§ 27. Римские папы и итальянские евреи
В XIII веке, как и прежде, воинствующая церковь больше проявляла свою власть в других странах, чем в резиденции пап, где так мало ценился папский авторитет. Деспотизм Иннокентии III и грозные каноны Латеранского собора 1215 года наименее давали себя чувствовать в Риме, где изобретались орудия насилия над совестью людей. Можно было думать, что своих евреев, обитателей скромного квартала на низком берегу Тибра, папы более щадят, чем их братьев во Франции, Испании и Германии. Даже позорный отличительный знак на одежде не навязывался римским евреям так упорно, как их соплеменникам в царстве Людовика Святого. Объяснялось это тем, что в городе Риме идеал обособления евреев считался уже достигнутым: замкнутый еврейский квартал в нездоровой части города, часто затопляемой разливом Тибра, и ютившаяся в нем община, главари которой смиренно ходили к каждому новому папе на поклон, уже достаточно символизировали торжество церкви над синагогой. Взирая с высоты Латерана на едва заметную синагогу внизу, Иннокентий III и его преемники моги с удовлетворением сказать себе: вот живое доказательство нашей избранности и их отверженности! Евреи, конечно, думали иначе, и в свою очередь могли быть довольны тем, что их унижали, но не громили, как в других странах.
Только вести из больших центров диаспоры вносили тревогу в жизнь римской общины. Из разных стран являлись в Рим еврейские депутации, чтобы при содействии своих «близких к престолу» братьев ходатайствовать перед папой о смягчении новых репрессий, о предотвращении катастроф от ритуальных обвинений и т.п. Эти мольбы о помощи участились при папе Григории IX, когда начала действовать инквизиция против еретиков, а доминиканцы стали производить аутодафе над еврейскими книгами. Сожжение книг Талмуда в Париже после диспута 1240 года произвело потрясающее впечатление в римской общине, которая установила по этому поводу ежегодный пост. Итальянский раввин Цидкия Рофе пишет об этом в своем религиозном кодексе («Sibbole ha’leket») в отделе законов о постах: «В наши дни, за великие грехи наши, была сожжена Тора нашего Бога. В 5004 году от сотворения мира, в пятницу отдела Хукат (летом 1244 г.), были сожжены во Франции 24 воза, наполненных книгами Талмуда, Галахи и Агады, как мы слышали от бывших там раввинов»[30]. В одной из тогдашних синагогальных элегий, написанных в Италии, есть намек на то, что в самом Риме была сделана попытка уничтожить еврейские книги: в «селихе» говорится о свитках Торы, разорванных в храме Божием и изрезанных в куски ножом. Единичные случаи насилия были вполне возможны, так как и в Риме упрочилось тогда гнездо доминиканцев, а член этого ордена Николай Донен, виновник парижского аутодафе, вероятно, продолжал напоминать папе Григорию IX о «богохульствах» Талмуда.
При всем своем церковном усердии, папы XIII века подтверждали охранительную буллу для итальянских евреев. Папа Александр IV, имевший деловые сношения с еврейскими купцами, покровительствовал их торговой деятельности: в 1255 году он освободил их во многих местах Италии от платежа дорожных пошлин, уравняв их в этом отношении с римскими купцами из христиан. Из этого акта видно, что евреи иногда вели торговые дела в товариществе с христианскими купцами; однако купеческое сословие не принимало их в свои гильдии, так как не признавало за ними прав итальянских граждан. Кастовая обособленность евреев поддерживалась строгим сословным режимом «городских республик» Италии.
Неспокойно стало во второй половине XIII века. Рим был вовлечен в кровавую борьбу гвельфов и гибеллинов, разгоревшуюся вокруг «Сицилийского наследства» при преемниках императора Фридриха II. Французский принц Карл Анжу, временно ставший королем «Обеих Сицилий», стал также хозяином Рима в качестве его «сенатора» (1268-1278). Евреи, подобно итальянцам, могли ожидать всего худшего от этого тирана, но их спасла его жадность к деньгам. Пользуясь услугами еврейских финансистов, Карл оставлял в покое их соплеменников. Когда папа Климент IV своей буллой «Turbato corde» (1267) вооружил руку инквизиции против евреев, сеющих ересь среди христиан и особенно выкрестов, а доминиканцы развернули свою полицейскую деятельность в Риме, Карл приказал властям не трогать евреев и не нарушать их прежних «привилегий». К концу XIII века положение римской общины, вследствие усиления клерикального гнета, настолько ухудшилось, что сам папа Николай IV должен был откликнуться на вопли угнетенных. В папском бреве от 1291 года на имя римского викария («Orat mater ecclesia») говорится: «Синагога (община) иудеев в Риме подала жалобу по поводу предосудительного поведения некоторых клириков, которые относятся к ним враждебно, угнетают их непрестанно тяжелыми требованиями, оскорбляют их и причиняют им имущественный ущерб. Угнетенные молят нашу апостольскую милость о защите. Полагая, что христианская любовь не должна проявляться в оскорблениях и обидах по отношению к евреям, мы напоминаем, что они находятся под нашей милостивой защитой и никто не вправе подвергать их мучениями. Настоящим апостольским письмом поручаем тебе не допускать, чтобы упомянутых иудеев какими-либо способами незаконно обременяли, а на нарушителей налагать церковные кары». Возможно, что это заступничество папы за евреев против своих же клириков было вызвано настоянием еврея-врача при папском дворе Маэстро Гайо, одного из образованнейших людей в тогдашней римской общине.
Немало тревог пережила римская община в бурные годы папства Бонифация VIII (1295-1303). Этот высокомерный первосвященник, который хотел возвысить папскую власть, а на деле унизил ее, демонстрировал свое враждебное отношение к еврейству при самом вступлении на апостольский престол. Во время торжественного въезда Бонифация в Рим среди приветствовавших его депутаций была, по обыкновению, и депутация от еврейской общины, встретившая нового папу пением псалмов при проезде его через мост над Тибром. Здесь депутаты с низким поклоном подали папе богато украшенный свиток Торы, но Бонифаций резким движением отстранил свиток и повторил ту фразу об уважении к Ветхому Завету и презрении к его нынешним последователям, какую некогда изрек Иннокентий II. Вскоре началась в Риме жестокая борьба между Бонифацием и аристократической фамилией Колонна, в которой пущен был в ход аппарат инквизиции с ее шпионством и тайным судом. Жертвой этой борьбы сделался один из видных членов еврейской общины, Илия де Помис, вероятно замешанный в деле Колонков: он был казнен в 1298 г., а имущество его было конфисковано. От произвольных конфискаций страдали тогда многие состоятельные евреи, подозреваемые шпионами папы в финансовой поддержке оппозиции. Между тем самонадеянный Бонифаций, бросивший вызов королям Европы в своих дерзких буллах («Всякая тварь подчинена папе»), нарвался на вполне достойного противника, французского деспота Филиппа Красивого — и тут произошло падение не только папы, но и папства. Преемники низложенного Бонифация были обречены на изгнание из Рима и на ссылку во Францию. Началось «вавилонское пленение пап» в Авиньоне, и судьбы римских евреев в XIV веке зависели уже от новой комбинации политических сил.
§ 28. Южная Италия при Штауфенах, анжуйцах и арагонцах
Южная Италия и Сицилия, где в предыдущие века поочередно властвовали чужеземные династии (византийцы, арабы, норманны), сделалась и в XIII веке ареной борьбы трех династий: германской, французской и испанской. Только в первую половину этого века там удалось на время установить твердую власть: бразды правления взял в свои руки германский император Фридрих II Гогенштауфен, которому отец уготовил итальянское наследство — королевство Неаполитанско-Сицилийское. Фридрих, проводивший большую часть жизни в Италии и дороживший своими итальянскими владениями больше, чем германскими, уделял здесь много внимания «своим евреям», особенно в Сицилии, где они жили компактными массами. Он усердно проводил здесь ту систему опеки над этими «слугами казны», которую официально провозгласил в Германии и которая, в сущности, являлась продолжением патриархального режима норманнов. В зависимости от своих политических отношений к римским папам, с которыми он то боролся, то мирился, Фридрих II то вводил церковные каноны в своих итальянских владениях, то отменял их. В 1221 году этот капризный монарх, в угоду клерикалам, пытался учредить в Сицилии инквизицию. Тогда же он издал декрет, обязывающий евреев носить особый знак на одежде, объясняя необходимость этого тем, что при отсутствии наружных отличий между христианами и евреями возможны порча христианства и запретное сожительство между мужчинами и женщинами разных религий — мотив, заимствованный из решений Латеранского собора 1215 г. Евреи, по этому декрету, обязаны пришить к своей верхней одежде лоскут из цветной материи, мужчины зрелого возраста должны носить бороду; нарушители декрета наказываются конфискацией имущества, а в случае бедности им выжигается раскаленным железом клеймо на лбу. Едва ли, однако, Фридрих придавал серьезное значение религиозным мотивам этого акта. Просвещенный, хотя и деспотический монарх, державший при своем дворе в Неаполе еврейских и арабских ученых, поручавший им переводить на латинский язык произведения еврейско-арабской философии и в других случаях проявлявший терпимость к иудаизму, он мог издавать подобные акты только из соображений политического момента. И действительно, в позднейших распоряжениях Фридриха нет и помину об антиеврейских канонах. В статуте от 1231 года он обязывается защищать своих итальянских евреев и мусульман, «которых вспышки ненависти со стороны христиан подвергают нередко опасности». В то же время он делает евреев орудием своей финансовой политики, направленной к монополизации важнейших отраслей производства в Южной Италии, и укрепляет их экономическое положение.
В отличие от своих братьев в других странах, южноитальянские евреи принимали деятельное участие в индустрии этого богатого края. Две отрасли промышленности находились здесь почти всецело в их руках: окраска тканей и изготовление шелковых изделий. Эти профессии были издавна пересажены в Италию Переселенцами с Востока и из соседней Византии, где красильщиками и ткачами шелка были преимущественно евреи и греки, изделия которых имели сбыт на мировом рынке. Еще норманнские правители Южной Италии устраивали здесь красильные заведения (tinctoria), из которых извлекали доход через специалистов-евреев. Фридрих II, считавший евреев своей казенной собственностью, решил слить еврейскую монополию в красильном и шелковом промысле со своей государственной монополией. В 1231 году он велел направлять все заказы на окраску тканей в государственные красильные заведения Неаполя и Капуи, которыми заведовали евреи. На таких же условиях была установлена государственная монополия на изготовление и продажу шелковых изделий. Центрами этого промысла был порт Трани и некоторые другие города Апулии и Калабрии. Благодаря этому привлечению евреев к обрабатывающей промышленности они в Южной Италии и Сицилии гораздо меньше занимались денежной торговлей, чем в других государствах. Часть сицилийских евреев занималась сельским хозяйством, особенно разведением фиников. Фридрих II разрешил переселившейся в Палермо группе африканских евреев обрабатывать там королевскую финиковую рощу. Заведующий королевскими имениями в округе Палермо сдавал в аренду колонистам землю для разведения индиго и других африканских культур, еще неизвестных сицилийцам.
Конечно, император в качестве сицилийского короля был не единственным хозяином в городах: у него оспаривали власть городские магистраты, стремившиеся подчинить себе еврейские общины. Христианский город хотел властвовать над еврейским, как частью своей территории, и по мере ослабления государственной власти усиливалась муниципальная, неприязненная к евреям, заинтересованная в их бесправии и хозяйственной отсталости. Во многих местах евреи были подчинены, как и в Германии, юрисдикции епископов, а также принтам больших церквей и монастырей, которым их некогда «подарили» норманнские правители, вассалы римских пап. Фридрих II стремился порвать эту зависимость от Рима, но после его смерти в Южной Италии наступили большие перемены.
Началась та борьба за итальянское наследство, которая тянулась больше тридцати лет. Первая стадия этой борьбы кончилась гибелью Штауфенов и переходом власти к французам в лице Карла Анжуйского (1266-1282). Как ставленник римского папы, Карл должен был считаться с требованиями церковной политики, но вместе с тем новому неаполитанско-сицилийскому королю, вечно нуждавшемуся в деньгах, приходилось считаться и с требованиями финансовой политики, где евреи играли важную роль. Вот почему отношения Карла к евреям определялись равнодействующей между этими двумя силами. Покровитель инквизиции против еретиков в своих владениях, Карл поощрял миссионерскую деятельность доминиканцев среди итальянских евреев, как это делал его брат Людовик Святой во Франции. В Италии нашелся свой Павел Христиани, ренегат к услугам монахов. Некий Мануфортис из Трани, «бывший наставник синагоги», обратился в христианство и принялся проповедовать новую веру среди своих соплеменников; его старания не остались без награды: Карл приказал выдавать ренегату ежегодную ренту в шесть унций золота из доходов монополизованной красильни города Трани «за его усилия обратить других евреев на путь истины» (1267). По доносу этого ренегата король повелел конфисковать у евреев все тома Талмуда и даже молитвенные книги (1270). Духовенству поручалось следить, чтобы не было «греховного общения» между евреями и христианами разных полов, и чтобы в пользу церквей отчислялась десятая доля поголовной подати с евреев. Но, с другой стороны, Карл Анжуйский защищал своих еврейских данников против тех владетельных епископов, которые беспощадно эксплуатировали подвластных им евреев. Когда архиепископ города Бари заключил в тюрьму старшин еврейской общины, требуя от них увеличения денежной подати в пять раз, Карл велел освободить заключенных (1273). Он заступился также за еврейских промышленников города Трани, которых архиепископ и кастелян немилосердно обирали. Карл охранял самоуправление еврейских общин, оставляя, однако, за собой право утверждать избираемых ими старшин и наставников. Так, в Палермо он санкционирует избрание раввина Мебораха, рекомендованного «нашим верным магистром Фараджем, толмачам двора нашего»[31]. В другом случае король одобряет решение епископа города Трепани, который «в силу предоставленного ему права» утвердил в сане еврейского «священника» (Sacerdos) некоего Сулеймана. Таким образом, общинное самоуправление не было свободно от начальственного контроля извне.
Сицилийская вечерня 1282 года положила конец французскому владычеству на острове, и анжуйская династия сохранила свою власть только на материке, в Неаполитанском королевстве. В Сицилии утвердилась надолго арагонская династия. Независимый от римской курии арагонский король Педро III не позволял инквизиции и доминиканцам хозяйничать на острове, а к евреям относился так же терпимо, как в своих испанских владениях. Он поощрял в Сицилии ту систему откупа государственных пошлин и податей богатыми евреями, которая служила основой финансовой политики в самой Арагонии. При преемниках Педро Сицилия втянулась в общий политический курс, установившийся с XIV века в ее испанской метрополии.
§ 29. Духовная жизнь в Италии
Как и раньше, в умственной жизни итальянских евреев XIII века перекрещивались разнородные течения, шедшие из двух гегемонических центров: Франции и Испании. Из Северной Франции шла талмудическая наука тосафистов. Она широко развернулась в иешивах Рима, Трани и некоторых других городов. Большим авторитетом пользовался раввин Иешая ди Трани (ум. ок. 1270 г.). Он писал комментарии и «Тосафот» к Талмуду и рассылал свои решения по вопросам права и ритуала. Он старался смягчать строгость закона там, где страдают частные интересы, и неодобрительно относился к ригоризму французских раввинов. Иешая ди Трани признавался, что он не силен в светских науках, математике и астрономии, и справлялся у знатоков этих наук там, где это нужно было для понимания талмудического текста; так, например, он только понаслышке знал, что Луна заимствует свой свет от Солнца. Внук его, также авторитетный раввин, Иешая ди Трани II, живший во время борьбы между религией и философией, не только не знал светских наук, но и не хотел их знать. Он особенно боялся философии Аристотеля и запрещал читать философские книги, где «отрицаются Тора, сотворение мира (maasse bereSit) и догмат воздаяния». Из библейской заповеди «Слушай, Израиль» он делает вывод, что вера должна быть основана только на «слухе», т.е. на предании предков, а не на познании или философском исследовании.
Наряду с талмудистами тосафистской школы в Италии появились и кодификаторы. Цидкия бен-Авраам га’Рофе из Рима (ок. середины XIII в.) составил свод законов о праздниках, богослужении и вообще о религиозном ритуале, под названием «Sibbole ha’leket» («Остатки жатвы»). Автор обосновывает каждое положение ссылками на Талмуд и предшествующую раввинскую литературу, а иногда и на вольные предания Агады. Он сообщает любопытные сведения о местных религиозных обычаях, принятых во Франции, Германии или Италии, и советует дорожить такими народными обычаями даже там, где они связаны с суеверием. Цидкия, например, верит в вещие сны и советует просить Бога дать во сне ответ на тот или другой неразрешимый вопрос (saalot chalom). Он принимает всерьез агадическое мнение, что ангелы не понимают по-арамейски, но на вопрос, можно ли в молитвах употреблять арамейские слова, отвечает утвердительно, ибо в Агаде упоминается также об ангелах, знающих «все семьдесят языков». Италия, как известно, была искони страной суеверия.
В своем кодексе Цидкия ссылается на многих авторитетных раввинов, живших тогда в Италии, и, между прочим, на выдающихся талмудистов из римской аристократической семьи Anawim (dei Mansi), к которой он сам принадлежал. Из этой образованной семьи, выдвинувшей также ряд врачей, вышел один писатель-моралист Иехиель бен-Иекутиель, автор небольшого трактата «Ступени нравов» («Maalot ha’midot», написан в 1278 г.). Рабби Иехиель жалуется на порчу нравов своего поколения и в своей книге пытается дать руководство морали. Он классифицирует нравственные свойства, сопоставляя каждую добродетель с противоположным ей пороком: трудолюбие и леность, скромность и гордость и т.п. Он цитирует «мудрецов» без различия наций и религий, причисляя к ним также Александра Македонского и Фридриха II как людей житейского опыта. Мораль р. Иехиеля, здоровая и ясная, далека от мрачного ригоризма германской «Книги благочестивых». Итальянский моралист тоже проповедует смирение, но только в форме житейской скромности: «Скромность приводит человека к почету, а гордость свидетельствует об отсутствии самоуважения», ибо «если человек сам уважает себя, он не гордится перед другими». Гнев — не только дурная, но и глупая привычка, которая обнаруживает все смешные стороны человека: «Пока горшок не кипит, никто не знает, что в нем, а закипит, вышибет — и все наружу выходит». В эпоху, когда церковь прославляла добродетель нищенства, на родине нищенствующих монахов-францисканцев еврейский моралист говорил о преимуществах богатства, которое дает досуг для умственных занятий и возможность творить добро: «Наилучшее в жизни — знание, соединенное с богатством; избранные люди будут уважать тебя за то, что есть в твоей голове, а не за то, что есть в твоей руке».
Несмотря на отрицательное отношение многих итальянских раввинов к философии и светским наукам, общее умственное движение века не миновало и Италию. Наряду с северофранцузским влиянием здесь обнаружилось и влияние испано-провансальской просветительной школы. Учение Маймонида прокладывало себе путь прежде всего в Южной Италии, где при дворе Фридриха II в Неаполе появился член образованной провансальской семьи Тиббонидов, Яков Анатоли, переводчик Аверроэса и научных сочинений. В Неаполе Анатоли читал по субботам те лекции, посвященные философскому объяснению иудаизма, которые так возмутили итальянских консерваторов, что лектору пришлось прекратить чтения. Не бесследно, однако, прошла деятельность провансальского просветителя для более чуткой части общества. Уже в середине XIII века в Италии появился свой комментатор «Путеводителя» Маймонида, Моисей из Салерно. Находясь под впечатлением недавней борьбы маймонистов и их противников в Провансе, кончившейся сожжением «Путеводителя», салернский ученый становится решительно на сторону маймонистов в главном вопросе — об антропоморфизмах. Он скорбит о невежестве масс, «которые представляют себе Бога в человеческом виде, с глазами, руками, ногами, и считают безбожником всякого разумного человека, утверждающего, что материализацию Божества в выражениях Писания нельзя понимать буквально». Антимаймонисты, говорит он, заплатили неблагодарностью великому мыслителю, «который построил крепость вокруг Торы» (кодекс «Мишне-Тора»), просветил очи и сердца Израиля и дал нам возможность отражать доводы как наших противников из христиан (в догме вочеловечения Бога), так и натуралистов».
С небывалой смелостью выступил в защиту рационализма испанский эмигрант Зерахия бен-Шалтиель Хен, живший в Риме во второй половине XIII века. Он очаровал передовых людей, особенно молодежь, в римской общине своими лекциями о книгах Притчей и Иова, в которых развил философские воззрения испанской школы. Маймонид был для него непререкаемым авторитетом, а к противникам философии он относился с нескрываемым презрением. О своем прославленном земляке Рамбане он писал: «Вся ученость его ограничена областью Талмуда, а в философии он не знает ни входа, ни выхода, поэтому он в своем комментарии к Пятикнижию возражал Маймониду по вопросу о пророческом постижении, — но лучше было бы ему помолчать, когда речь идет о подобных вопросах». Зерахия сильно склонялся к аллегорическому пониманию библейских преданий. Он находит в самой Библии указание на принятую в Средние века классификацию наук и дает свой trivium и quadrivium в другом сочетании: «Мудрость утвердила свой дом на семи столбах» (Притчи IX, 1) — это означает семь наук, которые делятся на две группы: математическую (арифметика, геометрия, астрономия и музыка) и философскую (физика, метафизика и политика)». Зерахия принадлежал к левому крылу свободомыслящих в Италии и не останавливался перед философскими выводами, противоречащими традиции. Он осмелился, например, объявить нравоучительной легендой всю историю пророка Ионы, и посмеивался над синагогальной молитвой: «Кто внял молитве Ионы во чреве кита, пусть внемлет мне». Это крайнее вольнодумство приводило его в столкновение с умеренными маймонистами в Италии, во главе которых стоял Гилель из Вероны (ок. 1220-1295).
Уроженец Вероны в Верхней Италии, Гилель в юности учился в Барселоне, в талмудической иешиве р. Ионы Геронди, известного своим участием в борьбе с маймонистами. Но из Испании молодой Гилель вынес нечто большее, чем знание Талмуда: он вернулся на родину с большим запасом знаний по медицине, естественным наукам и философии. В отличие от своего учителя, он сделался горячим почитателем Маймонида. В Капуе он читал лекции по философии. Некоторое время он жил в Риме, а затем поселился в Форли, где занимался преимущественно переложением греко-арабских медицинских сочинений на еврейский язык. В 1291 году Гилель написал оригинальный философский трактат о душе и бессмертия («Tagmule ha’nefeS»), предназначенный только для людей, «сведущих в умозрительных и естественных науках». Свое учение о душе он обосновывает на Аристотелево-Маймонидовой системе, а в применении его к догме загробного воздаяния горячо защищает трезвое мнение Маймонида. «Воздаяние душе» (таков, собственно, буквальный перевод названия книги Гилеля) может быть только духовным, а не телесным, как думает простонародье. «Масса народная, — говорит он, — не сведущая в истинной науке и не привычная к умозрению, не может понимать тех, которые доказывают, что будущее воздаяние не касается тела. Она трепещет перед наказаниями, ужасается при мысли о червях, которые поедают мертвецов и будто бы причиняют им боль, как игла, воткнутая в живое тело[32]; простых людей пугают представления об огне, который пожрет их кости и уничтожит тело; им рисуются дьяволы, которые будут кидать их из огня в снег и обратно, и тому подобные картины физических мучений, болезненных для плоти живого человека. Но они с улыбкой выслушают человека, который попытается устрашить их изображением того, как душа (грешная) останется в вечном мраке и позоре и не поднимется больше к своему источнику, чтобы приобщиться к вечному свету». Автор чувствует, что впадает здесь в противоречие с талмудическими изречениями, и поэтому предупреждает читателей, что не всякое изречение Агады нужно принимать на веру, а следует отличать догматы веры от проскользнувших в письменность простонародных поверий. Но он не идет так далеко, чтобы причислять к нравоучительным басням даже некоторые библейские рассказы, вроде истории пророка Ионы, как это делал Зерахия Хен, — и по таким вопросам между обоими философами шла полемика в письмах.
В последние годы жизни Гилелю пришлось выступить против новой попытки обскурантов очернить имя Маймонида. В 1288 году какой-то фанатик из Северной Франции, Соломон Петит, объезжал Европу с целью агитации против еврейских «еретиков», свободомыслящих. В Германии он встретил полное сочувствие и получил от раввинов рекомендательные письма к главарям общин в других странах. Но когда он прибыл в Италию и стал проповедовать против учения Маймонида, Гилель заступился за честь учителя. Из Форли он послал письмо к своему другу маэстро Гайо, упомянутому выше врачу при папском дворе, прося его принять меры против агитации в римской общине. В этом письме он напомнил историю первого похода антимаймонистов в Провансе в 30-х годах XIII века, когда в дело вмешалась доминиканская инквизиция и «пепел от сожженных книг Талмуда смешался с пеплом Маймонидовых книг». Гилель послал еще циркулярное письмо к общинам Египта и Палестины, куда Соломон Петит отправился для продолжения своего темного дела, и предлагал созвать в Венеции, Генуе или Марселе собор раввинов Востока и Запада для восстановления авторитета Маймонида. Это оказалось излишним, так как восточные общины уже объявили анафему против Соломона Петита и его приверженцев.
В то время свила себе гнездо в Италии и каббала, также занесенная из Испании. Мистик Авраам Абулафия странствовал тогда по Италии, где посвящал людей в свое «тайное учение» и затевал известную авантюру с обращением римского папы. Потерпев неудачу в Риме и Верхней Италии, ясновидец переехал в Сицилию и там волновал народ своими мессианскими откровениями. Предостережение Рашба из Барселоны отрезвило многих, готовых поверить мнимому пророку, но в некоторые умы пропагандист успел заронить семена мистицизма. Испанская каббала распространялась в Италии. Первым представителем ее здесь был Менахем Реканати (жил в конце XIII и начале XIV века), автор мистического комментария к Пятикнижию и к молитвеннику. Менахем верил в параллелизм явного и тайного учения: последнее передавалось из поколения в поколение от времени Илии пророка до Рамбана и новейших каббалистов. В своих комментариях Менахем Реканати ссылается на такие достоверные источники, как вещие сны или прямое указание с неба: «Эта мысль открылась мне во сне», «Мы писали то, что указано нам с неба». Увлечение каббалой не мешало, однако, Менахему уважать Маймонида и цитировать «Путеводитель» в своих странных писаниях. Это явление объясняется двуликостью тогдашней религиозной философии: аллегоризм или символизм в толковании Торы был тем мостом, который вел от философии к теософии, от рационализма к мистицизму.
§ 30. Польша как колония германского еврейства
Начавшаяся после первого крестового похода эмиграция евреев из Германии в Польшу продолжалась и в XIII веке. В это время в малонаселенную Польшу шли также и немцы из разных областей Германии, где гнет правящих классов и междоусобные войны давали себя чувствовать городскому и сельскому населению. Тревожное время междуцарствия во второй половине XIII века выбросило особенно много эмигрантов из Германии, христиан и евреев. Польские удельные князья охотно давали приют этим переселенцам в своих еще примитивных городах, мало отличавшихся от деревень. Из немецких и еврейских колонистов постепенно образовалось ядро третьего сословия в стране патриархального хозяйства, где раньше существовали лишь два сословия: помещиков и крестьян. Польские князья предоставляли немцам в городах полное самоуправление по «тевтонскому праву» (позже «Магдебургское право»), и таким образом в Польше складывался тип средневекового германского города, где рядом с христианским мещанством становилась автономная еврейская община. Еврейские переселенцы из Германии и Австрии переносили на новые места хозяйственные навыки своей родины: торговую и финансовую сноровку и систему денежного кредита. По мере образования немецко-еврейского города на западных окраинах Польши, особенно в удельном княжестве «Великая Польша» (область Познани, Калиша и Гнезна), становилось ясным, что существовавший в Германии антагонизм между христианским и еврейским элементами городского сословия скоро разовьется и на новой родине. Предвидя неизбежность столкновения, евреи хотели обеспечить себя особым конституционным актом, как обеспечили себя немцы «тевтонским правом». В 1264 г. евреи, поселившиеся в Великой Польше, получили от князя Болеслава Калишского, прозванного «Благочестивым», хартию вольностей наподобие тех грамот, которые незадолго перед тем были выданы евреям в Австрии и Богемии[33].
Польский статут отличается от своих западных образцов лишь несколькими добавочными статьями и незначительными изменениями в тексте других статей. Статут Болеслава состоит из 37 статей и начинается следующими словами: «Деяния людей, не закрепленные голосом свидетелей или письменными показаниями, быстро проходят и исчезают из памяти, а потому мы, Болеслав, князь Великой Польши, оповещаем современников наших и потомков, до коих дойдет настоящее писание, что иудеи, водворившиеся на всем протяжении наших владений, получили от нас следующие уставы и привилегии». Первая статья грамоты гласит, что при разборе гражданских и уголовных дел в суде свидетельство христианина против еврея принимается лишь тогда, когда оно подтверждается показанием свидетеля-еврея. Далее определяется порядок судопроизводства при тяжбах между христианами и евреями по делам о ссуде денег под залог движимого и недвижимого имущества (статьи 27, а также 24, 26, 30, 33, 34); эти правила, одинаково охраняют интересы еврея-кредитора и христианина-должника. Споры между самими евреями подсудны не общим городским судам, а лично князю, его наместнику (воеводе) или назначенному им особому судье (ст. 8). За убийство или поранение еврея виновный в том христианин отвечает перед княжеским судом: в случае убийства виновный несет «достойное наказание», а все имущество его поступает в пользу князя; за поранение он, помимо удовлетворения потерпевшего, должен платить пеню в княжескую казну (ст. 9-10). Далее следует ряд статей, устанавливающих неприкосновенность личности и имущества еврея. Запрещается причинять какие-либо притеснения едущим по дороге еврейским купцам, требовать от них больше пошлин за товары, чем от христиан, разрушать еврейские кладбища и нападать на синагоги или «школы» (ст. 12-15). В случае ночного нападения на жилище еврея христиане-соседи обязаны явиться к последнему на помощь, если услышат его крики; не оказавший помощи подвергается денежному штрафу (ст. 36). Подробно определены функции судьи по еврейским делам (judex judaeorum), назначаемого князем для разбора споров между евреями, чин присяги и прочие правила судопроизводства, которое совершается около еврейской «школы» (синагоги) или в другом избранном евреями месте (ст. 16-23). Этот назначенный судья-христианин, судящий по закону или обычаю страны (jus terrae, consuetudo terrae), разбирает внутренние споры только по требованию сторон, которым предоставлено право судиться также у своих еврейских судей и по своим законам. Строго наказуется похищение еврейских детей, вероятно, с целью крещения (ст. 27). Затем «именем святейшего отца, согласно постановлениям папы» (известная булла Иннокентия IV от 1247 г.), запрещается обвинять евреев в похищении и убиении христианских младенцев для употребления их крови, «ибо по своему закону иудеи вообще обязаны воздерживаться от всякой крови; если же подобное обвинение возникнет, то оно должно быть подтверждено шестью свидетелями — тремя христианами и тремя евреями, и если оно таким путем подтвердится, виновный еврей подлежит смертной казни, а если оно окажется ложным, такая же кара постигает доносчика-христианина (ст. 32). Евреи освобождаются от постойной повинности для чиновников и солдат (hospitatio), их нельзя вызывать в суд в дни их праздников и произвольно обвинять в подделке монет (ст. 25, 29, 35). Вопреки церковным правилам, евреям разрешается покупать и продавать христианам всякие товары, не исключая съестных припасов (ст. 37). Все эти права и привилегии князь Болеслав утверждает на вечные времена, с согласия высших государственных чинов — воеводы, графов и «многих баронов земли нашей», подписавших вместе с ним этот акт в Калише в 1264 году.
Первая хартия вольностей, данная евреям Польши, должна была взволновать стражей католической церкви в этой стране. Государственный акт, в котором почти не были приняты во внимание церковные каноны, являлся как бы вызовом духовенству. Оно, по-видимому, не замедлило сообщить в Рим о льготах, данных «врагам христианства», и об опасности иудейского влияния в стране, где церковная иерархия еще недостаточно окрепла для борьбы со светской властью. В Риме заметили связь между привилегией польского князя и однородными актами австро-богемского короля Оттокара и венгерского Белы, огорчивших папу своей чрезмерной терпимостью к евреям. Поэтому, когда папа Климент IV послал в 1265 году кардинала Гвидона в качестве легата, с поручением «насаждать и уничтожать» в Австрии и Польше, послу даны были инструкции и относительно евреев. В феврале 1267 г. легат созвал в Бреславле собор польского духовенства Гнезненской епархии, куда входило великопольское княжество Болеслава Калишского с частью Силезии. Из 14 резолюций этого собора пять посвящены еврейству. В них содержится целый регламент, во многом усиливающий обычные церковные репрессии против евреев. Мотивы этого регламента откровенно высказаны в одной из его статей: «Так как Польша есть новое насаждение на почве христианства (in corpore christianitatis nova plantatio), то можно опасаться, что в ней христианское население тем легче поддастся влиянию суеверий и дурных нравов живущих среди него евреев, чем слабее укоренилась христианская религия в сердцах верующих в этих странах». Вследствие этого собор считает нужным прежде всего отделить евреев от христиан по месту жительства. «Строго предписываем, чтобы евреи, пребывающие в Гнезненской епархии, не жили вместе с христианами, но пусть живут осо60, в домах смежных или соединенных между собой, в какой-либо отведенной им части города или селения. Эта часть, где обитают евреи, должна быть отделена от общего местожительства христиан изгородью, стеной или рвом». Евреи, имеющие дома в христианских кварталах, обязаны продать их в кратчайший срок, а если они этого не сделают до ближайшего праздника Иоанна Крестителя, то в ответе будут и церковные, и светские власти данной местности. Далее предписывается, чтобы евреи во время следования церковных процессий по улицам запирались в своих домах, чтобы они в каждом городе не имели больше одной синагоги, чтобы они, «для отличия от христиан», носили особого покроя шапку с роговидным верхом (cornutum pileum), «какую они носили некогда в этих местах, но по своей наглости перестали носить», — а кто из них покажется на улице без этого убора, карается денежной пеней по обычаю страны. Христианам запрещается, под страхом отлучения от церкви, приглашать евреев к себе на трапезу, есть и пить с ними, плясать и веселиться с ними на свадьбах или иных торжествах. Христиане не должны покупать у евреев мясо и другие съестные припасы, дабы продавцы «коварным способом не отравили их». Евреям запрещается посещать харчевни христиан и купаться с ними в одной бане. Далее повторяются старые соборные постановления, чтобы евреи не держали слуг, нянек или кормилиц из христиан, не допускались к сбору таможенных пошлин и ко всяким другим общественным должностям. За сожительство еврея с христианкой виновный наказывается тюремным заключением и денежной пеней, а виновная подвергается публичному наказанию плетьми и изгнанием навсегда из города. Заботясь о благе церкви, собравшиеся епископы и священники не забывали и о своих личных интересах — о церковной десятине и прочих своих доходах: евреи обязаны платить священнику, в приходе которого они живут, все установленные епархиальным начальством налоги, ибо «евреи занимают места, где должны были бы жить христиане, и обязаны возмещать убытки, причиняемые этим духовенству».
Вообще, в новой «плантации христианства» церковные плантаторы чувствовали себя более свободно, чем в старых, и позволяли себе расширять объем прежних канонов по своему усмотрению. Состоявшийся в 1279 году большой собор духовенства в венгерской Буде имел среди своих участников также представителей польской церкви, так что подтвержденные этим собором каноны, в частности о красном кружке на еврейской одежде, имели силу и для Польши. В 1285 г. церковный синод в Ленчице повторил постановления предыдущих соборов, прибавив к ним запрещение евреям брать в откуп подати, пошлины или монетное дело. На деле, однако, все эти изобретения клерикалов не имели серьезных последствий для судеб еврейской колонии в Польше в ближайшие века. Они не могли остановить процесс колонизации страны евреями Германии и австро-славянских земель, которая наравне с немецкой колонизацией поощрялась князьями в интересах государственного хозяйства. Это поощрение еврейской иммиграции еще усилится с XIV века, когда удельная система в Польше уступит место единовластию королей, объединителей раздробленного государства.
Где, в каких именно польских городах организовались еврейские общины той эпохи и сложилась ли там нормальная общинная жизнь? На этот вопрос скудные источники не дают ответа. Имеется только косвенное указание, что уже в начале XIII века в Польше существовали еврейские общины, хотя и не вполне благоустроенные. Раввин Элиезер из Богемии пишет около 1210 года в Регенсбург к р. Иегуде Хасиду, автору «Книги благочестивых»: «В большинстве мест Польши, России и Венгрии нет ученых людей среди евреев, которые по своему стесненному положению не могут таковых содержать. Они (евреи) обыкновенно нанимают сведущего человека, который случайно им встретится, и он состоит у них и кантором, и религиозным наставником, и учителем их детей. Так как община не может вполне оплачивать содержание этих людей, то установился обычай, что им уделяются пожертвования, собираемые в праздники Пурим и Симхат-тора и на свадебных торжествах. Если же отнять у них (раввинов) эту поддержку, они вследствие недостатка средств к жизни откажутся от своих должностей, и общины останутся без учения, без богослужения и наставников». По-видимому, в то время среди западных раввинов было еще мало пионеров, готовых идти в эти заброшенные восточные колонии для устройства там новых ячеек национальной культуры. Общины образовывались медленно и долгое время получали свое духовное питание извне, из Германии и особенно из славянской Богемии. Авторитетные раввины Австрии и Германии получали запросы из Польши. В раввинских посланиях таких законоведов, как р. Исаак Ор-Заруа из Вены и р. Меир из Ротенбурга, упоминается о евреях славянских стран. Замечательно, однако, что «Руссия» в качестве торговой колонии встречается чаще, чем Польша, в тогдашней раввинской письменности.
§ 31. Византия и Русь (Крым)
Два государства Восточной Европы, Византийская империя и удельная Русь, переживали в XIII веке переходное время. Византия превратилась на полвека (1204-1261) в «Латинскую империю», в царство западных крестоносцев, а раздробленная Русь подверглась нашествию татар и надолго стала колонией монгольской Азии. В обоих государствах, из которых одно уже приближаюсь к концу своего исторического пути, а другое еще не прошло через первые его стадии, совершались перемещения политических сил, которые не могли не отразиться на судьбе исконного народа-странника.
О положении византийских евреев в эту эпоху мы имеем самые скудные сведения. При осаде Константинополя (1203-1204 гг.) крестоносцы расположились в пригородном еврейском квартале, и обитатели его, конечно, испытали неприятные последствия такого соседства. В раздробленной затем империи, где хозяйничали французы и венецианцы, еврейские общины едва ли могли быть обеспечены от произвола оккупантов. Странным образом к этой оккупации оказались причастными, не по своей воле, и французские евреи. Глава Латинской империи Балдуин II нуждался в деньгах для поддержания престижа римской церкви на греческой территории, и папа Григорий IX пришел к нему на помощь. Папа предложил набожному французскому королю Людовику IX отдать на нужды «Константинопольской империи» остаток тех денег, которые король и его предшественники (Филипп-Август и др.) конфисковали у евреев-заимодавцев или взыскали у их христианских должников. Эти деньги, которые раньше шли на покрытие расходов по крестовым походам, должны были теперь, по мнению папы, идти на поддержание империи крестоносцев на Балканах (1238). Людовик Святой, конечно, послушался святого отца и еврейскими деньгами оплатил торжество римской церкви. Греки считали евреев союзниками латинян, и этим, вероятно, объясняется усилившаяся греческая юдофобия.
В тех частях Византии, где еще сохранилась греческая власть, евреи терпели от преследований. Салоникский правитель Теодорос I воздвиг гонения на евреев, но скоро этот деспот потерпел поражение в войне с болгарским царем Иоанном Асен и попал в плен (1230). Болгарский царь решил выколоть пленнику глаза и поручил исполнение этого акта двум евреям, полагая, что те хорошо исполнят роль палачей над врагом их народа. Евреи принялись за дело, но, когда несчастный пленник начал их умолять о пощаде, они не выдержали и отказались от роли палачей. Тогда разгневанный болгарский царь велел обоих евреев, не сумевших быть палачами, сбросить с высокой скалы в море. Теодороса ослепили другие, но ему позже удалось бежать из плена. Смутные указания в еврейских источниках дают основание думать, что и последние греческие правители из рода Ласкаридов, Иоанн Батаций и Теодорос II (1222-1254), угнетали евреев и принуждали их к крещению в своих малоазийских владениях («Никейское государство»). Гонения прекратились только при императоре Михаиле Палеологе, которому удалось с помощью генуэзцев прогнать латинян и восстановить греческую империю (1261). С тех пор до конца XIII века мы не имеем никаких сведений о судьбе византийских евреев.
В это время торговый флот Генуэзской республики, торжествуя над своим венецианским соперником на Средиземном море, проложил себе путь в приморскую полосу Южной Руси. Незадолго перед тем на Киевскую землю и другие русские удельные княжества обрушилась страшная катастрофа: нашествие татар (1237), которые надолго утвердили свою власть на территории Руси. Новое переселение народов монгольской расы повлияло на судьбу еврейских колоний Черноморского побережья, центром которых был Крымский полуостров. На занятое татарами побережье устремились греки, итальянцы и евреи из близкого Балканского полуострова. Около 1260 года генуэзцы, стремившиеся завладеть черноморским побережьем, приобрели у татарского хана в Крыму приморский город Каффу, прежнюю Феодосию, и скоро превратили ее в богатую торговую республику. Усиление политической и торговой базы генуэзцев в Константинополе после падения Латинской империи проложило мост между столицей Византии и «малым Константинополем», как тогда называли Каффу. Черноморские колонии Генуи служили передаточным пунктом между итальянско-византийской и азиатской торговлей и привлекали еврейских купцов Востока и Запада, как некогда в эпоху хазар.
Оживление Черноморья коснулось и восточного, кавказского его побережья и Прикаспийской области. Глубокие пласты древнего кавказского еврейства были подняты потоком великого переселения монголов и сближены с крымскими братьями. Французский путешественник, монах Вильгельм де Рубрук, посланный в 1254 году королем Людовиком IX с миссией к татарскому хану, проехал на обратном пути через Кавказ и встречал там много евреев в городах. По дороге из Дербента он на расстоянии двух дней пути попал в город Самарок, стены которого спускались к Каспийскому морю, и там видел «много евреев». По дальнейшему пути в Шемаху путешественник видел ряд крепостей, занятых евреями. Заброшенная диаспора Юго-Восточной Европы, Крыма и Кавказа оживилась в ту эпоху, когда генуэзская Каффа стала как бы кварталом Константинополя на противоположном берегу Черного моря. В Крым шли из Византии не только евреи-промышленники, но и ученые. Усилилась иммиграция караимов, которые и раньше имели там свою колонию. В 1279 году в город Сулхат (Эски-Крым) прибыл из Константинополя ученый Арон бен-Иосиф, автор обширного библейского комментария под именем «Sefer ha’mivchar». Здесь он нашел и общину раббанитов.
Таким образом, во второй половице XIII века в Черноморском районе и на низовьях Днепра возродились старые еврейские колонии, которые в следующие века вступят в тесную хозяйственную и духовную связь с новыми еврейскими колониями в Польше и Литве и через них приобщатся к западной культуре.