§ 32. Общий обзор
1096 год, образующий поворотный пункт в истории Средних веков, составляет печальную эру и в истории еврейства. Первый крестовый поход положил начало массовому истреблению евреев. Призыв церкви на бой с мусульманами на Востоке послужил сигналом к избиению евреев на Западе. Начинается эпоха внешних и внутренних религиозных войн. Три больших крестовых похода (1096, 1147, 1189) знаменуют крестный путь еврейства в течение целого столетия. За этими походами, при которых евреев били мимоходом, следуют внутренние крестовые походы, специально направленные против домашних еретиков и евреев (поход на альбигойцев и строгая изоляция евреев по церковным законам 1215 года). С XIII века идет самая мрачная эпоха Средних веков, три последних ее столетия, которые относятся уже к следующему отделу нашей «Истории».
К тому моменту, когда начались крестовые походы, социальный строй средневекового государства вступил в фазу кристаллизации. Те социальные силы, которые раньше находились в состоянии брожения и борьбы, теперь крепнут, оформляются и своим взаимодействием образуют, прочный церковно-феодальный режим Западной Европы. Еще накануне первого крестового похода происходит решительная схватка между светской и духовной властью, в лице Генриха IV и папы Григория VII, и она кончается победой папства. Столетие крестовых походов до того укрепило власть римских первосвященников, что в начале XIII века князь церкви Иннокентий III мог диктовать свою волю всем монархам и феодальным князьям Европы. В эту же эпоху высшего торжества церкви достигает полного расцвета и феодальная система, превращающая каждое государство в ряд крупных и мелких монархий, основанных на крепостном труде крестьян в деревне и на принципе сословных перегородок в городе. В городах, находящихся под властью королей, герцогов или епископов, крепнет сословно-цеховой строй, устанавливающий резкие грани между различными слоями населения. Феодализм выбрасывает евреев из сельского хозяйства, так как с землевладением связана власть над людьми, над крепостными крестьянами, а власть иноверцев над христианами противна канонам церкви. Христианский город резко отгораживается от еврейского своими замкнутыми ремесленными цехами и торговыми гильдиями. Режим гетто усиливается.
Эксцессы эпохи крестовых походов в Средней Европе приводят к чрезвычайному усилению зависимости евреев от императора, королей и феодальных князей, которые могли защищать своих еврейских данников лишь в меру выгодности этого для своей казны. С усилением спроса на защиту повышается и цена ее, и евреи становятся «каммеркнехтами» императора в Германии, придворными слугами по поставке денег во Франции и в Англии. Из вольных торговцев они превращаются в крепостных торговли и часто прикрепляются к наиболее опасному ее виду — торговле деньгами. Жадные правители выжимают соки из своих крепостных торговцев, а иногда прибегают к массовому изгнанию евреев и конфискации их имущества (Филипп-Август в Северной Франции в 1181 г.).
Этот порядок еще не успел утвердиться в описываемую эпоху лишь в двух еврейских центрах Южной Европы: в Италии и в Испании. В своем отечестве римские папы, как известно, не считались пророками, и в самом Риме гнет церкви был гораздо слабее, чем в странах, послушных престолу Св. Петра. Различные власти в городских республиках Италии и в феодальных владениях покровительствовали евреям. В арабской Испании в XII веке длилась еще борьба между самими мусульманами (Альморавиды и Альмохады), а также между ними и христианами. Здесь евреи только в течение двух лет терпели от эксцессов альмохадских фанатиков (1147-1148), но в общем их политическое и социальное положение в обеих частях полуострова, мусульманской и христианской, не было поколеблено.
Здесь еще продолжался и достиг полного блеска золотой век арабско-еврейского ренессанса. Величайший поэт Средних веков и величайший философ, Иегуда Галеви и Моисей Маймонид, жили один в первую, а другой во вторую половину XII века. Этот век выдвинул еще целый ряд творцов во всех областях литературы. Национальное и универсальное тут сливались в разных пропорциях: у Галеви универсальное окрашено в яркий национальный цвет, у Маймонида — наоборот. Тут замечался широкий для того времени полет мысли, которой было бы тесно в замкнутой сфере талмудизма и раввинской схоластики, этом умственном гетто франко-германских евреев.
В духовной жизни евреев Франции и Германии, которая с самого начала пошла по этой узкой дороге, горизонт еще более сузился после страшных переживаний эпохи крестовых походов. Здесь вожди народа должны были использовать весь арсенал талмудической номократии для защиты духовного единства нации против напора враждебной социальной среды, для борьбы с моральными последствиями гнета и погромов, совершавшихся под знаменем креста. Жизнь заставляла действовать в испытанном направлении: поднимать выше «ограду вокруг закона», усилить религиозно-обрядовую дисциплину путем умножения правил, обособляющих быт евреев от быта окружающего населения. Ум погружался в казуистику Талмуда, извилистая схоластика «тосафистов» сменила ясное комментаторство Раши. Пережитые ужасы бросили душу в темную бездну аскетизма и мистики. «Книга благочестивых» Иегуды Хасида, плод смирившегося духа, стоит тут как противовес «Путеводителю блуждающих» Маймонида, продукту гордого Разума, стремящегося утвердить свою власть и в области веры. Позже столкновение между этими двумя направлениями мысли станет неизбежным.
ГЛАВА I. СТОЛЕТИЕ КРЕСТОВЫХ ПОХОДОВ В СРЕДНЕЙ ЕВРОПЕ (1096-1196)
§ 33. Первый крестовый поход (1096 г.)
В последние десятилетия XI века, с тех пор как турки-сельджуки заняли Иерусалим и большую часть Палестины (1071), среди христиан Западной Европы упорно распространялись тревожные слухи о поругании мусульманами «гроба Господня» и других христианских святынь в Святой Земле. Молва, пущенная с целью подогреть религиозное чувство в христианской Европе, сильно преувеличивала восточную опасность: она твердила о тысячах жертв мусульманского и — прибавляли иные — иудейского фанатизма, рисовала образы небывалых мучеников церкви и будила жажду мести в сердцах верующих. Взволнованные такими слухами, западные люди вспомнили о колыбели своей религии. Та тяга на Восток, которая выражались раньше в паломничестве набожных христиан с целью помолиться у гроба Христа, теперь получила политическую окраску: послышались призывы к крестовому походу масс в Палестину с целью освобождения Святой Земли от ига неверных. Громко раздался такой призыв и нашел сочувственный отклик на церковном соборе в Клермоне, во Франции (1095), где папа Урбан II убеждал князей и рыцарей идти на подвиг освобождения Иерусалима, «средоточия земли, второго рая». К этому же подвигу призывал благочестивый пустынник Петр Амьенский, в яркой речи изобразивший страдания паломников-христиан в святом городе. На зов католического духовенства откликнулись люди различных общественных положений: феодальные князья, рыцари, горожане и крестьяне. Движение охватило вскоре и прирейнские области Германии. Десятки тысяч людей покидали свои дома, поля, усадьбы, пришивали себе кресты к верхней одежде и шли воевать с «неверными».
В начале 1096 года составилось уже большое ополчение крестоносцев. В этом движении искреннее благочестие и религиозный энтузиазм сочетались с практическим расчетом, личными или классовыми интересами и самыми низменными инстинктами. Духовенство стремилось путем подъема религиозного чувства укрепить свою власть в государстве; феодальные рыцари жаждали военных подвигов, богатой добычи и интересных приключений в мусульманских землях; крестьяне шли в ряды крестоносцев, чтобы получить хотя бы временную свободу от крепостной зависимости, от платежа долгов и податей, а набожных людей всех классов привлекало туда обещанное духовенством отпущение грехов всякому идущему на войну за веру. К этому народному ополчению примешалась толпа бродяг, авантюристов и преступников, шедших с целью грабить и убивать[16]. Прежде чем князья, лотарингский герцог Готфрид из Бульона, нормандский герцог Роберт и другие, успели сформировать регулярные отряды к дальнему походу — в Швабии, Лотарингии и на обоих берегах Рейна появились беспорядочные шайки крестоносцев под главенством фанатических попов и хищных рыцарей и стали грабить мирное население сел и городов; евреев же не только грабили, но и убивали или угрозами и насилиями принуждали к крещению. «Восстал, — рассказывает современный еврейский летописец, — народ дикий, отчаянный, ожесточенный, сброд французов и германцев, и решили они идти в святой город с целью изгнать оттуда туземцев-исмаилитов (мусульман). Всякий, кто хотел идти туда, прикреплял к своей одежде знак креста, и собралось таких людей великое множество — мужчин, женщин и детей. Проходя через города, где жили евреи, они (крестоносы) говорили друг другу: «Вот мы идем отомстить исмаилитам, а тут перед нами евреи, предки которых распяли нашего Спасителя, — отомстим же прежде им! Пусть сотрется имя Израиля, или же пусть они уподобятся нам и признают мессию Иисуса...»».
Когда во Франции собрались первые отряды крестоносцев, один из них напал на евреев города Руана. Евреев потащили в церковь и потребовали, чтобы они крестились, а тех, которые не хотели отречься от своей веры, тут же убивали. Встревоженные французские евреи поспешили уведомить о грозящей опасности своих соплеменников на германских берегах Рейна. Община города Майнца, получив такое послание, установила пост и молитву в синагогах, и ее примеру последовали ближайшие общины. В своем ответе французским братьям жители Майнца писали, что в области Рейна пока еще спокойно. Скоро, однако, толпы крестоносцев хлынули из Франции, где евреи вне Руана мало пострадали, и обрушились на германских евреев. Зловещие слухи ходили по Лотарингии: говорили, что местный герцог Готфрид Бульонский, один из организаторов крестового похода, поклялся, что не тронется в путь, пока не отомстит евреям за смерть Христа, «так, чтобы не осталось ни одного носителя имени иудейского». Тогда глава еврейской общины в Майнце, рабби Калонимос, отправил посла к императору Генриху IV, находившемуся в Италии, с извещением об угрозе герцога. Император, возмущенный поведением своего вассала, разослал всем герцогам и епископам приказ защищать евреев против всяких насилий. Готфрид должен был заявить, что он и не думал преследовать евреев. Он обещал кельнской и майнцской общинам свою защиту, получив от них, впрочем, солидный денежный дар. Другой вождь, Петр Амьенский, проходя со своим отрядом крестоносцев через город Трир в дни Пасхи, потребовал от местных евреев продовольствия для своей армии и, получив требуемое, удалился. Но не так умеренны были в своих требованиях самозваные предводители случайных банд, которых больше привлекала расправа с иноверцами в родной стране, чем на далеком Востоке. Прохождение этих банд через тот или другой город распаляло религиозный фанатизм и низменные страсти местных горожан. Весна 1096 года оказалась роковой для еврейских общин на Рейне: повсюду шел кровавый пир «воинов Христа» и слышались вопли мучеников веры.
Один из первых погромов произошел в том самом городе Шпейере, где молодая еврейская община незадолго до того получила хартию на автономию от местного епископа и императора (§ 15). В субботу 3 мая (8 Ияра) пришлые крестоносцы, сопровождаемые частью местных христиан, напали здесь на евреев и убили 11 человек, отказавшихся принять крещение. Злодеи намеревались напасть на синагогу и там истребить всю общину, но ее покровитель, шпейерский епископ Иоганн, выслал своих людей против крестоносной шайки и разогнал ее, а некоторым убийцам из горожан велел отрубить руки. На случай новых нападений он дал евреям приют в своем замке и в окрестных укрепленных местах.
Услышав о происшествиях в Шпейере, многие евреи города Вормса укрылись в замке епископа Аллебранда (или Адальберта), а те, которые остались в своих домах, отдали более ценное имущество на хранение своим христианским соседям. Тут крестоносцы распустили слух, что евреи убили одного христианина, и это послужило поводом к погрому. Беззащитных евреев зверски убивали, грабили оставшееся у них имущество и уничтожали свитки Торы в синагогах (18 мая, 23 Ияра). Лишь немногие спасли свою жизнь притворным крещением, остальные шли на смерть за веру или сами лишали себя жизни. Матери убивали своих детей, которые не могли бы противиться насильственному крещению. Мученики умирали с возгласом: «Слушай, Израиль, Бог наш Един!» Вслед затем дошла очередь до тех членов еврейской общипы, которые скрывались в замке вормсского епископа. Последний не мог или не хотел их защищать и предложил им для спасения жизни принять крещение. Евреи попросили, чтобы им дали время на размышление. Перед епископским дворцом расположились крестоносцы, готовясь вести евреев либо в церковь, либо на казнь. Когда данный евреям срок прошел, епископ отворил двери помещения, где они скрывались, и нашел их плавающими в крови: они решили убить себя, чтобы не попасть в руки торжествующего врага. Рассвирепевшие крестоносцы надругались над трупами мучеников и частью перебили, частью насильно окрестили оставшихся в живых вормсских евреев (25 мая, 1 Сивана). Один юноша, Симха Коген, который лишился в этой резне своего отца и братьев, решил. умереть, отомстив за свою погибшую семью: когда его привели в церковь для крещения, он близ алтаря выхватил из-под одежды кинжал и заколол племянника епископа и еще двух человек. Симха был тут же растерзан толпой. Только по уходе крестоносцев из Вормса тела еврейских мучеников были преданы земле. Всего погибло там около 800 человек.
В эти же дни другая шайка крестоносцев, под предводительством свирепого графа Эммериха или Эмихо, приближалась к Майнцу, главному духовному центру еврейства Германии. Евреи, напуганные вестям из Шпейера и Вормса, обратились за помощью к майнцскому архиепископу Рутгарду. Получив от просителей крупную сумму денег, архиепископ предоставил евреям убежище в своем подворье, охраняемом стражей, и обещал им свою защиту. Когда Эмихо со своим отрядом подошел к Майнцу, он нашел городские ворота запертыми, но через два дня единомышленники из горожан открыли ему ворота. Город был во власти разбойников. Евреи, находившиеся в подворье архиепископа, взялись за оружие и, под руководством начальника общины Калонимоса бен-Мешулама, готовились к защите при содействии дворцовой стражи; но в последнюю минуту стража разбежалась, а трусливый или вероломный епископ удалился, оставив несчастных на произвол их палачей. Видя бесполезность сопротивления, часть евреев сама себя лишила жизни, а прочие приняли смерть от рук крестоносцев. В одной укрепленной части дворца горсть евреев защищалась целый день, но, когда их силы истощились, они покончили самоубийством (27 мая — 3 Сивана). Только Калонимосу и полсотне членов общины удалось спрятаться в тайном месте церкви, где они остались незамеченными. Оттуда они бежали и некоторое время скрывались в окрестностях Майнца. Когда их убежище было обнаружено, епископ предложил Калонимосу покориться своей участи и принять крещение. Глава еврейской общины с презрением отверг это предложение. Он и другие беглецы погибли от рук поселян, примкнувших к крестоносцам. Те немногие в Майнце, которые под страхом смерти приняли крещение, старались искупить свою вину. Члены общины, Мар-Исаак с двумя детьми и его друг Урий, мучимые раскаянием, лишили себя жизни при ужасной обстановке: Исаак зарезал сначала своих детей и поджег свой дом, затем он сам и Урий сожгли себя в синагоге. При этом пожаре сгорела значительная часть города. Число всех погибших в Майнце евреев достигло 1100.
Современный летописец, Соломон бен-Симон из Майнца, дает следующую потрясающую картину мученичества в своем родном городе:
«В третий день Сивана, некогда святой день очищения для Израиля пред синайским откровением, когда наш учитель Моисей сказал: «Будьте готовы через три дня», выдвинулись чистые и святые души из общины Майнца и удостоились приобщиться к Богу... В полдень пришел злодей Эмихо, ненавистник иудеев, со всем своим войском, и горожане открыли ему ворота. Враги Божии говорили друг другу: «смотрите, ворота открыты, теперь отомстим за кровь Распятого». Когда увидели сыны священного завета эту несметную толпу, они надели щиты и привязали к поясу оружие, и во главе их — парнас Калонимос бен-Мешулам. Но от многих бедствий и постов они так ослабели, что не могли противостоять врагам...
Во внутреннем дворе дома епископа вооруженные евреи подошли к воротам, чтобы сразиться с бродягами (крестоносцами) и горожанами, и бой завязался у ворот, но за грехи наши одолели враги. Они вошли во двор. Когда увидели сыны святого завета, что участь их решена, они возопили все, старые и молодые, девушки, дети, слуги и служанки, к Отцу своему небесному, оплакивая свою жизнь и оправдывая суд Божий. Они говорили друг другу: «Будемте сильны, чтобы вынести то, что возложено на нас святой верой... Сейчас убьют нас враги, но ведь меч — легчайший из четырех родов казни, зато души наши уцелеют для вечного светлого рая. Благо тому, кто погибнет за имя Единого и Вечного: он на том свете будет сидеть в одной обители с праведниками рабби Акивой и его товарищами, погибшими за имя Его...» Тогда все закричали: «Теперь ждать нечего. Враги приближаются. Принесем себя скорее в жертву Богу. У кого есть нож, пусть осмотрит его, нет ли в нем щербины, и пусть зарежет нас во имя святости Единого и Вечного, а потом пусть самому себе перережет горло или воткнет нож в живот...».
Когда враги вошли во двор, они увидели, как эти благочестивцы с нашим рабби Исааком бен-Моше, окутанные в талесы с кистями, сидят во дворе. Он (раввин) вытянул шею, и ему первому отрубили голову, а прочие сидели, готовые исполнить волю своего Творца. Враги бросали в них камни и стрелы, но наши не бежали, и всех их перебили. Видя это, находившиеся в комнатах предпочли принести себя в жертву. Там женщины набрались мужества и зарезывали своих сыновей и дочерей, а потом самих себя. Мужья зарезывали жен и детей. Нежная мать убивала свое любимое дитя. Девушки, невесты и женихи смотрели через окна и громко кричали: «Смотри, Боже, что мы делаем ради Твоего святого имени!»... Жители Майнца выдержали испытание, которому подвергался праотец наш Авраам: они принесли в жертву своих детей, как Авраам приготовил к жертве Исаака. Отец приносил в жертву сына, брат — сестру, мать — свою дочь, сосед — соседа, жених — невесту. Каждый приносил жертву и становился жертвой. И смешалась кровь родителей с кровью детей, кровь братьев и сестер, учителей и учеников, женихов и невест, хазанов и соферов, грудных детей и кормилиц. Все они были закланы за единство великого и страшного имени. Кто слышал и видел подобное? Была ли со времен Адама такая массовая акеда — тысяча сто жертвоприношений в один день?»
Вслед за Майнцем дошла очередь до Кельна, древнейшего места поселения евреев в Германии. Объятые страхом кельнские евреи умоляли местного епископа и мещан о защите. Из сострадания многие христианские жители Кельна скрывали в своих домах соседей-евреев. Когда разъяренная толпа крестоносцев в праздник Шавуот (30 мая) ворвалась в еврейские дома, она нашла их пустыми и удовлетворилась тем, что разрушила эти дома и синагогу и уничтожила найденные там священные книги. Для охранения евреев на ближайшее время кельнский епископ, человеколюбивый Герман III, тайно вывел многих из города и дал им приют в принадлежавших ему семи окрестных местечках и деревнях. Три недели пробыли евреи во владениях епископа, проводя время в посте и горячей молитве, но «врата милосердия были закрыты». Крестоносцы нашли несчастных в их убежищах. В местечках Нейсе, Вефлингофене и Ксантене были перебиты или насильно окрещены найденные там кельнские беглецы. Повсюду евреи выказывали необыкновенную стойкость и мужественно шли на смерть за веру. Число самоубийц было очень велико. Бросались целыми семьями в Рейн, с криком «Слушай, Израиль!» — и тонули (июнь 1096).
Пощаженные в дни Пасхи, при прохождении отряда Петра Амьенского, евреи Трира дождались своей участи спустя два месяца. Услышав о приближении кровожадных шаек, некоторые евреи убили себя и своих детей, чтобы не подвергнуться насильственному крещению. Особенный героизм выказывали женщины: они бросались в реку Мозель с грудными детьми на руках. Прочие евреи упросили трирского архиепископа Эгильберта дать им приют в своем укрепленном замке. Епископ пытался удержать крестоносцев от резни, но этим только навлек их гнев на себя. Воины Христа грозили убить своего пастыря, если он не выдаст им евреев. Эгильберт объявил евреям, что он не может дольше их защищать, и советовал им принять крещение: «Ведь вы видите, — говорил он, — что во всей Лотарингии не осталось ни одной еврейской общины». Евреи ответили, что крещения они не примут: «Если бы у каждого из нас было десять душ, мы бы их все отдали во имя Единства Божия и не допустили бы, чтобы враги нас осквернили». Когда крестоносцы ворвались в замок, все скрывавшиеся там исповедовались перед Богом и готовились к смерти. Немногие «удостоились», по словам летописца, покончить с собой или пасть от рук врагов. Большую часть женщин не допустили до самоубийства и насильно окрестили. Мужчины, после мучительных колебаний, приняли для вида крещение. Ученый талмудист Миха крестился, воскликнув в припадке отчаяния: «Лучше принять христианскую веру, чем ежедневно дрожать за свое существование!» — безумная форма протеста против Бога, допускающего истребление своего народа...
Насильственные массовые крещения были и в большой общине Меца. В Регенсбурге (Бавария) вся еврейская община была окрещена оригинальным способом: крестоносцы и горожане загнали евреев в Дунай и, положив на поверхность реки крест, погрузили всех в воду. После ухода крестоносцев все эти невольные неофиты, конечно, отпали от навязанной религии.
В течение мая, июня и июля 1096 года («от Ияра до Тамуза») свирепствовали банды крестоносцев между Рейном и Дунаем. В Богемию они вторглись в то время, когда князь Вратислав II был занят войной с Польшей, и буйству Христовых воинов никто не мог препятствовать. Евреев Праги и других городов насильно крестили, а сопротивлявшихся убивали. Увещания пражского епископа Козьмы прекратить насилия оказались безуспешными. Только в одном городе, которого летописец не называет по имени, евреи оказали крестоносцам вооруженное сопротивление с помощью отряда, присланного местным князем, и заставили их отступить.
Общее число евреев, погибших в прирейнских областях во время первого крестового похода, определяется в двенадцать тысяч человек; некоторые считают эту цифру преувеличенной и сокращают ее до четырех тысяч. Евреи, насильно окрещенные в это время, сбросили с себя маску тотчас после ухода крестоносцев и возвратились к вере отцов. Когда император Генрих IV возвратился из Италии, он особым декретом признал полное право таких неофитов отречься от навязанной им веры (1097). Генрих IV вообще заступался за евреев, пострадавших от нашествия крестоносцев. Он, между прочим, приказал расследовать действия майнцского архиепископа Рутгарда и его приближенных, присвоивших себе имущество разгромленных в Майнце евреев.
Иначе поступил при таких же обстоятельствах богемский князь Вратислав. Насильно окрещенные пражские евреи искали убежища, где бы они могли свободно исповедовать свою прежнюю веру. Многие задумали переселиться в соседнюю Польшу и Венгрию[17]. Собрав свое имущество, они решили отправить его вперед за границу, а самим двинуться вслед за этим обозом. Между тем возвратился из похода князь Вратислав. Узнав о намерениях евреев, он велел расквартировать в их домах солдат. Затем княжеский казначей призвал к себе еврейских старшин и заявил им от имени Братислава, чтобы они не смели вывозить свое имущество, ибо оно по праву принадлежит государственной казне. «Ведь вы, — говорил он евреям, — из своего Иерусалима никаких богатств не привезли с собой в Богемию. Побежденные Веспасианом и проданные в рабство, вы рассеялись по всем землям. Нагими пришли вы в страну, нагими и уйти должны. Что же касается вашего отпадения от церкви, то пусть с вами считается епископ Козьма». Таким образом, пражские евреи были совершенно обобраны, им оставили лишь самое необходимое для прокормления перед отъездом (1098). Что с ними потом сталось, неизвестно. Многие, по-видимому, эмигрировали, прочие поневоле остались в Богемии.
Ужасный удар, нанесенный еврейству первым крестовым походом, оставил по себе глубокие следы. Впервые в Средней Европе совершилось такое массовое мученичество евреев. Пропасть между еврейским и христианским обществом углубилась. Крест стал символом ужаса для тех, для которых его носители были палачами, губителями тела и души. Настроение евреев в Германии надолго омрачилось. Отголоски этого мрачного настроения дошли до нас в целом ряде синагогальных элегий и покаянных молитв, над которыми еще долгие века плакала в синагогах обреченная на страдания нация.
§ 34. Второй крестовый поход (1146-1147)
Основанное крестоносцами в Палестине «Иерусалимское Королевство» очутилось спустя несколько десятилетий в опасности вследствие военных успехов сирийских мусульман. Папа Евгений III и знаменитый французский аббат Бернард из Клерво призывали западных христиан к новому крестовому походу в Азию. Французский король Людовик VII был главным организатором этого похода, к которому потом примкнул германский император Конрад III (1146-1147).
Чтобы облегчить вербовку добровольцев для нового похода, папа Евгений III объявил в особой булле, что всякий доброволец освобождается, между прочим, от уплаты процентов по долгам своим кредиторам. Это распоряжение задевало главным образом интересы евреев, которые в то время отсутствия кредитных учреждений в Германии и Франции наиболее занимались ссудными операциями. По словам еврейского летописца, французский король разрешил крестоносцам вовсе не платить долгов евреям. К более суровым мерам против евреев призывал один из самых ярых агитаторов нового крестового похода, фанатический монах Петр из Клюньи (Петр Венерабилис). Петр хотел сделать из нового движения орудие для систематического угнетения евреев. «К чему нам, — писал он королю Франции, — искать врагов Христовых в отдаленных странах, когда богохульные евреи, которые гораздо хуже сарацинов, живут в нашей среде, безнаказанно оскорбляя Христа и святыни церковные?.. Я не требую, чтобы этих людей, над которыми тяготеет проклятие, предавали смерти, ибо сказано в Писании: не убивай их! Бог не хочет, чтобы их искоренили, а только чтобы они, подобно братоубийце Каину, продолжали существовать для великих мук и для великого позора, так, чтобы жизнь была им горше смерти. Они зависимы, жалки, придавлены, боязливы — и должны оставаться такими, пока не обратятся на путь спасения». Петр требовал, чтобы король отнял у евреев их деньги и имущество для покрытия издержек по крестовому походу, так как многие евреи обогатились за счет христиан, не останавливаясь даже перед скупкой церковной утвари. В защиту евреев выступил Бернард Клервосский. Одобряя папскую буллу об освобождении крестоносцев от уплаты процентов кредиторам, он, однако, предостерегал против полной экспроприации евреев и всяких насилий над ними. В своем послании к жителям Восточной Франции и Баварии, которых он приглашал участвовать в крестовом походе, благочестивый аббат убеждал их не преследовать евреев. Бог рассеял этот народ по всем странам, дабы он искупил свой грех против Христа, но Израиль еще обратится на путь истины, когда наступит закат мира и приблизится Страшный суд. Если же евреев будут истреблять, то их потомство не дождется возвещенного спасения в конце времен.
Во Франции проповедь таких фанатиков, как Петр из Клюньи, не могла тогда иметь успеха: ни король, ни его умные советники, аббаты Сугерий и Бернард, не допустили бы насилий над мирным еврейским населением. Не то было в Германии. Здесь император Конрад III также оказывал покровительство евреям, но к ним относилась крайне враждебно немецкая народная масса, в которой еще тлели искры фанатизма, распаленного первым крестовым походом. Эти искры раздул в громадный пожар неистовый ревнитель церкви, темный монах Рудольф (Радульф). Он самовольно оставил свой монастырь и ходил из города в город, проповедуя, что новый крестовый поход следует начать с обращения или истребления евреев. В окрестностях Кельна и Шпейера пали первые мученики нового крестового похода. Во многих местах, однако, евреи, наученные горьким опытом 1096 года, предупредили катастрофу: они платили огромные деньги феодальным князьям и епископам за дозволение укрыться временно в их укрепленных замках и усадьбах. Сам император Конрад дал евреям убежище в своих наследственных землях, в городе Нюрнберге и других крепостях. Кельнский кардинал-епископ Арнольд отдал в распоряжение местных евреев, за крупную сумму денег, крепость Волькенбург и разрешил им защищаться против нападений с оружием в руках. В таких укрепленных местах была еще обеспечена некоторая безопасность, но стоило кому-нибудь выйти из своего убежища — он делался жертвой повсюду сновавших банд крестоносцев. Прекратилась безопасность дорог, и в стране водворилась анархия.
Это состояние анархии заставило сановников церкви обратить внимание на опасные последствия проповеди монаха-подстрекателя Рудольфа. По настоянию майнцского архиепископа Бернард Клервосский, величайший церковный авторитет того времени, обнародовал послание, в котором резко осуждал агитацию Рудольфа, доказывая, что гонения на евреев противны духу истинной церкви, которая должна уповать на грядущее обращение Израиля ко Христу. Предприняв поездку в Германию с целью склонить Конрада III к ускорению похода на Восток, Бернард останавливался в прирейнских городах (ноябрь 1146). Здесь он своими проповедями старался противодействовать агитации Рудольфа. Встретив последнего в Майнце, Бернард резко упрекал его за подстрекательства против евреев и убеждал его вернуться в монастырь. Но толпе были понятнее злобные речи Рудольфа, чем увещания Бернарда.
Страсти народа были уже возбуждены, и унять их было трудно. Когда вскоре в окрестностях Вюрцбурга найден был изуродованный труп какого-то христианина, крестоносцы распустили слух, будто евреи повинны в этом убийстве. В феврале 1147 г. (25 Адара) банда крестоносцев напала на вюрцбургских евреев и убила свыше двадцати человек; между убитыми был и кроткий, человеколюбивый раввин Исаак бен-Элиаким, сраженный мечом в тот момент, когда он сидел погруженный в чтение священной книги. Вюрцбургский епископ разрешил похоронить изрубленные в куски тела еврейских мучеников в своем саду, который позже был куплен еврейской общиной и обращен в кладбище. Оставшиеся в живых бежали в укрепленный замок за городом.
Весной 1147 года, когда соединенное немецко-французское крестовое воинство готовилось выступить в поход под предводительством своих королей, погромы еврейских общин повторились и в некоторых местностях Франции. В Карентане евреи, скопившись на одном дворе, долго оборонялись против нападавших крестоносцев, ранили и убили некоторых, но, наконец, пали все под ударами ожесточенных врагов, проникших во двор сзади. В городе Ра мерю чернь напала на евреев во второй день праздника Шевуот. Погромщики ворвались в дом прославленного раввина Якова Тама, главы еврейского духовенства во Франции, разграбили его имущество, разорвали священные книги, а хозяина поволокли в поле. Здесь они нанесли ему пять ран в голову, говоря: «Ведь ты велик во Израиле, поэтому мы должны отомстить тебе за муки нашею распятого Спасителя». Тем временем проезжал полем какой-то рыцарь, знавший р. Якова. Раввин молил его о помощи, обещая подарить ему дорогого коня. Рыцарь уговорил толпу отдать ему раввина, уверяя, что постарается склонить его принять крещение. Благодаря этой хитрости был спасен от смерти один из крупнейших духовных представителей тогдашнего еврейства. Только с уходом французских и немецких крестоносцев на Восток евреи вздохнули свободнее: скрывавшиеся в замках и крепостях стали выходить из своих убежищ, а насильно окрещенные возвращались к прежней вере (август 1147).
§ 35. Последствия крестовых походов во Франции. Гонения при Филиппе-Августе
Смута крестовых походов застигла евреев Франции в ту эпоху, когда в этой стране упрочился большой культурный центр диаспоры. Евреи были двигателями промышленности и торговли, владели обширными поместьями, имели много домов в Париже и провинциальных городах. Их общины были совершенно автономны. Стоявший во главе каждой общины староста (prevöt) избирался ее членами и утверждался в должности королем или феодальным бароном, которому принадлежал данный город. Староста заботился об охране корпоративных прав общины и об исполнении ее обязанностей по отношению к властям, а раввин регулировал духовную жизнь. Раввины и ученые не избегали знакомства с представителями христианского духовенства и часто, по обычаю того времени, вели с ними религиозные диспуты. Во время таких прений еврейские ученые держали себя свободно; отражая нападки на иудаизм, они часто переходили в наступление и остроумно оспаривали главнейшие основы христологии.
Общий переворот, произведенный крестовыми походами в социальной и духовной жизни народов Средней Европы, отразился и в жизни французских евреев. Сношения между Европой и Азией участились и вовлекали массу христианских купцов в торговлю с Востоком, вытесняя оттуда евреев, пионеров международной торговли. В самой Европе, по мере развития городской жизни, число купцов-христиан росло за счет евреев, которые все более оттеснялись в область мелкого торга и денежных операций. Евреи вынуждены были заниматься, особенно в Северной Франции, тем промыслом, который церковными законами запрещался христианам, а именно ссудой денег на проценты[18]. Это нередко служило поводом к опасным столкновениям между должниками и заимодавцами и впоследствии причинило неисчислимые бедствия евреям. Мы уже видели, что во время второго крестового похода велась сильная агитация против евреев на почве их кредитных операций, и даже Бернард Клервосский называл ростовщиков-христиан «крещеными евреями». При короле Людовике VII (1137-1180), который слыл покровителем евреев, эта агитация еще не привела к особым репрессиям. Освобождение крестоносцев второго похода от уплаты процентов по займам было общей мерой, которая вытекала из папской буллы и задевала также интересы кредиторов-христиан, поскольку те пренебрегали церковными запретами. Но при преемниках Людовика VII вторжение власти в хозяйственную жизнь евреев возводится уже в систему и социальное их положение быстро ухудшается.
В основе юдофобии той эпохи преобладали, конечно, религиозные мотивы, которые тогда давали окраску всем общественным отношениям. Возбуждение умов, вызванное крестовыми походами, и страстный религиозный фанатизм, обуявший целые слои христианского населения, поставили евреев на вулканическую почву. Евреи должны были постоянно трепетать, каждый взрыв религиозных страстей мог принести им гибель и разорение. Народное суеверие питалось нелепыми слухами, выставлявшими евреев в самом чудовищном виде. В это именно время впервые распространилось в Европе лживое и возмутительное обвинение, которое с тех пор сделалось одним из страшнейших орудий в руках врагов еврейского народа. Подобно тому как древние римляне во время империи придумали против первых христиан обвинение в тайном убиении язычников для употребления их крови при обряде причастия, так и теперь потомки христиан стали подозревать евреев в подобном преступлении. Темная молва гласила, будто евреи тайно убивают христиан, особенно перед праздником Пасхи, и повторяют над убитым акт распятия Христа. (Позже к этому прибавилась легенда об употреблении евреями христианской крови при пасхальной трапезе.) Психологической основой таких обвинений служила потребность толпы, опьяненной кровавыми подвигами крестоносцев, оправдать эти злодейства и выставлять их как справедливое возмездие за будто бы учиненные евреями преступления.
1171 год является в Европе эрой «кровавого обвинения», извращающего ум и совесть темных христианских масс вплоть до наших дней[19]. В то время в разных местах Франции стали распространяться слухи о найденных трупах христиан, замученных будто бы евреями. Говорили, что тело одного из таких мнимых мучеников, погребенное при одной из парижских церквей, явило много чудес. На этой почве суеверных легенд выросла страшная трагедия 1171 года. В городе Блуа (Blois) слуга местного градоначальника пошел однажды вечером к реке Луаре, чтобы напоить коня. Встретив на берегу впотьмах еврея с полосой белой кожи в руках, всадник испугался, а конь от испуга тоже отскочил. Суеверный слуга явился к своему господину и рассказал, что видел, как неизвестный еврей бросил в реку труп христианского мальчика. Начальник города донес об этом областному графу Теобальду, или Тибо, из Шампани. Граф повелел заключить в тюрьму всех членов местной еврейской общины. Осталась на свободе только еврейка Пульцелина, к которой граф издавна чувствовал особое расположение. Эта умная и энергичная женщина пустила в ход все средства, чтобы спасти своих неповинных соплеменников. Граф, убедившись, вероятно, во вздорности обвинения, готов был получить с евреев большой выкуп и выпустить их на волю, о чем уже вступил в переговоры с одним из членов общины, но близкий к графу фанатический священник уговорил его строже расследовать дело. Следователи прибегли к обычному способу тогдашнего судопроизводства — испытанию водой. Обвинителя-слугу бросили в реку в лодке, наполненной «святой водою», и, когда лодка не утонула, обвинение было признано доказанным. Заключенных евреев перевели в деревянную башню, возле которой разложили громадный костер. На предложение креститься и тем получить помилование они ответили отказом. Их бросили в костер и сожгли (25 мая — 20 Сивана 1171). Евреи умерли мужественно, распевая синагогальный гимн «Олейну», этот гордый вызов язычеству. Всех мучеников в Блуа было тридцать восемь, в том числе и Пульцелина. Это происшествие произвело на всех французских евреев потрясающее впечатление. Раввин Яков Там установил в память мучеников ежегодный пост в день 20 Сивана, и пост этот еще долго соблюдался в общинах Франции и прирейнских областей. Современный летописец рассказывает, что представители еврейской общины в Париже явились к королю Людовику VII с жалобой на злодеяние в Блуа. Король выразил депутатам свое сожаление и заявил им, что в своих собственных владениях не допустит, чтобы по поводу каждого найденного трупа христианина искали виновных среди евреев, ибо сам он не верит народной молве. Король разослал своим чиновникам приказ охранять жизнь и имущество евреев в подобных случаях.
Через девять лет после трагедии в Блуа Людовика VII сменил на престоле юный Филипп II Август (1180-1223), отношение которого к евреям было совершенно иное. В детстве Филипп наслышался от своих воспитателей и товарищей о приписываемых евреям преступлениях. Он знал страшные сказки о том, как евреи ежегодно, на Страстной неделе, убивают в подземелье христианина, чтобы надругаться над христианской религией; он слышал о чудотворных мощах одного из таких мнимых мучеников в церкви св. Иннокентия в Париже; он знал, что в Блуа «уличенных» в таком преступлении евреев сожгли на костре. Вдобавок его уверили, что евреи очень богаты, что половина парижских домов принадлежит им или заложена у них, что священники закладывают у евреев-заимодавцев золотые и серебряные церковные сосуды. При такой подготовке юный король вступил в управление страной с чувством неприязни к евреям, что в связи с самовластием и корыстолюбием Филиппа сделало его тираном еврейского населения той области, которая составляла королевскую вотчину (Парижский и Орлеанский округа, или Иль-де-Франс).
Нуждаясь в деньгах для расширения своей территории и подчинения себе феодалов, Филипп-Август решил, что легче всего пополнить свою кассу деньгами состоятельных евреев, и для этой цели не останавливался перед грубейшим насилием. Тотчас после своей коронации (март 1181 г.) он велел арестовать богатых евреев в Париже в субботний день, когда они молились в синагогах, и конфисковать их деньги и одежду. «Он обобрал евреев, как некогда евреи обобрали египтян при исходе из Египта» — так славит Филиппа его современный биограф. Евреи собрали значительную сумму (15 000 марок серебром) и поднесли ее в виде выкупа королю, тогда арестованных выпустили на свободу. Спустя несколько месяцев Филипп-Август освободил христиан от уплаты долгов еврейским кредиторам под условием, чтобы должники отдавали пятую часть этих долгов в королевскую казну. Один благочестивый пустынник из Венсена одобрил поступок короля, объявив, что отнимать у евреев их богатства есть дело богоугодное. Вскоре жадный король прибег к еще более решительной мере: он издал указ, чтобы все евреи, живущие в его личных владениях, выселились оттуда в течение трех месяцев, от апреля до июля 1182 г. Изгнанникам дозволялось брать с собой или продавать только свое движимое имущество, всю же недвижимую собственность — дома, поля, виноградники, винные погреба и амбары — король признал своею собственностью; синагоги были уступлены католическому духовенству для обращения их в церкви[20].
Королевский разбой не был одобрен большинством феодалов, с которыми Филипп II вел неустанную борьбу. Поэтому, когда изгнанники из королевских городов — Парижа, Орлеана, Буржа — направились в соседние области, они нашли там приют во владениях независимых графов. Большинство изгнанников устроилось в соседнем графстве Шампань. Но и в чужих владениях иногда настигала евреев властная рука короля, который всегда мог найти повод для вмешательства в дела своих вассалов. В городе Брей (Bray sur Seine), в графстве Шампань, один христианин из королевских подданных убил еврея. Родственники убитого пожаловались графине и добились от нее казни преступника: последний был повешен в праздник Пурим, в памятный день падения древнего юдофоба Гамана. Услужливые люди донесли об этом королю, прибавив к правде вымыслы, вроде того, что евреи связали преступнику руки, надели ему на голову терновый венец и в таком виде волочили по улицам. Тогда «король-злодей» (как называет Филиппа еврейский летописец) поспешил с войском в Брей, оцепил дома евреев стражей и предложил им на выбор: крещение или смерть. Евреи же поколебались в выборе. Ободряя друг друга, они мужественно пошли на смерть. Около ста человек были сожжены живыми на кострах, пощажены были только дети моложе 13 лет (март 1191).
Через 16 лет после изгнания евреев из Иль-де-Франса Филипп-Август, «вопреки общим ожиданиям и своему прежнему эдикту», разрешил им вернуться на жительство в Париж и другие города королевской области (1198). Это объяснялось не участием к судьбе изгнанных или раскаянием в совершенных насилиях, а желанием вернуть себе прежнюю доходную статью в виде больших податей, взимавшихся с евреев за допущение их к различным промыслам. Король стал получать определенный процент со всех еврейских доходов и особенно ссудных операций («produits des juifs»). Теперь он изменил политику: не только перестал гнать евреев, но старался удерживать их у себя, дорожа ими, как своими крепостными. Он заключил с вассальными графами договор, чтобы те не держали у себя «королевских евреев», самовольно переселившихся в их графства, а выдавали их королю для водворения на прежних местах жительства, и в свою очередь обязался делать то же по отношению к «графским евреям». Таким образом, евреи Северной Франции были прикреплены к данной территории и к определенным промыслам. Король и графы покровительствовали этим «крепостным торговли» ради эксплуатации их промышленного труда и финансовой оборотливости.
Более отрадную картину представляло в XII веке положение евреев в Южной Франции — в Лангедоке и Провансе. Здесь первый век крестовых походов не успел еще испортить отношения между христианами и евреями, а феодальные правители старались даже улучшить эти отношения и устранить некоторые безобразные явления предшествующей эпохи. Местные графы и епископы стали обнаруживать в это время некоторый либерализм, результат свободных веяний в умственной жизни, занесенных из соседней арабско-еврейской Испании и приведших потом к Альбигойскому движению. В начале XII века граф Тулузы отменил дикий обычай угощать пощечиной представителя еврейской общины на Страстной неделе в память страданий Христа (см. выше, § 14); взамен этой «натуральной повинности» установлена была денежная: община должна была уплачивать особый ежегодный налог в пользу священников местной церкви. Установившийся в Безьере обычай бросать в евреев камни и бить их в пасхальные дни был запрещен виконтом Раймондом в 1160 г. с согласия епископа, который заменил эту демонстрацию благочестия выкупом в виде ежегодной суммы, уплачиваемой еврейской общиной на покупку украшений для церкви.
Перемена в обращении с евреями вызывалась тем влиянием, которое они приобрели на юге Франции как крупная хозяйственная и культурная сила. В Лангедоке и Провансе евреи еще не были загнаны в область мелкой торговли и ссуды денег, как на севере. Они по-прежнему занимались сельским хозяйством, владели большими поместьями на правах собственности, аренды или ипотеки, так как феодальные сеньоры часто закладывали свои имения у 60гатых евреев для получения денег на военные походы и другие рыцарские надобности. Нужда в деньгах заставляла часто графов и виконтов отдавать евреям в аренду сбор податей и пошлин в своих владениях, что давало откупщикам известные административные права в их податном округе. Отсюда уже недалеко было до назначения образованных и способных евреев на административные посты по местному управлению. В некоторых местах евреи занимают должности «байлей» (bailes) — земских начальников с судебными и нотариальными функциями. На такие почетные должности назначали евреев виконты Безьера и Каркассоны (Рожер II и Раймонд-Рожер) в последние десятилетия XII века и в начале XIII. Виконт Раймонд-Рожер обращается в своем приказе ко «всем своим bailes, как христианам, так и евреям» (1203 г.). Конечно, не все сеньоры доходили до такого либерализма; владельцы города Монпелье, например, запрещали в духовных завещаниях своим преемникам назначать евреев на пост байлей или утверждать их в этой должности по выборам. В Нарбонне древняя еврейская община пользовалась покровительством местных виконтов и епископов. Только однажды она пережила тревожное время. После смерти виконта Эммериха II (Aymeri) в 1134 г. городом управлял тулузский граф Альфонс на правах опекуна над малолетними детьми виконта. Во время десятилетнего управления чужого феодала, когда в крае происходила борьба между сторонниками и противниками регента, население обременялось тяжелыми контрибуциями, от которых особенно страдала еврейская община. Глава общины Тодрос Ганаси старался облегчить положение бедствующих членов, но многим все-таки пришлось покинуть Нарбонну и переселиться в Анжу, Пуату и Северную Францию. Вследствие этого община Нарбонны, где раньше насчитывалось около 2000 членов-домохозяев, сильно сократилась; к середине XII века там оставалось лишь около 300 семейств.
Свидетельство очевидца о положении евреев в Южной Франции того времени сохранилось в описании путешествия Вениамина Тудельского, который около 1160 года объехал главные города этого края. В Нарбонне он нашел благоустроенную еврейскую общину в 300 семейств под управлением рабби Калонимоса, сына «великого наси» Тодроса; этот начальник общины «владел поместьями и землями, данными ему правителями страны». В Безьере (еврейское Bederes) во главе общины стояли ученые раввины. В Монпелье процветала торговля, так как «туда приезжали христианские и мусульманские купцы из всех стран — из Альгарвы (Португалии), Ломбардии, из царства великого Рима, из Египта, Палестины, Греции, Франции, Испании и Англии; люди, говорящие на всех языках, встречались здесь благодаря торговым сообщениям генуэзцев и пизанцев». Община Люнеля (300 членов) славилась своими учеными и талмудической академией. Такая же академия, или «иешива», существовала в Поскьере. В Сен-Жилле (SaintGilles) во главе общины стоял «наси» Абба-Мари, который был в то же время чиновником графа Раймонда. В старой еврейской общине Арля (Арелат) числилось около 200 семейств, в Марселе — 300 семейств. Марсельская община состояла из двух частей: одна находилась внизу, на берегу моря, а другая — в верхней части города, возле крепости. Город вел оживленную торговлю с Италией, особенно с Генуей. Генуэзцы, венецианцы и христианские купеческие корпорации других мест в значительной степени вытеснили тогда евреев из области морской торговли, но в таких приморских городах, как Марсель, их торговое значение еще сохранилось в XII и XIII веках, до эпохи общих гонений на евреев во Франции.
§ 36. Евреи в Англии и третий крестовый поход (1189-1190)
В последние десятилетия XI века, накануне крестовых походов, образовались значительные еврейские поселения в Англии. То были ветви диаспоры континентальной Европы. Английское еврейство было первоначально колонией французского центра. Религиозный гнет и материальная необеспеченность загоняли многих евреев из Франции на соседний великий остров по ту сторону канала. Сначала случайное, спорадическое, это переселенческое движение сделалось массовым и систематическим со времени завоевания Англии норманнами (1066 г.). Первые группы еврейских переселенцев пришли туда вслед за Вильгельмом Завоевателем. Новый социально-экономический строй Англии привлек туда предприимчивых купцов и финансистов — представителей того среднего класса, которого недоставало этой стране феодалов-помещиков и крепостных крестьян. Раздав земли саксов в ленное владение своим норманнским сподвижникам, Вильгельм I был заинтересован в том, чтобы его феодалы платили ему дань не натурой, а деньгами, которые нужны были завоевателям для удержания власти, для строения городов и крепостей. Без евреев же при превращении натурального хозяйства в денежное трудно было обойтись. Первые норманнские короли видели, как этот процесс совершался при помощи евреев во Франции, и захотели иметь это могучее финансовое орудие в своем новоустроенном государстве. Отсюда мотивы взаимной выгоды, лежащие в основе еврейской колонизации в Англии и придающие всей истории англо-еврейских отношений характер какой-то купли-продажи, борьбы за извлечение наибольших выгод, в которой сильнейшая сторона, королевская власть, успешнее эксплуатировала слабейшую.
Первые еврейские общины в Англии появились в двух культурных центрах страны, в городах Кембридже и Оксфорде (1073-1075 гг.). В Лондоне евреи обосновались несколько позже, в начале XII века. Тревоги первого крестового похода, зародившегося во Франции, дали сильный толчок эмиграции евреев в Англию. Нормандия, в частности город Руан, где в 1096 г. произошел первый учиненный крестоносцами погром, дала наибольшее число эмигрантов[21]. Вообще Нормандия, вошедшая скоро в состав Англии, была естественным мостом между этим государством и Францией. По мере усиления иммиграции возникли еврейские общины в новых местах (Норвич, Линкольн, Йорк, Линн, Соутгемптон и другие города) и усиливались прежние общины, особенно Лондонская. Во главе общин стояли выдающиеся французские раввины, а также влиятельные при дворе люди. Правовое положение евреев в Англии было впервые определено хартией короля Генриха I (1100-1135), данной лондонским жителям. Евреям предоставлялась полная свобода передвижения и поселения по всей стране; они могли беспрепятственно и беспошлинно перевозить с места на место свое движимое имущество, «как если б оно было королевской собственностью» (sicut res propriae nostrae); кредиторам разрешалось брать в залог недвижимости, купцам — покупать и продавать что угодно, кроме церковных принадлежностей. Во внутренних своих делах они пользовались самоуправлением, судились у своих начальников и приводились к присяге на Пятикнижии. За это покровительство король взимал с евреев большие суммы денег в виде постоянных налогов и чрезвычайных поборов; при всякой торговой или кредитной сделке он получал определенную часть и от заимодавцев, и от получивших ссуду. Капиталы еврейских финансистов должны были быть постоянно к услугам короля, который мог брать из них взаймы сколько ему угодно и на какой угодно срок.
Будучи почти монополистами кредитных операций, английские евреи наживали большие состояния. Их должниками были феодальные бароны, епископы и горожане. Замки феодалов и великолепные церкви часто строились на одолженные у евреев деньги. Евреи стали фактическими хозяевами многих поместий, заложенных у них рыцарями, которые нуждались в деньгах для путешествия на Восток во время крестовых походов. Появились еврейские богачи, строившие себе большие каменные дома, «подобные дворцам», в Лондоне и других городах. Это возбуждало зависть христианского населения, двойную ненависть к кредитору-иноверцу, обогащавшемуся при поддержке короля. А между тем наибольшие выгоды из финансового труда еврея извлекал его покровитель, сам король, который очень часто запускал руки в еврейские капиталы, как в свои «res propriae». Сверх обычных «законных» поборов, английские короли прибегали к произвольным штрафам и контрибуциям. Генрих I взыскал однажды с лондонских евреев огромный штраф в две тысячи фунтов (по нынешней стоимости денег — 80 тысяч фунтов) за то, что какой-то еврейский врач или знахарь неудачно лечил христианина и таким образом «убил» его (1130 г.). Король Стефан (1135-1154) разорял оксфордских евреев контрибуциями во время гражданской войны, причем для острастки велел поджигать дома богатых членов общины. При Генрихе II (1154-1189) установилось правило, что по смерти еврея-кредитора все причитающиеся ему долги поступают в королевскую казну. Таким образом Генрих II овладел огромным состоянием, оставшимся после смерти крупнейшего откупщика-банкира того времени, Аарона из Линкольна, имевшего своих агентов по всей стране. Бывали случаи, что коронованный наследник ростовщиков оставлял свою долю в руках законных наследников для дальнейших кредитных операций с целью приращения капитала, который в конце концов должен был поступить в королевскую казну. Все это превращало евреев в финансовых агентов или маклеров короля как настоящего хозяина всех ссудных операций.
Нуждавшийся постоянно в деньгах Генрих II не довольствовался этими «законными» доходами и часто налагал на все еврейское население чрезвычайные контрибуции. При заключении союза с германским императором Фридрихом Барбароссой (1168) он велел сослать в Нормандию в качестве заложников некоторых представителей еврейских общин, пока общины не уплатили ему чрезвычайную подать. Во время сбора денег на третий крестовый поход (1188) с христиан взималась десятая часть, а с евреев — четвертая часть стоимости их недвижимого имущества, что составило сумму в 60 тысяч фунтов. Характерно, что в эпоху, когда обращение евреев в христианство считалось святейшим долгом правителей, английский король всячески мешал подобным стремлениям духовенства, так как крещеный еврей переставал уже быть доходной статьей для казны. Было установлено, что имущество еврея, перешедшего в христианство, поступает в распоряжение короля на тех же основаниях, как наследство умершего. Король вознаграждал себя таким образом за материальную потерю еврейской «души», приобретенной христианской церковью. Это, конечно, затрудняло переход в христианство и огорчало миссионеров, но влияние английского духовенства на государственные дела было тогда еще слишком слабо, чтобы оно могло противодействовать королевской политике, которая мало считалась с интересами церкви.
Этой слабостью церковной власти объясняется то, что первые два крестовых похода, в которых принимала участие и Англия, не отразились непосредственно на судьбе евреев. В 1096 году молодая еврейская колония в Англии не только не пострадала при организации крестоносных отрядов, но могла еще дать убежище у себя беглецам из Руана и других французских провинций. Второй крестовый поход также не имел прямых последствий для английских евреев, но та юдофобская агитация, которая тогда велась на континенте, нашла некоторый отклик по ту сторону канала. В тот самый год (1146), когда во Франции и Германии вели свою юдофобскую агитацию монахи Петр Веперабилис и Рудольф, в английском городе Норвич возникло обвинение против евреев в похищении христианского мальчика перед Пасхой для умучения его в память распятия Христа. Местный начальник-судья (шериф) нашел это обвинение столь мало обоснованным, что даже не позволил евреям идти на суд епископа по этому делу, да и сам епископ Норвича не верил в ритуальную легенду. Но некоторые монахи местного монастыря усердно распространяли эту сказку, ссылаясь на свидетельство какого-то выкреста из евреев, Теобальда из Кембриджа, который уверял, что евреи ежегодно съезжаются в разных городах Европы и бросают жребий, кого из христианских детей «принести в жертву» перед Пасхой. Таким образом, отсталая в церковной политике Англия опередила даже архикатолическую Францию в деле изобретения кровавой легенды, всплывшей в Блуа в процессе 1171 года. Тут, впрочем, могло быть и взаимодействие французских и английских клерикалов, вполне естественное в эпоху, когда значительная часть французской территории (Нормандия, Анжу, Мэн, Бретань) входила в состав владений английского короля Генриха II. Агитация норвичских монахов пришлась по вкусу той части местного христианского населения, которая завидовала благосостоянию своих соседей-евреев. Несмотря на покровительство шерифа, еврейская община подверглась нападению: толпа убила нескольких евреев, а прочие разбежались. Позже такие погромы на почве нелепой церковной басни повторились в Глочестере (1168) и Бэри-сент-Эдмундсе (1181). Случайно найденные трупы, которые выдавались за тела мнимых христианских мучеников, погребались в церквах и монастырях, куда монахи зазывали богомольцев рассказами о чудотворных мощах, — и церковная лавка бойко торговала.
Эти случайные вспышки религиозного фанатизма в связи с экономической завистью не смущали, однако, английских евреев, которые были сильны покровительством короля, лично заинтересованного в их благосостоянии. При всех экспроприациях со стороны короля еврейские богачи, его финансовые агенты и товарищи в предприятиях, приумножали свои капиталы. Еврейские кварталы Лондона и других городов украшались новыми каменными дворцами, служившими для богачей и жильем, и надежной крепостью на случай нападения. Пребывание в Англии считалось до такой степени безопасным, что туда направились многие из евреев, изгнанных в 1182 г. Филиппом II из Северной Франции. Ничто не предвещало близости большой, массовой катастрофы. А спустя семь лет эта катастрофа разразилась. Третий крестовый поход (1189-1190 гг.) заставил английских евреев испить ту горькую чашу, какую преподнесла судьба их соплеменникам в Германии и Франции при первых двух походах. И здесь дальнему походу против восточных мусульман предшествовал домашний поход против «внутренних врагов», которые при поддержке короля и феодальной знати заняли такое высокое положение в государстве.
В 1187 году Европа была взволнована вестью о падении основанного первыми крестоносцами Иерусалимского королевства, уничтоженного великим объединителем Востока, египетским султаном Саладином. Жертвы двух первых крестовых походов пропали даром: Иерусалим и святые места опять находились в руках мусульман, которые, впрочем, гораздо человечнее относились к христианам в Азии, чем христиане к евреям в Европе. Три европейских монарха — Филипп-Август, Генрих II, Фридрих Барбаросса — стали готовиться к новому крестовому походу, наиболее трудному, ибо тут приходилось иметь дело с таким героем-завоевателем, как Саладин. Английский король Генрих не дожил до похода: он умер посреди приготовлений и завещал дело своему преемнику Ричарду I Львиное Сердце (1189-1199). Ричард олицетворял в себе все достоинства и все пороки типичного рыцаря-крестоносца. Он с жаром готовился к походу, вербуя в стране отряды добровольцев, частью на взятую у евреев контрибуцию. Прежде чем уйти на Восток, новый король устроил свое торжественное коронование в Вестминстерском аббатстве в Лондоне. Здесь-то и разразилась катастрофа.
Был воскресный день 3 сентября 1189 года. К Вестминстеру собрались огромные толпы народа, горожане и пришлые крестоносцы; многочисленные депутации явились для поздравления коронующегося монарха. Среди них была депутация от английских евреев, состоявшая из наиболее богатых и влиятельных представителей разных общин. Депутаты явились с драгоценными дарами и намеревались просить Ричарда о подтверждении их прежних прав и привилегий. В свите короля возникли сомнения относительно того, можно ли допустить участие иноверцев в такой религиозной церемонии, как коронация, происходящая в церкви[22]. Еврейских представителей не пропустили внутрь здания, и они смешались с толпой, собравшейся за воротами. Двое из этих депутатов, движимые любопытством, протиснулись через ворота во двор, но были побиты и выброшены привратниками. В толпе мигом разнесся слух, что сам король велел прогнать еврейских депутатов и позволил бить евреев вообще. Лондонские горожане вместе с собравшимися в городе крестоносцами набросились на евреев и устроили страшный погром. Убивали людей, разрушали дома, грабили и расхищали имущество. Богатые евреи заперлись в своих высоких каменных домах, но погромщики поджигали эти дома, а выбегавших оттуда жильцов убивали. Среди погибших в тот день главарей общин был и раввин Яков из Орлеана, ученый талмудист, прибывший из Франции. Об этих подвигах буйной толпы король узнал во время последовавшего за коронацией банкета. Он тотчас послал некоторых сановников из своей свиты с поручением успокоить толпу и прекратить разбой, но разъяренные громилы никого не слушали, и королевские послы сами едва спаслись от побоев. Погром длился целые сутки, от полудня в воскресенье до двух часов следующего дня; ночью злодейства совершались при зареве горящих домов.
Ричард I был возмущен этой дикой расправой, омрачившей праздник коронации. Он готов был наказать участников погрома, но они успели уже разойтись и разъехаться по разным местам. Были арестованы некоторые из них, но суд приговорил к наказанию только троих, и то лишь за поджог и ограбление христианских домов, стоявших рядом с еврейскими. Очевидно, и судьи были заражены юдофобией. Даже сам король, осуждая форму расправы с евреями, убыточную прежде всего для казны, сочувствовал ее религиозным мотивам. Во время погрома был избит толпой один из прибывших на коронацию еврейских депутатов, Бенедикт из Йорка. Чтобы спасти свою жизнь, Бенедикт изъявил готовность принять крещение. Его повели в церковь и окрестили. На другой день его позвали к королю. На вопрос короля, искренно ли он принял христианство, Бенедикт ответил, что сделал это лишь под страхом смерти и остается в душе евреем. Король спросил находившегося тут же архиепископа Кентерберийского, что делать с новообращенным. Архиепископ гневно ответил: «Если он не хочет быть служителем Бога, пусть будет служителем дьявола!» — и еврею позволили исповедовать прежнюю веру. Бенедикт, однако, не перенес пережитых потрясений: по дороге в родной город Йорк он умер.
Хотя от имени короля был разослан по стране приказ, запрещавший нападения на евреев, тем не менее лондонские события повторились в провинции. В ряде городов (Норвич, Стамфорд, Линн и др.) в погроме участвовали местные люди и проходившие шайки крестоносцев. Здесь больше выступал экономический мотив: месть богачам, желание ограбить, разорить, отнять у кредиторов и уничтожить свои долговые обязательства, чтобы избавиться от платежа. Последнее побуждение было особенно сильно у баронов и рыцарей, которые местами являлись подстрекателями громящей толпы. В некоторых городах евреи спасали свою жизнь тем, что укрывались в укрепленных королевских или феодальных замках; не успевших бежать убивали или заставляли креститься.
Погромы возобновились с особенной силой после отъезда Ричарда I на континент для присоединения к союзной армии крестоносцев (начало 1190 г.). Самое страшное произошло в Йорке, главном городе Северной Англии. Здесь находилась значительная еврейская община, пославшая на коронацию Ричарда двух депутатов — упомянутого Бенедикта и Иосце, богатейших людей в городе, живших в каменных палатах. Бенедикт стал жертвой лондонского погрома, а с его семьи начался погром в Йорке. Поджегши ряд еврейских домов, злодеи бросились в дом Бенедикта, убили его вдову, детей и друзей, которые скрывались в этом укрепленном здании. Другой глава Йоркской общины, Иосце, упросил коменданта королевского замка дать ему с семьей приют в замке, и громилам удалось только разрушить и разграбить дом еврейского магната. Многие вслед за Иосце укрылись в королевском замке, но скоро они узнали, что толпа собирается проникнуть в их убежище. Когда однажды комендант отлучился из замка в город по делам и на другой день вернулся, перепуганные евреи отказались впустить его: они подозревали коменданта в сношениях с врагами и боялись предательства. Тогда местная милиция осадила замок, и к ней присоединилась та толпа громил, которая раньше туда не допускалась. Осада продолжалась несколько дней. Фанатические монахи и задолжавшие у евреев дворяне подстрекали толпу к мести. Какой-то монах, громко призывавший народ к истреблению евреев, был убит камнем, брошенным с крепостной стены одним из осажденных, и это еще более ожесточило нападавших. Между тем запасы пищи в замке иссякли, и надежда на спасение исчезла. Старейшины совещались, что делать. Раввин Иомтов из Жуаньи (Joigny) обратился к своей пастве со словами: «Бог предков наших, очевидно, хочет, чтобы мы умерли за наше святое учение. Смерть стоит перед глазами, и нам остается подумать, как погибнуть наиболее достойным способом. Если мы попадем в руки наших врагов, наша смерть будет не только ужасна, но и позорна. Они будут не только мучить нас, но и ругаться над нами. Мой совет, поэтому, такой: Творец дал нам жизнь, и мы должны возвратить ее ему собственными руками. Такой пример показали нам многие славные мужи и целые общины в подобных случаях».
Это означало, что надо последовать примеру мучеников-самоубийц во время первого крестового похода в Германии. Большинство осажденных одобрило совет раввина, но у остальных не хватило духа совершить самоубийство и убийство членов своих семей, и раввин предоставил этим людям полную свободу действия. Те, которые последовали призыву раввина, сначала сожгли свои вещи, чтобы не доставить добычи врагам. Затем старшина Иосце перерезал острым ножом горло своей жене Хане и двум детям, а сам удостоился принять смерть от рук раввина. Таким же способом лишили себя жизни еще многие из осажденных. Это было в ночь накануне «великой субботы» (16-17 марта 1190 г.). На другое утро, когда враги подошли к башне замка с целью штурмовать ее, оставшиеся в живых евреи, чаявшие еще спасения, изъявили готовность отворить ворота и принять крещение, но как только ворота открылись, христиане набросились на уцелевших узников и, невзирая на их мольбы, перебили всех до единого. Оттуда толпа бросилась к церкви и сожгла хранившиеся там долговые обязательства, выданные христианами евреям. Канцлер и наместник короля Лоншан (Longchamp) решил наказать участников погромов, но их трудно было разыскать: крестоносцы разбрелись в разные стороны, зачинщики из дворян бежали в Шотландию, а горожане сваливали вину на пришлых крестоносцев.
Во время похода Ричарда I и его плена в Германии на обратном пути английское правительство выжимало из разоренных еврейских общин чрезвычайные налоги. На сбор денег для выкупа короля с евреев потребовали пять тысяч марок, т.е. втрое больше, чем сумма сбора со всего населения Лондона. По возвращении Ричарда политика вымогательства была возведена в систему. Король получал точные отчеты обо всех финансовых и кредитных сделках евреев, которые должны были совершаться под контролем чиновников, и взимал с каждой сделки в свою пользу определенную часть. Эта система привела впоследствии к печальным результатам. Со времени третьего крестового похода английское еврейство приобщилось к страданиям своих братьев на континенте.
§ 37. Последствия крестовых походов в Германии
Мы видели, что первый крестовый поход обрушился всей своей тяжестью на германских евреев. Уже после разгрома крупнейших общин на Рейне пришел им на помощь император Генрих IV, который во время ужасов находился в Италии. Он не мог вернуть к жизни убитых и замученных, но он спас многих от духовной смерти, разрешив тысячам насильно окрещенных вернуться к вере отцов. К удару второго крестового похода евреи и их защитники оказались более подготовленными: большинство прирейнских евреев нашло спасение в укрепленных замках императора и феодалов. К третьему же крестовому походу, в котором германский император Фридрих I Барбаросса (1152-1190) принял самое деятельное участие, государственная власть оказалась настолько сильной, что могла совершенно предупредить эксцессы.
Вот как характеризует положение дел в 1187-1189 гг. летописец, переживший в юности тревоги второго крестового похода, скрываясь в крепости Волькенбург, и доживший до третьего похода (Эфраим бен-Яков из Бонна): «Когда весть (о взятии Иерусалима Саладином) распространилась по всей стране Эдомской (в Германии) среди народа Иисуса, они (христиане) восстали на народ Божий, чтобы проглотить и уничтожить его. Но Бог сжалился над своим народом и пробудил жалость к нему в сердцах тех, среди которых он находится в плену. Бог внушил королю Фридриху, чтобы он взял кое-что из еврейского добра, и то немного, а монахам и священникам приказал не лаять на них (не подстрекать против евреев). Фридрих защищал нас всеми силами и дал нам возможность жить среди врагов, и никто не причинил зла евреям». Другой современник рассказывает, как волновалась майнцская община, пережившая ужасы 1096 года, когда двинулись новые банды крестоносцев с явным намерением громить или насильно окрестить евреев. В Майнце постились и молились в синагогах, готовились бежать в крепости и уже уложили свитки Торы, чтобы спрятать их «от жадных волков» у соседей-христиан. Общины Майнца, Шпейера, Страсбурга, Вормса и Вюрцбурга распределили между собой укрепленные феодальные замки в своих округах, где им предстояло скрываться при прохождении крестоносцев. Когда отряды крестоносцев проходили через Майнц (март 1188), в городе осталось немного евреев: большинство бежало в соседнюю крепость; оставшиеся запирались в своих домах, не смея выйти на улицу. Фридрих I и его сановники, стоявшие во главе крестоносцев, старались подавить всякую попытку погрома. Местный маршал лично появлялся во всех местах скопления буянов и разгонял их, когда они приближались к еврейскому кварталу. Император приказал за убийство еврея казнить смертью, а за причинение раны отрубить руку. Епископы грозили отлучением от церкви всем погромщикам и заявляли, что таким людям не поможет даже участие в священном походе. Благодаря этим мерам евреи успокоились, и в апреле майнцские беглецы уже возвращались из крепости домой.
«Все это стоило нам больших денег», — прибавляет второй очевидец. Но не деньги, непосредственно данные правителям в момент народного движения, избавили германских евреев от повторения катастрофы 1096 года. Безопасность личности и имущества была обеспечена евреям той системой опеки над ними, которая установилась в Германии в течение столетия, прошедшего между первым и третьим крестовыми походами. Императоры и феодальные князья прониклись убеждением, что их личная выгода и экономические интересы государства страдают от разорения еврейства, главного хозяйственного нерва городской жизни. Уже Генрих IV, возвратившись из Италии и увидя произведенные крестоносцами опустошения, собрал в Майнце своих феодалов и принял вместе с ними торжественную присягу в том, чтобы соблюдать в ближайшие годы «земский мир» (Landfrieden) для всех сословий, в том числе и евреев (1103 г.). Еврейское население вошло уже как необходимое звено в цепь средневекового строя, выкованную церковностью и феодализмом, косной традицией, крепостничеством и сословным духом; вынуть это звено значило бы порвать всю цепь, а главное — отнять у правящего класса источник дохода и финансового оборота. В Германии XII века евреи не были еще в такой степени прикреплены к торговле деньгами, к кредитным операциям, как их более богатые французские и английские братья. Среди них преобладали мелкие посредники по товарной торговле и по ссуде денег. Скромные средства этих еврейских торговцев не могли разжигать аппетиты правителей, как крупные богатства банкиров и податных откупщиков во Франции и Англии. В Германии императоры еще не додумались до системы выкачивания денег из населения через евреев и затем из самих евреев. Носители короны Священной Римской империи, властелины не только Германии, но и значительной части Италии, они все-таки не опускались до роли откровенных эксплуататоров, как английский король Генрих II или французский Филипп-Август.
В Германии укоренилось легендарное представление, что герма-но-римские императоры являются прямыми наследниками древнеримских императоров, покорителей Иудеи, и от них унаследовали право опеки над евреями. Эта историческая роль опекунов и покровителей не вязалась с грубой системой эксплуатации, какая применялась к евреям во Франции и Англии. Фридрих Барбаросса, сам ставший героем германской легенды, считал себя призванным «Божией милостью» осуществить это легендарное покровительство потомкам древнего народа. Если его предшественники Генрих IV и Конрад III старались обеспечить в смутные времена «земский мир» или «королевский мир» (Königsfrieden) евреям наравне с другими частями населения, то Фридрих I придал этому акту особенную торжественность. Это отношение провиденциального опекуна сказывалось в императорских грамотах, данных еврейским общинам в царствование Фридриха I. Уже в грамоте 1157 года, выданной вормсским евреям в подтверждение прежних привилегий, объявляется, что император признает себя единственным источником власти для евреев, «ибо они принадлежат нашей казне» (cum ad cameram nostram attineant). Община получает свое самоуправление от императора, и в ее внутренние дела не могут вмешиваться ни епископ, ни граф, ни другие чины империи. Еще определеннее выражено это отношение в привилегии евреям Регенсбурга от 1182 года. В ней Фридрих I признает своим долгом заботиться о защите прав всех своих подданных, «а не только исповедующих христианскую религию», в частности же о правах «евреев, живущих в нашей империи, которые в силу прерогатив нашего сана признаны принадлежащими имперской казне» (ad imperialem cameram dinoscuntur pertinere). В силу своей регалии император предоставляет регенсбургским евреям полную свободу торговать металлами и другими товарами «по привычным для них способам». Официальная терминология тогда еще не обозначала, что евреи признаются крепостными императорского двора, Kammerknechte, как их позже называли, но она уже ясно определяла их исключительное правовое положение. Евреи состояли под защитой не общегражданских законов, а специальных привилегий и под личной охраной императора. Всякий, посягающий на личность или имущество еврея, посягал на собственность государя и потому должен был отвечать не перед обычным земским судом, а перед судом придворным. За эту охрану евреи должны были уплачивать императору как постоянные покровительственные подати, так и чрезвычайные налоги, часто очень обременительные. Кроме податей в пользу императора, они должны были платить значительные подати тем феодальным князьям и магистратам городов, на землях которых они жили; в некоторых местах они с недвижимой собственности платили также десятину в пользу церкви.
В XII веке германские императоры добросовестно исполняли свою обязанность защиты евреев от эксцессов буйной толпы, что особенно важно было в ту эпоху ложных обвинений на почве христианского суеверия. При преемнике Фридриха I, Генрихе VI, был такой случай. Перед Пасхой 1195 года в трех милях от Шпейера нашли труп христианки, и темные жители города обвинили евреев в убийстве. Они отомстили за это мнимое преступление тем, что вырыли из могилы труп дочери раввина Исаака бен-Ашера, повесили труп на базарной площади и издевались над ним. Затем эти «люди Содома» (выражение летописца) ворвались в дом раввина, убили его и еще восемь человек и подожгли еврейские дома. Евреи укрылись в верхнем этаже синагоги и защищались до ночи, а ночью покинули это убежище и ушли из города. Погромщики сожгли синагогу, уничтожили свитки Торы и священные книги и разграбили имущество беглецов. Местный епископ ничего не сделал для защиты евреев. Тогда брат императора герцог Оттон, получивший от евреев порядочную сумму денег, собрал войско, осадил город Шпейер и опустошил его окрестности с принадлежавшими епископу полями и виноградниками. Вслед за тем вернувшийся из Италии император Генрих VI велел схватить зачинщиков погрома, заставил их возместить евреям все убытки и восстановить за свой счет синагогу и разрушенные дома. В мае того же года, когда Генрих VI стал готовиться к 4 крестовому походу в Палестину, некоторые шайки крестоносцев попытались возобновить погромы на Рейне. В Боппарде крестоносцы убили хазана синагоги и еще семь человек. Но герцог Оттон и сам император быстро подавили беспорядки, жестоко наказав зачинщиков, и благодаря этому приготовления к новому походу прошли благополучно для рейнских евреев.
Не всегда, однако, покровительство императора служило щитом для евреев против самоуправства массы и местных властей. В 1187 году в Нейсе, близ Кельна, один еврей в припадке буйного помешательства зарезал на улице христианскую девушку. Разъяренные христиане схватили не только невменяемого преступника, но и еще шесть членов еврейской общины и подвергли их мучительной казни посредством колесования. В следующую субботу были схвачены мать сумасшедшего виновника катастрофы и его родственники; женщину пытали, склоняя к крещению, но она отказалась переменить веру, и ее зарыли в землю живой. Все это делалось с ведома местного архиепископа. На еврейскую общину Нейса этот примерный владыка наложил штраф, а затем получил с нее еще добавочную сумму за дозволение похоронить тела мучеников. Казненных сняли с колес, отвезли в лодке вниз по Рейну и похоронили в городе Ксантене, возле могил мучеников 1096 года.
Среди зловещего шума эпохи крестоносцев впервые выступает на сцену еврейская колония в Австрии, тогдашнем маркгерцогстве Германской империи. Первый и второй крестовый походы загнали из прирейнских областей немало евреев-эмигрантов и в Австрию, где тогда было еще относительно спокойно. В Вене, в последней четверти XII века, существовала уже еврейская община. При дворе герцога Леопольда V (до 1194 г.) состоял богатый еврей Шлиом (Соломон), в качестве минц-мейстера (чеканщик монет) и управляющего герцогскими имениями. Однако эта близость к власти не спасла еврейского финансиста и филантропа от своеволия буйной черни. Когда в Вене шли приготовления к четвертому крестовому походу (1196), один из христианских служителей Шлиома, вступив в ряды крестоносцев, счел себя вправе обокрасть своего хозяина, и последний посадил его под арест. Жена арестованного подняла в церкви шум, требуя от собравшихся там крестоносцев, чтобы они освободили своего товарища. Толпа ворвалась в дом Шлиома, убила его и еще 15 евреев и освободила слугу. Герцог Фридрих I (преемник Леопольда V), возмущенный этим своеволием, велел казнить двух зачинщиков нападения, но прочих отпустил, ибо не хотел раздражать крестоносцев, походу которых сам содействовал.
В славянской Богемии, на границе Германии, евреи в XII веке особенно болезненно испытывали последствия крестовых походов, которые впервые нарушили их покой в 1096-1098 гг. До этой катастрофы в Праге, Вышеграде и некоторых других городах находились еврейские общины, где было много состоятельных людей, занимавшихся посредничеством в торговом обмене между славянскими и германскими странами (чешские летописи упоминают о таких общинах в X и XI веках). Проходившие через Прагу в 1096 г. банды крестоносцев отняли у евреев религию, заставив многих под угрозой смерти принять крещение, а спустя два года богемский князь Вратислав II отнял имущество у тех, которые готовились переселиться в Польшу и Венгрию (см. выше, § 33). Оставшиеся в стране евреи старались впоследствии восстановить свое положение. Навязанную им маску крещеных они быстро сбросили, возвратившись в иудейство. Власти не препятствовали отпадению новообращенных. Пражский епископ Герман на смертном одре (1122 г.) каялся в том, что не удерживал уходящих в лоне церкви: «Горе мне, что я молчал, не возвращал отпадавший народ и не сражался мечом анафемы во имя Христа! Отпавший народ — это евреи, которые по нашей небрежности после крещения снова обратились в иудаизм». Притворное крещение приводило иногда к глубоким трагедиям. Один из выкрестов, Яков Аппелес, остался в новой вере и благодаря своим административным способностям сделался советником или доверенным (vicedominus) князя Владислава I (1110-1140), что крайне возмущало христиан. Но однажды этот сановник-ренегат, почувствовав угрызения совести, решил отречься от христианства демонстративно. Ночью он пробрался в синагогу, где в 1096 году крестоносцы поставили церковный алтарь с мощами святых, разрушил алтарь, а мощи выбросил в нечистое место. Князь заключил святотатца в тюрьму, а все его богатства забрал себе. Евреи поднесли князю много серебра и золота, чтобы спасти Якова от смертной казни (1124). С течением времени еврейские общины в Богемии были восстановлены, и князья оказывали им обычное покровительство, выдавая им, как и немцам, особые привилегии по части самоуправления и суда. Во второй половине XII века Прага была духовным центром чешского еврейства, откуда вышли некоторые раввинские знаменитости.
Богемские евреи, бежавшие после первого крестового похода в Венгрию, застали там соплеменников-туземцев, поселившихся еще до утверждения христианства в этой стране. По мере укрепления новой религии католическое духовенство старалось вводить церковные каноны в законодательство, регулировавшее положение евреев среди мадьяр. Собор духовных и светских чинов в Сабольче (1092 г.) запретил евреям держать христианских рабов (что вытесняло евреев из сельского хозяйства), родниться с христианами и работать в христианские праздники. Процесс хозяйственного и бытового обособления еврейства совершался здесь, как и в других странах. Что торговая деятельность значительно развилась в этой стране, лежавшей на пути между Европой и Азией, видно из того, что венгерский король Коломан (1095-1114) счел нужным регулировать особым законом торговлю евреев и в особенности их кредитные операции. Он установил правило, что в судебном споре между евреем и христианином по поводу денежной ссуды должны участвовать свидетели обоих исповеданий. С другой стороны, Коломан не допустил эксцессов во время прохождения первых отрядов крестоносцев через Венгрию в Святую Землю. Когда остатки тех банд, которые в 1096 году вырезали еврейские общины на Рейне, появились в Венгрии и начали здесь бесчинствовать, Коломан уничтожил их как простых разбойников. За это мадьяры прослыли в Западной Европе «язычниками» и «иудеями». Как и в Германии, еврейские общины образовались преимущественно в городах, управляемых епископами: в Офене, Пресбурге, Тирнау и других. Это заинтересовывало сановников церкви в защите своих данников-евреев.
§ 38. Еврейская община в христианском городе
Глубокое отчуждение от христианского мира было естественным результатом крестовых походов во внутренней жизни еврейства. Массовое мученичество оставило неизгладимый след в душе народа. Впервые со времени возникновения христианства, одновременно во многих городах, вооруженные люди со знаком креста на одежде стали врываться в мирные жилища с грозным кличем: «Крещение или смерть!» Именно эта альтернатива заставляла целые семейства совершать над собою акт жертвоприношения («Акеда», как летописцы выражались), боясь за себя и близких, чтобы кто-нибудь не поддался минутной слабости и не отрекся от своего Бога и народа ради спасения жизни. Символом ужаса стал крест на еврейской улице — знак крови, насилия, издевательства над телом и душой тысяч людей. Глубоко затаившаяся в душе ненависть мучеников проявлялась в новом отношении к христианству, под знаком которого совершались эти ужасы. Никогда еще в еврейской письменности не встречались такие резкие выражения о догмах и символах христианской религии, как в летописях очевидцев первых крестовых походов. Люди, пережившие 1096 и 1147 годы, изливали в своих писаниях тот гнев, который не мог найти себе исхода в непосредственном противодействии мучителям. Для католической церкви, всех ее догм и обрядов, и особенно для крестоносцев, придумывались самые обидные эпитеты: «осквернили, погрузили в грязную воду» (крестили), «дом идолопоклонства» (церковь), «бродяги» и «волки степные» (крестоносцы) — и другие ругательства, в которых отводили себе душу униженные и оскорбленные. Ведь не было почти еврейского дома на Рейне, где семья не оплакивала бы убитого или насильственно окрещенного, «осквернившегося нечистой купелью».
Печальна была судьба этих невольных выкрестов, «анусим». Большая их часть вернулась в иудейство, как только миновала опасность, терзаясь в душе всю жизнь за допущенную минутную слабость. Раввины строго запретили напоминать таким кающимся об их прошлом, чтобы не увеличить их страдания. Лишь немногие оставались дольше в новой вере, дорожа теми выгодами, которые им давало положение усыновленных в христианском обществе, но и те часто каялись потом и отрекались от навязанной религии. Крайне редким явлением был тогда на еврейской улице «мумар» или «мешумед», добровольный выкрест. Его избегали, как чумы, родные и близкие, и ему, отверженному и озлобленному, оставалось только уходить всецело в христианское общество. Один из таких отступников в XII веке, Иуда Герман, оставил подробное описание своего перехода, бросающее свет на тогдашние христианско-еврейские отношения.
Иуда, прозванный после крещения Германом, был членом зажиточной еврейской семьи в Кельне. В детстве, вскоре после первого крестового похода, он получил строгое религиозное воспитание. Когда Иуде минуло двадцать лет, он стал ездить с товарами в Майнц, «ибо все евреи занимаются торговлей» — поясняет он. В Майнце молодой коммерсант встретился с епископом Экбертом из Мюнстера. Епископ попросил взаймы денег у Иуды, и тот охотно выдал их ему даже без залога, «вопреки обычаю евреев, брать под всякую ссуду залог в двойном размере». Вернувшись домой, Иуда выслушал от родных упрек в неосторожном обращении с деньгами; ему посоветовали поехать к епископу в Мюнстер и оставаться там, пока епископ не возвратит ссуды. Для охраны молодого человека в городе, где не было еврейской общины, с ним послали компаньона, некоего Баруха, который должен был следить за его поведением. В Мюнстере Иуде пришлось прожить 20 недель, так как епископ все отсрочивал уплату долга. Во время этого невольного досуга Иуда ходил по местным церквам и слушал проповеди Экберта. Ему понравились приемы толкования Библии в проповедях епископа, который говорил, что христиане раскрывают внутренний, тайный смысл Св. Писания, между тем как евреи, подобно тварям неразумным, цепляются за внешность. Из монастырской школы юноша стал брать книги, научившись читать по-латыни без помощи учителя. Окружавшие епископа священники и монахи, заметив тайную склонность еврея, заводили с ним религиозные беседы, пуская в ход весь свой миссионерский аппарат. Иуда все еще колебался: его смущали поклонение иконам и другие отступления церкви от чистого единобожия. Но, с другой стороны, его неотступно преследовала мысль, что если бы христианство было ложно, то Бог не дал бы христианам власти во всех государствах и не обрек бы евреев на скитание и рассеяние между народами. С такими сомнениями в душе Иуда вернулся, наконец в Кельн после получения долга от епископа. Здесь родные поспешили его женить, надеясь семейными заботами выбить у него дурные мысли из головы. На несколько месяцев Иуда успокоился, но потом его опять стала мучить душевная раздвоенность между иудейством и христианством. Он снова стал посещать церкви в Кельне и Майнце. В Вормсе он зашел однажды в синагогу, где застал людей за изучением Талмуда, и стал спорить с ними, стараясь толковать Библию в духе христианства, но из осторожности тут же заявил, что он лишь хотел ознакомить своих с чужими доводами, которых сам не разделяет. Кельнские евреи, однако, догадались о намерениях Иуды и послали представителям общины в Майнце письмо с просьбой поймать его и наказать по всей строгости законов об отступниках. Иуда перехватил письмо у посланца, и это окончательно укрепило в нем решимость принять крещение. Он похитил в Майнце своего семилетнего брата и увез его в монастырь. Вскоре и он, и брат были окрещены, причем Иуда принял имя Герман и сделался монахом (1128 г.).
Евреи Майнца, Вормса и Кельна спустя тридцать лет после первого крестового похода, когда здесь еще реяли тени мучеников, не могли, конечно, хладнокровно смотреть на отступника, переходящего в лагерь торжествующих. Но то, что укрепляло национальную веру в народе как целом, могло поколебать ее в единичных личностях, которые, подобно Герману, рассуждали: если Бог любит евреев, почему он так мучит их и дает торжество враждебному «лжеучению»? Такие сомнения толкали слабых в объятия церкви. В Регенсбурге был такой случай. Сын богатых евреев, решив креститься, похитил у отца много денег и драгоценностей и отдал их на хранение местному архидиакону, который дал ему приют в своем доме для того, чтобы подготовить его к переходу в новую веру. Жадный священник дорожил, однако, больше хранимым богатством, чем охраняемым будущим сыном церкви, которому должен был возвратить деньги после крещения. Он все откладывал обряд крещения, а тем временем завел переговоры с отцом юноши, предлагая выдать ему беглого сына, с тем чтобы все похищенные деньги и драгоценности остались у него, архидиакона. Сделка состоялась. Отец пытался отговорить блудного сына от перемены веры, но все его увещания были напрасны, и однажды он в припадке бешенства убил отступника. Труп убитого нашли в Дунае. Суд постановил архидиакона сжечь, родители же убитого и их сообщники спаслись от наказания тем, что «уверовали в Христа», т.е. допустили совершить над собой крещение — казнь духовную вместо телесной (1137 г.).
При таком обострении религиозного вопроса в повседневной жизни диспуты о вере между евреями и христианами стали обычным явлением. Часто сами евреи, уверенные в превосходстве своего духовного оружия, вызывали на словесный бой своих противников. Один из представителей христианского духовенства пишет в 1166 году: «Мы в сочинениях доказываем превосходство нашей религии для того, чтобы иудеи перестали насмехаться над нами, считая нас невежественными. Они постоянно выступают и взывают к нам, подобно филистимлянину Голиафу: выставьте своего воина — и мы сразимся с ним!» Католические священники часто доказывали истинность своей веры такими способами, что евреям нетрудно было разоблачать их. Например, один священник уверял, что церковные облачения не горят в огне, а еврей тут же взял эти облачения, облил их уксусом и сжег дотла. Приходилось подготовлять более искусных спорщиков со стороны церкви. Писались руководства для диспутов с евреями. К этому делу привлекали выкрестов. Архидиакон Вильгельм из Буржа, крещеный еврей, написал комментарий к Библии в духе церкви и, кроме того, памфлет под названием «Война Господа против иудеев» («Bellum Domini contra judaeos»). На недосягаемую для своего времени высоту стал знаменитый французский схоластик Абеляр в своем «Диалоге между философом, иудеем и христианином» (Dialogus inter philosophum, judaeum et christianum, 1135). Этот гонимый церковью монах понял душу гонимых евреев и с явным сочувствием изображает их горькую судьбу: «Величайшим врагам нашим, — жалуется иудей в «Диалоге» Абеляра, — мы вынуждены вверять нашу жизнь». Абеляр скорбит о тех тяжелых условиях, которые ограничивают евреев областью торговли и ссуды денег, что усиливает нерасположение к ним со стороны окружающего населения. Единственный выход из вековечного спора между религиями философ в «Диалоге» Абеляра видит в терпимости к чужим верованиям, поскольку они не противоречат велениям естественного разума и нравственности. Этот голос из иного мира, разумеется, прозвучал одиноко в век ярого религиозного фанатизма.
В условиях XII века обособление, которое естественно вызывалось самобытным строем еврейской жизни, должно было усиливаться под давлением внешней среды. Как стадо овец, преследуемое волком, гонимые жались друг к другу, стараясь жить вместе, подальше от враждебных соседей. Издавна существовавшие в большинстве городов особые еврейские кварталы становились в эту эпоху все более замкнутыми. Евреи удалялись из домов, расположенных в «христианских» частях города, а христиане постепенно вытеснялись из еврейского квартала[23]. Автономная община все более становится еврейским городком внутри христианского города. Общая опасность сплачивает членов общины в один союз самозащиты. Самоуправление становится самообороной. Отчетливее выступают в актах того времени формы организации общины: «еврейский магистрат» (magistratus judaeorum), его председатель или «Judenbischof» (episcopus judaeorum в Кельне, в еврейских актах — «парнас»), раввин, судьи и различные синагогальные чины.
Общины на Рейне и в Северной Франции, несмотря на принадлежность к двум различным государствам, составляли как бы одно целое, один общинный союз. Прежде всего евреи обоих берегов Рейна, Сены и Луары объединены общностью раз говорного азы к а. В Кельне, Майнце, Вормсе, как и в Париже и Орлеане, говорят по-французски или на особом диалекте французского языка с примесью еврейских слов, а в германских провинциях — еще с значительной примесью слов немецких. Во внутренних областях Германии евреи говорили по-немецки, также с примесью слов своего национальной языка (jüdischdeutsch). Духовная гегемония сосредотачивалась тогда в общинах Северной Франции и прирейнской Германии, особенно в Лотарингии с ее обилием ученых раввинов и талмудических академий. Отсюда исходили попытки объединения, начало которому положили в середине XII века раввинские съезды, или синоды (waadim).
Три причины вызвали возникновение таких синодов: 1) необходимость установить однообразный порядок самоуправления для общин, определить обязанности и права раввинов и духовных судов, или «бетдинов», решавших также гражданские дела между членами общины; 2) необходимость приспособить талмудические нормы права и ритуала, издавна выработанные на Востоке, к изменившимся условиям еврейского быта в Западной Европе среди христианских народностей; 3) необходимость коллегиального обсуждения чрезвычайных мер, которых требовали обстоятельства эпохи крестовых походов. Первые синоды происходили между 1150 и 1170 годами, по-видимому, в Труа или Реймсе, под руководством главного раввинского авторитета того времени, р. Якова Тама, внука Раши. На одном из этих съездов присутствовало около 150 раввинов из Парижа, Реймса, Труа, Санса, Орлеана, Дижона, из областей Нормандии, Анжу, Пуату и Лотарингии. Этот синод принял, между прочим, решение, что споры и тяжбы между евреями должны разбираться только в еврейском, а не в христианском суде; еврей, обращающийся с жалобой на соплеменника в христианский суд, подвергается «херему», исключению из общины, так как он посягнул на основу общинной автономии. Разбор дела в нееврейском суде допускается только с согласия тяжущихся сторон, при участии еврейских свидетелей. Запрещалось также прибегать к помощи нееврейских властей — «короля, сановника или судьи» — для получения места старшины в еврейской общине или для «устрашения семи оптиматов города (scihvea tuve hair)», то есть для воздействия извне на выборных членов общинной управы. Строго карались всякие доносы и попытки вызвать вмешательство чужих властей во внутренние дела общины. «Даже пальцем гой не должен коснуться (наших внутренних дел), и пусть чужой не проникнет в наши ряды. Пусть все соблюдают святость и чистоту, удаляясь от скверны туземцев». На евреев, близких к правительству, синод возлагает обязанность отстаивать неприкосновенность общинной автономии, так, «чтобы нарушители наших постановлений карались даже через гоим». На других собраниях французских раввинов, происходивших при участии р. Тама, был принят ряд мер с целью упорядочения семейного и социального быта. Были ограждены имущественные права женщин и пересмотрены законы о разводе. Мужу запрещалось отлучаться в другой город на продолжительное время без ведома жены и без согласия общинной управы. Одно постановление гласило: чтобы еврей ни под каким видом не покупал для продажи и не брал в залог церковной утвари — икон, облачений, сосудов, ибо это может привести к опасному возмущению христианской массы, подозревающей евреев в «осквернении» церковных принадлежностей. Орудием устрашения против ослушников был в руках раввинов «херем», т.е. тот же акт отлучения или «экскоммуникации», который практиковался и христианским духовенством.
Кроме раввинских синодов во Франции, имеется еще смутное известие о подобных же «ваадах» раввинов трех рейнских общин — Шпейера, Вормса и Майнца, но более точные сведения об этой организации появляются только в XIII веке.
§ 39. Школа тосафистов и развитие раввинской письменности
Талмудическая наука стояла в центре жизни общины. Она была и орудием умственного воспитания, и лабораторией законов, регулировавших религиозный, семейный и общественный быт еврейства. Предыдущая эпоха рабби Гершома и Раши (§§ 16-17) задожила фундамент талмудической науки, которая в XII веке достигла своего полного развития, особенно во Франции. Не было ни одной значительной общины, которая не имела бы при синагоге или в доме раввина своей высшей школы — «иешивы», помимо сети низших и средних школ. С тех пор как великий Раши своим комментарием дал ключ к Талмуду, последний стал главным предметом школьного преподавания и научного исследования. Теоретические и практические цели, изучение и толкование законов переплетались на Западе, как раньше на Востоке. Необходимость разъяснения талмудической галахи для практических выводов поощряла и теоретическое исследование, которое становилось живой потребностью ума, лишенного другой пищи. При таких условиях неизбежны были в дальнейшей разработке Талмуда те последствия, которые появились при самом составлении его на Востоке: крайнее развитие «пилпула», казуистики. Как некогда над Мишной строилась Гемара в виде комментария и дополнения к ней, так теперь над Гемарой стал воздвигаться новый этаж «дополнений»: «Тосафот», где опять слились комментарий, вольное толкование и тонкая диалектика — продукт изощренного ума. Раввины, составлявшие такие толкования к Талмуду, назывались тосафистам и («baale Tossafot»). Эта раввинская схоластика особенно широко развилась в тех странах Европы, где тогда процветала христианская теологическая схоластика — во Франции и Германии.
Первые тосафисты вышли не только из школы Раши, но и из самой его семьи. Дочери Раши вышли замуж за выдающихся его учеников, из которых один, рабби Меир, считался первым тосафистом. Но сыновья Меира превзошли отца в учености. Из этих внуков Раши оставили глубокий след в раввинской письменности двое: р. Самуил бен-Меир, называемый сокращенно Рашбам, и р. Яков б. Меир Там или раббену-Там. Их деятельность является, с одной стороны, продолжением комментаторской работы Раши, а с другой — началом тосафистской литературы.
Рашбам (ок. 1080-1150) с успехом продолжал и дополнял великую работу своего деда. Он закончил те части комментария к Талмуду, которые Раши не успел дописать. В то же время Рашбам поставил себе целью создать корректив к библейскому комментарию Раши, основанному на талмудических толкованиях. Он написал новый обширный комментарий к Пятикнижию по методу «peschat» или толкования прямого смысла текста, не допуская метода «derasch» или вольного толкования, имеющего целью подкрепить ту или другую галахическую норму или агадическое предание.
Действительным главой французской школы тосафистов был брат Рашбама, р. Яков Там, живший в городах Рамерю и Труа (ок. 1100-1171). Человек богатый и влиятельный, стоявший близко к правящим кругам Франции, р. Там представлял собой тип еврейского епископа — смесь духовного и светского сановника. Этот вождь французского еврейства обладал необыкновенной талмудической эрудицией и острым аналитическим умом. «По части диалектики (пилпул) он не имел себе равного со времени заключения Талмуда», — говорит о р. Таме один из средневековых раввинов (р. Исаак б. Шешет). Он умел разбираться в самых сложных и запутанных вопросах законоведения, и за разрешением спорных вопросов обращались к нему еврейские ученые не только из Франции, но также из других стран. Его исследования и решения собраны в его главном труде «Сефер гаяшар», а также разбросаны в коллективных «Тосафот», приложенных к трактатам Талмуда. В своих практических решениях р. Там считался с требованиями времени и часто облегчал строгость закона ввиду изменившихся условий хозяйственного быта. Он разрешал отдавать деньги в рост неевреям, так как без этого невозможен торговый оборот: «Ведь мы, — писал он, — обременены налогами, взимаемыми королем и вельможами, и нам жить нужно. Живя среди других народов, мы не можем ничего зарабатывать, если не будем вести торговлю с ними, а потому нельзя запретить взимание процентов». Сам р. Там жил доходами от кредитных операций, которыми, по-видимому, занимался не сам, а через посредство еврейских агентов. Он облегчал также строгости законов о пище: разрешил, например, есть изготовленный неевреем сыр и торговать вином, покупаемым у христианских виноделов. В области же чисто религиозной он настаивал на точном соблюдении обрядов и даже народных обычаев, так как признавал необходимость «ограды вокруг Торы» для сохранений целости нации. Р. Там всегда стоял на страже еврейской общинной автономии и на упомянутых раввинских синодах провел ряд постановлений, направленных против нарушителей общинной дисциплины. Разрешив по необходимости ссуду денег, он, однако, заботился об устранении поводов к излишним столкновениям на этой почве; вероятно, по его инициативе синод принял вышеупомянутое решение о запрещении ссуды под залог церковных вещей. Близкий к правящим кругам Франции, р. Там не мог не знать об агитации, поднятой католическим духовенством накануне второго крестового похода по поводу кредитных операций евреев. Сам он, как уже рассказано (§ 34), не избег нападения и был очень близок к гибели во время прохождения крестоносцев через Рамерю. За несколько месяцев до его смерти разыгралась кровавая драма в Блуа (§ 35), и потрясенный этим событием старец установил пост в память павших мучеников.
После смерти раббену Тама во главе французских тосафистов стоял его племянник, Исаак бен-Самуил (Ri hasaken, т. е. Исаак Старший), имевший свою иешиву в Дампьерре, близ Рамерю. Рассказывают, что у него было 60 учеников, из коих каждый знал наизусть один трактат Талмуда, и что посредством взаимного обмена мыслей они улаживали все разногласия и противоречия, встречающиеся в различных трактатах Талмуда. Из школ р. Тама и Ри вышло новое многочисленное поколение тосафистов. Они занимали места раввинов и «рош-иешив» во Франции, Германия и Англии. Некоторые из них пали мучениками за веру в конце XII века (напр., р. Яков Орлеанский и Иомтов из Жоаньи, погибшие в Англии во время третьего крестового похода). В начале XIII века число тосафистов было очень значительно. Труды этих ученых постепенно собирались в письменные коллекции и впоследствии прилагались к тексту Талмуда. Эти «Тосафот» доныне печатаются во всех изданиях Талмуда, в виде колонн с одной стороны текста (другую сторону занимает комментарий Раши).
В это время оживилось старое гнездо талмудизма в Южной Франции. Путешественник Вениамин Тудельский, объезжавший этот край ок. 1160 года, называет Нарбонну «древним городом науки, откуда Тора распространяется по всем странам». Он видел там во главе общины вышеупомянутого «наси» Калонимоса бен-Тодроса, владельца обширных поместий, а во главе иешивы — Авраама бен-Исаака, автора «Га-Эшкол», сборника галахических исследований, основанных на трудах Альфаси и других ученых. В Люнеле насаждали науку «великий раввин» Мешуллам и пятеро его сыновей. В люнельскую иешиву прибывали слушатели из дальних мест, их всех содержали на общественный счет и обставляли всеми удобствами для научных занятий.
Из талмудических писателей в Провансе и Лангедоке особенно прославились двое: Зерахия Галеви из Тероны (ум. в 1186 г.) и Авраам бен-Давид из Поскьера (ум. в 1198 г.). Зерахия Галеви переселился из Испании во Францию и занял видное место в общине Люнеля. Остроумный казуист, он не мог мириться с тем, что так называемый «Малый Талмуд» Альфаси, очищенный от излишнего диалектического балласта Гемары, приобрел значение руководства для ученых и раввинов. Зерахия хотел доказать, что компендиум Альфаси не может служить надежным руководством для законоучителей, ибо изобилует неточностями и неполнотами. Свои многочисленные критические замечания и дополнения к труду Альфаси он изложил в сочинении под заглавием «Натаог» («Светоч»), близком по своему методу к исследованиям тосафистов. В таком духе написаны также исследования Авраама бен-Давида или Рабеда, рош-иешивы в Поскьере. Этот ученый, отличавшийся крайним консерватизмом, приобрел известность своей ожесточенной полемикой против раввинского кодекса и философской системы своего современника, великого Маймонида (см. дальше, § 49).
Французский талмудизм XII века был весь основан на анализе, доведенном до крайней мелочности и часто терявшемся в дебрях искусственной казуистики. Ему недоставало широкого обобщения, синтеза, стремления проложить ясные пути в лабиринте законоведения. Это синтетическое направление нашло своего гениального представителя в другой стране, где талмудист не был монополистом знания, где область мысли была слишком широка, чтобы уместиться в «четырех локтях галахи». Уроженец Кордовы, Моисей Маймонид, был призван проложить новые пути еврейской мысли.
§ 40. Моралисты и мистики
Не всех могла удовлетворять сухая талмудическая наука, дававшая пищу уму, а не сердцу. В ту эпоху гонений и тревог должна была проявиться с особенной силой религиозно-нравственная эмоция. Раввинизм, основанный на принципе «ограждения закона», мог служить орудием внешней дисциплины для коллектива, но закалять дух отдельной личности, дать ей силу переносить страдания и мириться с печальной судьбой могли только личная мораль, восторженная вера и глубокий пиетизм. В эту сторону уходила часть духовного творчества XII века. Возникла нравоучительная литература («mussar»), назначенная для всех слоев народа и отражавшая в себе народные воззрения. Самой популярной книгой этого рода сделалась «Книга благочестивых» («Сефер хасидим») р. Иегуды Хасида из Регенсбурга.
Эта книга, считавшаяся прежде произведением одного человека, является на самом деле, как выяснили новейшие исследования, продуктом коллективного творчества. Представители трех поколений работали над ней от середины XII до начала XIII века, на пространстве земли, обагренной кровью еврейских мучеников, от Шпейера до Регенсбурга. Двое из составителей этого сборника поучений, отец и сын, носили титул хасид-пиетист, мистически настроенный человек. Отец, рабби Самуил Хасид (ок. 1115 — 1180) жил и занимался учительством в Шпейере, куда семья его родителей бежала из разгромленного Майнца во время первого крестового похода. Близкий к кругам тосафистов, Самуил не увлекся, однако, галахической диалектикой, а занимался больше поучениями Агады и Мидраша и той «тайной наукой» теософии, которую устно передал ему отец. «В нынешнем поколении, — говорит он, — есть много людей, знающих Тору и всякие науки, но от большой учености они слишком предаются пилпулу талмудическому. Нужно поэтому делать то, чем другие не занимаются». И р. Самуил пишет «Книгу страха Божия» («Sefer hajiraa») и «Книгу покаяния» («Sefer hateschuva») как комментарии к молитвеннику. К тому же он приучил и своего сына Иегуду Хасида (ок. 1150-1217), который впоследствии переселился в Регенсбург и стоял там во главе иешивы. Оба, отец и сын, ставили в иудаизме на первом месте не знание, а веру, молитву, святость жизни и нравственное совершенство. Этот идеал «хасида» они старались осуществить в своей личной жизни, и народная легенда много рассказывает об их подвигах. Р. Самуил будто бы скитался по разным городам в качестве бедного странника, скрывая свое имя, чтобы не пользоваться преимуществами ученого; выдавая себя за ремесленника, он однажды гостил в доме сановного раввина Якова Тама, который только окольными путями узнал, что его гость — прославленный шпейерский праведник. О Иегуде Хасиде рассказывают, что, проходя однажды мимо синагоги в Вормсе, он был прижат проезжавшей телегой к стене синагоги, но в этот опасный момент случилось чудо: в стене образовалось углубление, и праведник спасся от верной гибели; легенда прибавляет, что эту нишу можно еще поныне видеть в вормсской синагоге. Р. Иегуда написал главную часть «Книги благочестивых», а его ученик — известный мистик Элеазар из Вормса, названный по имени своего сочинения Рокеах, дополнил труд своего учителя. Впоследствии какой-то составитель включил в один сборник моральные поучения р. Самуила, р. Иегуды и р. Элеазара и назвал его «Книгой Хасидов».
Странную смесь представляет собой этот сборник поучений, любимая книга средневекового читателя. Возвышенные религиозно-нравственные сентенции чередуются здесь с наивными поверьями простого народа, трезвая житейская мудрость — со сказками о демонах и колдунах. Здесь определенно выступает миросозерцание еврея, подавленного не только преследованиями извне, но и сознанием собственной греховности, видящего во всем козни сатаны, действия каких-то страшных таинственных сил, готовых погубить человека на каждом шагу. И тут же рядом, в области «отношений к ближнему», авторы обнаруживают такую высокую степень человеколюбия и самоотверженности, какой не достиг ни один из творцов моральных кодексов в жестокие времена Средневековья.
Отголоски крестовых походов слышатся в следующих советах и указаниях: «Если враги скажут: выдайте нам одного человека, и мы его убьем, а иначе перебьем всех вас — пусть перебьют, но выдавать им еврейскую душу нельзя. Если враги скажут: выдайте нам одну женщину, и мы ее оскверним, а не то всех обесчестим — пусть всех осквернят, но нельзя выдавать им еврейскую женщину, даже незамужнюю». — «В одном городе евреям поставили на выбор: отречься от веры или умереть, и местный раввин разрешил всем членам общины отречься с тем, чтобы потом вернуться. Все так сделали, и сам раввин в том числе, а затем они вновь стали евреями. Однако за то, что раввин всем разрешил отречься, он потом ответит, ибо он всех ввел в грех». — «Многие евреи были убиты во время катастрофы (крестового похода), а другие готовились к смерти, но спаслись. Один из убитых явился во сне к своему знакомому и сказал: все, решившие умереть за святость имени Божия (хотя бы потом спаслись), будут сидеть вместе с нами в раю». — «Если на евреев нападают скопища (крестоносцев), то нельзя выставлять в домах или прикреплять к одежде знаков их религии или ходить в их храмы с целью казаться неевреями».
Характерно отношение «Книги благочестивых» к иноверцам. Наряду с проповедью строгого обособления в религии и обычаях еврею рекомендуется безусловная честность в деловых сношениях с иноверцами. С одной стороны, устанавливаются строгие правила вроде следующих: «Религиозный гимн, сочиненный иноверцем, нельзя переложить на еврейский язык и употреблять в молитве, хотя бы этот гимн казался очень хорошим. Нельзя петь ребенку колыбельные песни иноверцев с целью унять его плач». А с другой стороны, еврею внушается: «Ты обязан вести себя с иноверцем так же честно, как со своим братом, евреем; если иноверец ошибся (в какой-нибудь торговой сделке), предупреди его, дабы он не спохватился сам, и тогда опозорилось бы через тебя имя Божие, ибо скажут: все евреи обманщики. — Нельзя обманывать иноверца, ибо это унижает человека и не дает ему счастья. — Отдающие деньги в рост, обрезывающие монеты, допускающие фальшь в мере и весе при торговле — в конце концов разоряются, а дети их бедствуют на чужбине и нуждаются в людской помощи».
В сфере личной религиозности проповедуются страх Божий и смирение, хотя и без крайнего аскетизма. «Перед Богом в синагоге нужно стоять в страхе и трепете», однако не следует изнурять себя постом сверх меры, ибо это мешает человеку работать. Молитва должна идти от сердца, поэтому непонимающим по-древнееврейски, особенно женщинам, лучше молиться на разговорном языке, ибо «если сердце не знает, что произносят уста, какая же польза в молитве?». В деле воспитания детей рекомендуются следующие правила: «На улице мальчики должны играть отдельно, а девочки отдельно. — Не позволяй ребенку брать пищу из чашки, из которой все едят (за столом), ибо ребенок не соблюдает опрятности и при совместной еде может внушить брезгливость взрослым. — Детей следует наказывать, чтобы они не пошли по дурному пути, но нельзя вымещать на них свой гнев. — Лучше всего говорить, детям: так, бывало, делал мой отец, и так я делаю. — Человек обязан обучать и дочерей религиозным заповедям, дабы они знали, что можно и чего нельзя. Если мальчик успевает в Библии, а не в Талмуде, не спеши учить его Талмуду, а подожди, пока мальчику минет 15 лет; если же и тогда он окажется неспособным к Талмуду, приучай его к чтению свода законов и Мидрашим».
Но вот мы вступаем в полосу мистицизма и темных народных поверий. Многие поучения в «Книге благочестивых» навеяны суеверным страхом и каким-то загробным настроением. «Пусть юноши и девицы не сходятся и не играют друг с другом, ибо однажды ехал человек ночью при свете луны и увидел множество больших возов, в которых сидели люди и в которые были также запряжены люди, и когда последних спросили (почему они тащат возы), они ответили: во время земной нашей жизни мы играли с женщинами, а ныне мы искупаем свой грех таким способом». Книга изобилует рассказами о появлении мертвецов, о привидениях, нечистых силах. В ней впервые приводится народное поверие, будто в полночь мертвецы встают из могил и собираются в пустых синагогах, где отправляют богослужение, а среди них стоят тени живых людей, которым предстоит умереть в ближайшие дни. Подтверждается также поверие, что кто в ночь на «Гошанарабба» не увидит тени своей головы, тот обречен на смерть в течение года; но тут же сообщается случай, когда усиленный пост и молитва спасли такого «обреченного» от смерти. Авторы верят в заклинания против нечистых сил, но советуют поменьше возиться с чертовщиной и не иметь дел с колдунами. Врачебному знахарству придается, однако, большое значение, и народная медицина со всеми ее наивными средствами не возбуждает никаких сомнений.
«Книга благочестивых» была, как сказано выше, обработана учеником Иегуды Хасида, раввином Элеазаром из Вормса, автором известной книги «Рокеах» (ум. в 1238 г.). Элеазар принадлежал к числу выдающихся тосафистов, но преимущественно занимался вопросами теософии и морали. Буря крестовых походов не пощадила и тихой обители вормсского раввина. В одну осеннюю ночь 1196 года, когда Элеазар сидел над рукописью комментария к Пятикнижию, погруженный в свои думы, в его дом ворвались два крестоносца. Злодеи убили его жену Дульце, которая своим трудом прокармливала всю семью, и его двух дочерей, а ему самому и сыну нанесли раны. С тех пор скорбь еще глубже укоренилась в душе мыслителя-аскета. Он изливал свои чувства в синагогальных гимнах, углублялся в дебри теософии и мистицизма. Для гонимого смирение является венцом всех добродетелей. В главном сочинении р. Элеазара «Рокеах», состоящем из галахических и нравоучительных отрывков, идея смирения и покаяния является краеугольным камнем религиозной системы. «Наилучший венец, — говорится там, — есть венец смирения, лучшая жертва — сокрушенное сердце, высшая добродетель — стыдливость. Смиренный человек низок в своих глазах, скромен, мягкосердечен и сокрушен духом. Когда выставляют его дурные дела, он благодарен Творцу за то, что мир узнал кое-что из его недостатков, что его наказывают или порицают, дабы он покаялся. Он прощает тому, кто говорит о нем дурное, он говорит мало и тихим голосом, он постоянно думает о дне своей смерти. Случается ли с ним несчастье, теряет ли он детей или близких родных — он всегда преклоняется перед справедливостью Провидения... Если во дни гонений восстанут на тебя народы, чтобы заставить тебя отступиться от твоей веры, то ты, подобно многим, пожертвуешь жизнью. Не ропщи, глядя на благоденствие и могущество злодеев, ибо спасительны пути Божии, хотя благодеяния Его по отношению к Израилю в данный момент скрыты от наших взоров».
Это — мораль униженных и оскорбленных, психология пассивного сопротивления врагу, физически неодолимому. Такое настроение могло быть у людей, мысленно живших в «другом мире», далеко от земной юдоли плача. Тут явилась почва для мистицизма. Элеазар из Вормса был предтечей каббалистов, размножившихся в XIII веке.
§ 41. Религиозная поэзия, мартиролог и прочие виды литературы
Поэзия франко-германских евреев XII века вся пропитана духом эпохи мученичества. В синагогальных гимнах плач о разрушении Иерусалима чередуется с плачем о гибели общин Шпейера, Вормса, Майнца, о мучениках в Блуа, о страданиях гонимой нации в землях «Эдома». Многие выдающиеся раввины того времени писали такие элегии для чтения в синагогах в дни поста и покаяния, и эти произведения вошли позже в литургию разных общин Европы. Уступая по красоте стиля произведениям тогдашней еврейско-испанской поэзии, эти гимны действовали на молящуюся массу непосредственным чувством пережитого горя и национального гнева. Первый крестовый поход исторг из груди одного поэта следующие призывы к Богу:
О, Боже, не молчи за пролитую кровь,
Не попусти восставшим на меня,
Взыщи за эту кровь с губителей моих...
И пусть ее земля не скроет никогда!..
Шли дети и жены на жертву во имя Твое.
Не жалей нас! — говорили крошки нежным матерям:
С неба этой жертвы требуют от нас...
И жрецами разом стали жены и мужья...
Другой поэт изображает момент появления крестоносцев после Клермонского собора: «Собрались в Темном Рогу («Keren afela» — иронический намек на название города Clair-mont, означающее Ясная Гора), чтобы прославить имя Ноцри (Иисуса из Назарета), — и страшная тьма надвинулась на нас. Близко к дням Шавуот постигли меня великие беды. В 56-м году (4856-й еврейской эры, т.е. 1096 год христианской) нанесена мне тяжкая рана. О, Боже, не молчи!»...
Замечательную элегию включил в литургию ежегодного национального поста еще один поэт:
Над трупами Ашпиры (Шпейера) я пролью потоки слез,
Над юношей-красавцем, над старцем величавым...
И горек будет плач над общиной Вармайзы (Вормс),
Над общиной святых, что дважды в муках смерти
Единство Бога сил пред миром освятила.
И вопль раздастся мой над жертвами Магенцы (Майнц),
Богатырями духа, что с быстротой орлов
И львиной мощью устремились душу за Бога отдать,
В день третий третьего месяца настало сугубое горе:
В день откровения Торы, источника нашего счастья,
Она возвратилась на небо, обратно в обитель свою,
Вместе с теми, что душу в нее погрузили всецело...
Сожжение мучеников в Блуа (§ 35) вдохновило двух современных поэтов на длинные Селихот, где в текст молитвы вплетено потрясающее описание этого первого инквизиционного суда в Европе. «Бог правосудья, смотри! — восклицает поэт. — Осуществи над врагами суд, предсказанный пророками. Спусти их в долину Иосафа-тову (место Страшного суда)». То была апелляция к Богу, высшей инстанции, куда могли обращаться братья и сестры мучеников, лишенных защиты в суде людском. Но все эти вопли и призывы не находили отклика: Бог молчал, а преступный Содом торжествовал.
Тут иногда терял терпение и страстно верующий, и мы слышим в некоторых «песнях плача» того времени ноты протеста, какие некогда вырывались из груди страдальца Иова. Два поэта, писавших после второго крестового похода, перефразировали обычную формулу гимна «Кто подобен Тебе, Боже, среди богов!» так: «Кто подобен Тебе среди немых, о Боже! Гоим ворвались в Твой храм — и Ты молчишь, мерзкие люди издеваются над Твоими детьми — и Ты молчишь!». Может быть, такой безумный протест против Бога бросил некоторых отчаявшихся в объятия церкви, как, например, упомянутого выше ученого Миху из Трира (§ 33).
С одним подвигом мученичества, исторически неустановленным, народная легенда связала возникновение торжественного гимна Рош-гашана о ежегодном небесном суде над человечеством («Une-tane tokef»). В Майнце — гласит предание — жил богатый и набожный еврей, рабби Амнон, которого местный епископ упорно стремился обратить в христианство. Однажды, когда епископ вновь пристал к Амнону со своим предложением, еврей имел неосторожность обещать, что через три дня даст ему окончательный ответ. К назначенному сроку Амнон не явился. Епископ велел привести его и потребовал ответа. Амнон ответил: «За то, что своим словом я дал тебе повод думать, что я отрекусь от своей веры, я заслуживаю, чтобы мне вырезали язык». Тогда возмущенный епископ воскликнул: «Не язык тебе отрежут, а ноги, которые не пошли ко мне в обещанный день». Несчастному отрубили обе ноги. Когда наступил день Рош-гашана, р. Амнон попросил, чтобы его отнесли в синагогу. Больного положили на скамью возле ковчега. Во время богослужения р. Амнон прервал кантора и начал петь свой величественный гимн о небесном суде над людьми в дни Рош-гашана и Иом-кипур. Он пел о грозном заседании небесного суда с сонмом ангелов, о раскрытых перед судом книгах с записью всех поступков людей, о том, как тут решаются судьбы каждого человека на предстоящий год: кому жить, кому умереть и какой смертью — естественной или насильственной, от меча, огня, воды, голода, чумы. Потрясенная община слушала эти слова о том, что в ту пору волновало каждого. Больной кончил гимн и с последним словом умер, а тело его исчезло. Спустя три дня покойник явился во сне к раввину, повторил свой гимн и попросил разослать текст его по всем общинам. С тех пор молитва «Unetane tokef» сделалась самой важной частью литургии «страшных дней», вызывая слезы и вздохи ряда поколений.
Подобно поэзии, и летопись той эпохи занята изображением народных бедствий. Летописцем первого крестового похода был очевидец его, известный талмудист Элиезер бен-Натан из Майнца. Его краткий «Кунтрос Татнав» рисует ужасную картину резни 1096 года в прирейнских городах. Свой печальный рассказ автор часто прерывает лирическими стихами в духе вышеприведенных иеремиад. Бедствия евреев в эпоху следующих крестовых походов, между 1146 и 1196 гг., описал другой современник, р. Эфраим из Бонна, сочинявший также синагогальные элегии. Когда Эфраиму было 13 лет, он скрывался вместе с родными в крепости Волькенбург, служившей для многих убежищем во время второго крестового похода. Позже он пережил все тревоги смутного времени в Германии. Рассказы обоих летописцев вошли в состав позднейших хроник (например, в «Етек habacha» Иосифа Когена), отдельно же они были изданы в полном виде в новейшее время. К концу XIX века были открыты в манускриптах и изданы еще два мартиролога 1096 года, из которых один написан современником Соломоном бар-Симоном из Майнца, а другой — анонимом позднейшего времени. Мартиролог Соломона из Майнца является самым полным и ярким описанием событий 1096 года. Неудивительно, что он остался в рукописи и после изобретения книгопечатания: тон его так резок, его отзывы о виновниках катастрофы и христианстве вообще проникнуты такою горечью, что ни одна христианская цензура не могла пропустить такое произведение. Даже в старинном манускрипте книги, хранящемся в Оксфордской библиотеке, чересчур резкие выражения оказались зачеркнутыми цензором давних времен. Следующие фразы (с пропусками) могут служить образцом такого изложения и психологическим его объяснением: «И были там в Майнце многие женщины, которые освятили имя своего Творца до последнего издыхания. Этих чистых женщин поволокли на двор идолослужения и упрашивали их, чтобы они омылись в грязной воде... Когда они дошли до дома позора, они отказались войти в этот дом идолов, их насильно втолкнули через порог, но они не хотели подойти к идолам и нюхать запах противных кож (мощей святых?). И когда бродяги (крестоносцы) увидели, что женщины отвергают их скверну, они бросились на них и забили до смерти топорами и молотами. Так погибли чистые за святость Имени». В отступлениях посреди рассказа автор призывает месть Бога на гонителей, «дабы они уразумели, что за Ничто они покрыли землю нашими трупами, под влиянием обманчивых речей убили наших праведников, сгубили грудных младенцев»... Таковы были плоды насилия над совестью. «Все знать — значит все простить», но можно «простить все» мученикам, а не мучителям.
Усиленная крестовыми походами страсть к путешествиям на Восток увлекла в далекий путь и одного еврейского ученого из Германии. Петахия из Регенсбурга объезжал Восточную Европу и Западную Азию между 1170 и 1180 годами. Он предпринял свой «обход земли» в то время, когда испанский его современник Вениамин Тудельский уже кончал свое путешествие (см. дальше, § 47). По месту своего жительства на границе Восточной Европы, Петахия должен был выбрать иной маршрут, чем странник из Наварры. Петахия выехал из Регенсбурга в Прагу, оттуда — в Польшу и дальше «в Киев, что на Руси», затем, переправившись через Днепр, попал в Крым, в землю кочевых «кедаров» и в «Хазарию», на Кавказ и, наконец, в Месопотамию и Сирию. Только здесь путешественник нашел благоустроенные еврейские общины — в Моосуле, Багдаде, Дамаске, которые он описывает подробно. Багдадский гаон Самуил бен-Али, игравший в то время и роль экзиларха (см. дальше, § 59), дал Петахии письмо за своей печатью с повелением, чтобы путешественнику оказывали во всех еврейских общинах содействие при осмотре достопримечательностей, и чтобы его снабжали провожатыми по дорогам. Петахия посетил также и Палестину. Он был в Тивериаде, Иерусалиме, Хевроне и других городах, но везде встречал мало евреев. Описание «кругосветного путешествия» Петахии («Сибув га’олам») составлено, по-видимому, не им самим, а другим лицом с его слов или по его записям, в сокращенном виде. Автор обнаруживает большое легковерие; всякие ходячие народные предания он принимает за достоверные факты. Он верит в магическое действие святых могил — пророка Иехезкеля близ Багдада и Эзры Софера близ Суз. Вообще, могилы великих мужей древности подробнее описаны, чем быт живых людей в Палестине и Вавилонии, где, впрочем, все величие еврейства было уже в прошлом. Петахия платил дань суеверию своего времени: он верит в демонов и в силу заклинаний и наивно рассказывает, что в Греции (Византии) есть евреи, умеющие заклинать демонов и заставлять их прислуживать себе, как рабов.
Светские науки — естествознание, философия, «грамматика» в ее широком средневековом объеме — менее всего могли занимать еврейские умы во Франции и Германии той мрачной эпохи. Все умственные силы уходили в талмудическую схоластику, а религиозно-нравственные эмоции находили себе полное удовлетворение либо в старых Агаде и Мидраше, либо в новой письменности моралистов-мистиков. Не было даже признаков светской поэзии: всю лирику монополизировала синагога. Когда вождь французского еврейства р. Яков Там попытался сочинять и светские стихи по образцу испанских поэтов и поднес одно из своих стихотворений приехавшему во Францию Аврааму ибн-Эзре, удивленный сефардский поэт ответил ему следующей эпиграммой:
Кто же ввел француза в обитель музы?
Как проник чужой в храм священный?
Пусть будет песнь Якова (р. Тама) сладка, как манна,
Я — солнце, а в лучах солнца манна тает.
Р. Там сочинил книгу по еврейской грамматике («Hachraot»), где он старался примирить системы Менахема и Дунаша. Но великий тосафист был более призван диалектически улаживать противоречия в законоведении, чем в грамматике; отважный пловец по «морю талмудическому» оказывался слабым в чужой ему стихии сефардской науки. Еврейская Испания сохранила за собой первенство в области свободного умственного творчества. В XII веке ее литературный ренессанс достиг полного расцвета.