[63]
§ 68. Еврейский квартал
В последний период Средних веков в еврейских центрах Европы установились более или менее однообразные формы народного быта. По мере того как вследствие гнета и гонений усиливалось передвижение еврейских масс из одной страны в другую, сглаживались различия местных бытовых особенностей. Большую нивелирующую силу имела прежде всего религиозная дисциплина, которая сетью обрядов и обычаев охватывала все области личной, семейной и общественной жизни. Даже неизбежное в диаспоре различие языков постепенно ослаблялось путем образования еврейских наречий из смеси туземных языков с еврейским словесным материалом. Германские и польские евреи или ашкеназы объединяются в языковой группе немецко-еврейской («иври-тайтш», или «идиш»), а сефарды — в испанско-еврейской группе («эспаньол», или «ладино»). Конечно, частичный культурный дуализм ашкеназов и сефардов сохранился и будет продолжаться в новые века, после рассеяния тех и других и даже при совместной их жизни (параллельные общины в одном и том же городе), но внутри каждой группы преобладали все-таки общие бытовые формы, стабилизовавшиеся под влиянием одинаковых религиозных норм и культурной автономии.
Почти во всех городах Европы еврейские общины сосредоточивались в особых кварталах либо во всей своей массе, либо в главном ее ядре. Как уже неоднократно указывалось, еврейские кварталы образовались не столько вследствие давления извне, сколько вследствие естественной потребности еврейской группы населения жить вместе, сосредоточиваться вокруг своей синагоги и других общинных учреждений. Во многих местах такая концентрация вызывалась необходимостью самозащиты; иногда еврейский квартал отделялся крепостной стеной, затруднявшей вторжение банд погромщиков. Мало-помалу христиане, жившие в таких кварталах, продавали свои дома евреям, а евреи, жившие среди христиан в других частях города, уступали соседям свои дома и переселялись в свой особый городок. Так возникли ludeca и Giudeca в Италии, Judenstadt, Judengasse и Judenviertel в Германии, juiverie во Франции, Call, Juderia и Judaria — в Провансе, Испании и Португалии. Общий термин гетто для обозначения еврейского квартала стал употребляться уже в новые века, начиная с XVI. Там, где городские власти препятствовали евреям жить и в других частях города, густота населения в еврейских кварталах часто достигала крайних размеров; приходилось надстраивать новые этажи над старыми домами, что делало тесные улицы малодоступными солнечному свету, а дома — мрачными и сырыми (как, напр., в Авиньоне и Франкфурте-на-Майне). Во многих местах еврейское население ютилось на особых улицах в разных частях города (в Севилье, Лиссабоне и др.). Но большей частью существовал главный еврейский квартал, а разбросанные в других частях города группы еврейских домов являлись как бы его выселками. Так было в Риме, где ядро общины с древних времен ютилось в Трастевере, в заречной низменной части города, которая часто затоплялась разливом Тибра; вследствие этого богатые люди предпочитали жить и содержать свои магазины в других кварталах, — что до XVI века не возбранялось. В тех местах, где еврейский квартал отделялся от других стеной, в которой были прорублены ворота или калитки, последние запирались на ночь, а ключи хранились у городского сторожа, дежурившего у входа. Ворота запирались по особому сигналу и открывались утром; кто оставался вне еврейской улицы после запора ворот, наказывался денежным штрафом, который при повторении увеличивался. Только при возвращении из дальней поездки житель еврейского квартала впускался туда и ночью. Приглашенный к больному врач мог выходить ночью из еврейского квартала в сопровождении приглашавшего, который должен был освещать путь ручным фонарем.
Синагога являлась центром еврейского квартала. Вне часов молитвы она служила народным домом: здесь происходили собрания членов общины, заседания общинного совета, объявлялись обязательные постановления совета или решения суда по частным делам, провозглашался при торжественной обстановке «херем» против нарушителей закона, а иногда тут же производилось над нами наказание «малкот» (удары плеткой). В Италии было принято объявлять в синагогах о всяком члене общины, который готовился к отъезду, для того чтобы кредиторы могли взыскать с него свои долги. Часто синагога служила местом бесед о повседневных делах, но раввины запрещали такую вольность, и беседы о личных делах или о политических событиях, войнах и чрезвычайных происшествиях велись во дворе синагоги или в садике при ней. Женщины, по старому обычаю, были отделены от мужчин в молитвенных домах решеткой или барьером; там, где они молились в особом приделе синагоги, они имели свою «хазанку» для совершения богослужения. В Германии члены общины созывались на молитву синагогальным служителем («шамаш»), который в пятницу под вечер обходил улицы и выкрикивал: «В синагогу!» («In Schul herein!»), а в будни рано утром будил прихожан стуком в дверь или окно каждого дома; обыкновенно «шамаш» трижды ударял своим деревянным молотом, а если он делал только два удара, то это означало, что кто-либо из членов общины умер накануне и предстоят его похороны. Кроме главной общинной синагоги, существовали еще частные молельни в домах раввинов или вообще почетных лиц, куда в будни собирались группы не менее чем в десять человек («миньян») для совместной вечерней и утренней молитвы. По субботам и праздникам раввин или кто-либо из местных ученых читал проповедь в синагоге. Проповедь, однако, не была составной частью богослужения и читалась не каждую субботу. Она имела не только назидательный, но и научный характер и в таких случаях назначалась преимущественно для талмудистов. В будни синагога нередко служила и школой для учащихся старшего возраста, сливаясь с талмудической иешивой, а иногда при ней помещалась и начальная школа для бедных детей, содержимая на счет общины (отсюда еврейско-немецкое название «Schul» для синагоги).
Внешний вид и убранство синагоги были различны в разных странах. В Испании, Италии и Провансе синагоги отличались от прочих зданий своей архитектурой; местами купол синагоги достигал высоты церковного купола, хотя это запрещалось соборными законами; стены и потолки были разрисованы мозаикой; роскошный кивот для Торы, дорогие канделябры («меноры») и прочая синагогальная утварь — дары щедрых прихожан — довершали благолепие синагоги. В Германии вид синагог был скромнее; никакие рисунки на стенах не допускались, и только каллиграфические надписи с отрывками из литургии служили украшением этих стен. Местами (напр., в Кельне) на стенах сохранились с древних времен изображения зверей и птиц, но раввины не одобряли таких украшений, мешающих сосредоточенной молитве. Музыка (т.е. пение, ибо инструментальная музыка не допускалась при богослужении) была единственной формой храмового искусства; известные молитвы и гимны имели определенные мелодии, передававшиеся от одного поколения хазанов к другому; в каждой стране существовали свои традиционные напевы; в Германии Рейнская область отличалась по синагогальным напевам от дунайско-австрийской.
В еврейском квартале помещались и другие учреждения общины: приют для бедных странников («hekdesch‘»), баня с ритуальным бассейном («миква»), иногда дом для свадеб, танцев и разных увеселений. В Германии особые кладбища имелись только при больших общинах; мелкие общины должны были перевозить своих покойников на эти районные кладбища, иногда на значительное расстояние. Такие центральные кладбища для общин Баварии находились в Регенсбурге, Вюрцбурге и Нюрнберге; для Рейнской области — в Майнце, Вормсе и Шпейере. При перевозке покойников приходилось платить пошлину у городских застав. Кладбище было защищено оградой не столько от животных, сколько от звероподобных людей, которые нередко врывались туда и производили опустошения «во славу Христа».
Автономным правительством еврейского квартала был выборный общинный совет, деятельность которого нам известна. Во главе совета стоял либо выборный старшина, «парнас», либо раввин. Сначала раввинская должность считалась почетной, наравне с должностью всякого общинного старшины, и раввин, не получая жалованья от общины, должен был добывать пропитание какой-нибудь частной профессией — врача, переписчика книг, «шадхана» или посредника при заключении брачных союзов, а часто жил трудами жены, занимавшейся торговлей или ремеслом. Но с течением времени стало ощущаться неудобство такого положения раввина, и ему стали выдавать на содержание из общинной кассы. Некоторые раввины, держась талмудического принципа, что нельзя исполнять религиозные функции за деньги, отказывались от жалованья и по-прежнему старались содержать себя побочными заработками. Но большинство раввинов обрадовалось этой реформе, дававшей им возможность всецело отдаваться научным занятиям и пастырским обязанностям. Недостаток реформы заключался лишь в том, что некоторые ученые стали домогаться звания раввина ради материального обеспечения, вследствие чего моральный уровень раввината несколько понизился. На это жаловались в своих сочинениях авторитетные писатели XV века. Однако сами эти жалобы показывают, насколько еврейское духовенство стояло выше католического в моральном отношении. В век повальной распущенности христианского духовенства, накануне реформации Лютера, когда епископы покупали свой сан в Риме, а затем бойко торговали Богом, продавая индульгенции мирянам и должности низшему духовенству, — вожди еврейского духовенства возмущались тем, что иные «надевают раввинский венец ради почета и заработка, будучи лишены высших нравственных качеств, которые должны быть присущи ученым, и подавая дурной пример пастве» (р. Яков Вейль из Нюрнберга).
Еврейский город внутри враждебного христианского города имел достаточное основание дорожить своей внутренней независимостью. В своем квартале еврей чувствовал себя гражданином: здесь он не должен был носить позорящего отличительного знака на одежде, не рисковал услышать брань прохожих христиан и подвергаться оскорблениям. От настроения окружающего населения зависела и степень обособленности еврейского квартала: в Германии, где с XIV века укоренилась массовая юдофобия, действовавшая систематически и планомерно, обособленность была сильнее, чем в Испании, где даже в этот худший период Средневековья юдофобия проявлялась лишь спорадически, в погромных вспышках, вызываемых агитацией фанатиков церкви.
Был ли этот процесс обособления полным и абсолютным? Нет. Историк должен отметить поучительное явление, что даже в период взаимной отчужденности евреев и христиан у них был общий обиходный язык. На «еврейских улицах» Германии слышался немецкий язык, или «идиш», в «юдериях» Испании — арабский или испанский, в «жвивери» Франции — смешанный французско-немецкий, в Богемии и Польше — немецко-еврейско-славянский. Еврейский словесный элемент всегда входил, в большей или меньшей степени, в разговорную речь, сначала в виде национально-религиозных или бытовых терминов, а потом в виде лингвистического фактора, изменяющего самый строй речи. Из всех этих обиходных языков проник в еврейскую письменность, сохранившую древний национальный язык, только арабский в Испании, но и тот исчез из употребления к концу Средних веков, когда мавры были почти вытеснены из Европы. В это время проявляется тенденция гебраизировать в письменности смешанные еврейские наречия путем начертания их знаками еврейского алфавита. Так было положено начало народной литературе на немецко-еврейском языке или «идиш» и на других юдаизированных местных языках, что обнаружилось на грани Средних и Новых веков, после изобретения книгопечатания.
Естественная языковая ассимиляция распространялась также на собственные имена евреев. В Испании и Южной Франции многие, даже ортодоксальные евреи, носили в общежитии христианские имена (мужские имена: Аструг или Аструк, Видаль или Виталь, Бонет, Бонафос, Бонафед и другие; женские: Регина или Рейна, Дольса или Дульция, Аделед-Аделаида). В Германии немецкие имена проникали в еврейскую ономастику и навсегда там утвердились (мужские Герш или Гирш, Герц, Ансельм или Аншель, Липман или Либман, Зелиг и Зелигман; женские Гута или Гуда, Ютта, Шейна и Шейндель, Рейзель, Дулца, Фромет). Все это вызывалось житейской необходимостью. Общий или сходный язык облегчал евреям сношения с окружающим населением.
Разноязычие евреев различных стран затрудняло непосредственные сношения между ними при встречах, но в переписке все были объединены древним национальным языком, языком молитв и всей письменности. Этот язык служил для книжных людей разных стран средством и для устных разговоров. Но в общем языковая ассимиляция не влияла на внутренний быт еврейского квартала. Слишком обособлен был этот быт и в силу внутренней необходимости, и вследствие внешнего давления, чтобы общность языка могла вызвать и общность духовных стремлений, нравов и обычаев.
§ 69. Домашний и семейный быт
При всем различии в социальном положении и домашней обстановке между сефардом юга и ашкеназом севера между ними было то общее, что регулировалось народными преданиями и обычаями, освященными религиозной дисциплиной. В Германии социальная униженность проявлялась в большей простоте домашней обстановки. Однако и здесь теснота еврейских жилищ замечалась только в особых кварталах больших городов, в меньших же городах встречались просторные квартиры, иногда даже с садиком при дворе. Известный раввин Меир из Ротенбурга имел такой дом, где были отдельные комнаты не только для членов его семьи, но и для учеников его иешивы. О внутреннем убранстве комнат заботились больше, чем о наружном виде дома: красивый наружный вид возбуждал зависть соседей-христиан, и скромность здесь требовалась ради безопасности; внутрь же дома чужой глаз реже проникал. Немецкий писатель XV века так рисует обстановку дома еврейского «гохмейстера» (начальника общины) в Регенсбурге, где еврейский квартал вмещал многолюдную общину: «Снаружи дом казался темной грудой камней, обросшей мхом. В стенах — малые и большие окошки с железными решетками. Длинный темный проход ведет на шаткую лестницу, по которой мы ощупью пробираемся к дверям. Но когда дверь открылась, мы очутились в великолепной комнате, украшенной цветами. Стены ее были покрыты искусной деревянной резьбой и увешаны дорогими коврами. Чистый пол также устлан коврами, а стол накрыт чистой льняной скатертью. С потолка спускается на блестящей медной цепи 8-свечный канделябр, заливающий светом всю комнату. На столе стоят серебряные чашки искусной ювелирной выделки. Вокруг стола — стулья с высокими, покрытыми бархатом спинками. В углу комнаты стоит серебряный рукомойник с полотенцем для вытирания рук. У стены восточный диван с шелковыми подушками». Таков был вид дома богача в субботний вечер; но и бедные квартиры тщательно убирались и украшались в праздничные дни; обязательная иллюминация субботнего вечера придавала им уютный вид. В будни, конечно, жилище среднего еврея в Германии представляло менее привлекательную картину: забота и суета торговых людей налагали свой отпечаток на домашний быт.
Строгость нравов поддерживалась ранними браками. Мальчиков и девочек старались сочетать браком обыкновенно в возрасте 15-18 лет. Это было невыгодно в хозяйственном отношении, так как слишком юная чета не могла еще жить своим трудом и содержание ее падало бременем на главу семьи, да и плодовитость таких браков не соответствовала скудной материальной обеспеченности средней еврейской семьи. Ранними браками из жизни молодежи устранялась красивая поэтическая полоса ухаживания и романтических грез, которая составляет и привилегию юности, и повод для трагических коллизий. В раннем возрасте, конечно, не могло быть речи о самостоятельном выборе жениха или невесты, и выбор всецело предоставлялся родителям. Для этого пользовались посредничеством «шадхана», или свата, который подыскивал соответствующую брачную комбинацию, принимая во внимание родовитость и степень благосостояния двух семей, готовящихся вступить в брачный союз. «Шадхан» вел переговоры с обеими сторонами о приданом, о том, кому содержать юную чету в первые годы после брака и в чьем доме ей жить; он же устраивал свидание между женихом и невестой, так как по талмудическому правилу юноша не мог обручать невесту, пока он ее не видел. Часто жених и невеста встречались только в момент, когда писался предварительный договор (tnaim) между их родителями. По этому поводу устраивалась пирушка (Gastmai или Knassmal: последнее название — от термина «Knass» в договоре, где нарушающая сторона обязывалась уплатой неустойки в случае отказа). По прошествии условленного срока (обыкновенно около года) праздновалась свадьба. Это было большое торжество, в котором участвовала вся община или значительная ее часть.
Свадебные торжества в Германии XV века представлены в следующем виде в описании современного раввина. Венчание обыкновенно происходило по пятницам, до наступления субботнего вечера. Накануне, в четверг, устраивалась пирушка в доме невесты, которой жених в этот день присылал подарки (Sivlonot). В пятницу утром, когда шамаш сзывал народ к молитве в синагогу, он предупреждал о предстоящем шествии новобрачных (Maien или Main, от старонемецкого Manfuhren). Еще до утренней молитвы раввин и почетные члены общины водили жениха из его дома во двор синагоги: впереди шли факельщики с горящими восковыми свечами и музыканты, игравшие на разных инструментах, а за ними тянулись ряды членов общины. Затем музыканты отправлялись в дом невесты и приводили ее в сопровождении женской свиты во двор синагоги, где ее встречали раввин с почетными лицами и подводили к ней жениха. Жених брал невесту за руку, и собравшиеся сыпали на них пшеничные зерна, произнося благословение: «Плодитесь и множитесь». Иные разбрасывали мелкие монеты, которые подбирались нищими. У дверей синагоги жениха и невесту усаживали для краткого отдыха, а затем невесту уводили домой для переодевания. Поверх нарядного платья ей надевали широкий белый плащ, по своему покрою похожий на саван (Sargenes), а на голову и лицо набрасывали покрывало: жених, одетый в праздничный костюм, также имел на себе плащ с широкими рукавами и капюшоном. Это верхнее облачение должно было придать торжеству оттенок траура, дабы в день радости молодые вспомнили о дне смерти и о национальном трауре, о «печали Иерусалима». Затем начинается утренняя молитва; жених молится в переднем ряду у восточной стены, а при чтении Торы всходит на эстраду («бима», «алмемор») для прочтения отрывка из текста. По окончании молитвы раввин выходит со свитой на двор синагоги к дожидающейся там невесте, ведет ее в синагогу и ставит на эстраду по правую руку жениха. С обеих сторон новобрачных стоят родители и родные. Тут совершается акт обручения: жених надевает невесте на палец обручальное кольцо, раввин произносит свадебные благословения над чашей вина, из которой молодые отпивают по глотку, после чего жених бросает чашу об стену и разбивает ее. Этот обычай одни объясняют как знак траура, а другие как символ власти будущего хозяина. Затем начинается обратное шествие молодых со свитой и музыкой в дом родителей или в общественный свадебный зал. Здесь новобрачных, ничего не евших с утра, сажают за стол и подносят им яйца и куриное мясо, родные и гости пируют кругом под звуки музыки и шум веселых разговоров. Пиры, танцы и музыка в доме новобрачных продолжались и в следующие дни, обыкновенно в течение целой недели. Эти свадебные недели, оживлявшие всю общину, прогоняли обычную грусть и озабоченность еврейского квартала.
Семейная жизнь у евреев отличалась большей строгостью, чем у кого-либо из западных народов. Древний обычай многоженства совершенно упразднился в Европе не только вследствие запрета р. Гершома в X веке, но и в силу общих условий жизни. Только в мусульманских владениях Европы — в арабской Испании и Сицилии — бывали случаи многоженства среди восточных выходцев, но с переходом этих стран под власть христиан такие случаи становились все реже. На вступление во второй брак при жизни первой неразведенной жены требовалось разрешение короля, которое давалось по особо важным мотивам. Так, например, в 1393 г. арагонский король, Иоанн II разрешил известному раввину-философу Хасдаю Крескесу вторично жениться ввиду отсутствия у него потомства от первого брака[64]. Случаи внебрачного сожительства у евреев в Германии были очень редки. В еврейских кварталах редко встречались проститутки, которые в XIV и XV веке наполняли германские города (во Франкфурте-на-Майне насчитывалось в 1394 году около 800 проституток при десятитысячном населении; на церковные соборы в Констанце и Базеле таких женщин собралось до 1500 для надобностей безбрачного католического духовенства). Святость семейного очага оберегалась у евреев даже с чрезмерной строгостью, и «блудная женщина» (как называли и жену, случайно нарушившую супружескую верность) подвергалась тяжелым наказаниям. Так, эрфуртский раввин Яков Вейль наложил следующее покаяние на согрешившую замужнюю женщину: в течение года ходить ежедневно по три раза в синагогу и исповедоваться там перед женщинами «на немецком языке», чтобы все ее понимали; кроме того, грешница в течение покаянного срока не могла носить нарядную одежду и украшения, а должна была одеваться в черное, как во время траура, носить на голове старый платок вместо шляпки или нарядного чепца, и веревку вместо пояса; затем обязана была часто воздерживаться от мяса и вина и подвергать себя другим физическим лишениям. Из эротических стихотворений Иммануила Роми можно, однако, заключить, что в Италии семейные нравы были не так строги, как в Германии. В Испании чаще бывали случаи супружеской измены, в особенности сожительства евреев с христианками; такие случаи влекли за собой, помимо раввинской кары для евреев, наказание для обоих грешников по церковным законам. При общинном совете состояла особая комиссия для розыска «грехов» и всяких нарушений обычаев («беруре аверот») и для наложения кар на виновных.
Современные цензоры нравов очень жаловались на неискоренимую слабость еврейских женщин — страсть к нарядам. В Испании эта страсть развилась до размеров общественного бедствия. Богатые женщины появлялись публично в пестрых нарядах, украшенных золотом и драгоценностями, вызывая злобную зависть соседей-христиан. Погромы конца XIV и начала XV века обратили внимание властей и на эту причину юдофобии, и королевским декретом евреям было запрещено носить шелковые платья. Тем не менее женщины нарушали этот запрет. В беседе с представителями еврейского общества испанский король — как рассказывает летописец — жаловался на склонность евреев к излишествам в одежде. Депутаты ответили ему, что мужчины одеваются очень скромно, употребляя черные ткани, и только женщины, по слабости своего пола, позволяют себе некоторую роскошь в нарядах. Тогда король воскликнул: «В таком случае вы в своих черных костюмах похожи на осла угольщика, а ваши жены разряжены, как мул римского папы!» Увлечение нарядами замечалось и в Италии, где еврейские женщины подражали христианским щеголихам эпохи Ренессанса. Против этого не раз протестовали еврейские писатели и издавались строгие постановления на раввинских съездах. В Германии евреи одевались гораздо скромнее: мужчины часто носили особые традиционные костюмы, отличные от общепринятых у христиан. Но и здесь молодые женщины не всегда могли устоять против соблазна моды: носили разноцветные шелковые пояса с золотыми застежками, золотые цепи, нити жемчуга на шее, расшитые золотом чепцы и т.п. Впрочем, эти наряды обыкновенно надевались в праздничные и торжественные дни, протекавшие в пределах еврейского квартала. Вне его стен, в христианском городе, евреям и еврейкам нередко приходилось носить отличительный знак, если отличия не было в самом покрое одежды; но от ношения навязанного церковью Каинова знака евреи во всех странах, как известно, всячески уклонялись.
Кроме описанных выше свадебных торжеств, публичные увеселения допускались в праздничные дни, в пределах религиозного ритуала и порой в связи с ним. Полупраздник Пурим представлял собой еврейский карнавал. В этот день дозволялось пить, веселиться и даже дурачиться. В раннее Средневековье весело совершался обряд сожжения деревянного чучела Гамана на площади перед синагогой; но потом христианские власти это запретили, резонно усматривая в такой церемонии протест против Гаманов из собственной среды, и евреям пришлось ограничиваться «битьем Гамана» в иной символической форме: топаньем ногами и стуком с помощью разных орудий при упоминании имени Гамана во время чтения «Книги Эстер» в синагоге. В этот день разрешались обычно запрещенные маскарады и комические представления (Purim-Spiel) — зародыш будущего театра. Молодежь особенно веселилась в этот день, посылая друг другу сладости и собираясь на различные игры. В праздник Симхат-Тора увеселения сосредоточивались в синагоге, где старые и молодые, мужчины и женщины сопровождали кружное шествие («гакафот») вокруг «бимы» со свитками Торы в руках; малыши в это время ловили разбрасываемые фрукты и лакомства.
Домашних будничных развлечений было немного, да и те допускались с большим разбором. Осуждалась азартная игра в карты, развившаяся особенно после катастрофы «черной смерти» в Германии; тем не менее многие предавались карточной игре, и раввинам пришлось разрешить ее в полупраздничные дни («холгамоэд», «Ханука» и др.). Уважением пользовалась серьезная шахматная игра. Любимым развлечением было задавание загадок и шарад, в которых большей частью пользовались библейским и талмудическим материалом. Играли и в отыскивание библейских стихов: один прочитывал какой-нибудь библейский стих, а другой должен был привести на память стих, начинающийся последним словом прочитанной фразы. Эта игра была полезным упражнением в запоминании библейского текста, который многие могли тогда цитировать наизусть. Запрещенным развлечением считалось посещение цирков и театров. Цирковые и театральные зрелища были запрещены еще в древности ввиду их связи с греко-римским языческим культом, а средневековым раввинам (как позже английским пуританам) такие зрелища казались просто школой разврата, легкомыслия и безделия. Однако в следующие столетия еврейство создало свой народный театр, где ставились пьесы религиозно-нравственного или исторического содержания («Продажа Иосифа братьями», «Гаман и Эстер» и т.п.).
§ 70. Воспитание и обучение
В жизни евреев всех стран воспитание и обучение юношества занимало центральное место; только методы и учебные программы разнообразились в зависимости от состояния умственной культуры в каждой стране. В общем можно сказать, что из двух центров Средневековья преобладало в испанско-провансальском стремление к сочетанию общего и специального образования, а в германско-французском — к специальному талмудическому знанию. До известного кризиса рационализма в начале XIV века это расхождение обозначалось довольно резко, но после кризиса германская система берет верх над испанской.
Общеобразовательная школа была только временным этапом в истории еврейской культуры, созданием эпохи Маймонида и арабско-еврейского ренессанса; она привилась только в Испании, Провансе и отчасти Италии XIII и XIV веков. Три писателя этой эпохи[65] дают программу школьного обучения, которая на высших своих ступенях мало отличается от программ тогдашних европейских университетов. Здесь установлен принцип совмещения специально-еврейского и общего образования, в порядке последовательности: еврейское предшествует общему. Обучение рекомендуется начинать очень рано, на 4-м году жизни, но подвигаться в нем медленно, ибо программа школы и позднейшего самообразования рассчитана на много лет. В первый год ребенок (речь идет только о мальчиках) изучает буквы еврейского алфавита с пунктуацией; научившись читать, он на второй год переходит сначала к механическому чтению Пятикнижия, а затем к объяснению библейского текста путем перевода каждого стиха на местный разговорный язык. В третий год изучается арамейский диалект перевода Торы («Таргум») для того, чтобы подготовить мальчика к пониманию языка Талмуда. По окончании Пятикнижия проходятся последовательно следующие отделы Библии: исторические книги («Первые пророки»), пророческие книги («Последние пророки») и Писания («Кетувим»). Параллельно преподаются чистописание и орфография. К тринадцатому году жизни завершается изучение Библии, после чего учащийся переходит к усвоению грамматики древнего языка по сочинениям Хаюджа, Ибн-Джанаха, Ибн-Эзры и Давида Кимхи. В то же время приступают к изучению избранных трактатов Талмуда при помощи комментария Раши, но без «Тосафот» и прочих казуистических комментариев, от которых автор одной из программ предостерегает учащих и учащихся, «ибо все эти новеллы и дополнения сочинены многими лицами по капризам своего ума и отнимают только время пустыми умствованиями, без пользы для главной цели Талмуда — объяснения заповедей и законов и установления практического вывода из галахических теорий». Для сокращения курса Талмуда рекомендуется «образцовое и несравненное» сочинение «Мишне Тора» Маймонида, где кодифицирован весь библейско-талмудический материал. Время, выигранное от сокращения талмудического курса, следует посвятить изучению морали по изречениям философов, собранным в популярных еврейских книгах того времени («Miwchar hapeninim», «Mussar haphilosophim»). На 18-м году жизни кончается школьный курс еврейских знаний, и юноша вступает в брак; но тут начинается курс общих знаний путем самообразования. Изучаются общие науки в порядке, приближающемся к средневековой классификации семи наук — тройки и четверки (trivium et quadrivium): медицина в связи с гигиеной для оберегания здоровья (по сочинениям Маймонида, Авиценны и др.), арифметика (по «Науке чисел» Ибн-Эзры), астрономия (по «Образу Земли» Авраама бен-Хия и «Алмагесту» Птоломея), логика (по Аристотелю и Аверроэсу), геометрия, музыка и физика (по Аристотелю). Третий и высший цикл наук, доступный лицам зрелого возраста, заключает в себе метафизику, теологию и философию (по сочинениям Аристотеля с комментарием Аверроэса), которые могут поглотить ум человека до самой смерти и приобщать его к созерцанию вечной истины.
Это стремление к идеальному, гармоническому воспитанию, которое должно создать тип совершенного человека, едва ли когда-либо осуществлялось на деле в полном объеме; то была программа для избранных, для единичных лиц. Но опыты проведения подобной программы, хотя бы в сокращенном виде, в школе и самообразовании, несомненно, делались в отдельных случаях. Удар, нанесенный рационализму и светскому образованию херемом 1304 года, был результатом разочарования в возможности гармонически сочетать науку с религией. Судьба евреев во всей Европе к концу Средневековья неумолимо разбивала светлые надежды гармонистов и энциклопедистов в области педагогики. Школу приходилось приспособлять к жестоким условиям борьбы за национальное существование, и в конце концов восторжествовала узкая и односторонняя, хотя и крайне интенсивная, германская система.
Эта система установилась в Северной Франции и Германии после оживления, внесенного в талмудическую науку классическими комментариями Раши и казуистикой тосафистов. В XIII веке здесь была выработана следующая школьная конституция. В каждой общине должна существовать «малая школа» (medraS katan) с семилетним курсом для мальчиков от 5 до 13 лет, а в больших общинах или местопребывании знаменитых раввинов — «большая школа» (medraš gadol, или высшая талмудическая иешива). Малая — т. е. начальная и средняя — школа состояла из многих классов, расположенных в разных помещениях для учащихся различных групп. Там полагалось в первые два года изучать еврейское чтение и Пятикнижие, в следующие два — книги Пророков и «Писаний», а в последние три года — легкие трактаты Талмуда. Оказавшиеся способными поступали в высшую школу.
В раввинской литературе сохранились сведения о порядке обучения в школах. Ввод ребенка в начальную школу был обставлен разными церемониями, которые обыкновенно приурочивались к новомесячию Нисан или к «празднику Торы» Шавуот, т. е. к началу летнего семестра. Мальчика, облаченного в молитвенную ризу («талет»), отец приводил в школу. Здесь учитель усаживал мальчика на скамью и показывал ему на таблице буквы алфавита, из которых слагались слова «Тора» и другие. Затем подносили медовый пряник с оттиснутыми библейскими стихами, вроде: «Сын человеческий, твое чрево съест это писание, которое даю тебе, и я съел, и оно было у меня во рту, сладкое как мед» (Иезек. 3, 3); подавалось также сваренное яйцо с подобными надписями. Надписи прочитывались и объяснялись мальчику, который затем съедал пряник или яйцо, что считалось средством для изощрения ума и укрепления памяти. По окончании этой церемонии мальчика водили к реке, так как проточная вода считалась символом Торы, причем произносилось благословение: «Пусть источники твои прорвутся наружу и потекут на улицах широкими ручьями» (Притчи 5,16). После праздника начиналось правильное посещение школы, в которой мальчик отныне проводил целые дни, с раннего утра до вечера.
Быстро усваивалась учениками начальная грамота: еврейская азбука и чтение по складам, и тогда приступали прямо к чтению Пятикнижия. Начинали с третьей книги, жреческого кодекса «Ваикра», несмотря на то что по своему содержанию она была самой трудной для усвоения и менее приятной, чем первые книги с их увлекательными историческими рассказами. Тут действовала слепая традиция: нужно начинать с сакраментальной части Торы. Это делалось еще потому, что с этой части начинались субботние чтения в синагогах с весны каждого года, а прохождение Пятикнижия в школе учитель старался согласовать с порядком субботних чтений в синагоге для того, чтобы дети могли сознательно прослушать публичное чтение данных глав. Так учение сочетал ось с богослужением. В школе библейский текст переводился на разговорный язык. Таким же образом переводились и молитвы. До десятилетнего возраста ученики проходили Библию и усваивали язык арамейского Таргума как подготовку к Талмуду. Затем приступали к изучению Мишны и более легких трактатов Гемары и, наконец, переходили к трактатам, требующим большего умственного напряжения. Если мальчик оказывался неспособным к усвоению Талмуда, учитель обязан был заявить отцу об этом и предложить ему взять сына из школы, чтобы не задерживать развитие других учеников.
К моменту религиозного совершеннолетия, тринадцатому году, мальчик обыкновенно кончал курс среднего образования, и тогда для способнейших наступала пора высшего талмудического образования в раввинских академиях, «иешивах». Начиналось странствование юноши, «бахура», по тем городам, где жил и учил какой-либо знаменитый раввин. Вдали от родных, большей частью материально не обеспеченные, юные иешиботники жили при поддержке той общины, где они учились, получая квартиру и стол в домах зажиточных людей бесплатно или за малую плату. В талмудических академиях практиковалась комбинированная система лекций и практических занятий. Учитель-ректор, «рош-иешива», читал текст Талмуда, разбирался в его сложных рассуждениях и казуистических к ним комментариях, высказывал свое мнение или устанавливал какой-нибудь вывод; слушатели ставили учителю вопросы, пускаясь сами в диалектические прения, учитель возражал, и горячая дискуссия оживляла аудиторию. Больше всего ценились два качества в талмудисте: эрудиция и диалектическое остроумие (bekiut и charifut), хорошая память и быстрая сообразительность. Солидные раввины более ценили эрудицию, начитанность в огромной талмудической письменности, но иные любили казуистический перец («пилпул»), который изощрял ум, но не прибавлял знания. Вне лекционных часов студенты занимались в иешиве целые дни и вечера, с перерывом только для молитвы и обеда; многие периодически, раз или два в неделю, занимались всю ночь, не ложась спать, во исполнение завета «Учи Тору днем и ночью». Среди учащихся попадались и женатые люди, оставлявшие свои семьи, чтобы отдаваться науке; они назывались «перушим» (разлученные с семьями). Талмудические «иешивы» помещались обыкновенно в особых зданиях, при которых иногда встречалось общежитие для группы учащихся; но часто иешива помещалась при синагоге или в доме раввина-ректора. В самой академии изучался только курс Талмуда и раввинского законоведения; Библия очень редко изучалась, а «посторонним наукам» — грамматике, математике, религиозной философии — вовсе не было места в стенах иешивы. В Германии такие вольные науки могли изучаться только вне академии; книги иноязычные туда не допускались.
Воспитание девушек резко отличалось от воспитания юношей. Тут заботились только о подготовке благочестивой женщины и хорошей хозяйки. Девочек обучали только чтению молитв. Только в виде исключения встречались женщины, которые путем самообразования приобретали солидные познания в библейской и даже талмудической письменности: то были преимущественно жены или дочери раввинов, слывшие феноменами в свое время. Обыкновенно женщины умели только читать по-еврейски, но, не зная древнееврейского языка, не понимали содержания читаемых молитв; поэтому раввины разрешали им молиться на местном разговорном языке, и необходимые для женщины молитвы переводились на этот язык. Это, впрочем, не мешало женщине быть крайне набожной и строго соблюдать бесчисленные законы, регулировавшие домашний быт, как законы о пище, субботе, праздниках и т.п. Сама малообразованная, женщина выше всего ценила ученость, благоговела перед ученым мужем, братом или сыном, так как при религиозном характере еврейской науки ученость отождествлялась со святостью, а критически относиться к талмудической науке женщина по своему неведению не могла.
Вообще культ знания был очень силен в еврействе того времени. Счастливыми считались обладатели большого количества книг, которые в Средние века, до изобретения книгопечатания, имелись только в рукописных копиях и стоили очень дорого. К таким счастливцам постоянно обращались соседи с просьбой одолжить книгу для пользования, и подобные одолжения считались нравственной обязанностью. Провансальский писатель, знаменитый переводчик Иегуда Ибн-Тиббон пишет в завещании своему сыну (конец XII века): «Я приобрел много книг и дал тебе возможность заниматься, не прибегая к одолжению книг у других. Тебе не приходится метаться в поисках нужной книги, как большинству учащихся, которые ищут и часто не находят. Напротив, ты имеешь возможность одалживать другим книги по всем отраслям знания... И впредь если к тебе обратятся с такими просьбами, не отвечай никогда: нет, ибо есть люди, которые не в состоянии покупать книги; только старайся обеспечить себя, что книга будет возвращена». В завещании даются подробные правила ухода за библиотекой, как хранить книги, держать их в порядке в шкафах, составлять им систематическую опись. Книжное знание часто являлось страстью и спортом в еврейском обществе. Умственный аристократизм проявлялся здесь и в положительных, и в отрицательных своих формах. Древнее презрение к «амгаарецу», простолюдину, глубоко таилось в избранном обществе. Классовое деление на богатых и бедных не было столь резко, как деление на образованных и необразованных.
§ 71. Нравы и нравоучительная литература
Из еврейской нравоучительной литературы Средних веков можно узнать многое об укоренившихся в народе обычаях, верованиях и нравах, а также о требованиях, которые в этой области предъявлялись народу его духовными вождями. Здесь отражаются быт идеальный и быт действительный, высшие религиозно-нравственные представления и такие народные поверия с соответствующими обычаями, которые имеют весьма мало общего с религией и моралью.
Мы уже видели эту смесь разнородных представлений в библии германско-еврейской морали «Книге благочестивых», характерной для эпохи крестовых походов. Остается еще дополнить картину нравов на основании позднейших однородных произведений в различных странах.
В вековечной борьбе между социальными классами моралисты того времени обыкновенно становятся на сторону бедных против богатых. В Испании, Провансе и Италии писатели обличают богачей с их показной роскошью и вечной погоней за наживой. Соломон Алами считает еврейских откупщиков и финансистов, которые корчили из себя испанских грандов, виновниками всех бед, постигших евреев в Испании. Итальянский поэт Иммануил Роми в своем «Аде и Рае» отводит место в аду богачу, который нажил деньги неправдой, строил себе высокие хоромы, пировал и веселился, был глух к мольбам бедняков, вдов и сирот; ангелы-палачи из ада переносят этого грешника в его дом в городе Анконе, и там он видит, как его вдова вместе со своим новым мужем наслаждаются нажитым им добром, за которое он сам теперь жарится в аду. Здесь характерны оттенки: испанский богач, откупщик или банкир, близкий к государственным властям, вызывает зависть своей показной роскошью, нарядами своей семьи, выездами в роскошных каретах; итальянский богач, наживший деньги частными кредитными операциями (откупщики и официальные финансовые агенты из евреев встречались очень редко в Италии), живет в свое удовольствие в пределах своей общины, не пролезая в христианскую аристократию, и его укоряют только за сибаритство и бесчувствие к чужой нужде. На третьей ступени стоит богач в Германии: вне еврейского квартала он такой же «презренный еврей», как все прочие; с властью и христианским обществом он имеет только деловые сношения, а среди своих он ведет скромную жизнь, поскольку весь строй жизни в Германии скромнее, чем на юге; он стоит ближе к народной массе и потому отзывчивее, чувствительнее к ее нуждам. Здесь строгому моралисту приходится говорить только о формах благотворительности. В «Книге благочестивых» часто упоминается о «габае-цедака», заведующих благотворительной кассой, и о способах помощи бедным. Многие почтенные люди, впавшие в бедность, пользовались общественной помощью тайно, ибо стыдились брать пособие открыто. По этому поводу «габаи» имели часто неприятности при отчетах в собраниях общины, так как не хотели называть имена некоторых получивших пособие, — и моралист говорит: «Пусть лучше терпит от напрасных подозрений габай, чем допустить смущение бедного получателя пособия». Указываются трогательные примеры ученых, которые, очутившись на чужбине в бедственном положении, не говорили о своем ученом звании и получали мелкое пособие наравне со всеми бедняками; когда одного из них спросили, почему он не предупредил общину о своем звании, он ответил: тогда мне дали бы больше за мою Тору, а я не хочу, чтобы мне платили за нее. Осуждались показная благотворительность или подаяние с целью умилостивить Бога. «Пусть не думает человек, неправедно присвоивший деньги ближнего, что ему простится грех, если он эти деньги пожертвует в пользу бедных. Лучше ничего не грабить и мало жертвовать, чем хотя бы немного грабить и много жертвовать». При всем уважении к ученым моралисты не советуют им отвлекаться от занятий, дающих им заработок. «Неразумно поступает тот (сельский хозяин), кто занимается наукой во время жатвы или сбора винограда. Лучше было бы ему раньше заниматься делом, а потом Торой».
Популярные книги XV века «Пути праведных» и «Sittenbuch» характеризуют идеалы германско-еврейских моралистов той эпохи. Скромность, умеренность, честность и правдивость — таковы основные начала этой морали. Всякая чрезмерная любовь вредна: родители, слишком любящие своих детей, балуют их, воспитывают без дисциплины и толкают на дурной путь; чрезмерная любовь к деньгам толкает на преступления, эксплуатацию и обман. Любовь к людям не только благородна, но и выгодна, ибо если человек любит других, другие будут любить его и помогать ему; каждый человек должен стремиться к тому, чтобы «он был более полезен другим, чем другие ему». Нельзя требовать от наемного рабочего, чтобы он работал сверх сил; даже с иноверными слугами следует обращаться мягко и терпеливо выслушивать их требования. Абсолютная честность и правдивость в сношениях с людьми обязательны, особенно в деловых сношениях с иноверцем: нельзя пользоваться его ошибкой при купле-продаже, ибо обида иноверца есть оскорбление еврейской религии, которая будет опорочена пороками ее последователей: это — «оскорбление Бога» (chilul hasem). Правдивость нужна не только внешняя, но и внутренняя: нельзя делать тайно то, о чем человек стыдился бы рассказать другим. По этому поводу рассказан следующий анекдот. Один большой грешник решил покаяться и обратился к мудрецу с такой просьбой: я до сих пор не исполнял ни одной Божьей заповеди и не обещаюсь впредь соблюдать все заповеди, но одну заповедь я готов соблюдать по вашему указанию. Мудрец ответил: не лги, а всегда говори правду, и тебе простятся все грехи. Кающийся обещал и ушел. По дороге он увидел дом разврата. Оглядевшись кругом и видя, что никого нет, он подумал, не зайти ли в это знакомое ему место; но тут же вспомнил свое обещание и сказал себе: ведь я обещал не лгать, а если кто-либо встретил бы меня в этом доме и спросил бы, что я тут делаю, я должен был ему солгать, — следовательно, нельзя мне зайти в этот дом. В дальнейшем он при всяком искушении ловил себя на мысли, что совершить дурное дело значило бы обречь себя на неизбежное лганье, и мало-помалу он стал честным человеком потому, что решил быть правдивым.
Интимные советы, касающиеся здоровья тела и души, давались в предсмертных завещаниях (Zawaot), обращенных к членам семьи. Из них известны относящиеся к XIV веку завещания германо-испанского раввина Ашера б. Иехиеля, или Роша, его сыновей р. Иегуды и р. Якова, автора кодекса «Турим», и майнцского раввина Элиезера Галеви. Все завещатели стараются внушить детям, чтобы они соблюдали крайнюю умеренность в удовлетворении физических потребностей, так как этим обусловливается высокое развитие души. «Прошу, — пишет майнцский раввин, — чтобы мои сыновья и дочери исполняли следующее: посещать утром и вечером молитвенный дом и быть очень аккуратными в молитвах; после молитвы заниматься хоть недолго изучением Торы, чтением псалмов или добрыми делами; честно и по совести торговать с людьми, даже с иноверцами; быть внимательными и ласковыми к людям, обращающимся с просьбой; не говорить лишнего и тем избавиться от злословия, лжи и пустой болтовни; давать десятину (в пользу бедных) аккуратно, не отказывать ни одному бедняку и помочь ему хоть малым... Жены должны уважать и слушать мужей, а мужья должны любить и ценить своих жен и не гневаться на них... Пусть мои сыновья и дочери стараются по возможности жить в городе, где есть еврейская община, для того, чтобы их дети усваивали себе еврейские обычаи. Пусть обучают своих детей Торе, хотя бы для этого им пришлось ходить по домам за подаянием, и пусть оберегают детей от безделия... Дети мои, едите и пейте только в меру надобности и не тратьте на это слишком много денег. Не гоняйтесь за деньгами и богатством, а довольствуйтесь своей долей и тем, что вы можете покрыть расходы хотя бы на половину потребностей, как советовали наши мудрецы. Но приучайтесь и приучайте сыновей и дочерей одеваться красиво и чисто... Поддерживайте чистоту в своем доме, как я сам об этом заботился, ибо всякие вредители и болезни заводятся в грязных домах». «Еда для человека — что масло для свечи: если масла в меру — фитиль горит, если мало — гаснет, если слишком много — еще скорее гаснет... Играть для выигрыша денег нельзя, так как это простой грабеж».
В Испании моралисты излагали свои поучения в систематических трудах. В начале XIV века был составлен обширный компендиум морали под названием «Светильник» («Menorat ha’maor»), в котором Исаак Абоав I[66] хотел создать такой же свод Агады, какой создал Маймонид для талмудической Галахи. В семи отделах книги («семь ламп светильника») все заповеди нравственности изложены в изречениях, притчах и легендах Талмуда и Мидраша, так что книга действительно может для практических целей заменять свои древние источники, где все нагромождено без системы и плана. Свойственная сефардам способность систематизации дала и здесь блестящий результат. В позднейшие века ашкеназы сделали эту книгу доступной для широких масс, переведя ее на немецко-еврейский язык. И действительно, по своему настроению составитель стоит ближе к германским, чем к испанским моралистам: его склонность к аскетической морали сближает его с творцами «Книги благочестивых».
Наряду с этой популярной письменностью существовала в Испании и Провансе философско-моралистическая литература для интеллигенции. Люди с философским образованием, черпавшие свои идеи из книг Аристотеля, Аверроэса и Маймонида, могли оттуда же черпать материал для психологического обоснования нравственности как «гигиены тела и души». Из сентенций греческих, индийских и арабских мудрецов в сочетании с «божественной мудростью» Библии строилась универсальная житейская философия. Эти сентенции и афоризмы, которые полагалось знать каждому образованному человеку, распространялись в особых систематических сборниках под названиями «Мораль философов» и «Отборные жемчужины» («Mussar ha’philosophim», «Miwchar ha’penimim»). Часто они вплетались в анекдотические или дидактические рассказы вроде «Книги утех» («Sefer SaaSuim») барселонского врача Иосифа Забари или сочинения другого барселонца Авраама бен-Хисдая «Принц и дервиш» («Ben ha’melech weha’nazir»). Последняя книга, составленная в XIII веке, представляла собой переработку индийской дидактической повести, обошедшей в разных версиях всю Европу под именем «Варлаам и Иосафат» и воспринявшей эллинские, арабские и христианские элементы. В образованном обществе считалось признаком хорошего тона цитировать наизусть такие изречения или анекдоты, в которых остроумная форма ценилась не менее, чем поучительное содержание. Следующие примеры из богатой коллекции таких ходячих сентенций могут характеризовать миросозерцание, наклонности и вкусы тогдашней философствующей интеллигенции:
«Мудреца спросили: каким образом ты добился больших знаний, чем твои товарищи? Он ответил: потому что я израсходовал на масло (для лампы при вечерних занятиях) больше, чем они на вино». — «Человек мудр, пока он ищет знания, но становится глупым, когда думает, что постиг все знание». — «Почему ученые чаще стучатся и двери богачей, чем богачи в двери ученых? Потому что ученые понимают значение богатства, но богачи не понимают значения науки». — «Обучай незнающего и сам учись у более знающего, тогда ты узнаешь то, чего раньше не знал, и запомнишь то, что знал». — «Дурак винит в своей неудаче других, умный — себя самого, благочестивый — ни себя, ни других (полагаясь на Божью волю)». — «Богатство души лучше богатства кармана». — «Оказывай помощь и достойным и недостойным, ибо если кто-либо недостоин твоей помощи, то ты достоин, оказывать ее». — «Спросили мудреца, кому он особенно благодарен. Он ответил: тому, который мне сделал добро, и тому, которому я сделал добро». — «Переданный тебе секрет должен быть у тебя в плену, но если ты его выдал, ты у него в плену». — «Ты можешь только один раз раскаяться в том, что помолчал, но много раз тебе придется каяться в том, что говорил». — «Мудрец сказал: удивляюсь тем, которые покупают рабов за деньги и не покупают (не привязывают к себе) свободных людей благодеяниями». — «Избегай частых визитов к друзьям, ибо это причина охлаждения: ведь частый дождь надоедает, а когда дожди редки — молятся, чтобы они появились». — «Если люди хвалят тебя не по заслугам, тужи, а не радуйся». — «Не полагайся на человека, хвалящего тебя за хорошие качества, которых в тебе нет». — «В следующих случаях человек должен винить себя за возможные неприятности: кто явился на обед без приглашения, кто распоряжается в чужом доме при хозяине, кто добивается уважения от врага, кто врывается непрошено в чужую беседу, кто занимает место не по чину и кто рассказывает тому, который не хочет слушать». — «Кто наихудший из людей? Тот, кто считает себя наилучшим». — «Я ем для того, чтобы жить, а не живу для того, чтобы есть». — «Остерегайтесь есть мясо и не превращайте свой желудок в место погребения скота». — «Знание делает тебя господином обстоятельств, а страсть — рабом обстоятельств». — «Готовься к загробному миру, как если бы тебе предстояло завтра умереть; готовься к здешней жизни, как если бы тебе предстояло вечно жить». — «Какую правду нельзя сказать? Хвалить самого себя».
Много ума и житейского опыта было в таких сентенциях, которые до того перерабатывались в процессе распространения, что могли считаться продуктом коллективного творчества. Народ, некогда создавший «Соломоновы притчи» и «Мудрость Бен-Сиры», мог по-своему воспринять и переработать этическую мудрость других народов. Этические образцы стояли, конечно, выше действительной морали, но и по ним можно судить об умонастроении тех, которые в своих писаниях и устных проповедях выдвигали высокие идеалы нравственности, различные по форме, но однородные по существу во всех странах диаспоры, от Испании до Германии.