История евреев в Европе от начала их поселения до конца XVIII века. Том I. Средние века до конца крестовых походов — страница 21 из 28

§ 22. Темный промежуток еврейской истории (VIII—IX вв.)

Медленно складывается новый еврейский центр в арабской Испании, пришедший на смену разрушенному центру вестготского государства (§ 8). С момента завоевания южной части Пиренейского полуострова арабами прошло два века (711-912), которые не внесли в еврейскую историю ни одного крупного события, не выдвинули ни одной замечательной личности. После VII века, этого бурного периода войны вестготского церковного государства с евреями, тихо и бесследно проходят века VIII и IX, которые могут считаться временем покоя для евреев Испании, поскольку отсутствие «событий» подразумевает отсутствие катастроф.

В первые десятилетия завоеванная арабами Испания составляла часть африканской провинции халифата Омайадов. Верховным правителем считался великий восточный халиф из Дамаска, следующим был эмир Северной Африки, имевший тогда свою резиденцию в Кайруване, а непосредственно управлял испанскими землями наместник эмира, живший обыкновенно в Кордове, главном городе Южной Испании, или Андалузии. Не скоро удалось новым правителям водворить гражданский порядок в стране. Этому мешали, с одной стороны, порывы завоевателей к дальнейшей экспансии в сторону Франции, которые после долгих войн были остановлены победой Карла Мартелла (732), а с другой стороны — типичные для арабских государств племенные раздоры. В покоренной Испании не прекращалась борьба между вождями сирийских арабов и африканских берберов и между старшинами более мелких родовых групп. Захватывал власть то один, то другой вождь, соперники делили между собой территорию на мелкие кусочки, и от обилия правителей стонало местное население. Каждый правитель, наместник африканского эмира или самозванец, старался поскорее извлечь все выгоды из своего положения и с большим усердием применял завет Корана: брать как можно больше дани с покоренных иноверцев, христиан и евреев, не желающих стать мусульманами. Особенно притесняли христиан, которые считались политическими врагами, ибо их братья на севере продолжали борьбу с арабскими завоевателями. С христиан арабские власти брали подушную и поземельную подать в таких размерах, что многие объявляли себя мусульманами для того, чтобы избавиться от непосильной дани. Это приращение общины правоверных радовало мусульманских священников, но огорчало сборщиков податей, которые теряли плательщиков. Вследствие подобных явлений в других частях халифата был возбужден вопрос об отмене убыточной для казны льготы за переход в «правую веру», но этому воспротивился набожный халиф Омар II (ок. 720), произнесший свою знаменитую фразу: «Аллах велел Мухаммеду быть пророком, а не сборщиком податей». В деле обложения завоеватели не щадили и евреев, своих недавних союзников, облегчивших им внутреннее покорение страны. Евреи не отрекались от своей веры ради облегчения себе податного бремени, но недовольство среди них росло. Может быть, в связи с этим находится смутное известие о возмущении, вспыхнувшем в 718 году. Вождь одного берберского отряда Каулан Иудей (al-Jahudi) восстал против арабского наместника, разорявшего население тяжелыми поборами; в восстании участвовали, по-видимому, и евреи. Мятеж был подавлен, и Каулан был казнен. Вслед за этим в Испании распространилось мессианское движение, вызванное в Сирии и Византии агитацией лжемессии Зонария, или Серена (см. выше, § 20). Многие испанские евреи, по свидетельству христианского летописца, побросали свое имущество и двинулись на восток, в Обетованную Землю, а наместник африканского эмира Амбиза воспользовался этим и конфисковал все имущество ушедших (ок. 719-723).

Новая эра наступила для Испании с 756 года, когда вследствие кризиса халифата на Востоке — перехода власти от Омайадов к Аббасидам — в Испанию бежал член павшей династии Абдуррахман, провозглашенный здесь самостоятельным «эмиром Кордовы и Испании». В стране постепенно устанавливается относительный порядок, сокращаются, хотя не прекращаются, племенные распри между арабами и берберами, налаживаются отношения с христианами внутри мусульманских владений и на северных окраинах — в Астурии, Леоне и Наварре, где укрепились бывшие христианские хозяева страны. Теперь масса христиан переходит в ислам не только с целью освободиться от специальных податей, но и для того, чтобы занимать государственные должности в арабских владениях. Арабы везде охотно принимали на государственную службу иноверцев, признававших догму о пророческой миссии Мухаммеда, и овцы паствы Христовой, привлеченные казенным кормом, покорно шли в лагерь победителей. За первый век арабского владычества в Испании образовался значительный класс «mavali» (усыновленных), или ренегатов из христиан, из которых многие оставались в душе верными своей старой религии. Среди евреев это позорное явление наблюдалось, по-видимому, гораздо реже: люди, некогда притворно принимавшие крещение только под страхом смерти или изгнания, едва ли теперь принимали ислам ради выгодной карьеры. Христиане под мусульманской маской испытывали теперь, хотя в гораздо меньшей степени, душевные муки тех евреев, которых их предки-вестготы некогда насильственно загоняли в лоно церкви. Еще в одном отношении христиане были поставлены в положение прежних евреев. Как раньше по готским законам всякий принявший крещение раб мог уйти на волю от своего хозяина-еврея, что при массовых уходах гибельно отражалось на еврейском сельском хозяйстве и промышленности, так теперь всякий раб или крепостной христианина, объявивший себя мусульманином, становился по арабскому закону свободным и бросал своего хозяина, чем совершенно разорялись дворянские поместья. Для приобретения права на наемный труд, который тогда был возможен в форме рабства или крепостничества, хозяева-христиане должны были сами принять ислам, и многие действительно это делали. Если рабы отрекались от христианской веры с целью освободиться, то господа делали то же с целью удержать их в рабстве. Подобные безобразия едва ли творились среди евреев раньше, когда они были при вестготах в таком же положении, или теперь, когда в качестве иноверцев подвергались тем же стеснениям.

При преемниках Абдуррахмана I, Хишаме I и Хакиме I (788-822), в стране усиливается влияние мусульманской клерикальной партии «факихов», законоведов. Недовольные слишком либеральным управлением эмиров, эти фанатики ислама соединяются с теми ренегатами из христиан, которые стремились показать свое мусульманское правоверие, поднимают восстание против Хакима в Кордове и других городах. Восстание было жестоко подавлено: казнены были сотни и изгнаны из страны десятки тысяч инсургентов (814). Евреи стояли в стороне от всех этих междоусобиц. В одном эпизоде, сообщаемом арабскими летописцами, следующим образом отмечен этот нейтралитет евреев. Во время усмирения мятежа один из факихов, Талу, наиболее агитировавший против Хакима, скрывался в Кордове в доме одного еврея. Целый год еврей давал у себя приют беглецу, рискуя своей жизнью и достоянием в случае обнаружения этого государственного преступника. Наконец Талу решил выйти из своего убежища и явиться к визирю, своему бывшему ученику, надеясь через него добиться помилования у эмира. Еврей отговаривал факиха и выразил готовность укрывать его на будущее время, но тот все-таки ушел. Визирь принял мятежника с притворной лаской, оставил в своем доме и обещал похлопотать за него во дворце, а про себя решил предать доверчивого учителя, чтобы подслужиться эмиру. На другой день визирь явился к Хакиму и весело сказал: «Мне удалось поймать жирного барана, который год просидел за решеткой». Эмир ответил, что он бы предпочел для убоя барана, который пасся на воле. Узнав, что речь идет о факихе Талу, Хаким призвал его к себе. После страстных взаимных упреков Хаким все-таки помиловал факиха. Под конец Хаким узнал, что на самом деле визирь не разыскал Талу, а тот сам доверчиво явился к нему, как бывшему другу, из своего верного убежища в доме еврея. Тогда эмир обратился к присутствовавшему на аудиенции визирю с гневными словами: «Вот еврей сумел оценить благочестие и ученость в человеке, исповедующем другую религию, и дал ему убежище, рискуя своим достоянием и даже жизнью своей, жены и детей. Ты же хотел через меня совершить злодейство, о котором я бы потом пожалел. Вон с моих глаз!» Вероломный визирь лишился должности, а еврей не пострадал за укрывательство мятежника.

Следующее царствование Абдуррахмана II (822-852) ознаменовалось гонениями на андалузских христиан, которые подозревались в сочувствии своим единоверцам, воевавшим против арабов на севере. Испанские христиане выделили наконец из своей среды, наряду с ренегатами, и честных мучеников (кордовский священник Евлогий и другие). Опять они очутились в положении, в котором их предки держали, а их потомки будут держать евреев.

Страдания христиан в Кордове усилили пыл борьбы среди их братьев в бывшей столице, Толедо, и в мелких христианских княжествах севера. В то же время возобновились междоусобия арабских и берберских племен, борьба честолюбивых военных вождей за власть. Этот политический хаос длился при всех преемниках Абдуррахмана II, вплоть до начала X века. Порядок водворился только в полувековое царствование великого цивилизатора Испании, Абдуррахмана III (912-961), основателя Кордовского халифата. Только с этого момента можно говорить об арабской Испании как о культурном европейском государстве, которое могло бы даже служить примером для соседей. С этого времени выступает и еврейство Испании, как активная историческая сила. Народ древнейшей культуры ожил, как рыба в воде, в свежей культурной атмосфере, где ум ценился выше кулака. За двухвековой летаргией еврейства последовало пробуждение.

§ 23. Кордовский халифат и Хасдай ибн-Шапрут

«В течение двадцати лет, — говорит один из историков ислама, — Абдуррахман III успел превратить беспорядочную кучу мелких княжеств в могущественное и цветущее государство. Если затем арабская Испания в течение почти целого столетия стояла во главе цивилизованного мира, как по материальному благосостоянию населения, так и по высокоразвитой культуре, то она обязана этим Абдуррахману III. И недаром этот выдающийся правитель, пожелав по образцу восточных халифов присоединить к своему имени еще прозвище, выбрал титул Ан-Насир, «спаситель», которым пользовался с неменьшим правом, чем впоследствии великий Саладин». Конечно, не одна личность героя совершила это чудо возрождения Испании. После долгих веков варварства и взаимоистребления людей охватила жажда мира, спокойного труда, удовлетворения духовных запросов. Абдуррахман был орудием этого могучего внутреннего устремления. Мудрым управлением он объединил распадавшиеся провинции, умиротворил недовольных христиан внутри страны и старался, хоть не всегда успешно, установить добрососедские отношения с воинственными христианскими княжествами севера. Объединенное государство Абдуррахмана III занимало весь юг и центр Пиренейского полуострова, с главными городами: Кордова, Севилья, Гранада, Лусена в Андалузии, и с морскими портами Алмерия, Мурсия, Валенсия; сюда входила и старая столица Толедо, которая до того была долгое время вольным городом с преобладающим христианским населением. За этой чертой, ограниченной реками Дуэро и Эбро, тянулись на севере Испании христианские княжества: Астурия, Наварра, Арагон, Каталония. В 929 году Абдуррахман мог с полным правом присвоить своему государству название «халифат», а себя титуловать «халифом». Этим европейский «глава правоверных» поставил себя рядом с халифами-Аббасидами в Багдаде и стремившимися тогда к званию халифов Фатимидами Северной Африки.

Арабская Испания стала влиятельным членом европейской международной семьи. С ее правительством поддерживали постоянные дипломатические сношения византийские и германо-римские императоры, французские короли и прочие правители Запада. Кордова стала блестящим столичным городом: «краса вселенной, юная чудная столица, гордая своей военной силой, сияющая в изобилии всех благ земных» — в таких выражениях отзывается о Кордове посетившая ее в середине X века германская монахиня. В этом городе, окруженном многочисленными виллами на берегах Гвадалквивира, насчитывалось тогда около полумиллиона жителей всех национальностей. Абдуррахман тратил значительную часть государственных доходов на украшение столицы и ее пригородов роскошными зданиями, а также на развитие в ней промышленности и торговли. Полная терпимость халифа к иноверцам выразилась в том, что он, вопреки мусульманским предрассудкам, назначил еврея своим ближайшим советником и помощником в государственных делах. То был прославленный еврейскими и арабскими писателями Хасдай ибн-Шапрут (ок. 910-970).

Хасдай был членом богатой семьи в Кордове. Его отец Исаак занимал видное положение в еврейской общине и прослыл меценатом, покровителем ученых и поэтов. Хасдай получил обширное для того времени светское образование: кроме еврейского и арабского языков и романских наречий Испании он хорошо знал литературный язык тогдашнего христианского мира — латинский, изучил медицину и изобрел какое-то универсальное средство против болезней («ал-фарук»). Эти познания Хасдая в связи с его практическим умом и энергией обратили на него внимание халифа Абдуррахмана III. Приблизив его к себе сначала в качестве медика, халиф затем доверил ему заведование государственными финансами и, наконец, сделал его своим главным посредником в дипломатических сношениях с другими монархами. На этом посту Хасдай обнаружил талант превосходного министра иностранных дел. Международные отношения Кордовского халифата были тогда очень запутаны. Приходилось отбиваться от врагов на два фронта: из Африки наступали Фатимиды, претендовавшие на верховенство в Испании как бывшей африканской провинции, и великий султан Моизз, вскоре ставший халифом Египта, посылал грозные флотилии к испанским берегам; с севера же часто нападали христианские князья Леона и Наварры, то боровшиеся между собой, то вместе или порознь — против арабской Кордовы. Против африканской опасности Хасдай заручился союзом с Византией, которой также угрожали Фатимиды со стороны Сирии. Сближение между Константинополем и Кордовой было закреплено в 949 году, когда византийский император Константин VII отправил к Абдуррахману посольство с ценными подарками. Среди подарков находился экземпляр древнего греческого сочинения Диоскорида о лечебных средствах, которое очень интересовало халифа и его врача Хасдая. Так как в Кордове не нашлось ученого, знающего по-гречески, то по просьбе халифа был прислан из Константинополя монах Николай, который переложил книгу на латинский язык, а с латинского ее затем перевели на арабский, при участии Хасдая. Это сочинение положило основание для развития медицинских наук в Испании. Еврейский министр одновременно делал политику и двигал науку.

Однажды Хасдаю удалось предотвратить конфликт между Абдуррахманом и германским императором Оттоном I. Халиф отправил посольство к Оттону и в письме к нему употребил невежливое выражение относительно христианства. Вследствие этого кордовских послов заставили ждать очень долго, прежде чем их допустили к императору, а затем Оттон со своей стороны отправил к халифу посольство, под главенством аббата Иоанна (ок. 959), которому вручил грамоту, содержавшую обидные для мусульман выражения. Узнав стороною о содержании грамоты, халиф также заставил немецких послов долго дожидаться аудиенции. Столкновение окончилось благополучно благодаря вмешательству Хасдая, который при помощи Кордовского епископа уговорил аббата Иоанна истребовать от императора новую грамоту к халифу, написанную в более приличном тоне. Аббат, ближе узнав еврейского министра, выразился, что он «никогда не видел человека с таким тонким умом, как еврей Хасдай» (см. выше, § 19 — аналогичный рассказ о еврейском дипломате Палтиеле в Египте).

Еврейскому дипломату удалось поднять престиж Кордовского халифата успешным окончанием переговоров с беспокойными христианскими соседями, правителями Леона и Наварры. Для этого он ловко использовал внутренние междоусобицы среди самих христиан. В Леоне происходила борьба между королем Санчо и его вассалом, кастильским герцогом Фердинандом Гонзалесом. Подстрекаемая герцогом аристократия низложила короля Санчо как человека больного и неспособного к управлению (985 г.). Развенчанный правитель бежал в город Памплону к своей бабке Тота, королеве Наварры, прославившейся своей войной с Кордовским халифатом. Тота решила восстановить внука на престоле при помощи своего недавнего противника Абдуррахмана III. Она обратилась в Кордову с двойной просьбой: оказать несчастному Санчо одновременно медицинскую и военную помощь. Для исполнения этой миссии как раз пригодился еврейский врач-дипломат, умевший говорить с испанцами на их языке. По поручению халифа Хасдай отправился в Памплону. Здесь он принялся за лечение Санчо и вместе с тем вел с ним переговоры об условиях военной помощи со стороны халифата. Санчо согласился уступить Абдуррахману десять укрепленных городов на границе своего королевства, если его власть в Леоне будет восстановлена. Затем Хасдай объявил старой наваррской королеве, что для успешного окончания переговоров ей необходимо отправиться вместе с внуком в Кордову и лично побеседовать с Абдуррахманом. Гордая христианская королева сначала не соглашалась на такое унижение, но еврейский дипломат сумел «гладкой речью» склонить ее к этому шагу. И вот «мусульманская Испания увидела странное зрелище: сопровождаемая свитой грандов и священников, королева наваррская важно шествовала по направлению к Кордове со своим сыном Гарсией и несчастным Санчо, который шагал, опираясь на руку Хасдая». Любезно принятые халифом в его великолепном дворце, на загородной вилле, христианские правители получили от него требуемую поддержку на условиях, выговоренных Хасдаем. При помощи мусульманских войск Санчо вернул себе большую часть королевства Леона и был восстановлен на престоле, а мятежный вассал Фердинанд Кастильский попал в плен к наваррцам. Халиф получил обещанные крепости, и повсюду гремела слава Хасдая, виновника этой дипломатической победы. Покровительствуемый Хасдаем еврейский поэт Дунаш бен-Лабрат воспел своего мецената в торжественной оде, где коснулся и этого политического эпизода: «Венчай песней и славой вельможу, реш-калла, который совершенно уничтожил отряды чужих. Он облекся величьем и с помощью Божией отобрал у чужеземцев десять крепостей. И много скосил он терновых кустов, и привел сына Рамиро (Санчо) с его сановниками и священниками. Вельможа царя-героя (Абдуррахмана), он привел его (Санчо) как странника, опирающегося на посох, к враждебному народу (мусульман). И увлек эту дуру, его бабку Тоту, которая носила королевскую мантию как мужчина, увлек хитроумием своим и гладкой речью. Спешат народы, трепещут племена и падают духом герои от страха перед ним. Дрожит царь (иноземный), спускается с престола и несет к нему дары в Сефарад (Испанию)... На востоке и на западе его имя возвеличено, о его милосердии говорят в домах Исава и Араба (христиан и мусульман)». При всех преувеличениях угодливого поэта эта характеристика дает, однако, некоторое представление о популярности Хасдая.

Как высоко образованный человек, Хасдай ибн-Шапрут оказался особенно полезным при дворе преемника Абдуррахмана, Хакима II (961-976), который насаждение наук и искусств поставил во главе своей государственной программы. Поэт и любитель наук, Хаким стремился превратить Кордову в умственный центр мира. Он тратил огромные средства на приобретение книг; между Кордовой, Каиром и Багдадом сновали его агенты и скупали списки всех сочинений, старых и новых. Таким образом в Кордове составилась библиотека, не имевшая равной себе в Европе; она состояла, как уверяют летописцы, из четырехсот тысяч томов. Мусульманская академия в Кордове, привлекавшая тысячи слушателей, распространяла в народе знание, хотя и не свободное, скованное узами религиозной догмы. Во всяком случае, в арабской Испании того времени было больше образованных людей, чем в христианской Европе. В этой просветительной работе Хасдай мог быть деятельным сотрудником образованного халифа. Еврейский сановник в свою очередь поощрял развитие науки и литературы среди своих соплеменников: он положил основание тому умственному расцвету, который вскоре поставил испанское еврейство впереди других соплеменных групп Запада. Свою дипломатическую деятельность Хасдай продолжал и при Хакиме II. Вероятно, этим объясняется тот факт, что в посольстве халифа, отправленном из Кордовы в Германию незадолго до 970 года, находился и член-еврей Ибрагим ибн-Якуб. Полагают, что Ибрагим поехал в качестве врача, так как в своих путевых описаниях он упоминает о болезнях, распространенных в посещенных им странах.

Был ли Хасдай доволен своим высоким положением, был ли спокоен на вершинах власти, среди мусульманских сановников и иноземных послов? Едва ли. Бывали и в восточном халифате моменты, когда тот или другой просвещенный правитель держал иноверца на государственной службе, но это почти всегда возбуждало зависть в правоверных сановниках и недовольство в мусульманских массах. Судя по примерам позднейшего времени в самой Испании, можно предположить, что и Хасдай не избег этих колючих терний государственной деятельности и имел немало врагов среди светских и духовных сановников Кордовы. Один эпизод из жизни Хасдая показывает, что он тяготился своим положением. Имея связи с представителями разных государств, часто с гостями из дальних стран, еврейский министр старался с их помощью установить сношения со своими соплеменниками в различных частях диаспоры. Когда в Кордову являлись послы из Византии и других государств Европы и Азии, Хасдай расспрашивал их о положении евреев в их землях. Однажды послы из Хорассана (Персия) сообщили ему, что в далеком Хазарском царстве, на низовьях Волги и у берегов Каспийского моря, властвуют цари, исповедующие иудейскую религию. Хасдай осведомилея у послов Византии о достоверности этих известий, и те ему подтвердили, что имя ныне царствующего правителя хазар — Иосиф, а страна их хорошо известна грекам, которые вывозят оттуда по Каспийскому и Черному морям рыбу, кожу и другие продукты. Крайне заинтересовавшись всем слышанным, Хасдай решил вступить в непосредственные сношения с государством, где он надеялся напасть на след затерянных в Ассирии потомков десяти древнеизраильских колен, давно ставших героями народной легенды. Он отправил через Константинополь особого посла, по имени Исаак бен-Натан, и снабдил его письмом к византийскому императору с просьбой дать возможность этому послу проехать в страну хазар. Но император, по-видимому, не желал, чтобы между еврейским министром Кордовы и иудейским царем Хазарии установились прямые сношения. Под разными предлогами кордовского посла задерживали в Константинополе, а через полгода отпустили назад к Хасдаю с ответом императора, в котором сообщалось, что путешествие в Хазарию по берегам Черного моря сопряжено с большими трудностями, так как приходится проезжать через страны, где разные племена воюют между собой. Огорченный этой неудачей, Хасдай вступил в переговоры с прибывшими в Кордову послами от «царя Гебалим» (славян, вероятно болгар), среди которых были два еврея: мар-Саул и мар-Иосиф. Последние согласились переслать письмо Хасдая к хазарскому царю через «Болгарию и Русь».

В своем длинном послании на еврейском языке Хасдай сообщает хазарскому царю сведения о положении евреев в Кордовском халифате: «Мы, остатки Израиля в изгнании, сначала жили здесь спокойно, но когда согрешили перед Богом, Он внушил правителям, чтобы они поставили над нами начальников для вынуждения налогов, обременяли нас, стесняли и унижали. Ныне же Бог, видя бедствия своего народа, привел меня к царю (халифу Абдуррахману), который оказался милостивым ко мне. Вследствие этого бедные овцы получили подкрепление, руки притеснителей ослабли, и ярмо было снято. Название страны, в которой мы живем, гласит по-еврейски Сефарад, а на языке ее обитателей-исмаильтян — ал-Андалус (Андалузия). Название столицы государства — Кортуба (Corduba, Кордова). Имя нашего царя — Абд-ал-Рахман; он зовется «эмир ал-муминим» (правитель верующих), имя его общеизвестно, и не было равного ему между предшествовавшими царями. Земля наша жирная, обильная источниками и водоемами, земля хлеба, вина и масла; она богата плодами и сладостями, имеет огороды и сады, производит все роды деревьев, плодоносных и шелконосных, оттого у нас много шелку[10]. Купцы и торговцы стекаются к нам из всех стран и дальних островов, из Египта и других стран. Привозят они благовония и драгоценные камни. Наш царь собирает сокровища из золота, серебра и всяких драгоценностей. Ежегодные доходы его, поступающие ко мне, составляют сто тысяч червонцев; это — доход только от одних иностранных купцов, чьи торговые дела идут через меня и по моим распоряжениям. Цари всего света, слыша о величии и могуществе нашего царя, присылают ему дары для снискания его расположения; таковы цари Ашкеназа (Германии), Гебалим или ал-Саклаб (придунайских или балканских славян), Константинии (Константинополь) и другие. Все их дары проходят через мои руки».

Далее Хасдай рассказывает, как он расспрашивал иноземных послов, прибывающих в Кордову, о независимом царстве «остатка Израиля», как он, наконец, узнал о стране ал-Хазар и как искал людей для передачи своего послания. Он предлагает хазарскому царю множество вопросов о положении его страны, ее населении, государственном устройстве и в особенности о царствующей в ней династии. «Мне хочется, — пишет он, — узнать правду: действительно ли есть на земле место, где рассеянный Израиль имеет свою власть, где он никому не подчинен. И если бы я знал, что это правда, я отказался бы от всех моих почестей, бросил бы свой высокий пост, оставил бы свою семью и шел бы по горам и долинам, по суше и по морю, пока не пришел бы в то место, где живет господин мой, царь (иудейский). Я увидел бы его величие, его славу и окружающую его свиту, увидел бы, как живет спокойно остаток Израиля. Еще просьба у меня: уведомить, есть ли у вас сведения о конечном чуде (пришествии Мессии), которого мы так долго ожидаем, скитаясь из страны в страну. Лишенные чести, униженные в изгнании, мы ничего не можем отвечать говорящим нам: у каждого народа есть царство, а у вас нет на земле и следа царства».

Тоска еврейского странника звучит в этом письме испанского министра. Очевидно, нелегко было положение еврея, который должен был вести внешнюю политику мусульманского государства, иметь дело с христианскими дипломатами и постоянно лавировать между чуждыми настроениями. А зависть окружающей сановной среды к талантливому министру-иноверцу и глухая враждебность правоверных масс давали себя чувствовать на каждом шагу. Возможно, поэтому, что восклицание Хасдая о его готовности пройти земли и моря, чтобы очутиться рядом с царем-евреем, вырвалось из глубины наболевшей души. Он действительно охотно променял бы свой высокий пост даже при таких халифах, как Абдуррахман III и Хаким II, на пост министра при еврейском дворе, где не было бы места двоедушию, где не давила бы со всех сторон чуждая стихия... Эта мечта не могла уже осуществиться. Отправив свое письмо в Хазарию около 955 года, Хасдай через несколько лет получил ответное послание тамошнего царя, или «хагана», Иосифа (см. дальше, § 29), который выразил готовность поручить ему все дело государственного управления, если бы Хасдай пожелал переселиться в далекую страну у Каспийского моря. Но не суждено было сойтись еврейскому царю с еврейским министром. Вскоре в Испанию, вероятно, проникли вести о грозных набегах «руссов» на Хазарское царство, которому Киевская Русь раньше платила дань. Около 969 года киевский князь Святослав разрушил приволжскую столицу Хазарии, Итиль, и тем положил конец царской династии, исповедовавшей иудейскую религию. Вслед за тем, под конец царствования Хакима II, умер и сам Хасдай ибн-Шапрут (между 970 и 976 г.).

§ 24. Еврейское самоуправление в Кордовском халифате

На заре еврейской культуры в Европе один из крупнейших ее деятелей предавался мечтам о «конечном чуде», о возвращении на Восток, к колыбели нации, — а между тем ему суждено было больше всего содействовать укреплению еврейского культурного центра в западной стране, призванной на несколько веков стать Палестиной диаспоры. Стремясь мечтой на Восток, Хасдай ибн Шапрут должен был на деле, по воле судеб, принимать самое деятельное участие в противоположном историческом процессе: в перемещении еврейской национальной гегемонии с Востока на Запад. Важнейшая заслуга этого государственного деятеля состояла в том, что он, видя упадок старого еврейского центра в Вавилонии, принял меры к созданию нового автономного центра в Испании, стране, являвшейся по своему географическому и политическому положению естественным мостом между Африкой, Азией и Европой. В тот век, когда юная Кордова заняла в мусульманском мире место одряхлевшего Багдада, естественно было желание возродить в новой столице экзилархат, гаонат и академическую жизнь бывшей метрополии. Это было время, когда конфликты между гаонами и экзилархами расшатали оба устоя вавилонской гегемонии, когда после смерти Саадии Гаона главная академия Суры закрылась, а ее соперница в Пумбадите могла существовать только благодаря материальной поддержке со стороны других частей диаспоры. На смену распадавшемуся гегемоническому центру являлись другие, временные на Востоке и более прочные на Западе. Среди западных претендентов на гегемонию самым солидным было тогда испанское еврейство. В лице Хасдая оно уже имело своего фактического экзиларха и даже именовало его соответствующим титулом «наси». Надо было еще рядом с этим светским представителем автономии поставить духовных: людей с функциями гаонов, руководителей академических коллегий. Эта задача была осуществлена при содействии самого Хасдая. Сначала он, по старому обычаю, посылал значительные суммы денег в Вавилонию на поддержку тамошних талмудических академий, вел переписку с гаонской коллегией и отдельными законоведами в Азии и Африке. Но вскоре в самой Кордове образовался кружок ученых, нашедших здесь удобное поле для своей деятельности под покровительством просвещенного еврейского сановника[11]. В последние десятилетия жизни Хасдая в Кордове возник рассадник талмудизма, руководители которого назывались не «гаонами», а «раввинами», но тем не менее исполняли функции гаонов по части законоучения и законодательства.

Возникновение этого раввинского центра изображено испано-еврейским летописцем в легендарной форме. Оно связано с известным преданием о четырех талмудистах с Востока, ехавших морем через Италию и захваченных в пути пиратами или военными каперами, а затем выкупленных из плена еврейскими общинами Африки и Европы, где они стали раввинами. При внимательном рассмотрении летописного рассказа можно прийти к заключению, что Южная Италия была тем передаточным пунктом, через который восточная ученость проникла в Испанию. Дело было в середине X века, когда берберийские войска Фатимида Ал-Моизза ворвались из Африки в Южную Италию и на время отняли у византийцев ряд приморских городов — Тарент, Отранто и важнейший порт Бари (см. выше, § 19). Противник Фатимидов, кордовский халиф Абдуррахман III, послал в Средиземное море свой флот, под начальством адмирала Ибн-Румахиса, с поручением захватывать подозрительные суда, плававшие между берегами Италии и Византии. Однажды кордовский адмирал захватил корабль, шедший из Бари в один из византийских портов. Среди взятых в плен пассажиров оказалось четверо ученых евреев, разъезжавших в качестве уполномоченных для сбора пожертвований в пользу общественных учреждений. Судьба двух пленных известна преданию: они были выкуплены общинами египетской Александрии и Кайрувана и основали там рассадники талмудической науки, о третьем предание ничего не знает, четвертый же попал в Испанию при особенно трагических обстоятельствах. То был ученый Моисей бен-Ханох, взятый в плен вместе со своей женой и малолетним сыном по имени Хан ох. Адмирал Ибн-Румахис, считая пленников своей собственностью, вознамерился взять в свой гарем красивую жену Моисея. Догадавшись о замысле араба еще во время плавания на корабле, молодая женщина спросила своего мужа, удостоятся ли загробного воскресенья утонувшие в море. «Конечно, — ответил ничего не подозревавший муж, — Господь сказал: Я возвращу и из пучин морских». Услышав это, молодая женщина бросилась с борта корабля в море и утонула. Глубоко сокрушенный Моисей б. Ханох был привезен с сыном в Кордову, где местная еврейская община выкупила обоих пленников на волю (ок. 950).

Поселившись в Кордове, иноземный талмудист сначала не обнаруживал своей учености, и только случай обратил на него внимание общества. Однажды Моисей, в одежде бедного странника, зашел в талмудическую школу, во главе которой стоял раввин-судья («даян») по имени Натан. Судья читал лекцию и объяснял один трудный вопрос законоведения. Моисей, скромно приютившийся у дверей, заметил, что лектор в одном месте ошибся в своих объяснениях; он не мог удержаться и сделал рабби Натану некоторые замечания. Присутствующие с изумлением слушали глубокомысленные замечания бедного странника и предложили ему еще несколько трудных вопросов, которые он тут же разрешил. Тем временем на улице дожидались люди, пришедшие к судье для разбора своих дел. Выйдя из школы и увидя ожидающих, р. Натан сказал им: «Отныне я вам не судья, это место подобает тому бедно одетому страннику: он достоин быть даяном кордовской общины». Таким образом Моисей бен-Ханох был избран на пост кордовского раввина и судьи, а затем встал во главе самоуправления всех еврейских общин Кордовского халифата. Узнав о роли своего бывшего пленника, адмирал Ибн-Румахис пожалел, что уступил его еврейской общине слишком дешево, и вознамерился уничтожить сделку с целью получить больший выкуп. Но этого не допустил халиф Абдуррахман III, который, по словам летописца, чрезвычайно обрадовался, узнав, что евреи в его государстве отныне независимы от «жителей Вавилонии», страны Аббасидов, которые были соперниками испанских Омейадов.

Воля просвещенного халифа вполне совпала с желанием его еврейского министра. Хасдай давно стремился к созданию самостоятельного духовного центра испанского еврейства и теперь мог осуществить свою мысль. Началась усиленная работа по устройству автономных общин и насаждению в них талмудической науки как основы законодательства и самоуправления. Кордова была центром этого внутреннего строительства. Под руководством рабби Моисея кордовская талмудическая школа превратилась в высшую академию с ученой коллегией при ней. Для нужд учащихся выписывались драгоценные списки Талмуда из Вавилонии. Кордовская академия вскоре приобрела такую славу, что туда устремилась масса любознательных учеников из разных городов Испании и соседней Африки. Моисей б. Ханох пользовался авторитетом гаона, и, когда вскоре в Пумбадите возродился гаонат в лице Шериры, испанская колония могла уже заговорить с вавилонской метрополией как равная. Хасдай заботился не только о насаждении талмудизма в Испании: он поощрял и развитие других отраслей еврейской науки, играя в своем кругу, подобно халифу Хакиму II, роль покровителя ученых и поэтов. Он вызвал в Кордову двух грамматиков: Менахема бен-Сарук и Дунаша бен-Лабрат, которые положили начало еврейскому языковедению на Западе (см. дальше, § 27). Щедрый меценат получал хвалебные оды от состоявших под его покровительством писателей, причем их взаимное соперничество приводило к личным интригам; однако, при неизбежных отрицательных сторонах меценатства, достигалась и благая цель: людям способным давалась материальная возможность всецело посвятить себя своему литературному призванию.

Когда умер Моисей бен-Ханох (ок. 970), в Кордове возгорелась борьба из-за раввинского поста. Теперь не приходилось дожидаться заезжих ученых для замещения таких постов, а нужно было делать выбор между местными кандидатами, частью питомцами самой кордовской академии. В городе образовались две партии: одни стояли за сына покойного раввина, Ханоха, знатока Талмуда, а другие — за Иосифа ибн-Абитура (также ибн-Сатнас или Сантас), обладавшего разносторонним образованием. Уроженец андалузского города Мериды, завершивший свое талмудическое образование в кордовской академии, Абитур был еще даровитым стихотворцем и писал религиозные гимны, вошедшие в состав сефардской литургии. По поручению халифа Хакима II, собиравшего в своем книгохранилище литературные произведения всех народов, он изготовил арабский перевод или краткое изложение Талмуда. Вообще Абитур представлял собой новый тип светски образованного испанского раввина, между тем как Ханох был представителем старого типа одностороннего вавилонского талмудиста. Так как Хасдай был более расположен к Ханоху, то последний и был избран раввином Кордовы и вместе с тем — духовным главой всех еврейских общин Андалузита. Но после смерти Хасдая борьба за раввинство в Кордове обострилась. Партия Абитура открыто выступила против Ханоха, а приверженцы последнего объявили Абитура отлученным от синагоги. Обе партии обратились к халифу Хакиму с просьбой решить их спор. Ежедневно, по преувеличенному рассказу летописи, отправлялись из Кордовы в Ал-захру (Al-Zahra — город дворцов и вилл близ столицы, где находился дворец халифа) сотни карет с евреями, одетыми в роскошные арабские костюмы: то были представители борющихся партий, каждая группа со своим раввином. Халиф, при всем своем расположении к образованному Абитуру, должен был, однако, решить спор в пользу Ханоха, на стороне которого стояло большинство кордовцев. Ибн-Абитур попытался лично склонить халифа на свою сторону, но Хаким ему ответил: «Если бы арабы пренебрегали мной так, как тобой кордовские евреи, то я покинул бы свое государство; советую и тебе оставить Кордову». Опальный ученый удалился сначала в один из приморских городов Испании, а затем в Северную Африку.

Между тем дела в Кордове приняли для него благоприятный оборот. Халиф Хаким умер (976), и государством долго управлял его бывший министр Ибн-аби-Амир, прославившийся в испанских сагах под именем Альмансур, или Альманзор (победитель). Этот регент, опекун неспособного наследника престола Гишама, старался всеми способами добывать деньги для своих походов против христианских князей севера и поэтому искал поддержки у богатых евреев. Своего фаворита, фабриканта шелковых изделий Якова ибн-Джау (G’au), он назначил начальником еврейских общин Кордовского халифата, чем-то вроде «наси» или экзиларха. Новому наси дано было право, которое раньше имел Хасдай: назначать в общинах раввинов и судей и облагать евреев податями, значительная часть которых предназначалась для регента. Сановник из разбогатевших купцов получил в свое распоряжение нарядно одетых слуг из дворца халифа и дворцовую карету и с помпой разъезжал по улицам столицы. Подражая самодурству своего покровителя, неистового Альманзора, Ибн-Джау разыгрывал роль маленького деспота в своей среде. Он уведомил раввина Ханоха, что если тот позволит себе разбирать судебные дела без его позволения, то будет посажен в лодку без весел и пущен в море. Давний сторонник Абитура в споре за раввинат, Ибн-Джау решил отнять сан раввина у Ханоха и призвать на эту должность его изгнанного соперника. По настоянию ИбнДжау кордовская община отправила лестное приглашение к Абитуру, находившемуся тогда в Африке. Но тут ученый изгнанник выказал благородство характера: он отверг предложение кордовцев, не желая принять сан раввина при содействии временщика. Абитур продолжал скитаться. Из Африки он отправился в Вавилонию и заехал в Пумбадиту, где рассчитывал на благосклонный прием со стороны гаона Гая, но Гай, будучи строгим законником, отказался допустить к себе человека, некогда отлученного от общины верующих. Скиталец удалился в Дамаек, где и умер.

Между тем пошатнулось положение эфемерного кордовского «наси». Ибн-Джау не оправдал ожиданий своего покровителя Альманзора, который рассчитывал через него выжать много денег из еврейских общин. Вознесенный на высоту власти капризом регента, Ибн-Джау был разжалован и заключен в тюрьму. Однажды мимо тюрьмы проходил юный халиф Гишам в сопровождении Альманзора. Ибн-Джау стал у дверей так, чтобы халиф мог его видеть. Заметив узника, Гишам спросил регента о причине его ареста и получил ответ, что еврейский начальник не уделяет двору халифа достаточной доли от своих богатств. Гишам приказал освободить заключенного и восстановить его в прежней должности. Однако, при неприязненном отношении регента, Ибн-Джау не мог уже вернуть себе прежнее влияние. Вскоре он умер. Эту весть поспешил передать Ханоху один из его родственников, надеясь обрадовать раввина известием о смерти его противника. Но Ханох сильно разрыдался. Изумленный родственник воскликнул: я тебе принес весть о смерти твоего врага, а ты его оплакиваешь как друга! «Да, — ответил Ханох, — я плачу о судьбе тех бедняков, которые кормились за столом этого богача. Что теперь станется с ними? Ведь ни ты, ни я не можем их содержать». Летописец прибавляет, что «Ханох по благочестию своему не хотел извлекать выгоды из своей учености и поэтому жил постоянно в нужде». Ханох долго занимал должность раввина в Кордове и умер в глубокой старости от несчастного случая. Когда он в праздник Симхат-Тора взошел в синагоге на кафедру, последняя от ветхости рухнула, и старец, упав, сломал себе позвонок (1014). Это совпало с общим политическим кризисом Кордовского халифата.

§ 25. Еврейская Гранада, Самуил Ганагид и его сын Иосиф

Тяжелые дни наступили для Кордовского халифата после смерти регента Альманзора (1002). Воинственный правитель, втянувший страну в непрерывные войны с христианскими княжествами Северной Испании, опирался главным образом на наемные войска берберийских племен, привлеченные из Северной Африки, но эти берберы вскоре завоевали самый халифат. Широкой волной хлынули африканские орды в Андалузию, вытесняя арабских правителей и ставя на их место своих вождей. Началось дробление недавно еще цветущего Кордовского халифата. Предводитель африканцев Сулейман вступил со своими дружинами в город Кордову (апрель 1013 г.) и произвел в нем страшное опустошение. При этом пострадали и евреи, верные законной династии. Их жилища и товарные склады были разрушены, и многие семьи должны были покинуть город. После ста лет культурного расцвета еврейскому центру в Кордове был нанесен сокрушительный удар.

В следующие десятилетия Кордовский халифат совершенно распался. Арабская Испания разделилась на несколько мелких государств с отдельными эмирами в каждом из главных городов: Севилья, Гранада, Малага, Альмерия, Сарагоса и другие. Следствием этого было раздробление еврейских общин между отдельными царствами; вместо одного крупного центра еврейской автономии появилось несколько. Главным из них стал центр в Гранаде, к которой временно перешла гегемония Кордовы в Южной Испании. Многие евреи, бежавшие из Кордовы в смутное время, поселились в Гранаде, ставшей столицей самостоятельного царства африканской династии Зиридов. В округе Гранады жило много евреев; в городе Лусена (Aljasana по-арабски и еврейски) они составляли большую часть населения. Сама Гранада прослыла у мусульман «еврейским городом». Здесь во второй четверти XI века появился еврейский сановник, который сделался для своих соплеменников тем, чем был для них Хасдай ибн-Шапрут в предыдущем столетии. Новый сановник и меценат был Самуил Галеви ибн-Нагдела, известный также под именем Самуил Ганагид (993-1055).

Уроженец Мериды, Самуил Галеви получил свое образование в Кордове в последние годы ее расцвета. Изучив основательно талмудическую письменность в школе кордовского раввина Ханоха, он в то же время усвоил весь курс светских наук того времени. Он знал еврейскую и арабскую письменность и хорошо писал на обоих языках, изучил «грамматику», или филологию, логику и философию и обнаружил поэтическое дарование. После разгрома Кордовы Самуил бежал оттуда вместе со многими членами общины. Он поселился в Малаге и жил там скромно: лавка для продажи пряностей доставляла ему средства пропитания. Здесь совершенно случайно обратил на него внимание визирь тогдашнего гранадского эмира Хаббуса, ибн-Алариф. Лавка Самуила находилась в соседстве с домом визиря, семья которого проживала в Малаге. Служившая в этом доме женщина упросила Самуила писать для нее письма к ее господину в Гранаду. Эти письма, отличавшиеся изящным арабским слогом и красивым почерком, заинтересовали Аларифа. Приехав однажды в Малагу, он лично познакомился с Самуилом и был удивлен, нашедши в скромном лавочнике человека с обширным образованием. «Твое место, — сказал он Самуилу, — не в лавке, а при дворе эмира; отныне ты будешь работать со мной». Визирь взял Самуила с собой в Гранаду в качестве секретаря. В этой должности еврейский ученый обнаружил тонкое понимание политических дел и способности дипломата. Поэтому, когда вскоре Алариф заболел и ждал смерти, он рекомендовал эмиру Самуила как советника в делах государственного управления. Хаббус, которого чрезвычайно затруднял выбор визиря между взаимно враждующими арабами и берберами, решил назначить на этот пост человека нейтральной нации, еврея. Он поручил Самуилу заведование важнейшими государственными делами на правах «катиба», государственного секретаря, или визиря (1020).

В течение 35 лет (до 1055 г.) занимал Самуил высокий и ответственный пост визиря Гранадского царства. Он служил при двух эмирах, Хаббусе и его сыне Бадисе. В то время борьбы между мелкими берберскими и арабскими правителями на юге Испании нужно было много ума и такта, чтобы кое-как поддерживать политическое равновесие. «Если государственный строй Гранады после смерти Хаббуса, — говорит историк ислама, — не пришел в расстройство, то это, несомненно, заслуга Самуила. Бадис (1038-1073) был зловредный тиран. Как старший сын, он при вступлении на престол воспользовался поддержкой Самуила, когда влиятельная партия хотела оказать предпочтение другому принцу. Счастьем для страны было то, что таким образом умный еврей мог иметь благодетельное влияние на нового эмира». Спор о престолонаследии действительно разрешился в пользу Бадиса благодаря усилиям Самуила. Когда влиятельная партия из берберов и евреев Гранады решила посадить на престол младшего брата Бадиса, Бологина, и государству грозила междоусобная война, Самуил употребил все усилия, чтобы заставить младшего брата отказаться от своих притязаний. Он действовал здесь, как патриот, также против сторонников претендента из еврейской знати, которым после неудачи их дела пришлось бежать из Гранады. Среди бежавших в Севилью были члены прославленных еврейских фамилий (Ибн-Мигаш и другие). Бадис не мог никогда забыть этой услуги Самуила, и последнему потом часто удавалось укрощать буйный нрав своего властелина.

В эпоху набегов и междоусобиц еврейский визирь всячески старался поддерживать политику мира и соглашений. Своим мудрым управлением он поднял благосостояние страны, водворил в ней порядок и сделал ее первенствующей в ряду соседних маленьких государств.

У еврея, управлявшего мусульманской страной, было, конечно, немало врагов и на верхах, и в низах народа. Берберская аристократия старалась возбудить против него фанатизм правоверных, но Самуил умел обезоруживать и таких противников своим мягким обхождением и вниманием к чужим религиозным убеждениям. Свои приказы и циркуляры он писал в стиле Корана, уснащая их священными для мусульман изречениями. Арабский современник Самуила, фанатик-мусульманин, писал о нем: «Этот проклятый, хотя Бог не открыл ему истинной веры, был замечателен по своим познаниям и по своей терпимости. С обширностью ума и любезностью обхождения он соединял твердость характера. Он владел искусством обезоруживать своих врагов и превращать их в друзей. Как он знал в совершенстве языки и литературу обоих народов, как превосходно писал он по-арабски! Сверх того, он отличался в математических науках, превосходил своих современников в астрономии, знал в совершенстве геометрию и логику, а в полемике не имел себе равного. Говорил он мало, но чрезвычайно метко, и мысли его отличались глубиной». Другой арабский поэт, восхваляя Самуила, дошел до того, что советовал целовать, вместо черного камня в Мекке, руки еврейского визиря, дающие счастье.

Прямой противоположностью Самуилу, сумевшему возвыситься над племенными и религиозными страстями, был его коллега, визирь при эмире союзной Альмерии, богатый и высокомерный араб Ибн-Аббас, «ненавидевший берберов и презиравший евреев». Этот фанатик, кичившийся своим происхождением от сподвижников пророка Мухаммеда, не мог примириться с мыслью, что во главе союзного гранадского правительства стоит еврей. Он задался целью свергнуть еврейского сановника. Сначала он написал и распространил стихотворный памфлет, полный ядовитой клеветы на Самуила и его соплеменников. Затем Ибн-Аббас склонил своего эмира послать Бадису письмо с требованием удалить еврея-визиря, под угрозой расторжения союза между Альмерией и Гранадой. Бадис ответил на это правителю Альмерии: «Если я исполню твое желание и выдам моего верного слугу, то буду изменником и сам попадусь в руки врагов». Тогда Ибн-Аббас ворвался с отрядом войск в Гранаду с целью произвести там насильственный переворот, но он попался в руки гранадцев и был убит по приказу Бадиса. Самуил лично участвовал в этом сражении (1038) и воспел его в большой поэме, в которой автор сравнивает падение ИбнАббаса с избавлением евреев от своего врага Гамана.

Такие гаманы появлялись и в других местах. Всякий раз, когда арабы соседних областей воевали с гранадцами, они стремились придавать своему разбою характер священной войны против «еврейского города». Севильский эмир Аббад ал-Мотадид, до того воевавший с Бадисом, прославлялся арабскими поэтами в таких выражениях: «Твой меч свирепствовал среди народа, который исповедовал иудейскую веру, хотя и носил имя берберов». Это означало, что под управлением визиря-еврея мусульмане стали иудеями. Самуил сопровождал Бадиса во всех его походах против севильского царя и его союзников и воспевал победы гранадцев в псалмообразных стихах на еврейском языке (см. дальше, § 27). С другой стороны, Самуил старался в то время междоусобных войн укрощать ярость воителей и предотвращать излишнее кровопролитие. В 1053 году, когда севильские арабы захватили пограничные владения Гранады и вырезали там берберское население, Бадис решил отомстить врагам и истребить все мирное арабское население, составлявшее меньшинство среди берберов Гранадского царства. Но этому решительно воспротивился Самуил. В горячей убедительной речи он изобразил эмиру все ужасные последствия такой дикой расправы, которая приведет к общей коалиции арабов против Гранады. Тайно Самуил предупредил арабов о готовящейся резне. Благодаря всем этим мерам ужасный план Бадиса не осуществился.

Добросовестно исполняя многосложные обязанности государственного управления, Самуил в то же время ревностно служил интересам родной нации. Он носил звание нагид, означающее то же, что «наси». Официально он стоял во главе еврейских общин Гранадской области, но его авторитет признавался во всех других общинах Испании. Его покровительством пользовались, как свидетельствует летопись XII века, даже далекие общины Северной Африки, Вавилонии и Святой Земли. Среди своих трудов по государственному управлению ученый сановник находил время и для того, чтобы читать лекции Талмуда любознательным слушателям и разрешать вопросы еврейского права. Он поддерживал сношения с выдающимися духовными представителями еврейства различных стран, переписывался с вавилонским гаоном Гаем и с последним экзилархом Хизкией. С африканским гаоном Нисимом из Кайрувана он породнился, женив своего сына Иосифа на дочери Нисима. Он посылал щедрые пожертвования в пользу талмудических школ и содержал на свой счет бедных ученых. Особенно заботился Самуил о распространении в народе редких в то время и малодоступных по своей дороговизне рукописных копий Библии и Талмуда; он держал при себе специальных писцов для изготовления таких копий, которые раздавались и рассылались бесплатно несостоятельным ученым и учащимся. В этом отношении он продолжал дело, начатое Хасдаем ибн-Шапрутом. Но в отличие от своего предшественника, Самуил Ганагид имел сверх заслуг общественного деятеля еще крупные литературные заслуги, так как он был одним из зачинателей еврейского литературного ренессанса в Испании, о чем будет рассказано дальше (§§ 27-28).

Самуил Ганагид умер в 1055 году. Преемником его в должностях гранадского визиря и еврейского нагида был назначен сын его, Иосиф. Полученное Иосифом светское и духовное образование подготовило его к обеим этим должностям. Он имел и личные приятные качества: был добр, и «никто не уходил от него разочарованным», как свидетельствует арабский писатель. Он покровительствовал ученым и, между прочим, ласково принял и приютил в Гранаде бежавших туда из Пумбадиты сыновей последнего экзиларха-гаона, несчастного Хизкии. Однако Иосифу, занявшему пост «катиба» при эмире Бадисе в молодом возрасте, недоставало тех свойственных его отцу черт характера, без которых положение еврейского сановника в мусульманском государстве не могло быть прочным. Воспитанный в довольстве и в привычках власти, Иосиф Ганагид был чужд благоразумной осторожности и скромности, какими отличался его отец, прошедший суровую школу жизни. Он часто назначал на государственные должности своих родственников и соплеменников, не обращая внимания на ропот мусульман, которым и без того трудно было мириться с мыслью, что еврей стоит во главе управления. Враждебная Иосифу партия сильно агитировала против еврейского визиря. Фанатический арабский «факих» Абу-Исхак из Эльвиры, винивший Иосифа за свою неудавшуюся карьеру при дворе, написал следующее зажигательное воззвание к эмиру и народу, где ярко выступает тогдашнее политическое настроение:

«Иди, мой вестник, и передай всем Синхаджитам, великанам нашего времени, львам пустыни, эти слова человека, который любит их и не исполнил бы своего религиозного долга, если бы не дал им этих спасительных советов. Ваш властитель (Бадис) совершил ошибку на радость злонамеренным людям: имея возможность избрать катиба среди верующих, он взял его из среды неверных. Благодаря этому катибу евреи из презираемых людей превратились в важных господ, и ныне их гордость и заносчивость не имеют границ. О Бадис, человек великой проницательности, неужели ты не видишь зла, причиняемого этими дьяволами, рога которых виднеются во всех твоих владениях? Как можешь ты питать расположение к этим ублюдкам, как мог ты слепо довериться преступнику и сделать его своим близким другом? Обрати свои взоры на другие страны, и ты увидишь, что везде обращаются с евреями, как с собаками, и держат их вдали от общества!

Приехав в Гранаду, я увидел, что евреи там господствуют. Они поделили между собой столицу и провинции: везде управляет кто-либо из этих проклятых. Они взимают налоги, сладко едят, великолепно одеваются, между тем как ваша одежда, о мусульмане, стара и поношена. Верующие плохо обедают на одну дирхему, евреи же устраивают роскошные трапезы во дворцах. Начальник этих обезьян (Иосиф) обставил свое жилище богатыми мраморными украшениями, построил там фонтаны с чистой водой, и пока мы ожидаем у его дверей, он смеется над нами и нашей религией. Боже, какое несчастье! Поспешите же зарезать его, принесите его в жертву, этого жирного барана! Не щадите его родных и близких: они тоже накопили огромные сокровища. Берите их деньги, вы имеете на них большее право. Не считайте бесчестным убивать их: бесчестно было бы позволять им господствовать. Они нарушили договор с нами, и кто же осудит вас, если вы накажете их за вероломство!»

Этот призыв фанатика не произвел впечатления на правителя Бадиса, который доверял своему визирю, но он действовал зажигательно на берберские массы. Были пущены в ход злостные слухи: еврейский визирь будто бы открыто насмехается над Кораном, называет верования мусульман нелепыми. Составился заговор с целью свергнуть визиря и «господство евреев»; заговорщики ждали только удобного случая для учинения погрома. Случай представился, когда правитель Альмерии, Мотасим, вступил с войском во владения Гранады. Заговорщики распространили слух, будто сам Иосиф призвал неприятеля в страну с целью отдать гранадский престол правителю Альмерии. Молва о мнимой измене еврейского визиря дала его противникам искомый повод для осуществления своего замысла. Возбужденная мусульманская чернь бросилась к дворцу визиря, Иосиф спрятался в одном из задних покоев дворца, очернив себе лицо углем, чтобы его не узнали, но его нашли, убили и повесили его труп у ворот Гранады (9 Тебета 1066 г.). Затем толпа с яростью напала на евреев, разгромила до 1500 семейств, которым пришлось бежать в другие города. Между спасенными были жена и сын Иосифа, бежавшие в Лусену. Драгоценное книгохранилище Иосифа было частью уничтожено, частью разрушено. Этот страшный погром отразился на судьбе евреев всего Гранадского царства: они были вынуждены покинуть область, где в течение полувека пользовались спокойствием и благосостоянием, и переселиться в другие арабские владения Пиренейского полуострова. Гранадское царство Зиридов после этой катастрофы просуществовало недолго: спустя двадцать лет оно было завоевано нагрянувшими из Африки Альморавидами.

§ 26. Евреи в мусульманской Андалузии и христианской Кастилии

Падение еврейского центра в Гранаде, как прежде в Кордове, имело последствием дальнейшую децентрализацию испанского еврейства. Большая часть разгромленной гранадской общины переселилась в Севилью, третий после Кордовы и Гранады политический центр Андалузии. Во второй половине XI века Севильское царство, управляемое кадиями или эмирами из арабского рода Бену-Аббад, оспаривало первенство у Гранады. Вышеупомянутый севильский эмир Мотадид (1042-1069) отрывал один кусок за другим от территории своего соседа Бадиса. Стремясь по моде того времени сделать свою столицу культурным центром для мусульманской Испании, просвещенный деспот Мотадид и его преемник Мотамид (1069-1091) также привлекали к своему двору даровитых людей разных национальностей и религий. Близко к севильскому двору стоял еврейский ученый Иосиф ибн-Мигаш, один из тех политических деятелей, которые вынуждены были эмигрировать из Гранады еще при Самуиле Ганагиде (§ 25). Он исполнял какие-то дипломатические поручения при Мотадиде или его преемнике, вероятно, в сношениях с христианскими правителями Северной Испании. Высокий пост по еврейскому самоуправлению занимал здесь астроном и талмудист Исаак ибн-Албалия, уроженец Кордовы (1035-1094). Друг несчастного Иосифа Ганагида, которому он посвятил свое астрономическое сочинение («Sefer ha’ibbur»), Ибн-Албалия гостил у него в Гранаде в день кровавого погрома и только случайно избег гибели. Поселившись в Севилье, он сблизился с принцем Мотамидом, поэтом и любителем наук, и, когда тот стал эмиром, получил должность придворного астролога. Вместе с тем Исаак Албалия получил звание «наси», главы еврейских общин, подвластных севильскому эмиру, к которым присоединилась и община Кордовы. Как выдающийся талмудист, автор трактата по законоведению, он, по-видимому, исполнял обязанности верховного раввина этого общинного союза.

Кроме Севильи, образованные евреи занимали видные посты при некоторых других мусульманских правителях. Царь Сарагосы, Моктадир, имел при себе еврейского визиря по имени Хасдай Абу-Фадль (1066). Абу-Фадль писал стихотворения на изящном арабском языке. Один арабский писатель отозвался о произведениях еврейского поэта следующим образом: «Когда Абу-Фадль поет, переносишься в волшебное царство; он творит не стихи, а чудеса». Его поэтическое творчество имело, однако, большее значение для арабской литературы, чем для еврейской. Арабские историки утверждают, будто Абу-Фадль принял ислам вследствие страстной любви к девушке-мусульманке.

Административные и дипломатические способности евреев были оценены даже там, где меньше всего можно было этого ожидать. Потомки королей вестготских, некогда бесчеловечно преследовавших евреев, стали прибегать к услугам еврейских государственных мужей. Оставшиеся на севере Испании христианские королевства, обломки бывшего Вестготского царства, в XI веке усилились и стали стремиться к реставрации. После распадения Кордовского халифата и раздробления Южной Испании мусульманские правители не могли оказывать противодействия натиску христиан, а напротив — своими взаимными раздорами еще более ослабляли себя. Бывали случаи, когда христианские короли призывались на помощь тем или другим из воюющих между собою арабских правителей, вводили свои войска в союзную страну и, таким образом, прокладывали себе путь в те области, откуда их предки, вестготы, были некогда вытеснены. Особенно выдвинулось в XI веке королевство Кастилия, образовавшееся из соединения Леона и Кастилии при энергичном короле Фердинанде I. В течение одного десятилетия (1055-1065) этот рыцарь христианства на севере, воспользовавшись раздроблением мусульманской Испании, подчинил себе и сделал своими данниками эмиров Сарагосы, Толедо и даже Севильи. Его преемник Альфонс VI (1075-1109) расширил и укрепил христианское объединение на севере и в центре Испании. Успех христианского оружия на Пиренейском полуострове сначала не причинил евреям никакого вреда. Хотя в Кастилии оставались еще в силе старые вестготские кодексы, узаконившие нетерпимость к евреям, но их действие значительно ослаблялось новым, более справедливым законодательством, основанным не на церковных канонах, а на обычном праве (fueros). По новым законам христиане, мусульмане и евреи пользовались почти равными гражданскими правами; тяжбы между евреями и христианами разбирались смешанным судом, состоявшим из «алкалдов», третейских судей со стороны обоих исповеданий; за убийство еврея, дворянина и духовного лица полагалось одинаковое наказание. При всех религиозных предрассудках нельзя было оспаривать гражданственность евреев в такое время, когда они играли видную роль в политической жизни Испании. Политическое положение тогда было таково, что и христианские правители, подобно мусульманским, должны были привлекать евреев к участию в государственном управлении, главным образом, по части дипломатических сношений.

Кастильский король Альфонс VI должен был постоянно лавировать между политическими интересами и интригами соперничавших мусульманских дворов, и здесь искусная дипломатия часто была важнее, чем удачная военная кампания. Для исполнения же дипломатических поручений не было более пригодного элемента, чем евреи. Образованные евреи, политически нейтральные и вдобавок прекрасно знакомые с восточными и западными языками, являлись естественными посредниками в переговорах между правительствами. Это понял и король Альфонс. Врач-еврей Амрам ибн-Шалбиб (или Шалиб) состоял при нем для сбора дани с мусульманских вассалов и для разных дипломатических поручений; другой ученый еврей, Сиделлус, был также доверенным лицом короля. Это чуждое церковной нетерпимости отношение Альфонса к евреям возбудило негодование всесильного римского папы Григория VII, стремившегося подчинить авторитету церкви всех монархов Европы. В то время папа возобновил на церковном соборе в Риме канон, запрещавший евреям начальствовать над христианами (1078). Нарушение возобновленного запрета таким ратоборцем христианства против мусульманства, как Альфонс VI, было как бы вызовом, брошенным церкви. И Григорий пишет к кастильскому королю резкое послание (ок. 1080 г.), в котором порицает его за предоставление евреям государственных должностей, дающих им власть над христианами: «Увещеваем тебя не допускать никоим образом, чтобы иудеи господствовали над христианами или имели перед ними какое-либо преимущество. Подчинять христиан иудеям или заставлять их повиноваться иудейским судьям — не значит ли унижать церковь Божию и возвышать синагогу сатаны? Делая угодное врагам Христа, ты отвергаешь тем самого Христа». Но король Альфонс не обратил внимания на слова папы. Заботясь о политическом усилении своего государства, он не хотел религиозными притеснениями восстановить против себя полезных ему еврейских граждан.

Вскоре услуги еврейских политиков понадобились кастильскому королю для одного очень серьезного поручения. Одержимый завоевательными стремлениями, Альфонс решил присоединить к своим владениям Кордову, недавно захваченную севильским эмиром Мотамидом. Так как Мотамид считался вассалом кастильского короля, то Альфонс VI отправил к нему своего дипломатического и финансового агента Ибн-Шалбиба с очень смелым поручением: потребовать от имени короля уступки Ал-Захры, бывшей резиденции халифов близ Кордовы (по другому арабскому известию, требовалось и увеличение дани). Дипломат-еврей исполнил это опасное поручение. В сопровождении кастильских рыцарей он прибыл в Севилью и передал царю требование Альфонса. Мотамид пришел в такую ярость, что приказал тут же убить Ибн-Шалбиба, а сопровождавших его рыцарей бросить в темницу (1082 г.). Альфонс жестоко отомстил за это своему вассалу. В том же году войска его пронеслись по Севильской области, опустошая все по пути и уводя жителей в плен. Вскоре осуществилась самая заветная мечта христиан: они вернули себе бывшую вестготскую столицу Толедо. Жалкий правитель этого города, зависимый от Альфонса султан Кадир, уступил ему Толедо в обмен на другую территорию, и в мае 1085 г. кастильский король совершил свой торжественный въезд в древний христианский город.

Тут мусульманская Испания встрепенулась. Война с кастильцами была неизбежна, но у обессиленных раздорами мелких эмиров и султанов не было сил для борьбы. Пришлось вызвать защитников ислама из Африки. В то время в Северной Африке выдвинулся вождь фанатической берберской секты Альморавидов, Юсуф ибн-Ташфин (или Тешуфин), основатель города Маракеш (в Марокко). Под знаменем «священной войны» Альморавиды покорили Фец, Тлемсен и еще многие города Магриба вплоть до Танжера, против приморской границы Испании. Испанские мусульмане не без колебаний решились призвать на помощь африканцев, памятуя берберов Сулеймана, разгромивших Кордовский халифат. Опасались, что пришельцы освободят Андалузию от христиан для утверждения в ней своего владычества, как потом и случилось. Но севильский эмир Мотамид заявил: «Я предпочитаю быть погонщиком мулов в Африке, чем свинопасом в подвластной христианам Андалузии» (намек на нечистых животных, разводимых христианами и противных евреям и мусульманам). Юсуф ибн-Ташфин со своей армией переправился через пролив и вступил в Андалузию. Из Севильи соединенные войска Юсуфа и местных правителей двинулись на север, против Альфонса, который тогда осаждал Сарагосу. У Заллака, близ Бадахоса, произошла кровопролитная битва между христианами и союзниками. Мусульмане одержали победу (октябрь 1086 г.). Если верить арабским летописным известиям, в обеих армиях сражались также евреи, и поэтому день сражения не мог быть назначен ни в пятницу, ни в субботу, ни в воскресенье, так как пятница была днем покоя для мусульман, суббота — для евреев, а воскресенье — для христиан. Во время боя Мотамид Севильский часто требовал предсказаний по звездам от своего астролога, вероятно упомянутого Исаака ибн-Албалии. Победа Альморавидов, задержав рост христианских государств в Испании, не принесла, однако, пользы и туземным мусульманским правителям, которых африканские пришельцы вскоре превратили из союзников в подчиненных. Юсуф ибн-Ташфин подчинил себе мелких арабских и берберских эмиров Андалузии и основал свою династию, которая господствовала здесь больше полустолетия. Власть Альморавидов в Испании совпала со временем первых крестовых походов в христианской Европе, о чем будет рассказано в следующем отделе.

§ 27. Литературный ренессанс: век Самуила Ганагида и Габироля

Совместная культурная деятельность арабов и евреев создала в Испании эпоху «гуманизма», или ренессанса, за четыре столетия до итальянского ренессанса. Новые веяния освежили область умственного творчества. Оживились наука, философия, теология, поэзия. Арабско-еврейское возрождение в Испании было продолжением начавшегося в IX веке умственного движения в Багдадском халифате. Оба эти движения связаны с древней иудео-эллинской культурой в смысле исторической преемственности. Там было сочетание эллинизма и иудаизма, тут — сочетание эллино-иудейских и эллино-арабских воззрений. Платон и Плотин, Аристотель и Филон, Саадия Гаон, Альфараби и Авиценна — все слилось в новом творчестве. Как некогда еврейские мыслители Александрии писали по-гречески, так теперь большая часть научных и философских произведений писалась по-арабски, на языке тогдашнего образованного мира, между тем как произведения поэтические — как религиозного, так и светского содержания — писались на еврейском языке. В эту же эпоху, как мы видели, умственная деятельность пробудилась и в еврейских колониях Франции и Германии, но там она шла по старой узкой колее талмудизма, где впоследствии стала чрезвычайно интенсивной, между тем как в Испании пробудившаяся еврейская мысль развивалась экстенсивно, проявила небывалое разнообразие творчества, стремилась к сочетанию национального с универсальным. Подробное описание этого научно-литературного ренессанса составляет задачу специальной истории литературы, здесь же достаточно будет вкратце охарактеризовать главнейших деятелей, поскольку их творчество отражало настроение передовых кругов общества и намечало дальнейшие пути умственного развития.

Основой нового гуманистического образования была грамматика, обнимавшая в Средние века всю область языковедения. Пышно разрослась на почве Испании филологическая наука, насажденная на Востоке поколением Саадии Гаона. Младшие современники Саадии, Менахем бен-Сарук и Донаш бен-Лабрат (ок. 910-980), разрабатывали еврейскую грамматику и лексикографию еще при Хасдае ибн-Шапруте и под его покровительством. Менахем бен-Сарук, живший в бедности в христианской Тортозе, был приглашен в Кордову сановным меценатом, который назначил его своим секретарем и обеспечил материально для того, чтобы он мог всецело отдаться науке. Плодом многолетних исследований Менахема был словарь древнееврейского языка под именем «Махберет», где все библейские слова разобраны на свои составные части — корни, приставки и окончания, а труднейшие объяснены в связи с соответствующими местами библейского текста. Этот труд, при всех его недостатках (автор не знал еще основного закона еврейской грамматики о трехбуквенном корне), имел важное значение как первый аналитический словарь еврейского языка, проложивший путь позднейшим филологам. Немалую заслугу Менахема составляло еще то, что он писал свою книгу на еврейском, а не на арабском языке и тем сделал ее доступной для евреев других европейских стран.

Немного радости принесло, однако, это сочинение своему автору. Менахем нажил себе ожесточенного противника в лице даровитого Адонима Галеви, известного под литературным именем Донаш бен-Лабрат. Донаш был родом из Феца и получил свое образование в Багдаде, в эпоху Саадии Гаона. Наслышавшись о просвещенном испанском меценате Хасдае, Донаш приехал к нему в Кордову. В то время он уже был известен своими исследованиями по грамматике и в особенности тем, что он ввел в еврейское стихосложение арабскую метрику. Он сам писал стихи по правилам этой версификации. Когда появился лексикон Менахема (ок. 955 г.), Донаш написал полемическое сочинение в стихах и прозе, где осмеял многие грамматические положения и вытекающие из них библейские толкования кордовского ученого. Гнев критика был вызван, между прочим, тем, что Менахем отступал в своей грамматике от метода Саадии, основанного на сравнительном арабско-еврейском языковедении. Свою критику Донаш посвятил покровителю наук Хасдаю, предпослав ей хвалебную оду в честь кордовского сановника. Тут обнаружилась изнанка меценатства. Вследствие нападок Донаша и происков его друзей, Менахем впал в немилость у Хасдая и даже подвергся глубокому оскорблению: слуги еврейского министра ворвались в дом бедного ученого и побили его. Ученики Менахема впоследствии горячо заступились за своего учителя и в своих посланиях разбивали доводы Донаша и его школы против злополучного лексикона «Махберет», а им возражали ученики Донаша. Эти споры возбудили сильный интерес к еврейскому языковедению и много способствовали очищению прозаического и стихотворного стиля, подготовляя тем почву для литературного расцвета XI века.

Выдающимся учеником Менахема б. Сарука, превзошедшим учителя, был Иегуда Хаюдж, также переселившийся из Феца в Кордову. Он внес новый свет в еврейское языкознание, установив грамматическое правило, что корни библейских слов состоят обыкновенно из трех согласных букв. В трудах Хаюджа, написанных по-арабски, сделана классификация слов по их корневому составу, изложены правила пунктуации и другие основы еврейской грамматики, необходимые для правильного понимания библейской письменности. Еще более смелым новатором в этой области был Иона Маринус, или Ибн-Джанах (он же Абульвалид Мерван), образованный врач и филолог. Одновременно с Самуилом Ганагидом Ибн-Джанах покинул Кордову после катастрофы 1013 г. и поселился в Сарагосе, где занимался врачебной практикой. Любимейшим же его занятием было языкознание. Результатом его научных исследований были грамматика и лексикон еврейского языка, с подробным изложением правил синтаксиса и риторики (написаны до 1050 г.). Ибн-Джанах пел дифирамбы науке о еврейском языке как «царице всех наук», которая дает ключ к уразумению божественного слова во всей его чистоте и святости. «Я работал, — говорит он, — с большим прилежанием днем и ночью, так что я больше истратил на масло (для освещения), чем другие на вино». Написанные поарабски, лексикон и грамматика Ибн-Джанаха были позже переведены на еврейский язык («Сефер гашарашим» и «Гарикма»). Этому главному творцу еврейской грамматики пришлось также вступить в научный турнир с ученым министром Гранады, Самуилом Ганагидом. Последний заступился за систему своего учителя Хаюджа, от которой Ибн-Джанах нередко отступал. Завязалась обычная для того времени литературная полемика. Еврейские ученые сражались между собой книгами и эпиграммами, как арабские воины — шпагами, но в этом литературном бою соблюдался рыцарский этикет. Сам Самуил Ганагид написал обширный труд по языковедению, который не дошел до нас. Но его главная литературная заслуга заключалась в другой области — поэзии и изящной словесности, для которой тогда создавался новый еврейский стиль.

Самуил Ганагид является первым по времени еврейским стихотворцем в Испании, писавшим на светские темы. В области религиозной поэзии ему предшествовал вышеупомянутый Иосиф ибн-Абитур, автор гимнов, вошедших в сефардскую литургию (§ 24). Самуил мало писал в этом жанре «пайтанов»; его муза живо откликалась на все, что волновало поэта в личной и политической жизни. Смерть последнего вавилонского гаона р. Гая (1038) вдохновила Самуила на длинную элегию, в которой особенно отмечено политическое значение этого события: прекращение национальной гегемонии в Вавилонии и «уравнение сынов Вавилонии, Африки и Испании». Ряд стихотворений гранадского визиря имеет прямое отношение к политическим событиям арабской Испании, в центре которых он стоял. Одно из них написано в лагере близ Лорки, в форме завещания сыну поэта, Иосифу (летом 1042 г.), накануне большого сражения между гранадцами и союзной армией севильских арабов. В этом завещании отец убеждал юношу быть благочестивым, приобретать побольше знаний, относиться сердечно к людям, помогать нуждающимся, а главное — стараться иметь собственные заслуги, не полагаясь на заслуги отца. Удивительно было это спокойствие духа, позволявшее министру накануне грозной битвы писать предсмертное завещание в стихах на национальном языке. Исход войны оказался счастливым для Гранады, и скоро Самуил мог уже сообщить сыну в новом стихотворном послании радостную весть о поражении неприятеля.

Самуил Ганагид писал еще стихотворения на разные случаи: послания к родным и друзьям по поводу радостных или печальных семейных событий. Из больших произведений Самуила известны по имени три книги, написанные в подражание библейским Псалмам, Притчам Соломоновым и Когелету (Ben-Tehillim, BenMischle, Ben-Kohelet). Из них дошли до нас только фрагменты, но видевший эти книги поэт XII века Моисей ибн-Эзра отзывается о них с большой похвалой, как о классических произведениях по изяществу стиля и богатству мыслей. Он же, впрочем, сообщает, что многие современные писатели резко критиковали сановного поэта. Позднейший поэт-критик Алхаризи писал о Самуиле Ганагиде: «Стихи его величественны и важны, содержание их смело и ново, но большей частью строфы его слишком глубокомысленны и трудны, так что нуждаются в комментариях». Действительно, при всех усовершенствованиях стиля в сравнении с прежними «пайтанами» есть еще много тяжелого и неуклюжего в стихотворениях Самуила Ганагида, который занимает в средневековой еврейской поэзии приблизительно такое место, как в новейшее время, например, Клопшток в немецкой или Державин в русской поэзии. Как вслед за этими предвестниками появились Гете и Пушкин, так вслед за Самуилом, и отчасти еще в его время, появились самые блестящие поэты еврейско-арабского ренессанса. Историк той эпохи Авраам ибн-Дауд верно отметил эту постепенность литературного развития, сказав: «Во дни сановника Хасдая поэты начали чирикать, а во дни Самуила Ганагида они громко запели». В этом хоре певцов зазвучал вдруг нежный голос соловья, истинного поэта — Ибн-Габироля.

Соломон ибн-Габироль (ок. 1020-1070) родился в Малаге, куда переселились его родители после падения Кордовы в 1013 году. Он рано лишился отца и матери. Эта утрата в связи с нуждой и бедствиями, выпавшими на долю осиротевшего отрока, наложили на его настроение печать грусти и скорбной сосредоточенности. В 16 лет написал он свои первые элегические стихи: «Моя песнь подталкивается заботой, моя радость — стоном. Когда вижу улыбку, мое сердце плачет о моей погубленной жизни. Друг мой, неужели подобает плакать о дне смерти шестнадцатилетнему юноше, который должен увлекаться детскими забавами и сиять румянцем щек?» В юности Габироля был один светлый промежуток. Живя в Сарагосе, он нашел покровителя и друга в лице Иекутиеля Хассана, образованного еврея, занимавшего почетное положение при дворе Сарагоского эмира. Габироль искренно привязался к этому меценату и превозносил его в звучных одах. Но вскоре ему пришлось уже оплакивать смерть своего благодетеля, который пал жертвой какой-то дворцовой революции в Сарагосе (1039). Эта смерть, по словам поэта, составляла тяжелую утрату для всего еврейства. В трогательной элегии Габироль заставляет еврейскую нацию (Цион) горестно вопрошать: «Кто теперь поддержит меня в годину бедствий, когда враги мои сговорятся и нападут на меня? Кто сокрушит зубы разъяренных тигров, разинувших свою пасть, чтобы поглотить уцелевших блуждающих овец?»

Испытанные неудачи оставили в душе поэта осадок горечи и негодования. Габироль жаловался на людскую несправедливость, он нередко обличал в своих стихотворениях влиятельных людей. Этим он нажил себе врагов среди представителей Сарагоского общества, и ему пришлось покинуть Сарагосу. Разочарованный поэт решил совсем оставить Испанию и переселиться на Восток, но почему-то не осуществил своего намерения. В то время он нашел нового покровителя в лице Самуила Ганагида, который знал семью Габироля еще в Малаге. Отношения молодого поэта к его сановному собрату по музам отличались непостоянством, свойственным характеру Габироля. Последний то прославляет своего друга и покровителя, то в сознании своего превосходства пишет против него едкие стихи, сравнивая его холодную поэзию с ледяной вершиной Хермона. Столкновения Габироля с разными лицами вызывались еще, вероятно, его религиозно-философскими воззрениями, которые строгой ортодоксии могли казаться еретическими. Габироль слишком рано окончил свою безотрадную, скитальческую жизнь: он умер в Валенсии приблизительно в возрасте 48 лет.

Гениальный человек, которому суждена была такая короткая жизнь, успел, однако, надолго вдохнуть жизнь в еврейскую поэзию. Это первый поэт ренессанса, который был не рабом, а властелином стиха, и он с полным правом мог сказать о себе эти гордые слова:

Я владыка-певец, и стих есть мой раб.

Я арфа для всех стихотворцев-певцов.

Поэт следующего поколения, Моисей ибн-Эзра, называл Габироля «рыцарем стиля и мастером стиха», а позднейший критик Алхаризи признал за новым Соломоном право на царский венец в области еврейской поэзии: «Бог помазал его на царство в области поэзии, и он создал песнь песней Соломона. Все последовавшие за ним усвоили его вкус, и дух его музы почил на них».

Многочисленные лирические и национально-религиозные стихотворения Габироля отличаются красотой формы и какой-то особенной задушевностью. Никто из прежних «пайтанов» не умел так трогательно выразить волнения верующей души, скорбь и тоску гонимой нации, как этот грустный певец из Сарагосы. Его гармонические гимны, вошедшие в синагогальную литургию, были откровениями нового псалмопевца. В них слышится то благоговейный восторг человеческой души, беседующей со своим Творцом, то жалобы тоскующей еврейской нации, молящей о пощаде, о возвращении в обетованную землю. Габироль первый ввел в религиозную поэзию эту трогательную форму диалога между еврейской нацией и Богом:

Нация: «Бедная пленница в земле чужой стала рабыней, рабыней египетской. С того дня, как Ты, Боже, ее покинул, она ждет Тебя... Всему есть конец, но нет конца моему горю; годы чередуются — и нет исцеления моей ране. Живу в изгнании, тону в пучине, и никто не берет весла, чтобы вывести тонущую ладью. Истерзанные, придавленные, несущие иго, ограбленные, ощипанные, втоптанные в землю, — доколе, Боже, будем мы сетовать на обиды, на многолетнюю неволю? Исмаил (мусульмане) подобен льву, а Исав (христианский мир) — коршуну: едва один нас оставит, другой нас схватит».

Бог: «Твой ли голос слышу, скиталец Ариэль? Возрадуйся, дева Израиля, ибо близится время, отмеченное в Книге Даниила. В то время поднимется Михайл (Архангел) и возгласит на горе: пришел избавитель к Сиону!»

Иногда сам Бог заводит разговор с Израилем и получает ответ:

Бог: «Осиротелая, истощенная, отчего ты плачешь? Разве ты отчаялась в том, чего ожидала?» — (Нация): «Затянулся час моего избавления, и продлился мрак кругом». — (Бог). «Жди, бедняжка, еще недолго — и я пошлю своего вестника, чтобы он проложил путь для меня, и на горе Цион буду венчать царя моего (Мессию)».

Сила Габироля заключается больше всего в его чисто религиозных гимнах, в страстных излияниях верующей души, всецело сливающейся с Богом, источником жизни и вечности. Общее миросозерцание поэта-философа нашло свое лучшее выражение в обширном гимне «Царский Венец» («Keter malchut»), вошедшем в состав сефардской литургии. Тут в поэтических образах представлена метафизическая система Габироля, изложенная им в отвлеченной форме в сочинении «Источник жизни» («Меког chaim»). Этот философский трактат, написанный первоначально по-арабски, был мало распространен среди евреев и впоследствии затерялся, но зато приобрел популярность в кругу средневековых христианских богословов, которые пользовались латинским его переводом («Fons vitae»). Имя автора в оригинале и в латинском переводе было обозначено Авицеброн, и только в новейшее время выяснилось тождество этого имени с Габиролем. В своей философской системе Габироль стоит на почве метафизики неоплатоников и Филона Александрийского, но примешивает к ней элементы аристотелизма, которые он усвоил, вероятно, по арабским источникам. В этой системе установлена лестница творческих сил в мире духовном и материальном: Бог, как чисто духовная субстанция; Воля, как первая эманация Бога (филоновский Логос); затем Универсальная Материя и Универсальная Форма, Мировой Разум и Мировая Душа, наконец, Универсальная Природа; из этих творческих сил развился путем излучения (irradiatio), или эманации, весь видимый мир. Этому макрокосму соответствует микрокосм — человеческий организм, где в миниатюре совмещены материя, форма, воля, разум и душа. Отсюда — гармония высшего и низшего миров. Тяготение к Божеству как «источнику жизни» есть закон бытия человеческого, и чем сильнее это тяготение души индивида к Мировой Душе, тем чище и духовнее человек. Созерцание или мысленное слияние с Богом есть тот путь, который ведет человека от конечного к бесконечному.

Габироль не успел связать свою метафизику с учением иудаизма, как это сделал раньше Саадия Гаон. Он только довел свою систему до границ этики. Вопросам этики посвящено другое, более раннее его сочинение, написанное также по-арабски, но распространившееся в еврейском переводе, под названием «Усовершенствование свойств души» («Tikkum midot hanefesch»). Здесь Габироль устанавливает психофизическую основу морали, выводя различные душевные наклонности человека из пяти основных чувств. Каждое из пяти чувств порождает известные душевные наклонности, добродетельные или порочные, в различных сочетаниях, образующих различные темпераменты. Задача морали — утвердить строгий контроль разума над всеми этими естественными наклонностями. В победе «разумной души» над «животной душой» заключается усовершенствование человека, смысл и счастье его жизни.

Теософия Габироля-Авицеброна имела гораздо большее влияние на христианскую теологию Средних веков, чем на еврейскую. Альберт Магнус, Дунс Скот и другие схоластики черпали немало из «Источника жизни» Авицеброна, не подозревая, что автор — еврей. Еврейская же религиозная философия склонялась тогда больше к аристотелевскому рационализму, ярким представителем которого через сто лет после Габироля будет Маймонид. Только в позднейшее время, после ослабления влияния Маймонида, созерцательная система Габироля найдет отголосок в мистическом учении Каббалы, также основанном на теории эманации.

Связать этику иудаизма с религией в одну стройную систему выпало на долю другого еврейского мыслителя, современника и отчасти единомышленника Габироля. То был Бахия ибн-Пакуда, судья (даян) в Сарагосе, автор популярной книги «Обязанности сердец» («Chovot halevavot»), написанной по-арабски около 1040 г. и переведенной позже на еврейский язык. Бахия делит все религиозные обязанности еврея на два разряда: 1) обязанности членов тела, т.е. обряды и практические заповеди иудаизма и 2) обязанности сердца, состоящие во внутренней вере и усовершенствовании душевных свойств. Талмудический строй жизни, выдвинув на первый план внешние обрядовые обязанности, тем самым заслонил «обязанности сердца», и поэтому Бахия старается восстановить значение последних, осмыслить религиозную практику. Его обширный трактат состоит из десяти глав, в которых подробно анализируются следующие основные начала нравственной теологии: сознание единства Божия, отношение к горестям и благам жизни, богослужение, упование на Бога, сообразование своих поступков с Божией волей, смирение, покаяние, «отчет души», воздержание и любовь к Богу. В первых главах автор дает философское обоснование своей религиозной этике, во многом совпадающее с системой Габироля, но более ясное (например, предпосылки бытия Бога: нет творения без творца, все составное или органическое есть результат целесообразного акта составителя, и т.п.). Но главная сила Бахии в тонком анализе верующей души, в психическом самонаблюдении. Здесь у него много точек соприкосновения с мусульманским «суфизмом» — теорией аскетизма и созерцания как путей «слияния с Богом». В еврейской литературе мало книг, которые до такой степени способны углублять религиозное мышление и облагораживать нравы, как «Обязанности сердца» Бахии ибн-Пакуды. Благодаря этим качествам книга стала популярной, несмотря на ее сухое, абстрактное изложение; в продолжение многих столетий она составляла любимое чтение для людей, склонных к теологическому мышлению. Подобно другим мыслителям той эпохи, Бахия сочинял также религиозные гимны, в которые вплетал свои теософские идеи.

§ 28. Талмудическая наука

Занимая первенствующее положение в литературе франко-германских евреев, талмудическая наука была отодвинута на второе место в Испании, где с нею соперничали светские знания, философия и поэзия. Однако и в эту самобытную область законоведения проникли новые веяния. Исследователи стали больше обращать внимание на систематизацию запутанного материала Талмуда. После того как пришельцы с Востока Моисей и Ханох пересадили талмудическую науку на почву Испании, их ученик Самуил Ганагид поставил себе задачей ввести историческую ясность в эту область. Посреди своих государственных и литературных занятий он нашел время для составления «Введения в Талмуд» («Mevo hatalmud»), которое содержит историю и методологию так называемого «устного учения». Трезвый ум политика уловил несообразность фикции о многовековой устной передаче Мишны и Гемары, и Самуил прямо высказал свое убеждение, что отдельные галахи и целые части Мишны записывались учеными еще задолго до составления полной Мишны Иегудой Ганаси, а следовательно, и Гемара сохранялась таким же путем частичных записей. Историческая часть «Введения» Самуила не дошла до нас, но методологическая часть сохранилась и доныне перепечатывается в полных изданиях Вавилонского Талмуда.

Дальнейший шаг в области систематизации Талмуда сделал прямой преемник восточных гаонов Исаак Альфаси (10131102). Уроженец города Феца или Фас в Африке (отсюда прозвище Аль-Фаси, а также раввинское Риф — инициалы слов: Рабби Ицхак Фаси), он получил свое талмудическое образование под руководством кайруванских гаонов Ниссима и Хананеля. Все силы своего острого, проницательного ума вложил Альфаси в изучение талмудического законодательства, и плодом его занятий было знаменитое сочинение «Галахот», справедливо названное «Малым Талмудом». Альфаси поставил себе целью выбрать из огромной и пестрой энциклопедии, именуемой Талмудом, всю Галаху, т.е. юридическую и законодательную часть, а из нее — все основные положения в связи с существенной их аргументацией, устраняя излишние словопрения. То был до известной степени корректив для устарелой протокольной редакции Гемары по методу Рав-Аши. В изложении Альфаси получилась Мишна с сокращенной Гемарой и определенными выводами по многим вопросам права, причем составитель руководствовался авторитетными решениями гаонов. Этот огромный труд облегчил и школьное изучение талмудической галахи, и применение ее к практической жизни. «Малый Талмуд» Альфаси стали изучать и комментировать параллельно с полным Талмудом Вавилонским. Все промежуточные между этими двумя памятниками сочинения потеряли свое прежнее значение.

Политические смуты и притеснения со стороны мусульманского правительства в Африке заставили Исаака Альфаси в старости переселиться в Испанию (1088), где тогда утвердилось владычество Альморавидов. Ближайшим поводом его переселения был какой-то донос властям на деятельность Альфаси. 75-летний старец занял место раввина в Лусене. Здесь он стал во главе талмудической академии, куда стекались ученики со всех концов Испании. Лусена стала новым духовным центром после Кордовы и Гранады. Альфаси умер на 90-м году жизни. Еврейские общины горячо оплакивали своего духовного вождя, пересадившего талмудическую науку на Запад из ее последнего восточного убежища — Африки. Величайший поэт века Иегуда Галеви написал следующую эпитафию на могиле Альфаси:

Горы в день Синая в честь твою гремели,

Божьи ангелы тебя повстречали

И начертали Тору на скрижалях твоего сердца,

И лучший венец свой на твою главу возложили.

В Лусене еще до приезда Альфаси состоял раввином писатель-талмудист Исаак ибн-Гиат (умер в 1089 г.). Друг обоих «нагидов», Самуила и Иосифа, Ибн-Гиат обладал также значительным образованием, усвоил многое из «греческой мудрости» и писал религиозные гимны. Главная его работа сосредоточилась в области Талмуда, но его сочинения, кроме небольших фрагментов, не дошли до нас. Зато для потомства сохранилось лучшее, что было в литературном творчестве Ибн-Гиата: его многочисленные «пиутим», вошедшие в состав сефардской литургии. Некоторые из его национальных элегий не уступают в силе и красоте произведениям Габироля.

Населенная преимущественно евреям Лусена была главным, но не единственным рассадником талмудического знания. Был еще один такой центр — в Севилье. Там действовал современник Альфаси, упомянутый выше «наси» Исаак Албалия (§ 26). Кроме названного астрономического сочинения, он написал исследование трудных галах Талмуда с критическим их разбором и объяснениями («Kupat harochlim»). После захвата Севильи Альморавидами Албалия лишился своего высокого положения и провел остаток жизни в Гранаде. В это время между ним и Альфаси возгорелся спор, вызванный, вероятно, теоретическими разногласиями, и противники обменялись резкими словесными и письменными объяснениями. Вскоре Исаак Албалия почувствовал приближение смерти. Со скорбью думая об участи своего 17-летнего сына Баруха, которого он должен был оставить без призора, умирающий подозвал юношу к себе и сказал: «Иди в Лусену к рабби Исааку Альфаси и скажи ему, что я ухожу из этого мира и вступаю в иной мир, что я давно уже простил ему все резкие слова, которые он говорил мне и в письме и лично, и прошу, чтобы он так же поступил по отношению ко мне. Пусть он тебя учит, а ты во всем слушайся его, ибо я знаю, что он сделает для тебя много добра и будет учить тебя от всего сердца». Осиротевший юноша отправился в Лусену и передал Альфаси предсмертные слова отца. Альфаси заплакал и, обняв юношу, сказал: «Если умер твой отец, я буду тебе отцом, а ты мне сыном». И Барух Албалия остался в доме Альфаси и сделался впоследствии знаменитым раввином (1094).

Из школы Альфаси вышла целая плеяда ученых, распространивших талмудическое учение во всей Испании. Летописец того времени Авраам Ибн-Дауд отмечает любопытное явление: три светила тогдашнего раввинизма в Испании назывались Исаак (Альфаси, Ибн-Гиат и Ибн-Албания), а еще двое носителей этого имени числились среди второстепенных ученых.

Могло казаться странным, что литература Агады и Мидраша, развившаяся тогда в Италии и Южной Франции, почти отсутствовала в испанском ренессансе, но в действительности эта отрасль литературы не исчезла, а только преобразилась: Агада превратилась в лирическую или дидактическую поэзию, а Мидраш — в религиозную философию. В хаос легенд и притчей были внесены систематическое мышление или ритмическая речь. Здесь сказалось влияние нового просвещения, а еще ярче выступит это новое направление в следующую эпоху, в век Иегуды Галеви, Ибн-Эзры и Маймонида.

ГЛАВА IV. ЕВРЕЙСКИЕ КОЛОНИИ ВОСТОЧНОЙ ЕВРОПЫ