужения в частных домах. На внутреннее устройство колонии обратили внимание позже, когда при Фридрихе I концессия возобновилась и власти имели пред собой оседлое население, успевшее организоваться в общину со всеми присущими ей учреждениями. Пришлось уже дать концессию и на публичное богослужение в синагогах и установить свою опеку над автономной организацией. Первый повод к вмешательству правительства дали раздоры в самой общине. Здесь привилегированные члены боролись с пришельцами, которые еще не успели запастись «гелейтом», а так как многие из этих бесправных имели родственников и друзей среди части привилегированных, то общинная олигархия раскололась. Одно время не могли даже состояться выборы старшин, ответственных за порядок в колонии. Отсутствием надзора воспользовались эмигранты из Польши и других мест и поселились в Берлине нелегально. Тогда группа нотаблей обратилась к курфюрсту Фридриху с просьбой повелеть произвести выборы старшин или даже назначить их по своему усмотрению (1698).
Фридрих приказал немедленно приступить к выборам и, по просьбе той же группы, запретил раввинам совершать бракосочетание пришлых евреев. Когда старшины были избраны одной партией, другая запротестовала и потребовала, чтобы были произведены новые выборы в присутствии дворцового коменданта (Hausvogt). Эта просьба была исполнена, и вновь избранные старшины были конфирмованы Фридрихом. С тех пор выборы происходили каждые три года по распоряжению правительства, и избранники вступали в должность только после утверждения их курфюрстом (с 1700 года королем). Этот порядок был узаконен в «Юденорднунг» Фридриха-Вильгельма от 1714 года. Король-солдат требует здесь от еврейской общины строжайшей дисциплины: не допускать никаких партий и «сепараций», избирать старшин и «рабби» и представлять их на королевскую конфирмацию, раввину решать все споры по части «обрядов и церемоний». В гражданских делах раввинская юрисдикция была ограничена; имущественные тяжбы должны были разбираться в обыкновенном суде и только по соглашению сторон могли решаться раввинами. «Регламенты» 1730 и 1750 гг. закрепили этот контроль правительства над еврейским самоуправлением. Один только принцип солидарной ответственности всех членов общины за преступление отдельного лица превращал общинное управление в полицейамт, орган правительства в деле надзора над евреями.
Бюрократическая опека над еврейским общинами была доведена до крайностей в Австрии при Марии-Терезии, которая обладала талантом доводить всякий принцип управления до абсурда или до катастрофы. Через несколько лет после неудавшейся попытки изгнания евреев из Богемии и Моравии (§ 25) императрица принялась за переустройство их общинной организации. Особенно занимала ее Моравия, к которой в ту эпоху перешла еврейская духовная гегемония Богемии. Главная община в Никольсбурге унаследовала славу Праги. Здесь со второй половины XVII века существовал орган объединенных общин, наподобие литовского ваада. Самоуправление моравских общин регулировалось статутом, выработанным в 1651 году под названием «311 постановлений» (שי"א תקנות ). На основании этой конституции собирались периодически, между 1653 и 1724 годом, делегаты моравских общин (Никольсбург, Кремзир, Голлешау, Унгариш-Брод, Аустерлиц; главный город Брюнн находился вне «черты еврейской оседлости»). С течением времени съезды становились все реже, и функции их перешли к областному раввинату в Никольсбурге. В эпоху владычества придворных факторов в Вене правительство присвоило себе право назначения моравского главного раввина. С 1723 по 1753 год это звание носил зять венского «обергоффактора» Самсона Вертгеймера, Беруш (Бернард) Эекелес, также совмещавший в себе талмудиста и банкира. Продолжая жить в Вене и вести там финансовые дела, Эскелес являлся как бы чиновником особых поручений по еврейским делам при венском дворе. С его помощью правительство Марии-Терезии решило подчинить полицейской власти весь аппарат общинного самоуправления. В 1750 г. королевское управление в Брюнне потребовало от Эскелеса присылки «полицейорднунг» моравских еврейских общин. Он ответил, что существуют только старые статуты общин, вышеупомянутые «311 постановлений», которые должны быть переведены с еврейского языка на немецкий (статут был написан на обиходном идиш-дейтш с большой примесью древнееврейских выражений). Переведенный статут был передан на рассмотрение особой комиссии из государственных чиновников и еврейских депутатов, заседавшей в Брюнне. Тут чиновники составили на основании старого статута автономных общин проект нового «регламента» от имени императрицы, противоречащий самому принципу автономии. Проект был утвержден Марией-Терезией и опубликован 1 января 1754 г. под названием: «GeneralPolizei-Prozessund Kommerzialordnung».
Первый отдел этой казенной конституции, под названием «Полицей-орднунг», трактует о функциях областных и общинных раввинов и старшин в Моравии, о способе выборов их и вообще о поддержании порядка в общинах. Областной раввин и областные старшины, как высшие чины самоуправления, избираются под наблюдением королевских чиновников в Брюнне и утверждаются в должности «ее императорско-королевским величеством». Они должны заботиться о соблюдении установленных для евреев законов и о воспитании юношества в добрых нравах. Заимствуя ряд статей из старого общинного статута, «Полицей-орднунг» доходит до смешных подробностей регламентации: как открывать школы для наставления детей в духе «страха Божия», какой трактат Талмуда («масехте») должен выбирать раввин на каждое полугодие и как устраивать еженедельные репетиции, как приучаться к скромной жизни, избегая лишних расходов, как обеспечивать бедных мацой к Пасхе и т. п.
В своей отеческой заботливости о благе еврейства правительство не забывает и о своих интересах: раввинат должен обеспечить аккуратное поступление государственных податей, заботиться о недопущении в страну «чужих евреев», о строгом соблюдении декрета, ограничивающего еврейские браки, и прочих законов. Второй отдел нового регламента («Процесс-орднунг») содержит правила судопроизводства по еврейским гражданским делам в раввинском суде. Третий отдел («Коммерциал-орднунг») регулирует торговые и кредитные сделки между евреями. На моравских евреев это грубое вмешательство в их самоуправление произвело тяжелое впечатление. Областные старшины доносили правительству, что общины не могут приспособляться к новым правилам, но эти протесты, конечно, не были услышаны. Бессильные в борьбе против внешней власти, общины истощали свою энергию во внутренней борьбе партий из-за кандидатур на пост областных раввинов и старшин. Вместо порядка правительственное вмешательство водворило хаос.
В отнятой у Австрии прусской Силезии областной раввинат возник в 1744 году по указу завоевателя края, Фридриха II. Первым раввином был назначен живший в Бреславле полукупец и полуталмудист Бендикс Гумперц из родовитой фамилии прусских «придворных евреев», который приветствовал Фридриха торжественной одой при его вступлении в Бреславль (выше, § 25). Прусский король основал здесь институт областного раввината в фискальных целях, а также для надзора, чтобы евреи из других городов не селились в Бреславле, предназначенном для ограниченной колонии еврейских капиталистов. Власть главного раввина распространялась на общины Цильца, Глогау, Диренфурта, Кротошина и других городов прусской Силезии.
В Германии встречались наряду с свободными и принудительные съезды делегатов еврейских общин. В ландграфстве Гессен-Кассель, где были рассеяны небольшие колонии «терпимых» евреев, ландграф приказывал их представителям периодически являться на «ландтаги», чтобы под председательством правительственного комиссара производить раскладку податей, избирать раввина и старшин (1690 — 1738). Своеобразную организацию представлял собой трехобщинный союз Гамбург — Альтона — Вандсбек, объединенных под управлением главного раввина. Созданный сначала под гнетом обстоятельств, вследствие кочевания ашкеназов между Гамбургом и Альтоной, этот союз потом стал свободной организацией ашкеназских общин, которая не подвергалась давлению со стороны правительства в такой мере, как в других городах Германии.
§ 31. Борьба между раввинизмом и мистицизмом
Социальная отверженность евреев в Германии и Австрии еще более усиливала в них то «достойное уважения упрямство» (вышеупомянутое выражение Гете), с каким они отстаивали свой внутренний духовный строй. В осажденных извне общинах, штурмуемых декретами и депрессиями властей, идет непрерывная работа самоукрепления. В этих маленьких еврейских республиках смена раввина или общинных старшин волнует народ не меньше, чем смена курфюрстов, герцогов или магистратов в окружающей христианской среде. В Берлине и Гамбурге, Франкфурте и Фюрте, Праге и Никольсбурге вырабатываются раввинские «регламенты», настолько же укрепляющие общину изнутри, насколько «регламенты» немецких правителей ослабляют ее извне. Вспомогательные отряды этой духовной самообороны шли непрерывной цепью из Польши со времени катастроф середины XVII века. Польша снабжала Германию раввинами и учителями Талмуда, которые насаждали здесь не только свою схоластику, но и некоторые лучшие элементы польскоеврейской автономной культуры.
Наиболее крупные раввинские авторитеты в Австрии и Германии того времени были выходцами из Польши. Бывший Краковский раввин Мендель Крохмаль (автор респонсов «Цемах цедек», ум. в 1661 г.) стал главным раввином Моравии и организовал здесь союз общин, для которого выработал вышеупомянутый статут из 311 статей. Главным раввином Вены перед изгнанием 1670 года был краковский ученый Гершон Ашкенази, автор респонсов «Аводат га’Гершуни» и других талмудических исследований. В Вене же окончил свои дни познанский раввин Шефтель Горовиц. Во Франкфурте-на-Майне и Фюрте раввинствовал виленский эмигрант Арон Самуил Кайдановер. Позже пост раввина во Франкфурте занимал каббалист Нафтали Коген из Волыни, автор талмудического исследования «Семихат хахамим» и комментариев к молитвенникам (ум. в 1716 г.). Его пребывание здесь ознаменовалось одним трагикомическим происшествием, связанным с большим франкфуртским пожаром 1711 года.
От дома раввина начался этот пожар, и хозяин был арестован до выяснения причин катастрофы. Шудт рассказывает, что пожар вспыхнул во время опытов, которые р. Нафтали производил с целью доказать силу известного ему каббалистического заклинания для тушения пожаров; по ошибке он в заклинании назвал ангела огня вместо ангела воды, и поэтому никакими средствами нельзя было потушить огонь. Раввин был потом освобожден, так как выяснилось, что пожар возник вследствие неосторожного обращения со свечой.
Тройственная община Гамбург — Альтона — Вандсбек имела своим главным раввином литовского талмудиста Иехезкеля Каценеленбогена (ум. в 1749 г.), который также не пошел дальше писания раввинских респонсов («Кнесст Иехезкель»). Один современник жалуется, что с наплывом в Германию польских «меламдим» в школах стали пренебрегать изучением Библии, которая вытеснялась Талмудом. Сам Талмуд изучался по методу «пилпула», против которого протестовали коренные германские ученые, вормсские раввины Самсон Бахарах (ум. 1670) и его сын Яир-Хаим Бахарах (ум. 1702). Последний был феноменом учености: в ранней юности он уже знал весь Талмуд с комментариями, а позже проявил большую силу анализа в сложнейших юридических вопросах, не прибегая к обычной пустой казуистике. (Это видно из его респонсов «Хаввот Яир» и сборника талмудических новелл «Яир натив».) Но все эти способности глохли в мертвящей атмосфере раввинизма. Бахарах отвергал даже консервативную средневековую философию. «Я слышал, — пишет он, — что в былые времена молодые люди изучали книги «Акеда», «Иккарим» и «Кузари», желая усовершенствовать свою душу размышлениями о корнях религии; но я считаю более правильным поведение нынешних поколений, которые удаляются от тех наук, ибо лучше нам и детям верить в то, что заповедано нам, без всякого исследования».
Раввинизм охранял себя от свободного исследования, но не мог обеспечить себя от другой опасности: от болезненной мистики, которая осталась на почве иудейства как миазматический ил после того, как схлынули воды мессианского потопа при Саббатае Цеви. Лихорадку «мессианского года» (1666) германские евреи перенесли наравне со всеми частями диаспоры. Не везде проявлялась она в бредовых формах, как у экспансивных сефардов в Гамбурге или среди измученных беженцев из разгромленной Польши (выше, § 6 — 7), но во многих душах она оставила глубокий след после понижения мессианской температуры. Многим Саббатай еще казался метеором, блеснувшим и исчезнувшим, но для того, чтобы скоро вновь явиться. Одни таили в себе эту веру, ставшую ересью после отступничества Саббатая, но люди экзальтированные говорили и проповедовали о близости второго пришествия мессии. Такие агитаторы появились около 1680 года в Моравии и Венгрии, странах наиболее близких к турецким гнездам саббатианской секты. Здесь проповедовал Мордехай Мохи ах из венгерского города Эйзенштадта, каббалист и аскет, доведший себя постом и подвигами покаяния до болезненного экстаза. Странствующий проповедник призывал народ к покаянию ввиду приближающихся новых чудес. В своих проповедях он развивал мысли, близкие к идеям современных ему сектантов, в особенности Михаила Кардозо: Саббатай Цеви должен был символически принять мусульманскую веру с целью одолеть нечистую силу («келипа») в исламе, но он был только предтечей мессии; настоящий же мессия будет вращаться среди христиан и, если его предадут, будет вынужден «надеть маску Исава», то есть христианства. При этом Мордехай Мохиах намекал, что он-то сам и есть «мессия сын Давида», преемник Саббатая Цеви. Слухи о проповеди нового пророка проникли из Венгрии в Италию, и тамошние саббатианцы пригласили его к себе. Под небом юга воображение проповедника еще более разыгралось, и он стал прямо говорить о себе как о мессии. В Модене и Реджио он нашел восторженных последователей; но там же нашлись и маловерные, видевшие в Мордехае только маньяка. Ему пришлось покинуть Италию и скитаться по Германии и Австрии; умер он на родине, в Венгрии.
В 1700 году в Германии и Австрии воскресли мессианские мечты в связи с прохождением через эти страны польских кающихся «хасидов» из партии Иуды Хасида (выше, § 22). Весной этого года труппа странников остановилась во Франкфурте-на-Майне. Местная хроника, сохранившаяся в «Еврейских достопримечательностях» современника Шудта, сообщает следующее об их пребывании в гетто: «В 1700 г. из Польши отправилось 31 семейство польских евреев с женами и детьми, в числе более 120 человек, направляясь в Обетованную Землю. Проехав через Никольсбург в Моравии, они оттуда послали четырех делегатов со слугами, чтобы оповестить о своем намерении большие еврейские общины в Империи и в Голландии. Когда они в марте прибыли во Франкфурт и приютились в здешней еврейской общине, они стали часто призывать в синагогах к покаянию, уверяя, что скоро наступит избавление... Эти евреи вели жизнь отшельников, ежедневно купались в холодной воде, не лежали в постелях, спали ночью только 1 — 2 часа и проводили остальное время в чтении Талмуда. В будни они ели только после появления звезд на небе немного хлеба с растительным маслом. Поэтому их называли «Хасидим», или благочестивыми. В синагогах их главари, рабби Иуда Хасид и другие, надевали белые платья наподобие саванов, что производило странное впечатление. Евреи не могли нахвалиться могучим голосом р. Иуды Хасида, который в субботу 3 апреля поучал народ в синагоге; они говорили, что у него был такой красивый и здоровый вид, как если бы он всегда ел и пил самое лучшее». Из Франкфурта пилигримы отправились в близкие Ганау и Фюрт. Они побывали также в Гамбурге и Альтоне, где проповеди Иуды Хасида в синагогах производили потрясающее впечатление, вызывая рыдания и стоны. После одной из таких проповедей р. Иуда взял из кивота свиток Торы, пошел с ним в женское отделение синагоги и своей речью взволновал слушательниц. Затем пилигримы странствовали по Австрии и Венгрии, привлекая по пути новые группы переселенцев. Одну их этих групп отправил на свой счет в Палестину венский банкир-филантроп Самуил Оппенгеймер, который охотно променял бы должность финансового агента при юдофобском дворе ради поста министра финансов в освобожденном Иерусалиме.
С того времени в Австрию и Германию нередко проникали эти подземные мистико-мессианские течения. Они шли из гнезд саббатианской секты в Турции и из тайных кружков в Польше. Около 1710 года прибыл в Западную Европу идеолог саббатианской ереси, энергичный агитатор Нехемия Хайон. Уроженец Боснии, побывавший в резиденции главарей секты Салониках, Хайон начал проповедовать свое учение в Италии. То было видоизмененное учение Кардозо о дуализме Божества (выше, § 8); вместо двух лиц Божества здесь выступают три лица: Первопричина, или Бесконечное, Святой Отец, или Святой Царь, и Святой Дух (Sibba rischona, Abba kadischa, Schechina). Эта Троица называлась «Триединый узел веры» («Schelasch kischre di’mehemnuta»), и посвященным открывали, что второй ее член есть святой царь Саббатай Цеви. В Венеции Хайон напечатал под заглавием «Тайна единства» отрывок из книги, где это учение излагалось от имени анонимного каббалиста (легковерным намекали, что аноним есть сам Саббатай или один из его пророков), причем ухитрился получить от некоторых раввинов апробацию на это издание («Raza di’jechuda», 1711). Из Италии агитатор отправился в Прагу, Вену и Берлин. В берлинской еврейской типографии ему удалось напечатать весь текст таинственного сочинения с своими объяснениями («Oz Elohim», 1713). В объяснениях указывалось, что второе лицо Божества есть мессия, но имя его здесь не названо и, вероятно, сообщалось только устно единомышленникам. Хайон так ловко вел свою пропаганду, что германские раввины не замечали никакой ереси под мистическим туманом его речей и писаний. Догадался об этом только один раввин. То был Цеви Ашкенази, известный под именем Хахам Цеви. Он провел свою юность в Офене, столице турецкой Венгрии, а когда австрийцы отвоевали город в 1686 г., жил короткое время в Салониках и Боснии, где мог присмотреться к быту саббатианской секты и, вероятно, слышал о сношениях Хайона с нею. После этого Хахам Цеви двадцать лет (1690 — 1709) состоял «рош-иешивой» и раввином в Альтоне, видел там восторженных поклонников Иуды Хасида и выразил им свое порицание. Когда Хайон подвизался в Германии, Хахама Цеви уже там не было, так как он тогда занял пост раввина в ашкеназской общине Амстердама. Но скоро агитатор прибыл в Амстердам и нашел здесь покровителя в лице «хахама» сефардской общины, Соломона Айлона. Хахам Цеви выступил с резкими разоблачениями против Хайона (1714) и тем вовлекся в ту борьбу с сефардским раввином, которая обострила отношения между двумя амстердамскими общинами (дальше, § 34). Для Германии результат этой борьбы был тот, что Хайон был окончательно скомпрометирован. С клеймом отлученного скитался он по разным странам, нигде не находя приюта. В Австрии он жаловался властям, что евреи преследуют его за саббатианский догмат Троицы, сближающий иудейство с христианством. Сын Хайона принял крещение в Риме и потом усердно доносил инквизиции на прежних единоверцев. Так мистическое мессианство дошло до паперти церкви, как в Турции — до порога мечети. Позже этот шаг сделали франкисты в Польше.
Хахам Цеви лично пострадал в борьбе с ересью. Он лишился должности амстердамского раввина и скоро окончил свои дни на раввинском посту в польском Львове (1718). Но он оставил сына, который поставил себе целью жизни искоренить всякие проявления саббатианства и тайное сектантство в обществе и литературе. Яков бен-Цеви Эмден (сокращенно Ябец, 1697 — 1776) родился и провел большую часть жизни в Альтоне. Он только короткое время состоял раввином в Эмдене (откуда и его прозвище), но вообще отказывался от раввинского поста, так как его резкий характер и неуживчивость делали его неспособным к общественной службе. Он жил в Альтоне и Гамбурге в качестве приватного ученого, занимался коммерцией, писал талмудические исследования и вел обширную переписку с раввинами разных общин. Яков Эмден зорко следил за состоянием умов в общинах и везде искал пережитков саббатианства. Скоро ему показалось, что он нашел искомое в тайных деяниях одного из авторитетнейших раввинов того времени, Ионатана Эйбешица. Завязалась борьба.
Ионатан Эйбешиц (1690 — 1764) был популярнейшим раввином Богемии и Моравии. Ректор талмудической иешивы в Праге, талантливый проповедник, автор комментариев к раввинским кодексам («Керети у’пелети», «Урим ве’Тумим») и сборника проповедей «Яарот Деваш», он был известен далеко за пределами своей страны. Верный духу своего времени, он занимался и каббалой. В юности он, по-видимому, вращался в кругах мистиков и тайных саббатианцев, где вели свою пропаганду разные выходцы из Польши и Турции, и сохранил до старости ту склонность к мистицизму, которая навлекла на него столько гонений. В 1742 г. Эйбешиц был приглашен на должность раввина в общине города Меца, принадлежавшего Франции. Это было в разгар войны между Австрией и франко-прусской коалицией. Переездом Эйбешица во Францию воспользовались пражские юдофобы для подтверждения тех слухов о сношениях евреев с неприятелем, которые послужили поводом к роковому декрету Марии-Терезии. Через несколько лет Эйбешиц переменил раввинский пост в Меце на более почетный пост главного раввина объединенных трех германских общин — Альтоны, Гамбурга и Вандсбека (1750). В Альтоне он столкнулся с грозным ревнителем Яковом Эмденом — и тут начались его злоключения.
Как поклонник практической каббалы, Эйбешиц верил в целительную силу амулетов, или письменных заклинаний («камеот»), при известных болезнях. Поэтому, когда среди его паствы участились случаи родильной горячки, он стал лечить рожениц амулетами, в которых заключались написанные на кусках пергамента каббалистические формулы. Такие амулеты он раздавал еще раньше в Меце, Мангейме и Франкфурте-на-Майне. Оттуда дали знать в Альтону, что текст амулетов Эйбешица возбуждает сомнение. Некоторые любопытные альтонцы по поручению Эмдена вскрыли один из выданных раввином в Гамбурге амулетов и, путем дешифровки текста по особой комбинации алфавита, вычитали там следующее: «Именем Иеговы, Бога израильского... и Его божественного мессии Саббатая Цеви, который дыханием уст своих убивает злодея... я повелеваю всем злым духам и всякой нечистой силе... не вредить и не причинять боли женщине, носящей этот амулет, дабы возвеличилось имя Бога израильского и имя Саббатая Цеви в мире». Несмотря на гадательность дешифровки текста, Эмден объявил автора амулета сторонником саббатианской ереси. Возмущенный Эйбешиц отрицал свое авторство и заявил в торжественном собрании в синагоге, что он неповинен в сочувствии сектантам, причем тут же предал их проклятию (1751). Общинный совет, защищая честь своего раввина, принял репрессивные меры против его обидчика: он велел расставить стражу вокруг дома Эмдена в Альтоне и держал его четыре месяца под домашним арестом. В общине возникли сильнейшие раздоры; Эмден имел основание опасаться даже за свою жизнь и бежал из Альтоны в Амстердам.
Ожесточенный репрессиями, он тут уже прямо выступил с обвинением Эйбешица в саббатианской ереси. Между 1751 и 1753 годом он написал в Амстердаме ряд воззваний и посланий, где призывал к борьбе с саббатианцами, и, в частности, с Эйбешицом (изданы потом в сборнике «Гитабкот»); он напечатал также историю Саббатая Цеви и развития его секты во всех странах («Торат га’канаут», 1752). Под влиянием этих страстных воззваний и памфлетов некоторые раввины (в Берлине, Фюрте, Никольсбурге) стали в споре на сторону Эмдена и предали Эйбешица «херему». Вскоре Эмден, заручившись охранным листом от датского короля, вернулся в Альтону. Борьба все более разгоралась. В нее вовлечены были раввины всех стран, в том числе и польские, из коих, однако, наиболее влиятельные, делегаты «Ваада четырех областей», стали на сторону Эйбешица. Последний обнародовал в 1755 году свою апологию («Лухот Эдут») с приложением отзывов своих сторонников; но эта апология вызвала со стороны Эмдена ряд новых памфлетов с более тяжкими обвинениями. Борющиеся партии обращались со своими жалобами к гамбургскому сенату и датскому королю Фридриху V — суверену Альтоны. Король поручил рассмотрение дела профессору богословия пастору Мегерлину. Пастор дал свой отзыв в наивной книжке, напечатанной в 1756 г. Здесь доказывалось, что в амулетах Эйбешица имеются намеки, свидетельствующие о склонности этого раввина к христианству, а потому он и подвергается преследованиям со стороны староверов; христианская же власть должна защищать Эйбешица, которого автор призывает подойти ближе к истинной вере. Благодаря этой сомнительной защите Эйбешиц сохранил свой раввинский пост в трех общинах до самой смерти (1764).
Яков Эмден, переживший своего противника на 12 лет, продолжал с прежней горячностью свою борьбу с мистическими ересями. Когда в Польше из тайных саббатианских кружков вышло опасное движение франкистов, под видом «контраталмудистов» и затем иудео-христианской секты, Эмден вел оживленную переписку с польскими раввинами и печатал собранный материал для осведомления еврейского мира о новой опасности («Сефер Шимуш», Альтона 1758 — 1762). Долгая борьба с ересями, коренившимися в каббале, привела его самого к выводу, который мог казаться еретическим для консервативного раввина. Восходя к первоисточнику новой каббалы, «Зогару», Эмден осмелился заявить в особом трактате («Митпахат сефарим», Альтона, 1768), что эта книга состоит в значительной своей части из фальсификаций древних текстов и содержит много идей, противоречащих догматике иудаизма.
Столетняя борьба между раввинизмом и мистицизмом ослабила обе стороны. В то время как в Польше скомпрометированный мистицизм спасся от гибели, претворившись в народное движение хасидизма, он в Германии окончательно потерял почву под собой. На его место стал гораздо более серьезный противник раввинизма и вообще всей замкнутой культуры гетто: просветительное движение, связанное с именем Моисея Мендельсона.