История евреев в Европе от начала их поселения до конца XVIII века. Том III. Новое время (XVI-XVII век): рассеяние сефардов и гегемония ашкеназов — страница 2 из 5

§ 9. Иммиграция сефардов. Общины в Риме и Церковной Области (до 1550 г.)

Еврейство Италии, которое в Средние века занимало второстепенное место в западной диаспоре, выступает с XVI века в передовых ее рядах. Приток изгнанников из Испании и Португалии, увеличив численность итальянских евреев, перенес из Пиренейского полуострова на Апеннинский часть той культурной энергии сефардов, которая привела и к временному оживлению балканской Турции. Италия была первым этапом на пути изгнанников. В ее порты — Венецию, Неаполь, Геную — попадала главная их масса, и оттуда одни направлялись внутрь страны, а другие — в европейскую или азиатскую Турцию. Внезапное сгущение еврейского населения в Италии усилило социальную динамику, но вместе с тем обострило еврейский вопрос в стране, которая тогда стояла на грани эпох гуманизма и католической реакции.

Первая половина XVI века была в Италии вообще временем великой смуты. На политически слабую, раздробленную страну нападали великие державы, Франция и Испания. Ломбардские города и Неаполитанская область делались добычей то французских, то испанских завоевателей, а когда папы вмешивались в борьбу, католические монархи не щадили и Рима. Все эти политические соперники имели грозного врага в лице Турции, которая уже захватила часть Венгрии и могла ворваться в глубь Европы. В этот водоворот попали сефардские изгнанники. Папский Рим и другие города Церковной Области дали приют одной из первых партий переселенцев. Полусветские папы той эпохи гуманизма, дорожившие больше еврейским капиталом, чем церковными канонами, принимали в своих владениях не только легальных евреев, но и беглых марранов, которых они по долгу службы должны были передать в руки инквизиции. Так поступил папа Александр VI (1492-1503), пустивший в Рим первых испанских изгнанников 1492 года. Рассказывали, будто сама еврейская община в Риме испугалась наплыва странствующих братьев и просила папу об ограничении иммиграции, но папа оштрафовал общину за такую жестокость по отношению к братьям. Верно, во всяком случае, то, что не только сострадание заставило Александра оказать гостеприимство евреям и марранам: среди них было много богатых людей, которые могли хорошо заплатить гостеприимному хозяину. Ведь к этому папе относится эпиграмма современного епископа: «Александр продавал крест и алтарь, так как он раньше сам их купил (при получении кардинальского сана)». Вероятно, дорого было оплачено также человеколюбие Александра, когда он в 1497 г. откликнулся на вопли португальских «анусим» и запретил королю Эммануилу насильно крестить евреев (см. том II, § 57). Для соблюдения приличий папа в самом Риме заставил группу марранов, арестованных по подозрению в отпадении от церкви, публично отречься от своей ереси (1498). Перед смертью он стал грозить конфискацией имущества неисправимым марранам, но злые языки говорили, что и тут папа имел в виду только увеличение своих доходов.

Благодаря терпимости Александра VI и в особенности его преемника Юлия II (1503-1513) еврейская община в Риме сильно разрослась. Как и в других центрах иммиграции, в ней образовались земляческие группы, говорившие на разных языках и молившиеся в разных синагогах. В общем римская община делилась на две большие группы: туземцев и пришлых, итальянцев и «ультрамонтанов», выходцев из-за Пиренеев или Альп. Они жили в различных частях города, но главная масса их сосредоточилась в старом еврейском квартале за Тибром, где позже образовалось замкнутое гетто. Евреи имели при папской курии своего посредника в лице врача Самуила Царфати, состоявшего лейб-медиком при обоих папах, Александре VI и Юлии II. Последний выдал Самуилу и его сыну Иосифу грамоту на свободную медицинскую практику среди христиан, а за особые заслуги освободил их с членами их семейств от платежа податей и ношения отличительного еврейского знака на одежде (signa hebraeorum). Этим косвенно отменялось прежнее запрещение христианам лечиться у евреев. Только под конец своей жизни Юлий II, подобно своему предшественнику, проявил строгость по отношению к марранам, ранее спокойно жившим в Риме: он приказал предать суду инквизиции некоторых представителей этой группы (1513). Однако это распоряжение не получило широкого применения, так как следующие папы оказались либеральными.

Истинным «гуманистом» в тогдашнем смысле был папа Лев X из рода Медичи (1513-1521). На торжестве коронации новый папа принял депутацию от евреев города Рима, которая приветствовала его со свитком Торы в руках, и проделал при этом установленную со старых времен комедию (том II, § 27): сказал несколько слов о превосходстве Нового Завета над «Ветхим» и в знак этого опустил свиток Торы на землю. Но в общем вовсе не набожный папа относился к последователям «отверженной» религии очень дружелюбно. Влиятельным посредником между римской курией и еврейскими общинами мог быть тогда лейб-медик Льва X, ученый Бонет де Латте с, к поддержке которого обратился немецкий гуманист Рейхлин в своем споре из-за еврейских книг с «темными людьми» (см. дальше, § 30). В 1519 году Лев X издал буллу, в которой подтвердил прежние права евреев в Церковной Области и предоставил им новые льготы. Были отменены два чрезвычайных налога, установленных для них раньше: по одному золотому дукату с каждой семьи и по десяти дукатов с каждого «банка» или ссудной кассы. Папа дал амнистию римской общине, нарушившей распоряжение властей о том, чтобы число синагог в городе не превышало одиннадцати. Возникновение новых земляческих групп из эмигрантов разных стран не давало возможности соблюдать это ограничение, и число синагог, или, точнее, мелких молитвенных домов, все возрастало. За подобными нарушениями стала зорко следить римская инквизиция, которая присвоила себе общую юрисдикцию над евреями, и поэтому папа распорядился, чтобы впредь дела о правонарушениях евреев разбирались осо60 для того назначенными судьями в порядке обычного судопроизводства. Особым эдиктом Лев X запретил агитацию, которая тогда велась в Риме разными демагогами против евреев-менял и могла привести к народному самосуду. Как любитель наук, папа решился на смелый для того времени шаг: он разрешил открыть в самом Риме типографию для печатания еврейских книг. Типография успела напечатать несколько книг и закрылась (1518), но скоро процвело еврейское книгопечатание в других городах Италии, особенно в Венеции, где с разрешения того же папы стал печататься Талмуд — заклятая книга, которую в Средние века жгли и вскоре снова будут жечь в самой Италии.

Папа Климент VII (1523-1534) слыл особенно благосклонным к евреям, которые в самом имени его видели символ кротости (Clemens). Он санкционировал акт внутренней организации еврейства в Риме. Раздоры между разнородными группами в еврейской общине, туземными и пришлыми, побудили лучших людей выработать устав общинного самоуправления на основе централизации власти. Для проведения реформы был избран влиятельный при папской курии образованный человек Даниил де Пиза. На основании решений, принятых в совещании из еврейских банкиров, богатых и именитых людей, а также представителей среднего класса (benunim), Даниил составил проект perламента (Capitoli), который был одобрен папой в булле от 1524 года и с тех пор действовал в Риме в течение двух столетий. По этой конституции во главе общины стоит большой совет или «собрание» (congrega) из 60 членов, а именно 35 туземцев и 25 «ультрамонтанов». В совет избираются лица с имущественным цензом и репутацией «богобоязненных». Совет выделяет из своего состава исполнительную комиссию из трех «факторов» (fattori). Кроме того, функционируют специальные комиссии: по раскладке общинных податей; сбору и контролю денежных сумм, по наблюдению за исполнением устава и т.п. Подтверждая эту конституцию автономной общины, имевшей также и свой суд по внутренним делам, Климент VII в упомянутой булле гарантировал евреям особый суд и по «смешанным делам» (между евреями и христианами), подчиненный только римскому кардинал-викарию, а не общему гражданскому суду. Опекуном еврейской общины был назначен кардинал Франческо Медичи. В 1527 г., во время разгрома города Рима немецкими войсками императора Карла V, пострадала и еврейская община, о чем свидетельствует современный хронист Иосиф Гакоген (в «Эмек габаха»). С этим временем совпадает мессианская агитация двух появившихся в Риме мистиков, Давида Реубени и Соломона Молхо, к которым, как будет рассказано дальше (§ И), Климент VII проявил крайнюю снисходительность. Между тем как римская инквизиция разыскивала повсюду этих подозрительных агитаторов, папа принимал их в своем дворце и беседовал с ними о плане изгнания турок из Европы при помощи евреев. Так как эта фантазия Реубени не осуществилась, мечтавший о походе против турок папа установил для евреев Церковной Области особый «турецкий налог» В размере одной двадцатой доли их имущества (1533). Преемники Климента взимали этот налог с еврейских общин и отдельных состоятельных евреев (в 1535 г. община в Риме платила 300 скуди, а в Болонье — 1753 скуди; разница объясняется тем, что в Болонье значились в списках несколько богатых банкиров).

О преемнике Климента, Павле III (1534-1549), кардинал в папских владениях Франции (Садолет) с досадой писал: «Христиане никогда еще не получали от своих пап таких привилегий и выгод, какие получают от нынешнего первосвященника Павла III евреи; они не только обеспечены, но и вооружены всеми этими преимуществами и благодеяниями». Жалобы раздраженного епископа, который напрасно добивался изгнания евреев из папского Авиньона, были, конечно, преувеличены, но верно то, что Павел III относился к евреям дружелюбно. Его еврейский лейб-медик, ученый Яков Мантин, писал о нем как о провиденциальном пастыре, производя фамильное прозвище папы Фарнезе от еврейского слова «parnes» (вождь, пастырь). Папа проявил свою заботливость о безопасности евреев в распоряжении о том, чтобы во время богослужения на Страстной неделе в храме Колизея не воспроизводились те картины «страстей Господних», которые всегда возбуждали христиан и заставляли многих по выходе из церкви нападать на евреев. В папских владениях нашли приют многие из евреев, изгнанных испанскими властями из Неаполя в 1540 г. О том, что папа не покровительствовал евреям в ущерб христианам, как жаловался Садолет, свидетельствует то, что он в 1539 г. разрешил генералу ордена францисканцев открыть в Риме общественную кассу или ломбард (mons pietatis) для противодействия еврейским «банкирам», взимавшим иногда чрезмерные проценты. В действительности такими же ростовщиками оказались и христианские банкиры в Риме, которые незадолго до того установили размер процентной прибыли по соглашению со своими еврейскими товарищами по профессии.

Под конец своей жизни Павел III проявил некоторое усердие в деле привлечения евреев в лоно церкви. В 1543 г. он учредил в Риме «дом для катехуменов», обширный монастырь, где склонные к крещению евреи, отвергнутые своими соплеменниками, имели бы спокойный приют и могли бы подготовиться к переходу в христианское общество. Как видно из изданной по этому поводу буллы, папа и его миссионеры ожидали очень многого от нового учреждения, ободренные некоторыми случаями крещения молодых людей из круга «примариев» или нотаблей в еврейской общине. Их ожидания не оправдались: в убежище для неофитов шли добровольно немногие, но в эпоху католической реакции, которая началась после смерти Павла III, «дом катехуменов» стал настоящей западней для ловли еврейских душ, а в позднейшее время он займет видное место в мартирологе еврейского Рима.

§ 10. Евреи в светских областях Италии (до 1550 г.)

В эпоху гуманизма евреям жилось лучше в Церковной Области, под защитой либеральных пап, чем в светских областях Италии. Здесь правители часто оказывались больше католиками, чем римские папы, но религиозное усердие в таких случаях служило лишь прикрытием для самых обыкновенных меркантильных интересов. Это замечалось в двух торговых республиках Италии: Генуе и Венеции. Генуэзцы ревностно оберегали свою территорию от евреев, боясь их конкуренции в левантийской торговле. В 1493 году, после изгнания евреев из Испании, Генуя первая отогнала от своих берегов приплывшую туда группу измученных странников (см. том II, § 59). Позже власти то разрешали евреям жить там, то изгоняли их. Поселившийся в Генуе в детстве историк Иосиф Гакоген сам пережил дважды изгнание из города (1516 и 1550 гг.) и один раз — выселение евреев из всей территории республики (1567 г.). Он постоянно прилагает к Генуе эпитет «своевольная» (Genova ha’soveva). Выселения обыкновенно бывали кратковременные. Выселенцы из столицы маленькой республики уходили в окрестные города (Нови, Вольтаджио и др.), пока новая власть не возвращала их на прежние места, позволяя заниматься торговлей и свободными профессиями. Было создано особое правительственное учреждение для заведования еврейскими делами (Ufficio per gli ebrei). Оно делило евреев на разряды и разрешало жительство в главном городе только купцам, ведшим оптовую торговлю, и врачам, имевшим привилегию от папы на медицинскую практику. Врачи-христиане, недовольные конкуренцией, нередко успешно агитировали против своих еврейских коллег. От времени до времени возобновлялось средневековое постановление, обязывавшее евреев носить особую желтую нашивку на платье или шляпе, но и тут горький опыт научил евреев находить пути для смягчения строгостей. Нелегко, конечно, было жить при таких капризах власти.

Сложнее и запутаннее были дела в Венеции, где сенат республики издавна держал евреев в тисках строгого регламента (том II, § 59). Венеция не закрывала своих ворот перед беженцами из Испании, но, когда оттуда двинулись толпы марранов, сенат смутился. Его пугала кара Божия, которая может постигнуть республику, «обитель добрых христиан», за допущение «еретического рода марранов, изгнанного католическими королями Испании». И вот в 1497 г. был издан декрет о выселении марранов из Венеции и других городов республики в течение двух месяцев: это необходимо сделать — говорилось в декрете — «во славу Бога, милостью которого возросло и процвело наше государство». Однако осуществить это распоряжение оказалось очень трудно, ибо опасность заставляла марранов искуснее носить маску христианства, а без специальных методов инквизиции трудно было распознать, какие именно марраны тайно соблюдают иудейский закон. Евреи, явные и тайные, продолжали жить в Венеции, и число их увеличилось от притока новых переселенцев. Сильно выросла в это время и еврейская община города Падуя, центра раввинизма в Италии, куда переселились также многие изгнанники из германских городов. Только в тревожные годы итальянских войн (1508-1515), когда Венецианской республике приходилось обороняться против соединенных армий Испании, Германии и Франции, еврейские общины испытывали чрезвычайные бедствия. Они участвовали в обороне городов и платили контрибуцию неприятелю, когда Падуя и затем сама Венеция были оккупированы германскими войсками. Но после удаления врагов венецианские власти наказывали тех евреев, которых подозревали в поддержке оккупантов[5]. Обычно разгорающиеся во время войн низменные страсти привели к усилению юдофобии. С этой послевоенной общественной реакцией связано возникновение венецианского гетто.

В 1516 году сенат Венецианской республики, ссылаясь на старое, дотоле не соблюдавшееся постановление, повелел, чтобы все евреи города Венеции отныне жили в особом замкнутом квартале. В сенатском декрете этот квартал впервые был назван именем «гетто» (Ghetto, Geto — слово неизвестного происхождения), которое позже употреблялось для обозначения замкнутых еврейских кварталов и в других местах[6]. В этот квартал должны были переселиться все жившие в других частях города евреи. Для обитателей гетто было установлено обязательное ношение шляпы желтого, шафранного цвета. Это соблюдалось так строго, что жившему тогда в Венеции врачу Якову Мантину (см. выше, § 9), пациентами которого были высшие сановники республики, с большим трудом удалось исходатайствовать для себя изъятие из этого закона. В 1528 г. венецианский совет десяти, обсудив просьбу Мантина, поддержанную епископом, разрешил ему временно носить черную шляпу вместо желтой, но под условием, чтобы он жил в гетто. Позже за выдающегося врача ходатайствовали иностранные послы и папский легат, прося освободить его навсегда от ношения оскорбительного знака, но совет десяти соглашался делать такие изъятия только на короткие сроки, в лучшем случае до одного года, и Мантину приходилось ежегодно выпрашивать продление этой льготы. Надо полагать, что подобные льготы, не менее унизительные, чем сам знак, делались и для других лиц, особенно богатых купцов, и делались не дожем и советом десяти, а низшими агентами администрации за определенную мзду. Иначе нельзя себе представить жизнь в городе, где евреи играли крупную роль в торговле и промышленности и задавали тон на венецианской бирже, регулировавшей цены на мировом рынке.

Около 1535 г. была реорганизована еврейская община в Венеции. Община (universita) делилась на три группы: туземцев или левантинцев (итало-греко-турецкие евреи), ашкеназов и сефардов. В общинный совет из семи членов входили по три члена от первых двух групп и один член от третьей, что свидетельствует о меньшей численности сефардов в сравнении с туземцами и ашкеназами[7]. Община имела свой раввинский суд, разбиравший и гражданские, и уголовные дела, но впоследствии правительство оставило за этим судом право разбирать только гражданские дела при согласии на это обеих сторон.

Венецианская община крепла и развивалась, но вдруг опять поднялась тревога из-за марранов, которых было немало в сефардской ее части. Уверенные в своей безопасности, многие марраны скидывали с себя христианскую маску, открыто посещали синагогу и сливались с прочими членами общины. С этим не могла мириться христианская совесть сената меркантильной республики. 8 июля 1550 г. сенат возобновил свой декрет от 1497 г. об изгнании из республики «коварного и безбожного» рода марранов, опасного как зараза для истинно христианских душ. Декрет был оглашен на площади св. Марка в Венеции, в районе биржи на Риальто и во всех провинциальных городах. Выселенцам дан был двухмесячный срок для ликвидации дел; оставшимся после этого срока, а также укрывателям их грозили конфискация имущества и принудительные работы на галерах, причем доносчику, выдавшему такого преступника, полагалась награда в размере одной трети конфискованного имущества.

Декрет сената вызвал сильное волнение в Венеции. Богатые марраны играли здесь важную роль в товарообмене с Левантом II часто являлись участниками истинно христианских торговых фирм, которые с их уходом разорились бы. Это побудило многих христианских купцов укрывать в своих домах обреченных на изгнание марранов, рискуя подвергнуться вышеуказанным суровым карам. Защищая свои интересы, христианское купечество обратилось к сенату с прошением, в котором заявило, что многие члены купеческого сословия связаны деловыми сношениями с крупными торговыми и банкирскими домами, принадлежащими марранам; последние держат в своих руках всю торговлю колониальными товарами, приходящими из заморских и заокеанских стран, и приносят большой доход таможенному ведомству; через марранов Венеция получает испанские шерстяные и шелковые ткани, сахар, перец и прочие товары, необходимые для Италии; кроме ввоза, они занимаются вывозом товаров в разные страны, вследствие чего венецианская биржа является расчетной палатой для коммерсантов всей Европы. Все это до такой степени связывает христианских купцов с еврейскими, что изгнание последних нанесло бы сокрушительный удар всему торговому классу Венеции. Лучше было бы нам — писали просители — покинуть родину вместе с изгнанниками, чем жить под угрозой принудительных работ или конфискации имущества из-за сношений со старыми деловыми товарищами. До сих пор в Венеции не было принято спрашивать о вероисповедании при заключении торговых сделок, да и как можно распознать, имеешь ли дело с иностранным марраном, искренно исповедующим христианство или тайно соблюдающим иудейский закон? Если декрет войдет в силу, то каждый христианский купец будет состоять под надзором шпионов, которые будут выслеживать и доносить кому следует, что такой-то ведет торговые дела с марраном, разыскиваемым инквизицией в качестве вероотступника. Купечество поэтому требовало полной отмены декрета. Венецианский сенат должен был серьезно считаться с этим требованием. Он согласился отсрочить применение декрета на шесть месяцев, дабы в течение этого времени инквизиция вместе с цензорами могла точно установить, кто именно из жителей Венеции принадлежит к секте иудействующих марранов (август 1550). Этот срок прошел, а подозрительных по иудейской ереси марранов, по-видимому, не оказалось или оказалось очень мало. Доносчики, прельщенные третьей долей конфискованного у еретиков имущества, продолжали свой розыск. По доносам имена подозреваемых марранских купцов оглашались в бирже на Риальто, и они вызывались в суд, но здесь большей частью выяснялась лживость доноса, и оправданные судом марраны отпускались на волю. Требования практической жизни превратили в мертвую букву декрет 1550 г., как и предшествующий ему декрет 1497 года.

В Падуе, где находилась самая большая еврейская община Венецианской республики, замкнутое гетто в то время еще не было официально введено. Евреи издавна жили здесь в особом квартале, но богатейшим из них не мешали селиться на лучших улицах города, среди христиан. Городской совет (consiglio) не раз возбуждал вопрос о выселении этих привилегированных в черту еврейского квартала и ходатайствовал об этом перед сенатом в Венеции. Юдофобы выражали опасение, что при совместной жизни могут быть случаи «любовного греха» между евреями и христианами; они усматривали профанацию святыни в том, что церковные процессии вынуждены проходить мимо еврейских домов (1543 и 1547). Все эти домогательства, однако, не имели успеха, и только позже, в эпоху католической реакции, была достигнута цель полной изоляции евреев.

С полной терпимостью относились к евреям, даже марранам, правители Феррары из дома герцогов д’Эсте, которые еще в XV веке взяли их под свое покровительство (т. II, § 59). Покровительство, конечно, щедро оплачивалось. В 1505 г. еврейские содержатели ссудных касс или «банков» в городах Феррара, Модена и Реджио жаловались, что на них падает все бремя уплаты податей, налагаемых огульно на всех еврейских жителей герцогства, и просили, чтобы и жители других городов участвовали в платеже. Герцог Альфонс I признал их просьбу справедливой и повелел разложить подати поровну на всех занимающихся как кредитными операциями, так и другими профессиями в названных трех городах и в прочих местах феррарского герцогства. Его преемник Эрколе II подтвердил в 1534 г. давнюю привилегию, которой его подданные евреи освобождались от уплаты чрезмерных податей, взимаемых агентами римской курии в виде десятины с недвижимости и вышеупомянутой (§ 9) «турецкой» двадцатины.

Непрочно было в начале описываемой эпохи положение еврейских общин в Тоскане и особенно в ее столице, Флоренции, где тогда шла борьба двух режимов — республиканского и монархического. В 1494 г. флорентинцы, изгнав с помощью французов своего правителя Петра Медичи, провозгласили у себя республику. Сначала в этой республике задавал тон суровый монах-трибун Савонарола, который громил в своих речах и вольные нравы ренессанса, и меркантилизм флорентинцев, и, в частности, еврейских банкиров. Были учреждены городские ломбарды с целью избавиться от услуг частных кредиторов, и многим евреям пришлось покинуть Флоренцию. В 1512 г. власть Медичи была восстановлена и вместе с тем возобновилась прежняя финансовая деятельность евреев. В 1527 г. снова произошел республиканский переворот, и евреям опять грозили репрессии. Только с 1530 г., когда окончательно утвердилась власть герцогов из дома Медичи, положение еврейских общин в Тоскане упрочилось. Герцог Козимо I предоставил самые широкие привилегии еврейским купцам, поддерживавшим торговлю с Левантом. Во Флоренции и Пизе появились большие торговые дома евреев, преимущественно сефардов, связанные с коммерческими фирмами Турции. Это благополучие длилось четверть века, до наступления общей католической реакции (см. дальше, § 15).

В особом положении находились евреи Южной Италии или Неаполитанского королевства. Во время изгнания из Испании Неаполем управлял один из принцев арагонской династии, Фердинанд I. Так как Неаполь, в отличие о соседней Сицилии, не был тогда подчинен суверенитету Испании, то роковой декрет 1492 года на него не распространялся. Здесь могла найти убежище группа первых сефардских странников, ушедшая под главенством Исаака Абраванеля. Неаполитанский Фердинанд охотно дал приют жертвам испанского Фердинанда Католика. Когда среди измученных переселенцев открылась эпидемия и христианское население Неаполя требовало удаления их, король оказался настолько гуманным, что не исполнил его требования: он велел устроить для несчастных особые бараки за городом, посылать к ним врачей и снабжать продовольствием. Наслышавшись о способностях бывшего государственного деятеля Исаака Абраванеля, Фердинанд I поручил ему заведование государственными финансами, а когда король вслед за тем умер, Абраванель занял тот же пост при его сыне Альфонсе. Придворная служба снова оказалась, однако, роковой для еврейского сановника: в 1494 г. французский король Карл VIII, давнишний претендент на неаполитанскую корону, завоевал Неаполь, и Абраванелю пришлось бежать оттуда вместе со своим покровителем, королем Альфонсом. Во время разграбления города французами Абраванель лишился своего имущества и того, что особенно было ему дорого, — своих книг и рукописей. Сначала он сопровождал Альфонса в Сицилию, затем переехал на остров Корфу и наконец поселился в городе Монополи, в Апулии. Здесь он нашел временное успокоение; после многолетних тревог он мог всецело отдаться своим любимым литературным занятиям. Он окончил начатые еще в Испании библейские комментарии (том II, § 54) и написал ряд трактатов о догматике иудаизма, в особенности о мессианском догмате. Последние годы своей жизни Абраванель провел в Венеции, куда переселился в 1503 г. На закате дней своих он не отказывался от дипломатических поручений и, между прочим, участвовал в ведении переговоров о торговой конвенции между Венецианской республикой и Португалией. В 1509 г. он умер в Венеции. Его останки были перевезены в Падую и там преданы земле.

После долгих войн между французами и испанцами Неаполитанское королевство досталось испанской короне, т.е. фатальному для евреев Фердинанду Католику (1505), и управлялось вице-королями. Первый вице-король, известный полководец Гонзальво де Кордова, отстоял право евреев жить в Неаполе. Когда Фердинанд Католик потребовал очищения страны от «неверных», Гонзальво возразил ему, что евреев в этом королевстве очень мало, а если их выселить, то они перевезут свои капиталы и торговые заведения в Венецию, которая отвлечет от Неаполя всю морскую торговлю. На этом основании евреям временно разрешалось жить в Неаполитанском королевстве, но для успокоения совести были приняты репрессии против бежавших туда из Испании и Португалии марранов. В городе Беневенте Фердинанд учредил инквизицию для ловли марранов, подозреваемых в тайном исповедовании иудейства. При либеральном вице-короле Гонзальво состоял домашним врачом сын Исаака Абраванеля, Иегуда-Леон (Leo Hebraeus), автор известных «Диалогов о любви», написанных по-итальянски в духе Платоновой философии (см. дальше, § 16). После падения своего покровителя (1507) Леон Абраванель жил некоторое время в Венеции и в Генуе; он умер в 1535 году.

Его младший брат, Самуил Абраванель, унаследовал политический талант своего отца. Он жил в Неаполе и состоял финансовым агентом при вице-короле Педро де Толедо. Современные писатели восхваляют благородный характер Самуила и его широкую благотворительность. Такой же славой пользовалась и его жена, умная Бенвенида, интимная подруга дочери вице-короля, Леоноры, вышедшей замуж за тосканского герцога Козимо II Медичи. Однако и влиятельной семье Абраванель не удалось защитить неаполитанских евреев от козней испанских клерикалов. Сувереном Неаполя был тогда испанский король и германский император Карл V, терпевший евреев только в своих германских владениях. В 1530 году, когда Карл совершал свое коронационное путешествие по Италии, духовенство убедило его изгнать евреев из Неаполя за то, что они поощряют марранов к отпадению от христианства. Решение было принято. Все мольбы почтенной Бенвениды Абраванель и ее молодой подруги, принцессы Леоноры, привели только к тому, что Карл на время отсрочил исполнение своего решения. В январе 1533 г. он приказал вице-королю выселить всех евреев из Неаполитанского королевства в течение шести месяцев; тех, которые останутся после этого срока, всякий христианин имеет право ловить и обратить в рабство, а доноситель, выдавший скрывающегося, получит пятую долю его конфискованного имущества. Срок прошел, а евреи не трогались с места. Вице-король Педро и представитель еврейского общества Самуил Абраванель делали все возможное, чтобы оттянуть исполнение жестокого императорского декрета. Они просили Карла отсрочить выселение на десять лет, предлагая за это солидную сумму в 10 000 дукатов. Император в то время нуждался в деньгах для снаряжения флота против турок, и он согласился на отсрочку. В ноябре 1535 года был издан декрет, разрешивший евреям в течение десяти лет жить и торговать свободно в Неаполитанском королевстве. Однако договор был нарушен еще до окончания срока. Католическая совесть Карла V не могла успокоиться: не дождавшись конца десятилетия, он в 1540 г. решительно потребовал выселения евреев. Все евреи покинули Неаполь, который их предки за тысячу лет перед тем обороняли от византийцев (том I, § 3). Изгнанники отправились частью в Турцию, частью в папские владения Италии. Самуил Абраванель переселился в Феррару, хотя ему в виде исключения разрешили жить в Неаполе: он не хотел принять для себя милость от врагов своего народа. С тех пор в Неаполе не было еврейской общины в течение двух столетий.

§ 11. Мессианское брожение: Реубени и Молхо

С конца XV века, когда муки «голуса» достигли апогея, когда страны Запада и Востока наполнились новыми скитальцами, поднялась мессианская мечта как возбуждающее средство, как реакция национального духа. Скитающиеся сефарды и спасшиеся от костра инквизиции марраны разнесли по всей диаспоре настроение мученичества и страстную тоску по мессии. Хотелось бросить враждебному христианскому миру негодующее слово: «Вы нас недолго будете мучить, мы скоро избавимся от необходимости просить вашего гостеприимства и вашей терпимости, ибо мы возродимся на своей земле как независимая нация». Хотел ось сказать измученным братьям: «Не падайте духом! Скоро спадет ненавистное тысячелетнее иго, скоро сбудутся предсказания наших пророков. Переживаемые ныне страдания суть лишь боли родов мессии (chevle masiach)». Грандиозная мечта, плод тоски целого народа, выдвинула своих глашатаев и подвижников, своих борцов и мучеников, даже своих авантюристов.

«Глава изгнанников» Исаак Абраванель пытался на закате жизни укрепить и расширить мессианскую догму, сделать ее средоточием иудаизма. Он с негодованием отвергал мнение некоторых теологов (вроде Иосифа Альбо) о второстепенном значении мессианского догмата в еврейском символе веры. Абраванель посвятил этой теме три трактата под боевыми заглавиями: «Вестник спасения», «Источники спасения» и «Мессианское избавление» («Машмиа-иешуа», «Майне-гайешуа», «Иешуат-мешихо»), написанные во время его скитаний по Южной Италии, между 1496 и 1498 годом[8]. В победах турок, разрушителей восточного Рима, он видел начало крушения западного Рима и мировой власти христианского «Эдома» вообще, следствием чего должно быть возрождение Сиона как библейского антипода Эдома. На основании различных пророчеств, вычислений апокалиптической «Книги Даниила» и намеков в Талмуде и Мидраше Исаак Абраванель пытался даже определить время пришествия мессии. Падение Рима и торжество Израиля должны были, по этому мистическому расчету, последовать около 1531 года. Эти предсказания писались после того, как Абраванелю пришлось покинуть взятый французами Неаполь и приютиться в Монополи, его «убежище от гонений и бедствий». Приближаясь к могиле, великий скиталец утешал себя мыслью, что уже близок час избавления многострадального народа. О времени пришествия мессии гадал в то же время живший в Риме лейб-медик Бонет де Латтес (см. выше, § 9), который на основании Книги Даниила и астрологических вычислений определил срок избавления еще раньше — в 1505 году.

Абраванель и Латтес очень скоро дождались начала мессианского движения, которое, однако, едва ли могло удовлетворить их. В 1502 году в Истрии и в области Венеции появился человек, который выдавал себя за предтечу мессии. Какой-то каббалист Ашер Л ем л ин (Lämmlein, вероятно, выходец из Германии) проповедовал о близости пришествия избавителя. Если, говорил он, евреи будут поститься и молиться, исповедоваться и каяться в своих грехах, то царь-мессия явится через шесть месяцев; тогда будут совершаться чудеса исхода: все христианские церкви обрушатся и гонимый народ выйдет из стран своих поработителей в Святую Землю. Многие в Италии, Австрии и Германии увлеклись проповедью Лемлина, постились, молились, каялись и раздавали деньги бедным. Один раввин в Вестфалии велел разрушить печь, назначенную специально для печения мацы, ибо был уверен, что следующую Пасху придется праздновать уже в Палестине. Даже христиане кое-где уверовали в близкое освобождение евреев. Когда минуло полгода и надежды не сбылись, многие продолжали еще верить, что «наши грехи задержали мессию» и что покаяние было неполное.

Мессианское брожение возобновилось с большей силой и при более драматической обстановке спустя двадцать два года. В феврале 1524 г. в гавани Венеции высадился загадочный странник. Он называл себя Давидом Реубени, потомком древнего израильского колена Реубен, загнанного ассирийцами в глубь Азии, и рассказывал следующую фантастическую историю. В «пустыне Хабор» (Хайбар в Северной Аравии) существует еврейское царство, населенное потомками древних заиорданских колен Израилевых, которыми управляет ныне его брат, царь Иосиф, а сам он состоит там начальником армии. Давид уверял, что он послан в Европу с важной политической миссией. По пути он побывал в Нубии, на берегах Нила, где он видел потомков других рассеянных израильских колен; в недавно завоеванной турками Палестине он прикидывался мусульманином для того, чтобы проникнуть в иерусалимскую мечеть Омара, построенную на месте Соломонова храма, и помолиться Богу Израиля. Там он убедился, что можно изгнать турок из святых мест, дорогих и христианам, и евреям. Поэтому он хочет просить римского папу и христианских монархов, чтобы они прислали огнестрельное оружие воинственным израильтянам в царстве Хабор, которые готовы идти против турок с целью отнять у них Палестину. Представителям общины в венецианском гетто Давид рассказал о своей миссии в самых общих, неопределенных выражениях, прибавив, что больше ничего не может открыть до аудиенции в Риме у папы. Всех заинтересовала эта странная личность, выходец из волшебного царства за легендарной рекой Самбатионом. Маленького роста, худой, смуглый, Давид Реубени имел, однако, гордую осанку воина, ездил верхом, носил при себе оружие, был окружен свитой слуг и говорил властным тоном, употребляя только древнееврейский язык. Душа политического борца жила в этом теле аскета, который часто предавался посту и молитве. Однако после всех наблюдений трудно было сказать, был ли этот человек авантюристом или фантазером, мистификатором или мистиком, или же тем и другим вместе.

Вскоре Давид Реубени приехал в Рим. Верхом на белом коне, в сопровождении слуги и свиты местных евреев, подъехал он к Ватикану и был принят известным кардиналом Эгидио, который знал библейский язык и дружил с еврейскими учеными. Через кардинала и его еврейских друзей Давид добился аудиенции у папы Климента VII. Этот папа-гуманист переживал тогда тяжелое время: лютеранская реформация и хищная политика германского императора Карла V в Италии держали папу меж двух огней. Политически униженный, нравственно удрученный, он хватался за все, что могло бы спасти его гибнущий престиж. В те годы, когда христианский мир мечтал о крестовом походе против турок, папе казалось заманчивой мысль о завоевании Святой Земли при помощи храбрых аравийских евреев, снабженных европейским огнестрельным оружием. Этим объясняется ласковый прием, оказанный Климентом послу мифического еврейского царства. Папа обещал Давиду рекомендательное письмо к португальскому королю, так как предполагалось провезти оружие для еврейских воинов через португальские порты. Этой аудиенции у папы придавалось тогда такое важное значение, что венецианский посол в Риме счел нужным послать о нем донесение своему правительству (13 марта 1524).

Дружелюбный прием, оказанный папой Давиду Реубени, возбудил в римских евреях чрезвычайный интерес к его миссии, которая в беседах посла со своими соплеменниками рисовалась в другом свете: в виде попытки освободить Святую Землю не для христиан, а для евреев. Члены общинной управы (fattori) ухаживали за важным гостем, давали ему и людям его свиты приют в своих домах и помогали ему в сношениях с христианскими властями. Глава общины Даниил де Пиза, который в это время получил от папы санкцию на вышеупомянутую реорганизацию еврейского самоуправления, согласился быть переводчиком при переговорах между «еврейским послом» и папой. С другой стороны, в римской общине образовалась партия противников Давида, подозревавших его в самозванстве и сообщавших влиятельным христианам о своих подозрениях. В описании своего путешествия Давид называет их доносчиками, но не скрывает, что среди них были врачи и ученые. Несмотря на эти попытки врагов, Реубени после годового пребывания в Риме получил от папы рекомендательные письма к королям Португалии и христианской части Абиссинии, так как эти две страны поддерживали постоянные сношения с Аравией. В письме к португальскому королю папа просил его, после проверки полномочий Давида, «вступить в переговоры с аравийскими евреями о распространении христианской религии», а королю абиссинскому также писал, чтобы он поддержал еврейского посла в случае, если дело «принесет пользу христианству». Так ловко умел маскироваться Реубени в своих переговорах с главой христианской церкви, но эта двусмысленная политика должна была раньше или позже погубить его.

В 1525 г. Давид Реубени прибыл в Португалию и представился королю Иоанну III. План совместных действий с воинственным аравийским племенем против турецкого султана Сулеймана понравился и португальскому королю, и он обещал дать для этой цели флот с огнестрельным оружием. В ожидании этого Реубени жил на правах посла еврейского царства в стране, безжалостно изгнавшей евреев и продолжавшей душить оставшихся в ней марранов. В то время португальское духовенство требовало от короля учреждения инквизиции против марранов, по образцу испанской. Король уже готов был учредить «священный трибунал» с благословения папы, когда прибыл Давид Реубени. Переговоры с еврейским послом заставили короля отложить на время организацию истребления тайных евреев. Между тем слухи о миссии Реубени возбудили сильное волнение среди португальских марранов. Измученные преследованиями и устрашенные предстоящими кострами инквизиции, они теперь увидели своего освободителя в этом загадочном после с Востока. От его заступничества они ждали облегчения своей участи. Многие марраны в Лиссабоне и других местах явились к Реубени, целовали ему руки и оказывали ему царские почести, но он был крайне осторожен в обращении с ними, опасаясь навлечь на себя подозрение в совращении «новохристиан» и тем испортить свое положение при дворе. Сдержанность и скрытность «дипломата» только усилили интерес к его миссии и окружали его личность мистическим ореолом. В это время из взволнованной марранской среды выступил экзальтированный юноша, который по своей натуре был призван создать мессианское движение.

Образованный марран Диего Пирес (род. ок. 1500 г.), занимавший должность судебного секретаря в Лиссабоне, был так возбужден приездом восточного посла, что решил соединиться с ним для совместной мессианской пропаганды. Он прежде всего «приобщился к завету Авраама», совершив над собой обряд обрезания, и стал именоваться еврейским именем Соломон Молхо. Измученный от потери крови при операции, лихорадочно возбужденный, он явился к Реубени, рассказал ему о своем «приобщении» и поделился с ним своими мессианскими планами, но посол только побранил Молхо за неосторожность, которая могла бы погубить все дело, и советовал ему удалиться в Турцию. Молхо принял этот совет хитрого политика за указание свыше. Полный грез и «чудных видений», он отправился на Восток.

В 1527 г. Молхо путешествовал по европейской Турции. В Салониках он сблизился с каббалистом-аскетом Иосифом Тайтацаком и был введен им в тайники каббалы; в Адрианополе, как полагают, он сошелся с Иосифом Каро, будущим автором «Шулхан арух». Скоро Молхо очутился в Палестине и попал в гнездо мистиков Сафеда. Здесь он написал ряд проповедей на тему о пришествии мессии, которые были напечатаны его друзьями в Салониках в 1529 г., под заглавием «Сефер гамефоар». Во время этих скитаний по Востоку до него дошла весть о великом унижении Рима: в праздник Синайского откровения Шавуот (6 мая 1527 г.) в город ворвались немецко-испанские войска императора Карла V, которые в течение полугода разоряли столицу христианства, где папа Климент VII должен был прятаться в своем укрепленном замке. Молхо увидел в этом знамение: унижение римского «Эдома» накануне пришествия избавителя Иудеи. Если Эдом падает, значит, Иудея поднимается. И восторженный мистик поспешил в Италию, чтобы видеть там великую смуту «конца времен» и участвовать в великом перевороте.

В конце 1529 г. Соломон Молхо прибыл в Анкону, где католическое духовенство особенно следило за беглыми марранами. Шпионы инквизиции донесли на него местному епископу как на пришельца из Турции, куда марраны ездили для приобщения к прежней вере. Молхо был арестован, но скоро его отпустили, и он отправился через Пезаро в Рим. Там экзальтация его достигла крайнего предела. Желая изобразить в лицах народную легенду о страждущем мессии, сидящем среди больных у ворот Рима, он оделся в нищенское платье и сел у моста над Тибром, против папского дворца, среди больных и нищих. Тридцать дней провел он здесь в посте и молитве. Во время молитвы ему послышались голоса: «И будет Сеир (Эдом) наследием своих врагов, а Израиль явит силу... Мне отмщение и Я воздам». Много чудесных видений имел восторженный мистик, доведший себя постом II ночными бдениями до галлюцинаций. Об этих видениях Молхо сообщал в посланиях к своим друзьям в Салониках. Вот образчик стиля этих пророческих посланий: «В 12-й месяц Адар 5290 года (март 1530), в полночь, дремота нашла на меня. И вот старец, который еще раньше явился мне в видении, пришел ко мне. И сказал: сын мой, я открою тебе, что случится с народами, среди которых ты живешь. Иди со мной к развалинам Иерусалима... И он взял меня и поставил между двумя горами в Святой Земле, между Ционом и Иерусалимом и между Сафедом и Дамаском... И стоявший на горе человек в белых одеждах подал мне книгу, где записано будущее того народа (римского)...» Далее следует длинное предсказание, сводящееся к тому, что когда Рим будет разрушен наводнением, а в Португалии произойдет землетрясение, «святой дух снизойдет на царя-мессию, и воцарится он над великим народом». Свои мессианские чаяния Молхо излагал также в проповедях, которые он в течение нескольких суббот читал в большой синагоге в Риме. Но вскоре он узнал, что за ним следят с целью выдать инквизиции, и поэтому временно уехал в Венецию.

В Венеции Молхо снова встретился с Давидом Реубени (1530). Последний уже лишился доверия португальского правительства, так как его там подозревали в тайных сношениях с марранами и в «совращении» Соломона Молхо. Высланный из Португалии, Давид перед отъездом уверял плачущих марранов, что он их скоро позовет в освобожденный Иерусалим. По пути ветер загнал корабль, на котором он ехал, к берегам Испании, и он едва ускользнул из рук испанских инквизиторов. После долгих скитаний в папских владениях Южной Франции (Авиньон, Карпентрас) Реубени наконец вернулся в Венецию. Здесь он завел переговоры с сенатом республики об осуществлении проекта войны с Турцией, с которой Венеция тогда враждовала. Для сохранения своего достоинства дипломатического агента он не хотел жить в гетто, а жил в центре города, окруженный слугами, и показывался на улицах в роскошной шелковой одежде. Официально он готовился ехать к императору Карлу V, чтобы передать ему «нечто очень важное и для него выгодное», а жителей гетто уверял, что переговоры касаются освобождения Израиля. Венецианская Синьория (городская управа) заметила эту двойственность и решила испытать загадочного посла. Она прислала к нему для беседы известного путешественника Рамусио, знатока восточных языков. В этой беседе Давид уже не говорил о мифическом еврейском царстве и о своей дипломатической миссии, а заявил, что считает себя призванным повести евреев в Святую Землю и приезжал в Европу для распространения этой благой вести. Он хвастал перед венецианцем своими удачными опытами по части магии и уверял, что победит турок при помощи чародейства. Рамусио убедился из беседы, что имеет дело с аравийским или эфиопским самозванцем, и сообщил об этом венецианскому правительству. Давиду дали понять, чтобы он поскорее убрался из Венеции. На время он куда-то исчезает, и на сцену опять выступает Соломон Молхо.

Осенью 1530 г. в Риме произошло наводнение, обычное после обильных дождей и разлива Тибра, а в январе следующего года в Португалии случилось землетрясение, также нередкое в этой стране. Это соответствовало «предсказаниям» Соломона Молхо и придало ему бодрости. Приехав в Рим после наводнения, он стал смелее вести свою мессианскую пропаганду. В атмосфере суеверия нетрудно было добиться временного успеха. Не только многие евреи, но и некоторые христиане считали его ясновидцем. Сам папа Климент VII относился к бывшему маррану с каким-то мистическим уважением, принимал его в своем дворце и подолгу с ним беседовал. Очаровал ли Молхо униженного и удрученного горем папу своими вдохновенными речами, в которых, конечно, не предсказывалась гибель «Эдома», или глава церкви надеялся со временем сделать из него орудие для иных целей? Папа простер свою заботливость о Молхо до того, что выдал ему охранную грамоту для защиты от преследований инквизиции[9].

Но наряду с приверженцами были у Молхо и противники, которые опасались, что его пропаганда причинит много горя евреям и марранам, нашедшим приют в Италии. Одним из таких противников был упомянутый выше венецианский врач Яков Мантин, который имел и личное столкновение с Молхо. Для прекращения мессианской пропаганды Мантин прибег к доносу. Он явился к португальскому посланнику в Риме и сказал: «Отчего же вы не радеете о чести вашего короля? Ведь этот человек, который теперь вхож во двор папы (Молхо), — бывший подданный вашего короля, принявший иудейскую веру». Посланник ответил, что шпионство не входит в его обязанности. Тогда Мантин обратился в римский инквизиционный трибунал и поставил свидетелей в подтверждение своего доноса. Молхо был призван в трибунал, но судьи ничего не могли ему сделать, так как он показал им охранную грамоту от папы. Раздраженные инквизиторы пеняли папе на его снисходительность к «еретику», но тот попросил их до поры до времени не трогать Молхо. Однако Мантин не угомонился: он предъявил судьям латинский перевод послания Молхо в Турцию, где описывались все его похождения в Италии и его чудесные видения о гибели Эдома. Было ясно, что Молхо враждебно относится к католицизму и предсказывает гибель Рима в связи с торжеством Израиля. Дальнейшая снисходительность была уже невозможна: Молхо был приговорен к сожжению. Однако и тут ему, вероятно, благодаря поддержке папы, удалось избегнуть опасности. Он бежал из Рима в Болонью, а затем в Германию (1531).

Вскоре Молхо и Реубени удивили мир новым рискованным подвигом. В 1532 г. они оба отправились в Регенсбург (Ратисбон), где тогда заседал сейм немецких князей в присутствии императора Карла V. По свидетельству известного ходатая по еврейским делам Иосельмана Росгейма, находившегося тогда в Регенсбурге, Молхо намеревался заявить императору, что «он хочет призвать всех евреев идти войной на турок». Полагают, что он предлагал привлечь испанских и португальских марранов к этому походу. Благоразумный Иосельман, знавший нрав Карла V, пытался отклонить Молхо от этого опасного намерения, но восторженный мечтатель мог ли послушаться совета смиренного придворного ходатая? Какое объяснение произошло между императором и бывшим марраном, неизвестно, но финал был весьма печальный. Карл V велел арестовать Молхо и Реубени и отправить в Италию, куда он сам тогда направлялся. Там оба агитатора попали в руки разыскивавшей их инквизиции.

В Мантуе (по некоторым источникам — в Болонье) Молхо, как отступник от христианства и политический агитатор, был осужден на смерть[10]. Когда осужденного уже подвели к костру, ему от имени императора предложили помилование, если он раскается, но Молхо ответил инквизиторам: «Я сокрушаюсь о том, что во дни юности пребывал в вашей вере, теперь делайте со мною что хотите!» Его сожгли на костре в присутствии большой толпы зрителей. Давид Реубени был отвезен в Испанию и там содержался в тюрьме, где через несколько лет умер. В памяти народа остался, окруженный ореолом святого, не темный образ Реубени, а поэтический образ Соломона Молхо, который стал героем легенды. В Италии некоторые еще верили, что Молхо вышел невредимым из огня и еще явится миру как мессия. Один тогдашний каббалист (Иосиф де Арли) предсказывал, что мученическая смерть Молхо будет отомщена, ибо под ударами Мартина Лютера рухнет католическая церковь с ее папской властью и гнусной инквизицией.

Так трагически окончилось своеобразное «сионистское» движение XVI века, движение, в котором мессианско-мистические элементы переплетались с политическими, грезы мечтателей — с проектами практиков и хитрой дипломатией. За мигом трепетной надежды последовало долгое отчаяние. Подъем духа, вызванный такими возбуждающими средствами, сменился упадком. А между тем муки «голуса» становились жгучее, острее. Надвигалась католическая реакция.

§ 12. Католическая реакция и террор папы Павла IV

Итальянским евреям, не успевшим отбыть как следует повинность мученичества в Средние века, пришлось пополнить этот недочет в своей истории во второй половине XVI века. Вызванная быстрыми успехами реформации, католическая реакция простерла свои черные крылья над страной, озаренной еще последним сиянием эпохи гуманизма. Папство, потеряв духовную власть над значительной частью Европы, напрягает все силы, чтобы спасти остальную свою паству от потопа реформации. Возникает орден иезуитов, имеющий для новой католической реакции такое же значение, какое имел орден доминиканцев для воинствующей церкви XIII века. Иезуиты изобретают самые утонченные способы для борьбы со свободой мысли и совести и забирают в свои руки могущественный рычаг культуры: воспитание молодежи. Озлобленное папство вводит в своих итальянских владениях «генеральную инквизицию» для борьбы с «еретической порчей» (contra haereticam pravitatem). Учрежденный в Риме (1542) верховный инквизиционный трибунал, или sanctum officium (святое присутствие), венчает это здание церковной юстиции. Против величайшего двигателя человеческого духа, книгопечатания, выдвигается папская цензура, дьявольское орудие для казни книг, для убийства мысли («Индекс запрещенных книг»). Подготовляется почва для братоубийственных религиозных войн, потрясающих Европу в течение целого столетия. Тридентский собор (1545-1563) санкционировал все эти военные приготовления церкви, и скоро ярость ее бойцов почувствовали ближний и дальний, свои и чужие, христианский диссидент и упорствующий в своем «неверии» еврей.

Либеральные папы первой половины XVI века сошли со сцены со смертью Павла III. Его преемник Юлий III (1550-1555) стоял уже в полосе зачинавшейся реакции. Он еще вверял свое святое тело попечению еврейских врачей, не трогал испанских и португальских марранов, нашедших убежище в Анконе и других папских владениях, но глава церкви не мог не склониться в ту сторону, куда его тянули Тридентский собор, иезуиты и деятели инквизиции. В то время члены «святого присутствия» в Риме обращали особое внимание на распространение «вредных книг» путем книгопечатания. Типографии Мантуи, Феррары и в особенности Венеции выпускали в свет тысячи экземпляров еврейских книг. Известный венецианский типограф Даниил Бомберг напечатал полное издание обоих Талмудов, вавилонского и иерусалимского, с раввинскими комментариями. Это тревожило покой инквизиторов. И тут, как тремя столетиями раньше во Франции и Испании, нашлись доносчики из крещеных евреев, которые решили сделать карьеру на разоблачении бывших единоверцев. Трое ренегатов: Хананель ди Фолиньо, Иосиф Моро и Соломон Романо — подали папе Юлию III записку, в которой повторили средневековое обвинение, что Талмуд содержит много враждебных христианству мнений. Папа назначил комиссию из кардиналов для рассмотрения еврейских книг. По выражению тогдашнего христианского писателя-гуманиста, кардиналы «могли разбираться в этих книгах как слепые в красках», но они имели угодливых толкователей в лице названных ренегатов. В домах и синагогах Рима были забраны все экземпляры Талмуда, и по рассмотрении их оказалось, что они содержат «богохульства» не только против Иисуса Христа и Евангелия, но и против Моисеева Закона. Инквизиционный трибунал постановил сжечь все забранные у евреев книги. 9 сентября 1553 года на площади Campo di fiore в Риме (где позже был сожжен за ересь Джордано Бруно) совершилось торжественное аутодафе. Были сожжены на костре сотни «вредных книг». Праздник Рош-гашана, когда совершилась эта казнь слова, превратился для римских евреев в день великого траура. 12 сентября генеральная инквизиция с кардиналом Петром Караффой (позже — папа Павел IV) во главе обнародовала декрет, в котором именем папы Юлия III повелевалось отбирать у евреев все трактаты Талмуда. Владельцы были обязаны сдавать эти книги чиновникам инквизиции под страхом конфискации всего имущества, причем доносчикам, указывающим место укрываемых книг, обещалась награда в размере четверти штрафного имущества. Вскоре запылали костры для еврейских книг во многих городах Италии: в Болонье, Ферраре, Мантуе, Венеции и герцогстве Миланском. Исполнители папского декрета часто не делали при этом различия между трактатами Талмуда и другими произведениями еврейской письменности, и целые библиотеки бросались в огонь вандалами церкви.

В это бедственное время раввины различных общин Италии съехались в Ферраре для организации самозащиты против нападений церкви (июль 1554). Было принято следующее решение: отныне ни одна новая книга не может быть напечатана иначе, как с разрешения трех раввинов или представителей общины; такая апробация (haskama) с подписями давших ее должна быть напечатана в начале каждой книги. Так установилась в еврейской литературе собственная цензура, сначала — с целью предохранения книг от цензуры церковной, но впоследствии — для обуздания свободомыслия в собственной среде. Собор в Ферраре принял еще ряд решений, имевших целью укрепить внутренний строй общин, как оплот против давления извне. Под конец своей жизни папа Юлий III обложил еврейские общины оскорбительной податью: каждая синагога обязывалась платить ежегодно по десяти дукатов на содержание «дома катехуменов», приюта для крещеных евреев или готовящихся к крещению, в Риме (булла 31 августа 1554). К платежу этого налога были привлечены все 115 синагог, находившихся тогда в общинах Церковной Области. Тут к материальному гнету присоединялся моральный: синагога обязывалась содержать своих дезертиров, часто обращавших оружие против нее же.

В 1555 г. на престол св. Петра вступил человек, к которому вполне подходят слова поэта: «C’etait Satan, regnant au пот de Jesus Christ»[11]. Коллегия кардиналов избрала папой своего члена Петра Караффу, получившего имя Павел IV. Основатель монашеского ордена театинцев и вождь крайних реакционеров, этот слепой фанатик с особенным наслаждением жег еврейские книги, когда состоял в должности главного инквизитора при Юлии III. Сделавшись папой, он довел католическую реакцию до террора, ужасавшего даже правоверных католиков. Подобно Иннокентию III, установившему еврейский быт позднего Средневековья на основах полной изоляции и унижения «отверженного племени», Павел IV установил на тех же основах быт гетто новых веков. Как только он вступил во власть, он обнародовал буллу (12 июля 1555), известную под названием «Cum nimis absurdum», по начальным словам вступления, которое в характерном стиле таких актов гласит: «Так как совершенно абсурдно и недопустимо, чтобы евреи, осужденные Богом за свою вину на вечное рабство, пользовались нашей христианской любовью и терпимостью, между тем как эти неблагодарные отвечают оскорблениями на милость и вместо смиренного подчинения претендуют на власть, причем их наглость доходит в Риме и других местах до того, что они дерзают появляться среди христиан и даже возле церквей без всякого отличия в одежде, нанимают себе жилища на лучших улицах и площадях, приобретают недвижимость, нанимают кормилиц, служанок и прочих слуг из христиан и еще многое чинят для посрамления имени христианского, — мы находим себя вынужденными постановить следующие правила...». И далее идут 15 постановлений, возобновляющих самые позорные каноны Средневековья с дополнениями папы-инквизитора. Прежде всего булла Павла IV обязывает евреев Рима и других городов Церковной Области жить на особых улицах, которые должны быть отделены от христианских кварталов оградой с воротами для входа и выхода, но и здесь они не имеют права покупать дома и землю, а лишь арендовать и свою прежнюю недвижимость обязаны продать христианам. В каждом городе им разрешается иметь только одну синагогу, а лишние должны быть разрушены. Все мужчины должны носить на голове желтую шапку, а женщины — желтый чепец или платок. Строго запрещается евреям держать христианскую прислугу в своих семьях, пировать, играть, купаться вместе с христианами, работать открыто в церковные праздники. Запрещено евреям торговать всякими предметами питания и новой одеждой, а дозволена лишь торговля старым платьем. Содержатели ссудных касс обязаны вести свои счетные книги на итальянском языке для удобства контроля. Евреи-врачи не имеют права лечить христиан. Еврей не должен допустить, чтобы христианин называл его «господином». Все эти жестокие правила, которые в Средние века меньше всего соблюдались в Риме и нарушались самими папами, стали теперь незыблемыми законами, нарушение которых влекло за собою тяжкие кары.

Через две недели после издания буллы евреи уже появились на улицах Рима в желтых головных уборах. Когда один богатый еврей сказал, что этот закон придуман только с целью вымогать у евреев деньги, его публично высекли плетью. Папа был в самом деле неподкупен: он отклонил просьбу римской общины об отмене Каинова знака за единовременный налог в 40 000 скуди. На папу нельзя было действовать и доводами от разума. Один ученый еврей (Давид Асколи) напечатал книгу под заглавием «Apologia hebraeorum», в которой доказывал нецелесообразность еврейской отличительной одежды и вообще критиковал папскую буллу; за эту смелость его посадили в тюрьму, а книгу сожгли. С большой строгостью проводился «основной закон» о запирании евреев в особом квартале. В Риме евреи раньше жили в различных частях города, хотя большинство их сосредоточилось по старой привычке на низком берегу Тибра. Многие жили рядом с христианами, порой даже близ церквей и дворцов. Теперь их заперли в том заречном квартале, где раньше ютилась преимущественно беднота, в нездоровой, сырой местности, которая ежегодно во время половодья затоплялась разливом Тибра. День запирания римских евреев в этом гетто (26 июля 1555) совпал по странной случайности с национальным постом 9 Ава, и это действительно был день плача и стенаний. На тесном пространстве одной улицы с несколькими переулками была сдавлена община, состоявшая приблизительно из двух тысяч человек. Через два месяца гетто было уже окружено стеной, с воротами в двух концах, и сами евреи должны были уплатить деньги за постройку этой тюремной ограды. В течение шести месяцев евреям приходилось спешно распродавать христианам свои дома и земли в запретных частях города, и покупатели, пользуясь тяжелым положением продавцов, платили им едва пятую часть стоимости имущества. Многие продавали знакомым христианам свои дома фиктивно, но таких лиц по доносу подвергали аресту и конфисковывали их имущество. Многие синагоги были закрыты; в Риме оставлены были только две, а в других городах — по одной. И, тем не менее, Павел IV распорядился, чтобы установленный при его предшественнике сбор с каждой синагоги на содержание «дома катехуменов» взимался также с закрытых или разрушенных синагог. Это было уже простое издевательство, глумление палача над жертвой.

Скоро Павел IV перешел от угнетения к истреблению. Его инквизиторское рвение направилось против живших в Италии марранов. Город Анкона в Церковной Области был, с начала XVI века, главным приютом марранов, убегавших из Португалии, чтобы иметь возможность исповедовать иудейскую религию. Прежние папы смотрели сквозь пальцы на это отпадение невольников церкви, но Павел IV решил, что римский первосвященник не должен быть снисходительнее к «еретикам», чем испанские и португальские инквизиторы, действовавшие с его благословения. Он отдал инквизиции тайный приказ арестовать всех анконских марранов, в числе нескольких сот человек. Многие, предупрежденные о готовящемся аресте, успели бежать из Анконы в Пезаро, Феррару и другие места (между бежавшими в Пезаро был известный ученый, врач Аматус Лузитанус). Остальные, около ста человек, были схвачены и брошены в тюрьмы инквизиции. Религиозное рвение папы наткнулось сначала на препятствие. В числе арестованных находились некоторые турецкие подданные, то есть те же португальские марраны, которые поселились в Турции и приезжали по торговым делам в Анкону. Когда в Константинополе узнали об их аресте, Иосиф Наси и его теща Грасия Мендес, сами бывшие марраны, попросили султана Сулеймана о заступничестве. Султан послал к папе протест против незаконного ареста турецких купцов и потребовал немедленного их освобождения, угрожая в противном случае репрессалиями против проживающих в Турции католиков. Папа вынужден был уступить требованию монарха, пред которым трепетала Европа, и освободил заключенных турецких марранов. С тем большей яростью он бросился он на тех заключенных, за которых некому было заступиться. Уличенные на допросе в отпадении от церкви, они были приговорены инквизиционным судом к сожжению. Им было предложено принести раскаяние и вернуться в лоно церкви, чтобы спастись от костра. Около 60 человек (по другой летописи — 38) согласились снова надеть маску христианства; их сослали на остров Мальту, чтобы держать там под строгим надзором, но по дороге им удалось бежать в Турцию. Остальные 24 маррана решили умереть за веру, ибо — как говорит современник — «они предпочли погубить свое тело огнем, чем душу водой (крещением)». Казнь совершилась в Анконе в мае 1556 года.

Весть об анконских мучениках возбудила повсюду скорбь и негодование. Бежавшие в Пезаро марраны решили отомстить папскому городу. Небольшой порт в герцогстве Урбино, город Пезаро давно стремился отвлечь к себе часть торговли с Левантом от порта Анконы, куда преимущественно заходили коммерческие суда еврейских купцов из Турции, ведших торговлю с Италией. Когда герцог Урбино допустил в Пезаро бежавших от инквизиции анконских марранов, он сделал это в надежде, что беженцы подействуют в этом направлении на своих турецких контрагентов. На первых порах этот расчет оправдался. Пезарские марраны обратились к еврейским общинам Турции с посланием, где описали смерть мучеников в Анконе и, во имя национальной солидарности, просили разорить гнездо инквизиции и впредь не посылать туда кораблей с товарами. Салоникские сефарды горячо откликнулись на этот призыв и немедленно примкнули к бойкоту. Раввины объявили в синагогах «херем» против всякого, кто будет посылать свои товары в Италию через порт Анконы. Прекращение торговых сношений между Салониками, центром левантийской промышленности, и Анконой очень скоро дало себя почувствовать. Сенат и городской совет Анконы заявили папе, что вследствие еврейского бойкота городу грозит полное разорение.

Павел IV убедился, что и евреи могут иногда чувствительно мстить за обиды. Такое убеждение, может быть, умерило бы его деспотизм, если бы евреи были единодушны и настойчиво осуществляли свой план. К несчастью, в их среде произошел раскол. Еврейская община в Анконе видела в агитации пезарских марранов великую опасность для себя и других общин Церковной Области, боясь, что раздраженный папа совсем изгонит евреев из своих владений. Анконцы обратились к турецким общинам с просьбой о прекращении бойкота. Хотя еврейские политики в Константинополе из круга Иосифа Наси и Грасии Мендес поддерживали смелых пезарцев, кампания была уже проиграна. Многие купцы из Салоник и других портов стали вновь посылать свои товары в Анкону, между тем как в Пезаро заходили лишь немногие суда. Обманувшийся в своих расчетах герцог решил, что незачем ссориться с папой из-за евреев, не приносящих выгод. После двухлетнего пребывания марранам пришлось выселиться из Пезаро и всей территории герцогства Урбино (1558), что доставило большое удовольствие папе и членам святой инквизиции.

Последний год своей жизни Павел IV ознаменовал устройством новых костров для Талмуда. Начавшееся при Юлии III истребление экземпляров «опасной книги» привело в Церковной Области к закрытию высших талмудических школ. Тогда образовался еврейский академический центр в городе Кремоне, в герцогстве Миланском, подвластном Испании. Туда свозились талмудические книги и прибывали ученые, читавшие лекции в новой иешиве; там же открылась и еврейская типография. Проведав об этом, генерал-инквизитор кардинал Гизлиери (Ghislieri, позже папа Пий V) добился у испанского наместника в Милане приказа об уничтожении «антихристианских» книг Талмуда и его комментариев. Около десяти тысяч томов были отобраны в Кремоне и сожжены на костре посреди города (1559). Сжигая Талмуд, папская цензура не трогала книг по каббале, а напротив — дозволила печатать «Зогар», который в те же годы появился в двух изданиях, в Мантуе и Кремоне (1558-1559). Католические богословы верили словам выкрестов из евреев, что в «Зогаре» имеются намеки на догмат Троицы и вообще преобладают родственные христианству тенденции.

Последовавшая в августе 1559 г. смерть Павла IV обрадовала не только евреев, но и многих христиан, страдавших от деспотизма папы и его инквизиции. Как только распространились слухи о тяжелой болезни папы, толпа римлян бросилась к тюрьмам инквизиции, где томились еретики из христиан, взломала двери и освободила узников. Затем она разбила статую папы из белого мрамора, воздвигнутую «сенатом II римским народом» на одной из площадей Рима. Рассказывают, что один еврей напялил на голову статуи свою желтую шапку, при громком смехе народа, — за что впоследствии был повешен вместе с другими зачинщиками демонстрации.

§ 13. Евреи в Церковной Области до середины XVII века

Преемник Павла IV, Пий IV (1559-1565), смягчил юдофобекую политику своего предшественника. В декретах Пия IV говорилось, что «вследствие неправильного применения приказов покойного папы» евреи терпели большие стеснения и стали предметом насмешек и издевательств, которые необходимо устранить. Поэтому новый папа постановил, что евреи не обязаны носить желтый головной убор в дороге, во время поездок, а должны надевать его только в местах, где они живут больше одного дня; если им слишком тесно в отведенном им гетто (ghectus) в Риме, то дозволяется его расширить; за пределами гетто, в непосредственной к нему близости, они могут содержать лавки и ремесленные заведения и работать там от восхода до заката солнца. Были отменены и многие ограничения по части торговли: разрешалось торговать хлебом, вином, маслом, фруктами и другими предметами питания, а также иметь всякие деловые сношения с христианами, но запрещение держать христианских слуг было оставлено в силе. Наконец была дана полная амнистия тем, которые нарушили предписания Павла IV в его роковой булле. Евреи в Риме поспешили воспользоваться полученными облегчениями. Торговцы открыли ряд лавок за стенами гетто и добрались до парадных улиц, прилегающих к Корсо. Скоро были смягчены и строгости по отношению к запрещенным книгам. Еврейская депутация от общин Италии обратилась к Тридентскому собору, который тогда обсуждал вопрос об утверждении общего «Индекса» запрещенных книг, с просьбой не включать туда книг Талмуда, а предоставить папской цензуре решение вопроса относительно каждой еврейской книги в отдельности. Просьба была уважена, и Пий IV разрешил вновь печатать книги Талмуда под условием, чтобы в них были исключены антихристианские выражения и устранено самое заглавие «Талмуд», пугавшее добрых христиан (1564). Отныне Талмуд стал перепечатываться под именем «Гемара» или «Шиша Седарим» («Шесть отделов», сокращенно «Шас»). Цензоры, преимущественно из крещеных евреев, следили за тем, чтобы из текста исключались все «подозрительные» места, где усматривались намеки на христианство и христианские народы.

Но недолго пользовались евреи льготами, предоставленными им Пием IV. В 1566 г. римским первосвященником стал Пий V (умер в 1572 г.), прежний кардинал и генерал-инквизитор Гизлиери, ярый враг гугенотов и евреев. Особым декретом, оглашенным в Риме и всех других городах Италии, было объявлено, что все распоряжения Пия IV недействительны, а сохраняет полную силу булла «Cum nimis absurdum» Павла IV. Евреев обязали продать все вновь купленные ими вне гетто дома и участки земли, под угрозой отчуждения этой недвижимости в пользу «дома катехуменов». Всякие сношения с христианами были до крайности затруднены: новообращенным из евреев нельзя было без особого разрешения даже входить в гетто. Всякое нарушение законов буллы влекло за собой аресты, штрафы, конфискации и ссылку на галерные работы. Своей тиранией папа-инквизитор довел евреев до того, что многие стали покидать Церковную Область и селиться в других государствах Италии. Иные переселились в европейскую Турцию и еще дальше, в Палестину. В это время распространилась весть о том, что Иосиф Наси отстраивает Тивериаду в Галилее и вызывает туда еврейских ремесленников и рабочих (см. выше, § 4). Целая еврейская община в городе Коре, в Кампании, решила переселиться в Тивериаду, прельщенная слухами, что Иосиф Наси снаряжает для перевозки эмигрантов корабли в Венеции и Анконе. Община послала делегатов в оба эти города, чтобы узнать о подробностях переселения, и вручила им письмо, характеризующее тогдашнее настроение. В письме говорилось, что булла Павла IV, подтвержденная Пием V, довела еврейских жителей до полного разорения, ибо отняла у них все источники пропитания, запрещая деловые сношения с христианами. Многие в Кампании впадают в отчаяние и принимают крещение, часто целыми семьями. «Мы, — говорится далее в письме, — решили спасти свои души от сетей измены. Мы готовы выйти в поле и расположиться хоть на ночлег в селениях нашей Святой Земли, лишь бы не оставаться среди отступников». План колонизации Тивериады, как известно, не осуществился, и несбывшаяся надежда еще более усугубила отчаяние в массах.

Приращение церковной паствы вследствие гонений на евреев побудило Пия V повторить испанский опыт: путем усиления террора загнать сразу нестойких в лоно церкви. Он задумал издать декрет об изгнании евреев из всей Церковной Области. Доводы некоторых высших духовных сановников о необходимости оставить в римском гетто некоторое количество евреев, как символ отвержения, и представление христианского общества Анконы о том, что с уходом евреев упадет левантийская торговля, которой город живет, заставили папу сделать исключение для этих двух городов: для Рима — в угоду Богу, для Анконы — в угоду Мамону. 26 февраля 1569 года была издана булла («Hebraeorum gens sola»), в которой евреи обвинялись в богохульстве, безнравственности, чародействе и прочих пороках, и повелевалось выселить их из всех местностей Церковной Области, кроме Рима и Анконы. В мае началось выселение. Евреи оставили Болонью и другие подвластные папе города Романьи и Кампаньи. Большинство изгнанников поселилось в Ферраре, Мантуе, Пезаро, в областях Тосканы и Милана; но в некоторых местах правители, по требованию папы, отказывали несчастным в приюте, и им приходилось ехать дальше, в Турцию. Через три года умер этот второй Гаман на престоле святого Петра. Современный еврейский хронист, Иосиф Гакоген, переделал его имя Pius в Impius (нечестивый).

Преемник его Григорий XIII (1572-1585) угнетал евреев без террора, и это время было отмечено летописцем как «мирное и спокойное». Не отменяя декрета о выселении евреев из провинциальных папских городов, Григорий, однако, относился снисходительно к возвращению многих изгнанников в родные места. Он не стеснял евреев в их торговых делах и защищал обитателей римского гетто от эксцессов толпы. В дни Пасхи 1573 г. войска, собравшиеся в Риме по случаю войны с турецким султаном Селимом II, стали буйствовать и ломать ворота гетто; евреи оказали им вооруженное сопротивление и отогнали их от ворот, а папа велел удалить банды буянов из города и запретил всякое скопление вокруг гетто. Но во всем, что относилось к интересам церкви, Григорий XIII проявлял такое же усердие, как его предшественники. Цензурная «чистка» (purgatio) еврейских книг производилась особенно энергично: все книги должны были доставляться в цензуру, и там в них тщательно зачеркивались антихристианские места. Эту обязанность исполняли католические священники под наблюдением кардинала из членов инквизиционного трибунала. Наибольшее рвение выказывал папа в деле пропаганды христианства среди евреев. По субботам после обеда при одной из римских церквей миссионерами читались проповеди, которые обязательно должны были слушать евреи в определенном числе. Одним из первых миссионеров был ренегат Иосиф Царфати, получивший при крещении имя Андрей де Монти. На одной из его проповедей в церкви Троицы в Риме присутствовал знаменитый французский писатель Монтень во время своего путешествия по Италии (1581). В своем описании Монтень рассказал, что слушал «раввина-отступника, который проповедовал евреям каждую субботу после обеда». В церкви, говорит он, было около шестидесяти евреев, и этот ученый из их среды опровергал их верования доказательствами из Библии и даже раввинских книг, обнаруживая при этом удивительное знание языков. Но де Монти часто возмущал слушателей своими резкими выпадами против иудаизма и по их жалобе был заменен другим проповедником. Многие из этих миссионерских речей сохранились в записях частью на еврейском, частью на обиходном среди евреев итальянском языке. Буллой от 1 сентября 1584 года («Sancta mater ecclesia») папа Григорий XIII установил порядок пропаганды. Раз в неделю евреям читается проповедь о догматах церкви, по возможности на еврейском языке; слушать проповедь обязана третья часть всех членов общины, начиная с 12-летнего возраста, но в общем не менее 150 (100 мужчин и 50 женщин); за этим должно следить повсеместно католическое духовенство. С тех пор принудительное слушание христианской проповеди стало одной из самых тяжких повинностей в еврейских общинах.

Декрет, запрещающий евреям жить в Папской Области кроме Рима и Анконы, был официально отменен папой Сикстом V (1585-1590). Буллой 1586 года («Christiana pietas») новый папа восстановил права евреев проживать во всех подвластных ему городах (но не в селах и деревнях), торговать всякими товарами и заниматься ремеслами, ссужать деньги на умеренные проценты «по усмотрению апостолической камеры» (позже установлено было взимать 18% годовых), печатать Талмуд без его заглавия с опущением отмеченных цензурой мест, а также другие еврейские книги, «очищенные» цензурой; евреям-врачам дозволялось, с особого разрешения папы, лечить христианских пациентов; запрещалось насильственно крестить еврея, но вместе с тем группа евреев в каждой общине обязывалась являться для слушания миссионерских проповедей в церквах. Все эти льготы обошлись евреям не дешево. Постоянные и временные подати, особый поголовный сбор с каждого возвращающегося изгнанника, значительные денежные подношения от еврейских общин за всякое смягчение прежних репрессий — все это располагало папу к снисходительности. Сикст V не побоялся нарушить запрет лечиться у еврея и даже сам имел при своей особе двух домашних врачей из евреев. В финансовых делах он пользовался услугами маррана Лопеса, бежавшего из Португалии от инквизиции. Под его влиянием папа поощрял развитие промышленности среди евреев. Между прочим, он предоставил ряд льгот фабриканту шелковых изделий Мейру Маджино, переселившемуся из Венеции в Рим, и разрешил ему жить вне гетто. Еврейское население в Риме и других городах Церковной Области снова увеличилось в те годы; для размещения переселенцев потребовалось расширение территории римского гетто, и Сикст V пошел на эту уступку. Неудивительно поэтому, что весть о смерти папы погрузила евреев в глубокую печаль; на рыночной площади еврейские торговцы в тот день поспешно закрыли свои лавки и ушли домой, расстроенные и встревоженные.

Для тревоги имелись достаточные основания. При одном из ближайших преемников Сикста V, Клименте VIII (1592-1605), обнаружились резкие колебания в еврейском вопросе. В феврале 1593 г. папа подтвердил жестокие буллы Павла IV и Пия V, не исключая и запрещения жить в папских владениях (кроме Рима, Анконы и французского Авиньона), но в июле того же года отменил свой приказ, так как убедился, что это приведет к сокращению торговых сношений между Церковной Областью и Левантом. То же произошло в деле истребления еврейских книг. Сначала папа потребовал, чтобы евреи в короткий срок (в Риме десять дней, а в других местах — два месяца) выдали инквизиции все свои «вредные, безбожные и отвратительные книги, давно осужденные и ныне внесенные в Индекс», а затем срок был продлен, и дело кончилось обычной цензурной чисткой. Эти колебания давали широкий простор произволу местной администрации. Генерал-викарий из коллегии кардиналов, считавшийся опекуном еврейской общины в Риме, издавал обширные регламенты, предусматривавшие каждый шаг еврея в гетто и вне его. Запрещалось всякое общение между обитателями гетто и «дома катехуменов»; еврей, близко подходивший к этому дому выкрестов, получал три удара плетью; готовящимся к крещению и уже окрещенным нельзя было входить в гетто даже для свидания с родителями. Евреям запрещалось пускать христиан в свои синагоги, а также посещать дома христиан, кроме жилищ адвокатов, нотариусов и прочих деловых людей. За ношением желтого головного убора зорко следили, и женщинам запрещалось закрывать его платком или шалью другого цвета. Целый кодекс регулировал вход и выход в римском гетто. На ночь ворота гетто запирались, и сторожа до утра не впускали туда никого из задержавшихся в городе жителей, кроме лиц, снабженных пропуском от властей. Часы запора и открытия ворот, впуска и выпуска людей были строго установлены для летнего и зимнего времени, и всякое нарушение правил каралось денежным штрафом или палочными ударами. Выход из гетто был широко раскрыт только в одном направлении: в «дом катехуменов», для подготовки к крещению. Инквизиция усердно охотилась за еврейскими душами и нередко насильно тащила людей в роковой дом. Однажды перед домом раввина в римском гетто, Иошуи Аскарелли, остановилась карета инквизиционного трибунала. Раввина, его жену и четырех малолетних детей увезли в «дом катехуменов» и продержали там 43 дня. Затем родителей отпустили, а детей, двух девочек и двух мальчиков в возрасте от четырех до восьми лет, окрестили на том основании, что эти малолетки будто бы «выразили желание принять христианскую веру» (1604).

Так шли дела в течение всей первой половины XVII века. Чередовались папы строгие и снисходительные, но над всеми гетто Церковной Области царствовала «достопочтенная апостолическая палата» (reverenda camera apostolica), коллегия кардиналов и инквизиторов, подчинявшая самого папу своей политике. Она беспрерывно занималась регламентацией жизни евреев, вмешивалась в их деловые сношения с христианами, следила за аккуратным Поступлением общинных податей, которые все возрастали. Рост налогов при крайнем стеснении в промыслах подрывал благосостояние евреев. Впадали в долги и отдельные лица, и целые общины, Деньги взаймы давали им на проценты богатые христиане и городские ссудные кассы (monte di pietä). Роли менялись: евреи становились должниками, а христиане — кредиторами, которые в случае неаккуратного платежа круто расправлялись с должниками: сажали в тюрьмы, взимали пеню. Особенно велика была задолженность общин. В 1647 г. на римской общине лежал долг в 167 000 скуди по займам, сделанным у христиан, преимущественно для уплаты чрезвычайных налогов в папскую казну. Но хуже материального гнета были гнет духовный под зорким оком инквизиции. От этого гнета многие уходили в те светские государства Италии, где режим гетто был легче и папские буллы не так строго соблюдались. Однако общий дух католической реакции давал себя чувствовать евреям и в этих странах. Общественная атмосфера везде была отравлена заповедями ненависти, провозглашенными в Риме во имя «религии любви».

§ 14. Гетто в Венецианской республике (1550-1648)

После Рима наиболее была заражена реакционным духом меркантильная Венецианская республика, которая всегда служила одновременно Меркурию и Христу в лице его римского наместника. Сенат республики, как известно, ввел в Венеции режим гетто еще раньше, чем это сделал папа в Риме. Задуманный сенатом в 1550 г. план изгнания марранов из Венеции не удался, потому что это оказалось убыточным для христианского купечества (см. выше, § 10). Но когда через три года последовала булла папы Юлия III о сожжении книг Талмуда, которые печатались в типографиях Венеции, венецианцы первые стали готовить костры для этой цели, ибо тут они могли выказать свое церковное рвение без ущерба для торговли[12]. В октябре 1553 года инквизиционная «коллегия для борьбы с богохульством» представила венецианскому дожу и Совету Десяти доклад о необходимости уничтожения книг Талмуда и относящейся к нему литературы, в которых содержатся богохульные выражения против Христа. Совет постановил обязать всех евреев и христиан, старост синагог и содержателей книжных складов, у которых находятся эти «зловредные и опасные» книги, доставить их на площадь св. Марка в Венеции для сожжения на костре. 19 октября на площади состоялось это аутодафе, превратившее в дым и пепел тысячи томов, дорогих одним по религиозному чувству, а другим как литературные произведения, хранилища легенды веков. Кроме талмудических трактатов, погибли в огне галахические компендии Альфаси и Роша, агадическая антология «Эн-Яков» и другие раввинские книги; пощажен был только кодекс Маймонида. Венецианский дож Марк-Антонио Тревизано послал в Падую и в другие города республики циркуляр, уполномочивающий «экзекуторов против богохульства» конфисковать в течение восьми дней всю талмудическую литературу и доставить ее в Венецию для уничтожения. Строгие кары грозили тем, которые не подчинятся этому приказу и будут прятать запретные книги; за указание места спрятанных книг определялась награда для доносчика с гарантией сохранения его имени в тайне. При обилии доносчиков в торговой республике можно было поручиться, что очень мало книг спасется от костра. И действительно, в Венецию были доставлены огромные кипы книг для истребления. Забирали и сжигали в типографиях только что отпечатанные целые издания еврейских книг, еще не выпущенные в свет[13].

Изгнание евреев из большей части Церковной Области в 1569 г. вызвало попытку подражания в Венеции. Возможно, что венецианцев пугал наплыв эмигрантов из соседних папских городов, и им было удобно, прикрываясь авторитетом святого отца, избавиться и от нежеланных гостей, и от туземных евреев. Но с другой стороны, было рискованно выселить евреев в то время, когда Венеция поддерживала оживленные торговые сношения с Турцией, где влиятельное еврейское купечество, как показал пример с вышеупомянутым бойкотом Анконы, умело мстить за гонения на своих итальянских соплеменников. Эти опасения отпали вскоре, когда вспыхнула война из-за острова Кипра между Венецией и Турцией (1570). На помощь Венеции пришли папа и Филипп II испанский, образовавшие «священную лигу» против турок. Так как во главе партии войны в Константинополе стоял еврейский дипломат Иосиф Наси (§ 4), то венецианское правительство прежде всего выместило свою злобу на евреях. Сначала оно арестовало находившихся в Венеции еврейских и мусульманских купцов из Турции и конфисковало их товары, а затем сенат, по предложению дожа Мочениго, принял решение изгнать из пределов республики также всех туземных евреев. Это было после победы христианской лиги при Лепанто, и сенат мотивировал свой декрет желанием возблагодарить этим Бога за успех в войне, в которой христиане «победили врагов святой веры, каковыми являются и евреи». В течение двух лет евреи должны были покинуть Венецию. Многие, не дождавшись окончания срока, уже готовились в путь. Но скоро обстоятельства изменились. Принесенная христианскому Богу жертва не умилостивила бога войны: военное счастье повернуло в сторону турок, которые заняли весь остров Кипр и грозили дальнейшими нападениями, священная лига распалась, и Венеция очутилась в безвыходном положении. Пришлось завести с Турцией переговоры о мире. Одним из главных посредников в переговорах был упомянутый дипломатический агент Порты, бывший венецианский подданный Соломон Ашкенази, действовавший от имени великого Соколли. Дружественное отношение Соколли к Венеции дало возможность Ашкенази сблизиться с венецианскими агентами в Константинополе и расположить их в пользу евреев. Когда один из этих агентов, Соранцо, возвращался в Венецию, он встретил на берегу готовую к отплытию группу еврейских выселенцев с плачущими детьми. Соранцо в заседании Совета Десяти горячо заступился за изгоняемых. «Что вы делаете! — воскликнул он. — Ведь вам же будет хуже. Кто содействовал усилению Турции, кто дал ей техников для изготовления всех родов оружия, для борьбы со всеми государствами, если не евреи, изгнанные из Испании? Вы решили изгнать евреев из Венеции для того, чтобы они ушли и увеличили собой ряды наших врагов! Разве вы не знаете, какую силу и влияние они теперь имеют среди высших сановников Порты...» Эти доводы подействовали. Совет Десяти решил приостановить выселение евреев (1573). Скоро в Венецию прибыл Соломон Ашкенази с официальными полномочиями для заключения мирного договора и был с великими почестями принят правительством республики.

После всех этих опытов, внушенных католической реакцией, Венеция все-таки оставалась главным центром итальянского еврейства. Отношения между еврейским и христианским обществом не были так враждебны, как того желала воинствующая церковь. Гетто Венеции не было той китайской стеной, которая отделяла евреев от христиан[14]. Образованные люди обоих вероисповеданий сходились на почве общих умственных интересов. Деловые сношения в этом центре международной торговли не допускали полного разобщения между людьми, из которых одни носили черную, а другие — желтую шапку. В повседневном быту сближению содействовала и общность языка: евреи издавна говорили по-итальянски и между собой (с примесью еврейских слов). Церковь не могла даже помешать христианам азартно играть с евреями в карты — модное увлечение того времени. Роль евреев в хозяйственной жизни страны не позволяла толкать их в низы общества. Они встречались среди крупных фабрикантов[15], владельцев торговых судов, плававших между Венецией и ее островами (Крит-Кандия, Корфу), а еще больше — среди многочисленных посредников по экспорту и внешней торговле. Внутренний рынок также был тесно связан с обитателями гетто: в невзрачных лавках венецианского гетто можно было купить все — от дешевых колониальных товаров до золотых изделий и драгоценных камней. И тут требования жизни упраздняли закон, разрешавший евреям торговать только дешевыми товарами и подержанными вещами. Денежная торговля евреям не только разрешалась, но и вменялась в обязанность: по старому договору, евреи обязаны были содержать в Венеции несколько банков, чтобы обеспечить правительство и население займами. Община несла ответственность за эти кредитные операции своих членов.

Внутренняя жизнь общин была хорошо организована. Община Венеции славилась своими многочисленными учреждениями, авторитетными раввинами и высшими талмудическими школами. В начальных школах преподавались не только еврейские, но и общеобразовательные предметы. Несмотря на строгую церковную цензуру, еврейские книги продолжали печататься в венецианских типографиях, содержимых христианами. Заинтересованность христианских типографов в этой отрасли промышленности спасала еврейское книгопечатание от недоброжелательства инквизиции. Среди учреждений венецианской общины было одно, имевшее общенародное значение: «Общество для выкупа пленных» (Pidion Sevuim), которое занималось освобождением евреев-пассажиров, попадавших в руки пиратов из христианских рыцарей острова Мальты. В этом гнезде пиратов схваченных евреев держали под угрозой продажи в рабство и освобождали только после получения установленного выкупа от какой-либо еврейской общины. Венецианское «Общество для выкупа пленных» имело на острове своего постоянного агента, который вел переговоры об их освобождении.

Рядом со столичной общиной стояла община города Падуя. Здесь гетто было узаконено, как замкнутый еврейский городок, только в 1603 году, после долгой агитации со стороны католического духовенства и городского совета (см. выше, § 10). Тяжело было состоятельным людям, раньше жившим на лучших улицах города, перебраться в бедный еврейский квартал, где в густонаселенных домах на тесных улицах было мало света и воздуха. В гетто числилось в 1615 г. до тысячи жителей и около ста лавок (botteghe), что свидетельствует о чрезмерной конкуренции мелких торговцев и ремесленников. Но попадались также и фабриканты мануфактуры, снабжавшие своими изделиями и другие города. Мелкие кредитные операции не могли широко развиться вследствие конкуренции городского ломбарда. В XVI веке состоятельное христианское купечество требовало, чтобы евреям вовсе запретили заниматься ссудой денег, но за них заступались, как и в прежнее время (том II, § 59), корпорации студентов местного университета. Падуанский университет, куда стекались студенты из различных стран для изучения медицины и права, играл важную роль в хозяйственной жизни города, ибо служил источником дохода для населения. Стеснение кредитной и торговой деятельности евреев было неудобно студентам, которые брали у них деньги и товары на условиях рассрочки платежа. И когда студенческие корпорации требовали, чтобы полезных им торговцев не стесняли, с этим должны были считаться и городской совет в Падуе, и центральные власти в Венеции. Но с удалением евреев в гетто в начале XVII века студенты, по-видимому, реже пользовались их торговыми услугами.

В первой половине XVII века гетто становится для университетской молодежи ареной для проявления своей удали, порой в форме буйства и насилий. Студенты медицинского факультета требовали, чтобы евреи отдавали университету трупы своих покойников для изучения анатомии. Иногда они врывались в еврейские дома или нападали на похоронную процессию и силой уносили труп в анатомический театр. Евреи, считавшие анатомическое вскрытие кощунством, добились замены этой натуральной повинности денежной: они обязались платить университету ежегодно сто лир. Однако бесчинства студентов и после того нередко повторялись. Был еще заведен обычай устраивать «праздник снега»: зимой, при выпадении первого снега, толпы студентов становились у ворот гетто и бросали снежные комья в прохожих, а порой врывались в лавки и брали без денег всякие товары, награждая сопротивляющихся крепкими тумаками. После бесплодных жалоб властям евреи заключили со студентами договор, по которому буйства в праздник снега прекращаются, если евреи обяжутся выдавать коробку с кофе и разными сладостями каждому студенту, окончившему университет со званием доктора медицины. Так в университетском городе развивалась специфическая юдофобия, естественная среди студенческого сброда из разных стран, большинство которого — дворяне и купеческие сынки — занимались охотнее кутежами, дебошем и драками, чем наукой.

Не везде, однако, изоляция евреев в гетто воспринималась ими трагически. В другом городе Венецианской республики, Вероне, где режим гетто был введен в 1605 г., евреи приветствовали его как льготу, так как стены гетто могли защищать их от нападений. День переселения в особый квартал праздновался ежегодно общиной как «день исхода сынов Израиля из среды гоим». Был, впрочем, случай, когда и стены гетто не спасли обитателей. В 1630 году в центре Вероны вспыхнула эпидемия, между тем как в еврейском квартале не было жертв ее. Тогда взбешенные христиане ворвались в гетто и бросили одежду зараженных в еврейские дома, вследствие чего усилилась смертность и здесь.

§ 15. Режим гетто в герцогствах Феррары, Милана, Мантуи и Тосканы (до 1650 г.)

Тлетворный дух реакционного Рима проник и в Феррару, где герцоги д’Эсте раньше давали приют гонимым за веру. При папах Юлии III и Павле IV здесь утвердилась инквизиция, усердно занимавшаяся проведением в жизнь заповедей папских булл. Герцоги позволяли духовенству делать все, требуемое «для славы церкви», однако они не допускали его вмешательств в финансовые дела, связывавшие династию с еврейскими капиталистами. Когда Пий V предложил феррарскому герцогу Альфонсу II запретить евреям ссуду денег, герцог не послушался, так как от прибыли еврейских банков зависело до известной степени и его личное благосостояние. В этом II заключался весь «гуманизм» герцогов д’Эсте. В 1597 году эта династия вымерла, и папы сделались опекунами Феррарской области. Зная нравы римской курии, многие евреи уже готовились покинуть поставленную под ее опеку область; особенно спешили марраны, на которых надвигалось чудовище римской инквизиции: многие выселились в Венецию, Мантую и Модену. Но призванный водворить управление «святого престола» во вновь присоединенном крае кардинал Альдобрандини понял, что удаление богатых марранов нанесет удар местной промышленности, и он дал им на пять лет гарантию неприкосновенности, на которую с трудом согласился папа Климент VIII. Еврейское население Феррары и ее округа получило новую конституцию. Им дозволялось заниматься торговлей, но не ссудой денег, которая составляла монополию городских ссудных касс или ломбардов. Насколько христианское население ценило это благодеяние своих опекунов, видно из того, что оно выразило свое возмущение против закрытия источника дешевого кредита, и вскоре евреям снова было разрешено содержать свои частные «банки». Зато церковная власть ввела в Ферраре режим гетто по римскому образцу. В 1626 году населенные евреями улицы города были окружены оградой с воротами в пяти пунктах. Были объявлены обязательными римские заповеди: ношение желтой шапки, слушание миссионерских проповедей в церквах, строгая цензура еврейских книг, закрытие «лишних» синагог. Этот напор враждебных сил встречал только пассивное сопротивление со стороны организованных общин. Образцовая конституция феррарской общины, выработанная в 1573 г. председателем ее Исааком Абраванелем II (внуком знаменитого испанского изгнанника), действовала и в течение следующего столетия. Строго соблюдался принцип подоходного обложения членов общины. Плательщик налога, дав присягу в добросовестной оценке своего имущества, опускал свой взнос в особую запечатанную кружку, стоявшую в помещении общинного совета. Исполнительный комитет общины («Massari») распоряжался этими суммами, распределял их между различными учреждениями, платил по займам общины и покрывал недоимки ее членов по государственным налогам.

Много тревог пережили евреи Миланского герцогства, имевшие свои значительные общины в Кремоне, Павии, Лоди и Алессандрии. Во второй половине XVI в. герцогство находилось под верховной властью испанского короля Филиппа II, этого великого инквизитора на троне. Можно было предвидеть, что в подвластной Испании провинции пребывание евреев не будет признано возможным. Однако на первых порах эти опасения не сбылись. Евреев взял под свою защиту наместник Филиппа в Милане, убедившийся в важном значении их для экономической жизни края. Он решительно сопротивлялся всяким попыткам выселения евреев, но вместе с тем старался ладить с духовенством, исполняя папские буллы о ношении желтых шапок, цензуре раввинских книг и т.п. В угоду духовенству евреям было также запрещено заниматься кредитными операциями (1566), но этот запрет оставался мертвой буквой, так как нуждавшееся в кредите население продолжало обращаться к евреям. Положение ухудшилось после приказа Пия V о выселении евреев из Церковной Области. Испанский король, не терпевший марранов в своих коренных землях и истреблявший огнем и мечом «еретиков» в Нидерландах, не хотел уступать в католическом усердии главе церкви. Он нашел поддержку в христианском населении Кремоны и Павии, требовавшем изгнания евреев, между тем как другие города хотели их оставить. В 1592 году миланский наместник получил от Филиппа декрет об изгнании евреев, но он медлил с исполнением приказа, который ему казался вредным для интересов края. Тем временем к Филиппу II отправился еврейский депутат Самуил Коген из Алессандрии с ходатайством об отсрочке выселения, которое разорит тысячи еврейских семейств. Король уважил это, поддержанное наместником, ходатайство и дал требуемую отсрочку. Но настойчивые требования юдофобов, действовавших через своего агента в Мадриде, побудили наконец Филиппа распорядиться об исполнении декрета (1597). Наместник дал евреям двухмесячный срок на сборы в путь, а когда изгнанники двинулись с мест, он послал с ними военный конвой для защиты от сновавших в стране кондотьеров. В весенние недели между Пасхой и праздником Шавуот тянулись партии эмигрантов из Павии, Кремоны, Алессандрии и других городов в соседние местности Италии. Они влились в еврейские общины Мантуи, Модены, Реджио, Вероны и Падуи, которые частью были уже сдавлены стенами гетто, частью стояли накануне официального введения римского режима.

Введению гетто в Мантуе, где находилась одна из культурнейших еврейских общин Италии, предшествовала сильная агитация со стороны католических монахов. Мантуанские герцоги из рода Гонзага поддались влиянию общей реакции и старались исполнять папские буллы. В 1590 г. Винченцо Гонзага велел выслать из Мантуи иногородних евреев, так как его пугал быстрый рост еврейской общины. Мысль о создании особого квартала для евреев уже тогда созрела в уме герцога, и работа монахов подготовила ее осуществление. В 1602 г. посетил Мантую странствующий проповедник-францисканец, Бартоломео да Салутиво, — изувер, слывший «святым». Своими речами в церквах и на улицах он до такой степени разжег фанатизм христианского населения, что вызвал катастрофу. Один христианин, увидев еврейских мальчиков, игравших в субботу во дворе синагоги, донес «святому» монаху, что там насмехаются над ним и его речами. Схватили несколько ни в чем не повинных евреев, бросили в темницу, пытали и затем казнили удушением; их трупы привязали к хвостам лошадей и волочили по улицам, а затем повесили на столбах за ноги. Разъяренная толпа готова была разгромить всех евреев Мантуи, но герцог не допустил до этого. Теперь он имел повод водворить евреев в гетто: разлучить их с христианами во избежание столкновений. В 1610 году был издан декрет о переселении евреев из «христианских» улиц города в особый квартал, и через два года это перемещение совершилось. Еще раньше был назначен особый комиссар по еврейским делам (Commissario degli ebrei), который должен был контролировать все их коммерческие сделки и следить за правильным взносом податей. Эта должность сохранилась еще в XVIII веке при австрийском владычестве.

Большие бедствия выпали на долю мантуанских евреев во время Тридцатилетней войны, когда австрийские войска императора Фердинанда II осадили город. Во время семимесячной осады мужеское население гетто работало днем и ночью над укреплением городских стен и возведением насыпей, нарушая даже субботний покой; многие участвовали в защите города с оружием в руках. Но скоро германские банды ворвались в город, разграбили гетто и безжалостно изгнали его обитателей, позволив каждому взять с собой только необходимую одежду и три дуката денег (1630). В городе оставлено было только несколько евреев, у которых вожди немецких банд выведывали посредством пыток, где запрятали изгнанники свои богатства. Еврейская депутация отправилась в Регенсбург к Фердинанду и умоляла о пощаде. Император предписал губернатору Мантуи впустить несчастных обратно в гетто и возвратить им отобранное имущество. Измученная нуждой и скитанием, вернулась половина изгнанников на свои старые пепелища, после того как другая половина рассеялась или погибла от лишений и болезней.

Католическая реакция пробралась и в бывший центр итальянского просвещения, в Тоскану. Во Флоренции герцог Козимо I Медичи сначала неохотно подчинялся папским буллам. Он сжигал Талмуд, но не решался ввести инквизицию в своих владениях и унижать своих еврейских подданных ношением желтой шапки. Но при папе Пии V, наградившем Козимо титулом «великого герцога», он уступил требованиям Рима: ввел «еврейский знак» на одежде и переместил всех флорентийских евреев в гетто (1571). Над воротами этого гетто красовалась следующая надпись на латинском языке: «Движимый благочестием, герцог решил в здешнем месте отделить евреев от христианского общества, а не изгнать их, дабы под легчайшим игом Христа они могли склонить свои жесточайшие выи, укрощенные добрым примером». Преемники «великого герцога» пытались ограничивать евреев в правах торговли и промышленности во Флоренции, Пизе и других городах Тосканы, но требования экономической жизни заставили их бросить эту разорительную для страны политику. Напротив, важная для Тосканы торговля с Турцией заставляла герцогов приглашать оттуда еврейских негоциантов для ввоза левантийских товаров и вывоза местных фабричных изделий. На этой почве быстро выросло благосостояние города Ливорно, который именно благодаря евреям стал самым оживленным портом Тосканы по торговым сношениям с Турцией и совершенно заслонил собой старую гавань Пизы. Еврейская община в Ливорно образовалась только в конце XVI века и состояла преимущественно из сефардов, прибывших из Турции, а частью из марранов, бежавших из Испании и Португалии. В XVII в. торговля здесь сосредоточивалась преимущественно в руках евреев, и один христианский путешественник жаловался, что из-за остановки торговых дел по субботам христиане должны отдыхать в этот еврейский день покоя. Так боролись между собой законы церкви, измышления слепых фанатиков и железные законы хозяйственной жизни.

§ 16. Книгопечатание, гуманизм и вольные науки

Напор враждебных сил извне не мог остановить ту усиленную умственную работу, которая началась в итальянском еврействе в эпоху Ренессанса и гуманизма. В духовной жизни здесь перекрещивались разнородные течения: односторонний раввинизм ашкеназов и светская образованность сефардов, мистические и философские идеи, охранительные тенденции и порывы свободного исследования. Все это, в связи с расцветшим тогда в Италии книгопечатанием, породило такое разнообразие умственного творчества, какое не замечалось ни в одном из тогдашних центров еврейства.

Народ книги с восторгом встретил изобретение книгопечатания. Италия была первой страной, где печатались еврейские книги. Уже в последние десятилетия XV века там возникают еврейские типографии в нескольких городах: в Реджио был напечатан в 1475 г. комментарий Раши к Торе, в Пиеве близ Падуи в том же году появился раввинский свод законов «Турим». С того времени еврейские типографии устраиваются в Мантуе, Ферраре, Сончино (Ломбардия), Неаполе и Брешии. Главными типографами в ту раннюю эпоху были члены семьи Сончино, которые сначала печатали книги в разных городах Италии, а позже перенесли свою деятельность в Константинополь и Салоники. До 1500 г. в итальянских типографиях было напечатано около ста книг, которые в библиографии принято называть первопечатными, «инкунабула». В первой половине XVI века еврейское книгопечатание сильно развилось в двух своих главных центрах: Италии и Турции. В Италии наибольшее число книг выпускала типография христианина Даниила Бомберга в Венеции. Библия с комментариями, трактаты Вавилонского и Палестинского Талмуда, молитвенники, многие раввинские и философские произведения старых и новых авторов выходили в тысячах экземпляров из венецианских типографий и распространялись по всей диаспоре. Наборщиками и корректорами в типографиях были здесь евреи, считавшие свое ремесло «священным». Как в заглавии книги помещалось имя автора, так в конце ее обыкновенно печатались имена наборщика или корректора, «занятых священной работой» (העוסקים במלאכת הקודש). Благодаря своим коммерческим связям Венеция снабжала еврейскими книгами всю Европу. Дело было очень выгодное, и с монополистом Бомбергом стали конкурировать другие типографии, тоже христианские. Конкуренция двух фирм, Джустиниани и Брагадини, привела к судебному спору, который разбирался в высшей инстанции в Риме в тот момент, когда папская инквизиция решила сжечь книги Талмуда (1553). Еврейские типографии в Венеции переживали тяжелый кризис, так как не только древние книги Талмуда, но и новые книги, имевшие отдаленное отношение к Талмуду, конфисковывались в типографиях во время печатания. В разгар преследования (1553-1560 гг.) венецианские типографии закрылись, и еврейские книги печатались в Ферраре, Мантуе, Кремоне и других городах. Но скоро кризис прошел: установилась цензура папская и самоцензуирование раввинов, спасавшие книги от запрета путем исключения отдельных мест. Италия и отчасти Турция (Салоники) сохранили первенство в деле еврейского книгопечатания до середины XVII века; позже с ними успешно конкурируют Польша, Германия и Голландия (Амстердам).

Если развитие книгопечатания влияло на распространение еврейской литературы, то научный гуманизм первой половины XVI в. влиял на самое содержание ее, на характер творчества. Как в лучшие дни арабско-еврейского ренессанса, видное место в литературе занимали языкознание или «грамматика» и естественные науки в связи с медициной. На почве языкознания и исследования Библии часто сходились еврейские и христианские ученые. Любовь к античной греко-римской культуре вызвала в образованных христианах стремление к изучению другой античной культуры: еврейской, а так как ключ к такому изучению давал еврейский язык, то он наряду с латинским и греческим вошел в программу гуманистического образования. Любознательные христиане изучали этот язык с его литературой под руководством ученых евреев. Римский врач Обадия Сфорно (ум. в 1550) преподавал еврейскую письменность знаменитому немецкому гуманисту Рейхлину, во время его пребывания в Риме. Сфорно участвовал в реорганизации еврейской общины Рима по упомянутому уставу 1524 года, где его имя обозначено eccelente doctore Servedio Sforno (Servedio — буквальный перевод имени Обадия: «слуга Божий»). Позже он оставил Рим и поселился в Болонье, где стоял во главе талмудической академии. Знаток языков и естествовед, Сфорно был, однако, консервативен по своему образу мыслей. В своем сочинении «Светоч народов» («Or amim». Bologna 1537) он выдвигает ряд аргументов из Библии против религиозной философии, основанной на аристотелизме, и старается научить диспутантов, «как возражать вольнодумцу». Эту книгу он перевел на латинский язык с витиеватым посвящением французскому королю Генриху II (1548), — по-видимому, в надежде, что перевод будет напечатан в Париже, но в столице католической Франции нашли неудобным печатать апологию веры с точки зрения «Ветхого Завета». В еврейской литературе Сфорно известей главным образом своими комментариями к Пятикнижию (Венеция, 1567) и некоторым другим библейским книгам, где наряду с грамматическим анализом проводится нравоучительная тенденция.

Филологом и грамматиком по призванию был Илия Левита, или Бахур (1473-1549), уроженец Германии, проведший большую часть жизни в Италии. Он жил в Падуе и Венеции, где занимался преподаванием еврейского языка, а затем переселился в Рим. Здесь он преподавал еврейский язык и литературу христианскому теологу Эгидио ди Витербо, который потом получил сан кардинала.

Чтобы дать возможность бедному еврейскому ученому спокойно заниматься наукой, кардинал содержал его с семейством в своем доме в течение десяти лет (1517-1527). Кардинал особенно интересовался учением каббалы, которое евреи будто бы таили от христиан ввиду имеющихся там намеков на святую Троицу, и Левита должен был доставлять своему меценату копии старых каббалистических книг. В эти годы спокойной жизни в Риме Левита написал свои главные сочинения по еврейской грамматике и лексикографии. Его руководство по грамматике «Сефер га’бахур» было напечатано в 1518 г. в Риме, где специально для этой цели была оборудована еврейская типография, с разрешения папы Льва X. При разграблении Рима войсками Карла V (1527) Левита лишился своего имущества и некоторых рукописей своих трудов. Он вернулся в Венецию, где состоял корректором в типографиях. Здесь он издал свое исследование о Macco ре (Венеция 1538), в котором доказывал, что гласные знаки в еврейской письменности (пунктуация) были выработаны в талмудическое время и, следовательно, принятый способ чтения библейского текста есть только дело традиции. Этот смелый вывод, давший толчок библейской критике, вызвал оживленные споры среди богословов. Известный Себастиан Мюнстер, ученик Рейхлина, изложил содержание этой книги на латинском языке. Левита поддерживал переписку с христианскими учеными различных стран. Французский король Франциск I предложил ему кафедру в Парижском университете, но Левита отклонил это лестное предложение — может быть потому, что он, как еврей, был бы совершенно одинок в стране, некогда изгнавшей евреев. Его и без того угнетали нарекания со стороны строгих раввинов за то, что он обучает христиан еврейскому языку и вводит их в тайны каббалы, зная, что те воспользуются этим для борьбы с иудаизмом. Левита оправдывался тем, что христиане-гебраисты, не будучи друзьями еврейской религии, нередко защищают евреев от преследований. В последние годы его жизни появились в печати его словари к арамейскому диалекту Талмуда и Таргума с объяснениями на латинском и немецком языках («Tisbi» и «Meturgeman», 1541). Связи Левиты в христианских кругах и особенно жизнь в доме кардинала Эгидио не остались без печальных последствий для его семьи: два внука Илии от дочери (Витторио Элиано и Соломон Романо) перешли в христианство и сделались пособниками той власти, которая в эпоху папской реакции жгла Талмуд и проводила в жизнь жестокие буллы против евреев.

Высшим представителем светской образованности считался тогда врач, или «доктор медицины и искусств» (medicinae et artium doctor), так как под этим титулом подразумевалось и знание естественных наук и философии. В Италии рассадниками медицинской науки были старые университеты в Салерно, Болонье и особенно в Падуе. В Падуанском университете среди корпораций студентов-христиан из разных государств существовала с XVI века и группа евреев[16]. Нелегко было положение этой группы при тогдашнем церковном строе университетской жизни и нравах студентов-христиан (§ 14). Получение степени доктора медицины было сопряжено для еврея с большими неприятностями. Дипломы выдавались «священной коллегией» под председательством местного епископа, считавшегося канцлером университета, в его дворце или в церкви, и сама церемония выдачи носила характер религиозного торжества; даже лютеране-немцы и православные греки часто покидали университет из-за того, что у врачей при выпуске требовали признания католического символа веры. Пришлось допустить некоторые изъятия для некатоликов: им выдавал диплом сначала представитель светской власти, а потом — основанная при университете особая «венецианская коллегия» (collegium Venetum). После получения докторского диплома каждый еврей обязан был доставить инспектору университета 35 пакетов с конфетами для раздачи всем студенческим землячествам, или «нациям». Это невольное угощение вместе с другими расходами по получению диплома стоило очень дорого и было непосильно для небогатых людей. Однако, наевшись еврейских сладостей, врачи-христиане по выходе из университета доставляли немало горьких минут своим еврейским коллегам и конкурентам. Они доносили властям на евреев, которые вопреки церковному канону лечили христиан, и требовали, чтобы еврейские врачи имели право практики только в пределах гетто. Медицинский факультет поддерживал такие ходатайства, «потому что недопустимо, чтобы лечили христиан те, которым их религия велит преследовать христиан и отнимать их добро». Иногда приводился и другой мотив: «Непристойно, чтобы при христианине в последние минуты жизни находился еврей, который, конечно, не позаботится о том, чтобы умирающий подумал о своей душе». Таким образом, путь евреев-врачей был усеян терниями, и тем не менее многие из них стяжали себе славу не только среди своих соплеменников, но и в христианских кругах.

В итальянско-еврейской литературе выдвинулся в первой половине XVI века тот врач Яков Мантин, который сыграл такую печальную роль в судьбе Соломона Молхо (§ 11). Живя в Болонье, он в юности изучал медицину и философию в местном университете. Владея в совершенстве латинским языком, он стал переводить на этот язык лучшие произведения средневековой еврейско-арабской литературы. В 1521 г. он издал в Риме перевод двух частей «Комментария» Аверроэса к Аристотелю с посвящением папе Льву X. Он перевел также введение Маймонида к этическому трактату «Абот». Из Болоньи Яков Мантин переселился в Венецию, а затем — в Рим. В Риме он занимался врачебной практикой с таким успехом, что папа Павел III назначил его своим лейб-медиком. Он продолжал заниматься латинским переводом книг Аверроэса и в 1539 г. посвятил папе свой комментарий к «Республике» Платона. Павел III назначил своего ученого врача преподавателем практической медицины в Римском университете, и некоторое время в списке профессоров значился «еврей Яков» (Giacomo Ebreo). Вернувшись в Венецию, Мантин участвовал в издававшемся тогда латинском переводе «Путеводителя» Маймонида, переводил медицинский «Канон» Авиценны (часть его посвящена дожу республики) и вращался в кругу ученых гуманистов-христиан. Около 1550 г. он предпринял путешествие на Восток, в качестве домашнего врача при венецианском посланнике в Сирии, но вскоре после своего приезда в Дамаск он внезапно умер.

Начало католической реакции произвело перелом в жизни одного еврейского ученого, прославившегося в медицинской науке. Уроженец Португалии, марран Амат Лузитан (Amatus Lusitanus) учился в Саламанкском университете, а затем занимался теорией и практикой медицины в Лиссабоне. Введение инквизиции в Португалии заставило его покинуть родину и переселиться в Нидерланды. В Антверпене он опубликовал свой первый научный труд: исследование о Диоскориде («Index Dioscoridis», 1536).

После долгих скитаний по Франции и Германии Амат Переселился в Италию. Между 1540 и 1555 гг. он жил в Венеции, Риме, Ферраре и Анконе, везде ценимый как выдающийся врач и теоретик медицины. В Ферраре он читал публичные лекции по анатомии и науке о лекарственных травах. Своей обширной медицинской практикой он пользовался для научных целей. Ход лечения каждого своего пациента он подробно записывал, а когда набиралось сто таких записей, он соединял их в книгу под именем «Curationum Centuria» (семь таких книг было издано). В Анконе Амат открыто исповедовал иудейство, забывая, что за ним, бывшим марраном, зорко следит глаз инквизиции. Это подвергло его крайней опасности при папе Павле IV, когда инквизиция в Анконе принялась за розыски марранов, отпавших от церкви. К счастью, Амат был вовремя предупрежден о предстоящем аресте; он в 1556 г. бежал из Анконы и тем избег участи 24 мучеников, погибших в том же году (§ 12). Некоторое время Амат прожил в Пезаро, где тогда организовался известный торговый бойкот Анконского порта, но потом переселился в Салоники, последнее убежище марранов (1559). Здесь он мог свободно исповедовать иудейскую религию. Он стал называться еврейским именем Хав ив (буквальный перевод слова Amatus, «любимый») и принимал участие в делах салоникской общины. Здесь он умер (около 1568 г.), оставив по себе ряд замечательных трудов по медицине на латинском языке, по которым учились следующие поколения медиков.

Яков Мантин стоял еще всецело в полосе гуманизма. Амат Лузитан пережил кризис гуманизма и переход к католической реакции, а третий крупный представитель итальянской медицины, Давид де Помис («min ha’tapuchim» — еврейский перевод его фамильного прозвища), действовал в эпоху стабильной реакции. Получив в 1551 г. в Перуджии звание доктора медицины, он с большим успехом практиковал в разных городах Италии, но не мог развить свою деятельность в широких кругах христианского общества вследствие папских булл, запрещавших христианам лечиться у евреев. Только при Сиксте V ему удалось получить разрешение на врачебную практику среди христиан. Имени этого папы Давид посвятил свой еврейский лексикон с переводом слов на латинский и итальянский языки («Zemach David», 1587). В это же время он издал на латинском языке книгу «О еврее-медике» («De medico hebraeo, enarratio apologetica», Венеция, 1588), красноречивую апологию еврейских врачей, с целью устранения предрассудков, злостно распространяемых католическим духовенством или христианскими конкурентами. Автор перечисляет имена выдающихся деятелей медицины из евреев, услугами которых пользовались высшие светские и духовные сановники, а в конце приводит ряд изречений из Талмуда для доказательства этической высоты этой оклеветанной книги. Давид де Помис умер в Венеции в последние годы XVI века.

В те годы, когда еще не угасли последние лучи гуманизма, в Италии появились ростки религиозной философии. То была философия особого рода: не обычный рационализм Маймонидовой школы, основанный на учении Аристотеля, а воскрешение древнего неоплатонизма или филонизма в сочетании с каббалой. Сын вождя сефардских изгнанников, Иегуда Абраванель, или Леон Медиго (умер ок. 1530 г.), разделявший с отцом все муки скитания, написал на итальянском языке философский трактат «Диалоги о любви» («Dialoghi di Amore», 1505), где развивается мысль, что любовь или взаимное влечение материи и духа составляет животворящее начало и в космосе, и в человечестве. Любовью Бог создал мир, ею мир управляется и ею же регулируется отношение человека к Богу, влечение души к своему Первоисточнику. Мудрость и добродетель, вера, знание и красота, все, что дает возвышенный смысл человеческой жизни, — есть проявление этой любви или влечения души к Богу. В форме длинного диалога между «Филоном» и «Софией» затронуты общие проблемы естествознания, философии и особенно психологии, но ничего специфически еврейского здесь нет. О еврейских убеждениях автора можно только догадаться по тому, что он говорит от имени иудео-эллинского философа Филона, героя диалога: он видит сходство между Моисеевым учением о сотворении мира (в его каббалистическом истолковании по теории эманации) и платоновскими «идеями». Итальянский язык книги и абстрактность ее изложения дали повод к слухам, будто автор «Диалогов» принял христианство. Первый христианский издатель, напечатавший книгу в Париже в 1535 г., обозначил имя автора на заглавном листе так: «Леон Медико, по нации еврей, но потом ставший христианином». С целью привлечь покупателей-христиан сделаны были даже некоторые тенденциозные вставки в текст книги (напр., упоминание имени Иоанна Крестителя рядом с Ханохом и Илией-пророком).

Иегуда Абраванель не попал в сети церкви, но мрачная тень ее легла на его семью и вызвала в ней глубокую трагедию. В 1492 г., когда эта семья покидала Испанию, Иегуда отправил своего малолетнего сына в Португалию на попечение родных, а сам двинулся дальше, в Италию. Тут он узнал, что ребенок был окрещен в Лиссабоне во время массового крещения еврейских детей по приказу короля Эммануила. Потрясенный отец всю жизнь оплакивал эту утрату дорогой души. В своей стихотворной «Жалобе на судьбу» («Teluha al ha’zman») он обращается к потерянному сыну с трогательными вопросами: «Дорогой мой, что делаешь ты среди людей с нечистыми сердцами, ты, яблоня, среди засохшего сада? Зачем твоя чистая душа среди иноплеменников, как роза среди терний и сорных трав?» Он увещевает сына сохранить верность заветам предков под маской маррана: «Первенец мой, знай, что ты происходишь из рода ученых. Смотри же, сын мой, учись прилежно, читай Библию, разумей язык моих писем, изучай Мишну и Талмуд». Но тут же бедный отец говорит самому себе, что это иллюзия и что ему не суждено увидеть возвращенного сына. Среди чужого народа затерялся похищенный сын Иегуды Абраванеля, а в чужой литературе — итальянский труд отца. В течение 25 лет книга перепечатывалась четыре раза в Венеции. Затем она была переведена на французский, латинский и испанский языки. Французский перевод появился с посвящением королеве Екатерине Медичи, а испанский — с посвящением королю Филиппу II, так что книга о «Любви» была преподнесена худшим человеконенавистникам, творцам Варфоломеевской ночи и ужасов инквизиции. Еврейский перевод «Диалогов» долго хранился в рукописи и издан только в новейшее время.

Поздние следы эпохи гуманизма сказались в том, что итальянский язык, обиходный язык евреев в Италии, проник и в еврейскую поэзию. Во второй половине XVI века в Риме славилась поэтесса Дебора Аскарелли, переложившая в звучные итальянские стихи литургическую поэму Моисея Риети «Обитель молящихся» («Меоп ha’soalim», часть известного произведения XV века «Mikdas meat») и ряд синагогальных гимнов. Эти стихотворные опыты были изданы в Венеции в 1602 г. В то же время в Венеции выдвинулась молодая поэтесса Сара Копия Суллам (умерла в 1641 г.), дочь еврейского купца, вращавшаяся в образованных кругах итальянского общества. Когда появилась поэма «Эстер», написанная на библейскую тему католическим монахом Ансальдо Чеба из Генуи, Суллам завязала с ним переписку, которая продолжалась несколько лет (1618-1622). Из сохранившихся писем Чеба видно, что спор о сравнительных достоинствах иудаизма и христианства был главной темой переписки. Сара мужественно отражала все доводы своего корреспондента, который старался обратить ее в свою веру. Потерпев неудачу, монах попросил у Сары, чтобы она ему, по крайней мере, позволила молиться о ниспослании ей благодати христианской веры. Она согласилась, но с тем, чтобы и он ей позволил молиться о спасении его души. Полагают, что «нечестивые» письма Сары попали в руки инквизиции и были уничтожены. Из ее произведений известны только немногие сонеты на итальянском языке и одна апология («Manifesto»), написанная в ответ на брошюру венецианского священника Бонифация, который упрекал Сару на основании ее писем в отрицании догмата бессмертия души (1621). Ответ обвиняемой, полный сарказма и вместе с тем логически ясный и убедительный, свидетельствует о литературном таланте и знакомстве автора с проблемами религиозной философии.

§ 17. Хронографы XVI века

Национальное настроение отражалось больше всего в хронографии, широко развившейся в Италии XVI века. Из четырех хронистов только один был туземцем, а прочие принадлежали к колонии сефардских переселенцев. Уроженец Кандии на подвластном Венеции острове Крите, Илия Капсали (ок. 1490-1555) был одним из последних представителей прежней «романиотской» культуры греко-италийских евреев, которая все более вытеснялась культурой пришлых сефардов. Насколько силен был в этих местах туземный элемент, видно из того, что еще в XVI веке в Кандии сохранился обычай читать в синагогах «гафтару» из библейских пророков на обиходном греко-еврейском языке и только первые три стиха каждой главы в древнееврейском подлиннике. Капсали, изучавший Талмуд в славной иешиве Падуи и ставший потом раввином в Кандии, пытался запретить употребление греческого языка в святом месте, но ему не удалось пересилить обычай, вызванный требованиями жизни. Свои досуги от раввинских обязанностей Илия Капсали посвящал писанию истории двух стран, где были рассеяны остатки романиотской группы: Оттоманской империи, наследницы Византии и Венецианской республики. Из его общей истории Турции, озаглавленной «Седер Элиягу» (или «Дебе-Элиягу»), опубликованы обширные фрагменты, относящиеся к истории евреев в этой стране при султанах Мухаммеде II, Баязете, Селиме I и Сулеймане до 1523 г., времени составления книги. Роль Турции в европейской истории автор оценивает с точки зрения провиденциальной: «Пройдитесь по главам этой книги, — говорит он во вступлении, — и вы увидите, что Бог в своей мудрости возвеличил турецкий народ и привел его из далеких стран (в Европу) для того, чтобы Турция служила в его руках орудием кары для всех (христианских) народов и государств, ибо чаша грехов их переполнилась». Илия Капсали подробно рассказывает об исторической роли своего родственника Моисея Капсали, первого главного раввина после завоевания Константинополя, о судьбе испанских и португальских евреев, попавших в Турцию после изгнания, о содействии евреев султану Сулейману при завоевании Родоса, о завоевании Египта и восстании местного паши, связанном с упомянутым выше (§ 3) эпизодом «египетского Пурима». Автор сам характеризует свои источники и метод описания следующим образом: «Правду говорил я во всех своих рассказах. Рассказы о турецком государстве я слышал от старых именитых турок, о завоевании Константинополя — от моего отца, который жил там долго и состоял при раввине Моисее (Капсали), об Испании — от бедных сефардов-изгнанников, проходивших через наш город и всегда находивших приют в нашем доме... Но в некоторых рассказах я следовал приемам риторов, допускавших преувеличения и небылицы».

Ближе к фактам Капсали стоит в своей хронике о Венеции («Divre ha’jamim lemalche Venezia»), написанной в 1517 г.[17]. Здесь автор рассказывает преимущественно о том, что он лично пережил во время войн в Венеции, Падуе и Кандии, о судьбе еврейских общин во время германской оккупации в Верхней Италии. Тут его описание имеет ценность показаний очевидца. Большой интерес представляет, между прочим, его описание талмудических иешив в Падуе, где он учился под руководством известного раввина Иуды Менца.

Как поэт-трагик подходит к истории своего времени Самуил Уске (Usque), марран из Португалии, бежавший от инквизиции в Италию. В середине XVI века он жил в Ферраре и там напечатал на португальском языке историю бедствий евреев, под заглавием «Утешение Израилю в его скорбях» («Consolaçao as tribulaçoens de Israel», 1552). Автор предназначил свою книгу преимущественно для своих земляков-марранов, избавившихся от инквизиции на родине и вынужденных скрываться от зоркого ока папской инквизиции в Италии. Он больше размышляет по поводу событий, чем рассказывает о них. Рассказ его начинается с декрета вестготского короля Сизебута о насильственном крещении всех испанских евреев и доводится до времени автора. Уске пользовался для этой цели испанскими и французскими хрониками, а может быть, и еврейскими рукописными источниками. Книга изложена в форме диалога между тремя пастухами, из которых один, Яков (еврейский народ), жалуется на страдания, пережитые им в разных странах, а товарищи утешают его, как друзья утешали страдальца Иова. Яков говорит о муках «еврейских овец» среди народов-волков и восклицает: «Европа, Европа, мой ад на земле! Что мне сказать о тебе, украсившей свои победы моими трупами? Как мне хвалить тебя, порочная, воинственная Италия? Ведь ты, как голодный лев, пожирала истерзанные тела моих овец! Гибельные пастбища Франции, мои ягнята питались вашими отравленными злаками! Гордая, дикая, гористая Германия, ты низвергала моих детей с грозных высот твоих Альп!.. А ты, ханжеская, жестокая и кровожадная Испания! Голодные волки пожирали в тебе и еще пожирают мои стада». С гневом мученика рисует Уске инквизицию: «Из Рима выступило дикое чудовище, с таким странным лицом и ужасным взглядом, что при виде его содрогнулась вся Европа... Из его глаз и рта извергаются потоки пламени, оно питается человеческими телами... Своей черной тенью оно распространяет густой мрак всюду, куда оно является. Как бы ярко ни светило там солнце, чудовище оставляет за собой тьму египетскую. Куда оно направляет свой бег, там сохнут зеленые луга, вянет цвет деревьев, земля превращается в мрачную бесплодную пустыню». Друзья скорбящего Якова утешают его тем, что нация, очищенная страданиями, становится нравственно лучше, совершеннее других. Истребить всю нацию нельзя, ибо, «если одно царство в Европе подымется, чтобы предать тебя смерти, у тебя остается другое царство в Азии, где можешь жить. Когда испанцы тебя изгнали, Бог открыл тебе путь в страну, которая тебя приютила и позволила свободно жить: в Италию». Эти строки были напечатаны за один год до сожжения Талмуда в Италии, за три года до обнародования буллы Павла IV и за четыре года до сожжения марранов в Анконе по приговору папекой инквизиции. В эти годы автору пришлось бы вычеркнуть Италию из списка стран, пощаженных «чудовищем». Папская цензура включила в «Индекс запрещенных книг» писанный кровью сердца мартиролог Самуила Уске, этот живой протест против деяний католической церкви. Свое сочинение, появившееся почти одновременно с напечатанной в Турции хроникой «Шевет Иегуда» (см. выше, § 8), Уске посвятил бывшей марранке и меценатке Грасии Мендес в Константинополе. Вскоре он сам переселился в Турцию, куда в то время бежали многие марраны из Италии. Сохранилось смутное известие, что Уске провел последние годы жизни в Палестине, в гнезде каббалистов Сафеде, где увлекся мессианской мистикой школы Ари.

На границе хронографии и историографии стоят труды Иосифа Гакогена (1496-1575). Его личная жизнь тесно связана с печальными кризисами тогдашней еврейской истории. Член изгнанной из Испании семьи, Иосиф Гакоген провел первые годы жизни в папском городе Авиньоне, в Южной Франции; оттуда семья переехала в Италию и поселилась в Генуе. Двукратное изгнание евреев из города Генуи (в 1516 и 1550 гг.) заставило странствующую семью Когенов временно приютиться в соседних городах Нови и Вольтаджио, но в промежуточные годы она возвращалась в Геную. Здесь Иосиф занимался врачебной практикой и был очень любим населением, даже христианским. Когда в 1567 году последовало изгнание евреев из всей территории Генуэзской республики, власти хотели сделать исключение для еврейского врача и оставить его в Вольтаджио, но он отверг милость гонителей и ушел вместе с изгнанниками. Только за три года до своей смерти возвратился он в Геную. Будучи врачом по профессии, Иосиф был историком по настоящему своему призванию. История не только еврейская, но и всемирная его волновала, как переживания современности, которые он также рассматривал под историческим углом зрения. В течение многих лет писал он свой обширный труд «Хроника Франции и Оттоманской империи» («Divre ha’jamim le’malchut Zarfat etc.»), составленный на основании общих средневековых хроник. В этой книге, написанной прекрасным для того времени еврейским языком, представлена многовековая борьба христианства с исламом, Европы — с Азией, от эпохи крестовых походов до середины XVI века, в связи с событиями еврейской истории. По форме это — хроника, лишенная даже прагматической связи, но оживляет ее яркая оценка событий. Автор ненавидит деспотов и насильников и везде проводит идею исторической Немезиды, в особенности когда дело касается обращения с евреями. Национальное чувство историка прорывается в страстных воплях гнева и скорби, когда он рассказывает о мученичестве братьев в христианских странах во время крестовых походов, о гонениях в средневековой Франции, об изгнании из Испании и Португалии. В одном месте книги он делает такое замечание: «Изгнание евреев из Франции и Испании побудило меня написать эту книгу. Пусть знают евреи, что сделали нам (враги) в своих землях, в своих дворцах и замках. Ибо вот придут дни...» В этой прерванной взволнованным автором пророческой фразе звучит призыв к страшному суду истории над мучителями еврейства.

Хроника Иосифа Гакогена была закончена писанием в 1553 году, и последние строки посвящены в ней тому зловещему событию этого года, которое в Италии положило грань между эпохами гуманизма и католической реакции: там говорится о сожжении Талмуда в Риме и Венеции по повелению папы Юлия III. Книга была напечатана в следующем году в Саббионете. Но она еще не удовлетворила автора. Ему хотелось (очевидно, под влиянием появившейся тогда португальской книги Самуила Уске) собрать воедино события еврейского прошлого, которые в «Хронике» терялись в изложении общей политической истории Европы, слить в один сосуд все слезы народа-страдальца, дать систематический мартиролог еврейства. Иосиф Гакоген сделал это в своей книге «Долина плача» («Етек ha’bacha»), в которую включил все касающиеся евреев места из своей общей «Хроники» с дополнениями и вместе с тем заключительную часть — события еврейской истории после 1553 г. Раньше он довел свое описание до 1558 года, но потом все прибавлял из событий, происходивших на его глазах, и закончил свой труд в 1575 году, то есть в год своей смерти. Последний отдел «Долины плача», повествующий о жестокостях римских пап Павла IV и Пия V («Impius», бесчестный, как историк его гневно называет), есть сплошной крик негодования, Некоторые описания кончаются призывами вроде следующих: «О Боже, судья праведный, к Тебе обращаюсь я с тяжбой моей!», или: «Спеши, Боже, к нам на помощь и воздай по заслугам врагам твоего народа!» В стихотворении, помещенном в начале «Долины плача», автор просит, чтобы эту книгу читал всякий еврей в день «Тиша-беав», траура по случаю разрушения Иерусалима. И действительно, в некоторых общинах Италии установился обычай публично читать отрывки из этого мартиролога в пост Девятого Ава. Однако «Долина плача», в отличие от общей «Хроники», не была напечатана (сначала, вероятно, из-за папской цензуры) и в течение почти трех столетий распространялась только в списках[18].

Гораздо ниже по своим качествам была четвертая историческая хроника того времени: «Цепь преданий» («Salselet ha’kabbala») Гедалии ибн-Яхии, напечатанная в Венеции в 1587 году. Ибн-Яхия, потомок знатной сефардской семьи, жил в разных городах Италии и особенно болезненно ощутил результаты папских гонений: при Пии V он был изгнан из Церковной Области и лишился всего своего состояния, сожжение еврейских книг опустошило его библиотеку, и он часто не имел книг для справки при составлении своей хроники. По своему содержанию «Salselet» приближается к историко-литературным хроникам Ибн-Дауда и Закуто. Автор дает хронологический перечень великих мужей в еврействе, начиная с древнейших времен, но часто сопровождает характеристики их нравоучительными сентенциями, превращая историю в проповедь. Он начинает с Адама и патриархов, цитирует по поводу многих библейских имен Талмуд и порой даже «Зогар», в биографии талмудистов и средневековых раввинов вплетает разные легенды, преимущественно мистические — о вещих снах, предсказаниях и чудесах. Во второй части своей книги он совершенно оставляет историю и рассуждает о сотворении мира, об астрологии, физиологии, о душе (которую он считает «тончайшей материей, выделенной из ангелов небесных и вошедшей в тело человека») и ее странствованиях, о чародействе, о демонах («sedim»), об аде и рае и т.п. Автор был проникнут идеями тогдашней палестинской мистики, верил в злых духов и даже уверял, что сам видел духов и говорил с ними, когда их изгоняли из тела больных, «одержимых нечистой силой». И только в последней части книги Ибн-Яхия, входя в роль хрониста, перечисляет гонения на евреев от крестовых походов до буллы Пия V. Потрясенный всем лично пережитым при Павле IV и Пии V, хронист гадал о времени пришествия мессии, которое ему чудилось очень близким. Несмотря на то что он тут же приводит ряд несбывшихся предсказаний своих предшественников, он считает долгом рассказать и о своем личном откровении: «Расскажу тебе, что случилось со мной, и клянусь в правдивости моих слов. В 5326 году (1566), в ночь на седьмой день Пасхи, я лежал в своей постели и не мог заснуть. И углубился я в созерцание и вопрошал: когда же будет чудо конца? Затем я заснул, а когда проснулся утром, меня вдруг озарил стих Писания: «Вижу его, но не близок он» (Числа 24, 17). Я сосчитал буквы этого стиха и нашел, что они составляют число 5358». Это означало, что мессия должен прийти в 1598 г. христианской эры. Автор едва ли дожил до этой даты. Писатель следующего поколения, Иосиф Дельмедиго, дал резкий отзыв о «Цепи преданий» Ибн-Яхии, назвав ее «цепью выдумок» (Salselet sekarim). Включение сказок и фантазий в цепь исторических событий несомненно портит книгу Гедалии йбн-Яхии и ставит ее ниже других хроник той эпохи. Впрочем, этот недостаток книги больше всего содействовал ее популярности: она перепечатывалась в разных странах и охотно читалась любителями исторических сказок.

В связи с великими географическими открытиями эпохи Колумба, Васко де Гамы и Магеллана развилась и географическа я литература. Комментатор Библии и автор апологии иудаизма Авраам Фарисоль, живший в Ферраре, написал в 1524 г. книгу по географии «Пути мира» («Orchot olam», Венеция 1586). При всех своих научных познаниях автор не чужд легковерия: в его географии можно найти рассуждения о легендарной реке Самбатион и затерянных за нею коленах Израиля, о месте первозданного земного рая и т.п. Когда Фарисоль писал свою книгу, Давид Реубени туманил умы в Италии своими рассказами о загадочном еврейском царстве в Аравии, и автор «Путей мира» упоминает о нем мимоходом. По части географии писал и историк Иосиф Гакоген. Он перевел с латинского на еврейский язык книгу немецкого писателя Иоанна Боема «Законы и обычаи всех народов» («Omnium gentium leges et ritus», по-еврейски: «Maziv gevulot amim»), а с испанского — две книги об Индии и Фернанде Кортесе, но все эти сочинения остались неизданными и сохранились только в манускриптах.

§ 18. Раввинизм и мистицизм

Особенность той эпохи заключалась в том, что многие представители интеллигенции не были профессиональными раввинами, а занимались свободными профессиями — медицинской, литературной или типографско-издательской. Начиналось разделение труда в сфере умственной, раньше монополизованной раввинизмом. Однако и раввинизм продолжал развиваться и достиг высокого уровня в первой половине XVI века. Два города, Падуя и Мантуя, были его главными центрами. Талмудические академии, основанные там к концу предыдущего столетия Иудой Менцом и Иосифом Колоном (том II, § 61), привлекали учеников из всех городов Италии и других государств. Даже из далекой Польши ездили в Падую учиться Талмуду, причем некоторые соблазнялись там вольной наукой и поступали в местный христианский университет для изучения медицины. Духовными вождями итальянского еврейства считались падуанские раввины Авраам Менц, сын упомянутого Иуды, и Меир Каценеленбоген, более известный под именем Меир Падуа (или Падова), избранный главным раввином Венецианской республики. Рабби Меир видел торжество раввинской науки, когда Талмуд в 1520-х годах впервые появился целиком в печати, в знаменитом венецианском издании, и распространился в огромном количестве экземпляров, но он дожил и до гонений на Талмуд и был свидетелем целого ряда аутодафе над опальной книгой в разных городах Италии (1553-1565). Дошло до того, что престарелый раввин не имел под рукой для справок полного экземпляра Талмуда. Из-за недостатка книг работа в иешивах остановилась, и ученикам приходилось ездить в иешивы Германии и Польши. Позднейшее разрешение книг Талмуда в «очищенных» цензурой изданиях восстановило академическую деятельность, но уже не в ее прежнем объеме.

К ослаблению талмудической схоластики вело и настроение общества под гнетом реакции: усилился интерес к Агаде и Мидрашу, к нравоучительной проповеди, к эмоциональному элементу религии. Раввин-казуист, герой умственных турниров в иешиве, теперь отступает перед раввином-пастырем, духовным оратором, увлекающим слушателей своими проповедями в синагоге. Сын Мейра Падовы и преемник его на посту главного раввина Венеции Самуил-Иуда Каценелленбоген сходит с холодных высот раввинской учености к уровню понимания народа в своих проповедях на разные темы («Derasot», Венеция, 1594). Даровитейшим проповедником того времени был Иуда Москато, раввин в Мантуе (ум. ок. 1590 г.), автор комментария к религиозно-философской системе Иегуды Галеви («Кол Иегуда»). Собрание его проповедей («Nefuzot Jehuda», Венеция, 1589) знаменует переход от религиозной метафизики к популярной морали. Проповедник следующего поколения Азария Фиго в Венеции (ум. в 1647 г.) оставил по себе обширный сборник синагогальных речей («Bina le’ittim»), которые по изяществу стиля служили образцами для позднейших духовных ораторов.

Ухудшение общественного положения евреев в Италии в эпоху католической реакции располагало потрясенные умы к мистицизму. Было что-то символическое в том, что в те самые годы, когда папская инквизиция жгла печатные книги Талмуда, в Мантуе и Кремоне впервые печаталось священное писание каббалы, «Зогар», одновременно в двух изданиях (1558-1559 гг.). На заглавном листе кремонского издания «Зогара», одним из редакторов или цензоров которого был Витторио Элиано, крещеный внук грамматика Илии Левиты, значилось: «Печатано с разрешения викария и генерал-инквизитора». Папская цензура сначала покровительствовала «Зогару», найдя в некоторых его двусмысленных выражениях подтверждение христианскому догмату Троицы (позже она нашла там и многое, неприятное для церкви «Эдома», и книга включена была в индекс запрещенных). На первых порах пыталась ограничить распространение «Зогара» раввинская цензура, так как тайное учение, доступное лишь посвященным, не подлежало распространению в массе. Мантуанские издатели поместили в книге разрешение, подписанное раввином-каббалистом Исааком де Латесом, который признал возможным печатать «святое творение рабби Симона бен-Иохаи» ввиду того, что уже стали появляться другие книги по каббале. Распространение «Зогара» быстро сблизило Италию с гнездом каббалистов в Палестине (§ 8). Между обеими странами установились постоянные сношения: Италия снабжала Палестину печатными книгами по каббале, а Палестина посылала в Италию рукописи Моисея Кордоверо и Ари. Западные странники, ездившие в каббалистическую Мекку, Сафед, писали оттуда восторженные письма на родину. Один из таких пилигримов (Самсон Бак) пишет оттуда в 1582 г.: «Вот уже восемь лет, как здесь умер каббалист и благочестивей, божественный муж рабби Исаак Лурия Ашкенази[19]. Он понимал шелест деревьев и чирикание птиц, говор скота и журчание воды. Когда он всматривался в тень человека или в воздух, окружающий его тело, он различал доброго и злого духа, сопровождающих всегда человека, и угадывал, какие грехи он втайне совершил. Он знал, какая душа переселилась в каждого человека. Он разговаривал с душами святых на земле. Дивные вещи открывались ему в тайниках каббалы. Здесь он оставил двух учеников. От одного из них, Иосифа Мукраки (Маараби?), я приемлю учение каббалы, а другой, рабби Хаим (Виталь), находится в Иерусалиме. В учении каббалы они отличаются от всех прочих каббалистов, имея преимущество перед ними, как свет перед тьмой. Все (ученики Ари) согласны с «Зогаром», но не с прочими книгами каббалы».

Апостолы практической каббалы посылали на Запад своих пропагандистов. В Италию прибыл в конце XVI в. ученик Ари, Израиль Сару к, и стал деятельно распространять здесь новое учение устно и письменно, раздавая посвященным «писания Ари», т.е. свои сочинения и писания других сафедских каббалистов, основанные на откровениях учителя. Этих пропагандистов взял под свое покровительство мантуанский каббалист, меценат Менахем-Азария да Фано. Горячий почитатель «Зогара», Менахем-Азария сначала увлекся учением Моисея Кордоверо и после его смерти приобрел от его наследников в Сафеде всю коллекцию рукописей покойного в 16 томах. Когда же вслед за тем в Италии появился ученик Ари, Израиль Сарук, меценат стал покупать у него «писания Ари» и находил в них новые божественные откровения. С тех пор Менахем-Азария стал издавать обширные компиляции из систем обоих мистиков, Кордоверо и Ари («Assara maamarot», Венеция, 1597; «Pelach ha’rimmon», 1600, и др.). Как раввинский авторитет, он доходил до того, что иногда основывал свои правовые решения на тексте «Зогара», ставя его рядом с первоисточниками еврейского законодательства. При поддержке мантуанского мецената Израиль Сарук развил широкую пропаганду в Италии, устраивал кружки для изучения новой каббалы и, по выражению его покровителя, «осчастливил эти места истинным учением». Во многом поведение Сарука напоминало приемы его товарища Хаима Виталя на Востоке. Венецианский раввин, великий скептик Леон Модена рассказывает о Саруке, с которым он часто встречался и спорил в Венеции, что главное его искусство заключалось в том, чтобы распознать, чья душа из великих покойников Переселилась в тело данного живущего еще человека. «Часто, — иронически замечает Модена, — я наблюдал, что такое размещение душ делалось в зависимости от богатства или общественного положения данного человека». Впрочем, сам обличитель свидетельствует, что Сарук занимался и разъяснением теории каббалы. Модена полагает, что в этой теории «сефиры» тождественны «идеям» Платона, а вера в переселение душ заимствована у пифагорейцев.

В народной массе практика новой каббалы действовала сильнее, чем ее теория. Особенно влиял ее аскетический и мессианский элемент. В Италии, как в Палестине, установился обычай ночных бдений для чтения молитв об искуплении грехов и об избавлении еврейской нации от неволи. Мрачный аскетизм все более укоренялся в гетто, в стране голубого неба, еще недавно преклонявшейся перед античным культом красоты. Даже в высшем обществе серьезно рассказывали об изгнании злых духов из «одержимых» людей, т.е. душевнобольных, путем заклинаний и окуриваний, как это делалось в Сафеде (§ 8). Такие опыты производились иногда публично и в Италии как демонстрация переселения душ. Легковерный хронист Гедалья ибн-Яхия рассказывает следующее о своем личном участии в таком акте, состоявшемся в Ферраре в 1575 г.: «Я посетил одну молодую женщину, 25 лет. Явившись в сопровождении многих почетных лиц, я увидел больную, лежавшую в постели на спине, с закрытыми глазами, разинутым ртом II сильно утолщенным языком. Ухаживавшие за ней мужчины и женщины объяснили мне, что сейчас дух находится у нее в языке. Я подумал: вот наконец мне предоставляется случай узнать новое об исходе души из тела. Я стал упрашивать духа отвечать на все мои вопросы. Он ответил ясно по-итальянски, и мне послышалось, что имя его Батиста ди Модена: так звали преступника, повешенного за кражу. Я стал его расспрашивать о душе, об исходе ее из тела умирающего и о судьбе ее потом, а также что такое ад, — о рае я не спрашивал, ибо знал, что он не мог туда попасть. На все он отвечал как простолюдин и наконец сказал: не знаю. Когда по требованию заклинателя дух перемещался из языка больной в другое место тела, больная корчилась в судорогах. Затем, открыв глаза, рассказала, что дух вселился в нее ночью, когда она одна пошла к колодцу за водой...» Ибн-Яхия прибавляет, что он слышал еще более удивительные рассказы в этом роде и читал официальные сообщения с подписями о таких случаях: одно от ученых Сафеда, а другое от итальянских ученых о происшествии в Анконе. Там сообщалось о душах убитых и повешенных людей, переселившихся в тела живых людей, о том, как путем заклинаний и окуриваний серой заставляли этих духов открыть свое имя и рассказать о своей прошлой жизни и грехах, за которые они подвергались переселению и скитанию по миру. Этот своеобразный спиритизм был связан с той системой демонизма, аскетизма и созерцания загробного мира, которую выработали отшельники Сафеда. В Италии, как и в других странах, ее усердно распространяли «мешулахим», уполномоченные от палестинских общин, которые периодически отправлялись в Европу для сбора пожертвований на содержание пилигримов Святой Земли. Чтобы приохотить людей к пожертвованиям, странствующие сборщики рисовали в ярких красках чудеса, совершаемые там святыми людьми, которые предаются посту и молитве и стараются воздействовать на небесные сферы с целью ускорить пришествие мессии, избавление от мук «голуса».

§ 19. Предвестники критической мысли (Росси, Модена, Дельмедиго)

Пробужденный гуманизмом и затем подавленный реакцией, дух свободного исследования еще не окончательно ушел из итальянских гетто. Порой этот вольный дух прорывался сквозь цензурные заграждения и проникал в неприкосновенную область священной традиции. Одинокие критические умы выступали, открыто или под маской, и вносили свет знания в темное духовное гетто, которым себя ограждали обитатели еврейских кварталов.

Один из этих рыцарей свободного исследования осмелился внести свет критики в область древней истории еврейства, откуда слепая традиция изгоняла все ей неудобное. Талмудисты и раввины совершенно игнорировали всю полосу еврейской культуры, лежащую между Библией и Талмудом, всю иудео-эллинскую эпоху с ее богатой письменностью апокрифов и псевдоэпиграфов, философией Филона Александрийского и историографией Иосифа Флавия. Сама историческая перспектива так называемого «периода второго храма» была так искажена, даже по части хронологии, что этот период как бы стушевался в национальном сознании. Этот темный материк еврейской истории открыл отважный исследователь, Азария де Росси (точнее: dei Rossi, а по-еврейски, в буквальном переводе: min ha’adumim, т.е. «из красных»). Он родился в 1513 г. в Мантуе, жил в Болонье, Анконе и Ферраре и умер в 1578 г. Это был многосторонне образованный человек, изучивший, кроме еврейской письменности, античную литературу греков и римлян, творения отцов церкви и новых итальянских гуманистов. В молодости Азария так погрузился в чтение книг, что довел себя до крайнего физического истощения. Живший тогда в Анконе гениальный врач Амат Лузитан излечил его от последствий умственного переутомления и тем дал ему возможность перейти от усвоения чужих мыслей к творению своих собственных. Долго не решался Азария предать гласности свои мысли, но одно пережитое им душевное потрясение побудило его, уже под конец жизни, написать и напечатать все передуманное им за много лет. Покинув Болонью после декрета Пия V об изгнании оттуда евреев (1569), Азария де Росси поселился в Ферраре. В ноябре 1570 г. там произошло землетрясение; много людей погибло под развалинами своих домов. Азария бежал из разрушенного города и поселился в какой-то деревне на берегу реки По. Там он познакомился с одним христианским ученым, который тогда с увлечением читал древнее «Послание Аристея» о переводе Торы на греческий язык. Ученый был удивлен, узнав от Азарии, что эта книга, где так стройно развито этическое учение иудаизма, не переведена на еврейский язык и неизвестна евреям. Азария давно сознавал, как вредно отражается на понимании иудаизма изъятие из еврейской литературы целой ее отрасли — иудео-эллинской письменности, захваченной христианскими теологами. Он засел и в три недели перевел все «Послание Аристея» на еврейский язык. Это привело его к осуществлению общей задачи: раскрытию других сокровищ иудео-эллинской литературы. Полтора года писал он свой обширный труд «Меор Энаим» («Светоч для глаз»), который действительно мог бы просветить умы современников, если бы они хотели прозреть. Многие впервые из этой книги узнали о системе философско-этического иудаизма, созданной Филоном в Александрии в тот век, когда в Иудее закладывался фундамент талмудического иудаизма. Автор сближает систему Филона с учением эссеев и относится к ней критически, но вместе с тем не может скрыть своих симпатий к великому мыслителю, вычеркнутому из списков духовных вождей еврейства. В той же книге он говорит о Септуагинте и ее погрешностях против еврейского оригинала, но тем не менее признает мировое значение перевода Библии на греческий язык. Хорошо знакомый с подлинными историческими книгами Иосифа Флавия, он открыл раввинам, что излюбленный ими «Иоссипон» есть только позднейший суррогат этих классических книг.

С крайней осторожностью подходит Азария де Росси в своей книге к критике исторических легенд Талмуда и доказывает их несоответствие историческим фактам. Агада и Мидраш, говорит он, пользовались историей для притчей и нравоучений и совершенно не считались с действительным ходом событий. В обширном отделе «Дни мира» («Jeme olam») Азария доказывает несостоятельность талмудической хронологии и традиционного исчисления «от сотворения мира» вообще. В Талмуде имеются такие неточные даты, которые совершенно путают счет времени: например, определение продолжительности персидского владычества в Иудее в 34 года, между тем как оно длилось около 200 лет, от царя Кира до Александра Македонского. Вследствие таких неточностей в определении исторических эпох не может быть речи о точности принятого летосчисления. Мы, говорит Азария, не можем утверждать, что стоим сейчас в 5334 году от сотворения мира (год печатания книги — 1574 по христ. эре), ибо эта сумма составилась из сумм лет отдельных эпох, где счет запутан. Попутно автор сообщает интересный факт: в Италии многие еврейские мистики ждали пришествия мессии в 1575 году христианской эры на основании следующей комбинации: по талмудической Агаде мир должен просуществовать шесть тысяч лет, разделенных на три равных периода, из которых последнее двухтысячелетие есть «период мессии»; в книге же Даниила предсказано: «Блажен, кто дождется конца 1335 дней», а «дни» здесь означают годы; следовательно, мессия должен явиться в 1335 году «периода мессии», то есть в 5335 году (4000+1335) от сотворения мира, или в 1575 году христианской эры. Но если само летосчисление от сотворения мира установлено неправильно, возражает автор, то напрасно гадать о годе пришествия мессии, тем более что и стих Даниила не находится ни в какой связи с изречением Талмуда о трех периодах мира. Азария указывает на многие несбывшиеся предсказания относительно срока пришествия мессии, сделанные в разные эпохи, и советует воздерживаться от таких рискованных «исчислений сроков».

Как только вышла из печати в Мантуе (1574) книга «Светоч», начались волнения. Раввины были возмущены критикой талмудических легенд и традиционной эры. На борьбу с потрясателем основ выступили духовные и светские представители общин Венеции, Пезаро, Анконы, Падуи, Вероны, Рима, Феррары, Кремоны и Сиены. Весной 1574 г. они опубликовали воззвание, запрещающее всем верующим держать в своем доме книгу «Светоч» Азарии де Росси и читать ее без особого разрешения от местных раввинов. Венецианский главный раввин Самуил-Иуда Каценеленбоген первый подписал это воззвание. Во многих синагогах Италии воззвание было оглашено с присовокуплением угрозы «херемом» для нарушителей. Итальянский «херем» нашел отклик в далекой Палестине. Сафедский кружок каббалистов обратил внимание Иосифа Каро на появление книги, разрушающей устои раввинизма, увековеченного им в «Шулхан-арухе». Престарелый законоучитель согласился подтвердить своим всееврейским авторитетом решение итальянских раввинов, но между тем заболел и умер, не успев подписать «херем». Тогда каббалист Элиша Галико поспешил оповестить об этом весь мир от имени сафедских раввинов (1575). Взволнованный всеми этими нападками, Азария де Росси написал трактат в защиту своих взглядов («Mazref la’kessef»), но ему не удалось очиститься от подозрения в ереси.

Судьба де Росси могла устрашить тех свободомыслящих, которые готовы были идти по тому же пути. Люди более смелых воззрений были вынуждены таить их, писать и не печатать, оставляя свои рукописи для будущих поколений. Таков был венецианский раввин и образованнейший писатель своего времени Иегуда-Арье (Леон) Модена (1571-1648). Он родился в том году, когда Росси начал писать свою книгу, и умер спустя три четверти века на посту правоверного раввина-проповедника, и только позднее потомство узнало в нем скептика с раздвоенной душой, который всю жизнь колебался между верой и сомнением. Член зажиточной купеческой семьи из Модены, изгнанной при Пии V из папских владений и поселившейся в Ферраре, Леон получил разностороннее образование: кроме Торы и Талмуда, он хорошо знал латинский язык и итальянскую литературу и даже усвоил светские искусства — пение, игру на инструменте и танцы. В молодости он занимался разными профессиями: был учителем, переписчиком, корректором в типографиях. Сделавшись членом раввинской коллегии в Венеции, Леон Модена проповедовал в разных синагогах и обратил на себя внимание как даровитый оратор. Его речи на итальянском языке привлекали иногда и слушателей-христиан. Вообще Модена вращался в образованном христианском обществе и имел наклонности к светской жизни, не исключая и отрицательных. В молодые годы издал он анонимную книжку под заглавием «Sur тега» («Подальше от греха!») — диалог против распространенной тогда карточной игры (Венеция, 1595), а между тем он сам увлекался впоследствии этой азартной игрой, впадал в долги и не мог избавиться от этого «искушения сатаны» (по его выражению в автобиографии). Из многочисленных литературных трудов Леона Модены появились при его жизни наименее значительные, как, например, собрание его первых проповедей в обработке на еврейском языке («Midbar Jehuda», Венеция, 1602), лексикон труднейших еврейских выражений с объяснениями на итальянском языке («Galut Jehuda», 1612), руководство по мнемотехнике, антология из талмудической Агады и т.п. Появлению лучших трудов Модены мешала либо католическая, либо еврейская цензура. Когда он захотел издать Библию в новом итальянском переводе, католическая цензура нашла перевод противным духу церкви и запретила печатать его. По просьбе своих христианских друзей Модена написал по-итальянски книгу о еврейских религиозных обрядах («Historia dei Riti ebraici etc.», напечатана в Париже в 1637 г., а затем с дополнениями — в Венеции 1638 г.). Автор сообщал здесь сведения о всех мелких, порой даже курьезных обрядах, не стараясь оправдывать их, «как человек совершенно посторонний». Эта предназначенная для внешнего мира книга очень понравилась христианам; в течение нескольких десятилетий она распространялась в разных странах в переводах на английский, французский, голландский и латинский языки. Но то важное и существенное, что хотел сказать Модена евреям и что написал в оригинальнейших своих трудах, он не смел печатать, ибо это принесло бы ему незавидную славу еретика и навлекло бы на него гонения.

В склонном к скептицизму уме Модены постепенно зрели сомнения, опасные для официального раввина. Он начал с отрицания поэтических сказаний Агады и мистических идей каббалы и дошел до сомнения в верности талмудической традиции, основы раввинского иудаизма. Официально он еще искал примирения между преданием и разумом. В своем комментарии к агадической антологии («Bet-Jehuda» или «Ha’boneh», Венеция 1625, 1635) он в осторожной форме старался рационализировать талмудические легенды. Но в душе у него уже пошатнулась вера в святость «устного учения». В те годы (1616-1624) в разных местах показались признаки такой ереси. Какой-то вольнодумец в новой сефардской общине Гамбурга выступил с проповедью отрицания Талмуда, а когда дело поступило на рассмотрение раввинской коллегии в Венеции, Модена лично и в составе этой коллегии подписал послание об отлучении еретика и его последователей от еврейской общины. Для опровержения «тезисов», посланных этим анонимным еретиком в Венецию (по новейшим исследованиям, тезисы были посланы Уриелем да Костой, вскоре наделавшим много шума в Амстердаме; см. дальше, § 25), Модена написал краткую апологию Талмуда под названием «Щит и ограда» («Magen we’zina»). А между тем в оставшихся после Модены рукописях, которые удалось напечатать лишь спустя двести лет после его смерти, нашлась писанная около 1623 года книга, дающая основание подозревать самого автора в тайном увлечении той ересью, против которой он официально боролся. Этой странной книге предпослано предисловие, в котором автор рассказывает, что ему принесли рукопись давно умершего испанского еврея, Амитай бен-Раз (явно вымышленное символическое имя, означающее: «Правдивый, сын Тайны»), где содержится резкая критика Талмуда, и просили написать опровержение; он согласился и озаглавил принесенную рукопись «Голос глупца» («Kol sachal»), а свое опровержение — «Рычанье льва» («Saagat Ari»). В «Голосе глупца» оказалось много разумных мыслей. В ней говорится, что «устное учение», которое выдавалось фарисеями за «предание с Синая», есть измышление людей, которые после падения Иудейского государства стали во главе народа. Вместо того чтобы укрепить фундамент Моисеевой Торы, законоучители надстроили над ним два этажа: Мишну и Гемару, а затем раввины подняли здание еще выше созданием огромнейших сводов законов вроде «Турим» и «Шулханарух». Так нагромоздились кучи законов и обрядов, соблюдение которых стало непосильным для народа. Произвольно были установлены многочисленные, не имеющие корней в Торе, законы о богослужении (напр., ношение молитвенных ремней, «Тефиллин»), о субботнем покое и о запрещенных родах пищи и т.п. За этим «Голосом глупца», звучащим силой глубокого убеждения, следует в рукописи слабый ответ Модены, весьма далекий от «рычанья льва». Это было, в сущности, только начало ответа, ибо после короткого вступления возражения обрываются и в рукописи помечено, что больше из них не сохранилось. Это значило, что Модена дал высказаться «глупцу», а свои возражения прервал. Такую книгу он, конечно, не мог опубликовать, и она пролежала в рукописи до середины XIX века, когда итальянский ученый С. И. Реджио ее откопал и напечатал («Bechinat ha’kabbala», 1852).

Доныне еще не решен вопрос: есть ли мистификация в этой странной двойственной книге, или Модена действительно изложил доводы «глупца» с целью потом опровергнуть их. Мы думаем, что Модена написал обе части книги и был одинаково искренен, хотя и не одинаково убедителен, в обеих. В нем самом скептик постоянно боролся с верующим. Он изложил терзавшие его сомнения в страстной аргументации еретика, но, с другой стороны, ему жутко было оставаться в этом состоянии бунта против того, что он сам проповедовал с амвона синагоги, и он искал ответа. Так получилось это двойственное произведение раздвоенной души, сына века Уриеля да Косты и Спинозы, который еще не перешел от тайного сомнения к открытому отрицанию.

Если Модена мог еще колебаться в признании святости Талмуда, то у него не могло быть никаких колебаний относительно новейшего происхождения библии каббалистов, «Зогара», которую мистики тогда хотели канонизовать как «святое писание». Модена часто встречался с этими мистиками, которые прибывали из Палестины в Италию для распространения идеи практической каббалы. С одним из них, вышеупомянутым Израилем Саруком, он имел и личное столкновение. Чрезвычайный успех мистической пропаганды в Италии побудил Модену написать свой замечательный трактат «Ари Ногем» («Лев рычащий»), в котором старался разрушить миф о чудесном происхождении каббалы и, в частности, «Зогара». Если бы «Зогар», говорит он, был произведением творца Мишны р. Симона бен-Иохаи, то об этом было бы упомянуто в Талмуде; но эта книга сочинена позже, может быть, Моисеем де Леоном, который прикрывался древним авторитетом. Что же касается сущности каббалы, то теория «сефир» есть видоизменение платоновской теории «идей» и неоплатоновской эманации, но она совершенно не нужна даже как гипотеза: зачем раздроблять силы Божества на десять сефир, когда нам неизвестны способы их проявления в вещественном мире? К чему дробить «Бесконечное» на десять частей, когда затем все равно приходится объединить эти дроби в одно целое? Новейшая же практическая каббала с ее учением о переселении душ и опытами чародейства граничит с шарлатанством. Дописав свою книгу в 1640 г., Модена, однако, побоялся напечатать ее, чтобы не навлечь на себя гонений со стороны фанатиков. Она распространялась в рукописях и была напечатана лишь в новейшее время (1840). Более существенные препятствия со стороны христианской цензуры помешали также появлению антихристианской полемической книги Модены («Magen we’chereb»), где доказывалось на основании Евангелия, что сам Христос не считал себя «сыном Божиим» в смысле позднейшей церковной догмы.

В той же раввинской коллегии Венеции, где Модена был видным членом, находился другой светски образованный раввин, который, однако, сумел сочетать традицию с умеренной свободой исследования. Этот раввин, Симха (Симон) Луццато (ок. 1583-1663), сам объяснил свою душевную уравновешенность следующей притчей, приведенной в его итальянской книге «Сократ, или О человеческом знании: доказательство бессилия человеческого разума, не руководимого божественным откровением» («Socrate, overo dell’umano sapere», Венеция, 1651). Некогда Разум, заключенный в тюрьму Верой, выпросил себе свободу у академии в Дельфах. Но освобожденный от всякой узды Разум наделал столько опустошений в душе людей, что академия растерялась. Тогда Сократ сказал: «Нельзя допустить единовластия ни Разума, ни Веры: только соединенные вместе, ограничивая друг друга, обе эти силы могут создать истину». Трезвый ум, свободный от мистических увлечений той эпохи, расположенный к научной критике подобно Азарии де Росси, Луццато не доходил, однако, до крайностей и в направлении рационалистическом. Его, как представителя венецианской общины, занимали и практические социальные вопросы. В 1638 г., одновременно с моденовской книгой «Riti», он опубликовал в Венеции свое «Рассуждение о состоянии евреев» («Discorso circa il stato degli Ebrei» etc.), посвященное венецианскому дожу и сенату. Это — апология, имевшая целью доказать патрициям торговой республики, какую важную экономическую роль играют в ней евреи, поддерживая торговлю с Левантом в то время, когда новые морские державы Голландия и Англия стремятся вытеснить Венецию из международного рынка. Евреи не конкурируют с туземным купечеством, но помогают ему в конкуренции с иностранцами. Много рабочих-христиан получает заработок в промышленных предприятиях еврейских капиталистов, и в народных массах не замечается признаков юдофобии. Этот раввин-публицист писал в то же время респонсы по мелким вопросам ритуала — например, можно ли по субботам кататься в гондоле по венецианским каналам, не нарушая субботнего покоя, — как, впрочем, писал подобные разъяснения закона и скептик Леон Модена по своей официальной обязанности раввина.

Совершенно заблудился среди трех различных направлений — раввинизма, каббалы и науки — многосторонний, но неглубокий ум Иосифа-Соломона Дельмедиго, известного под сокращенным литературным именем «Яшар ми’Кандия» (1591-1655). Уроженец Кандии и потомок философа Илии Дельмедиго (том II, § 61), Иосиф-Соломон получил свое образование в Италии. Он посещал университет в Падуе, где изучал медицину и слушал лекции математики и астрономии из уст великого Галилея. Ненасытная жажда знания заставляла Дельмедиго одновременно углубляться и в естественные науки, и в дебри каббалы. С жаждой знания соединялась у него страсть к путешествиям. Он отправился в 1616 г. в Египет и в Каире имел блестящее состязание по математике с одним мусульманским ученым; оттуда он поехал в Константинополь, где сблизился с караимами и собрал богатую коллекцию караимских книг, затем через Валахию попал в Польшу и Литву (ок. 1620 г.). Он жил близ Вильны и состоял домашним врачом у литовского князя Радзивилла. Здесь он подружился с неким Зерахом, любознательным караимом из города Троки, который осаждал итальянского энциклопедиста разными научными вопросами. В переписке с караимом Дельмедиго является откровенным рационалистом: он со злой иронией говорит о «древних» книгах каббалы, авторами которых выставляются люди, жившие до изобретения письма, — легендарный Ханох или патриарх Авраам; он намекает на Моисея де Леона как на действительного автора «Зогара». О чудотворцах «практической каббалы» он говорит, что всеми своими заклинаниями и талисманами они не в силах даже отогнать муху. Он позволяет себе жестокую тираду против мученика Молхо: «В речах безумца Соломона Молхо я видел нечто возмутительное: он сожжен по повелению великого по своему уму и делам императора Карла V и за грехи свои погиб». Уверенный в своей безопасности среди польских панов и караимов, Дельмедиго идет еще дальше: он враждебно отзывается о раввинах, которые вечно толкутся на Талмуде, «как осел на мельничном жернове вертится и не двигается с места»; он даже делает комплименты караимам, отвергающим Талмуд, и советует им не заниматься бесполезным изучением литературы, годной только для зарабатывающих от нее раввинов.

Через несколько лет мы видим вольнодумца Дельмедиго в новой метаморфозе. Он приезжает в Гамбург и занимает там пост раввина-проповедника в сефардской общине, которая, конечно, ничего не знала о его вольной переписке с караимом. Здесь он пишет книгу в защиту каббалы («Mazref la’chochma», 1629), признаваясь, что делает это по заказу одного мецената. «Пишу здесь, — говорит автор с циничной откровенностью, — против философии и в защиту каббалы, потому что так поручил мне один из еврейских вельмож, который сейчас расположен к мнениям каббалистов». В угоду богатому меценату Иосиф-Соломон Дельмедиго полемизирует со своим предком, честным рационалистом Илией Дельмедиго, который в своем трактате «Испытание веры» отрицал происхождение «Зогара» от Симона бенИохаи. Не довольствуясь защитой «Зогара», второй Дельмедиго помещает в приложении к своей апологии рассказы о чудесах «святого Ари» в Сафеде, изречения его, слышанные от его апостола Израиля Сарука, и отрывки из сочинения Менахем-Азарии да Фано, мецената итальянских мистиков. Так бывший ученик Галилея превратился в глашатая «правды» Ари, Виталя и Сарука.

Леон Модена, которого Дельмедиго считал своим учителем, пренебрежительно говорил о его апологии каббалы в своей критике «Ари ногем» и высказал предположение, что автор под видом защиты каббалы хочет осмеять ее, «так как он хитрый ученый, обладающий всякими познаниями» (глава 25). Свое всезнайство Дельмедиго демонстрировал в обширном труде «Элим», напечатанном в Амстердаме, куда переселился и автор (1628-1629). Здесь он пытается разрешить важнейшие проблемы математики, механики, астрономии, естествознания, философии и религии, но не разрешает, а еще больше запутывает их в пестрой смеси рассуждений. Книга производит впечатление фейерверка, пущенного для эффекта и оставляющего потом зрителя впотьмах. Вместе с тем Дельмедиго продолжал распространять ходкие в то время каббалистические писания через своего ученика, мистика Самуила Ашкенази, который выпустил под его именем серию статей под общим заглавием «Тайны Науки» («Taalumot chochma», Базель, 1631), куда вошла и упомянутая выше апология каббалы.

Лишенный прочной оседлости в мире духовном, Дельмедиго был лишен ее и географически: он не мог усидеть долго на одном месте. В 1631 г. он уже занимает должность врача в еврейской общине города Франкфурта-на-Майне, а последние годы жизни проводит в чешской Праге. Образованный врач, естествовед и философ, он тем не менее мирно уживался с германскими евреями, считавшими всякую светскую науку ересью, ибо умел приспособляться ко всяким обстоятельствам. Обширные знания не дали Дельмедиго ясного миросозерцания и твердых убеждений. Он постоянно метался между наукой и мистикой и противоречил себе на каждом шагу. В отличие от Модены, который мучился своими сомнениями, Дельмедиго забавлялся ими. Это был двуликий Янус в умственном отношении. В нем проявились комические стороны переходной эпохи, как в Азарии де Росси и Леоне Модене — трагические ее стороны. Но скоро прекратятся эти шатания мысли в итальянском еврействе. Со второй половины XVII в. там будут безраздельно царить раввинизм и каббала, окрыленная бурным мессианским движением того времени. Сомнения и дух критики заглохнут в умственном гетто, которое станет столь же тесным, как узкие и темные улицы еврейских кварталов.

ГЛАВА III. МАРРАНЫ В ИСПАНИИ И ПОРТУГАЛИИ И КОЛОНИИ ИХ ВО ФРАНЦИИ, ГОЛЛАНДИИ, АНГЛИИ И АМЕРИКЕ