Репрессивная политика, взятая сама по себе, была и всегда будет первым и главным источником родовитости евреев и их отчужденности от русской жизни... Запретительные законы не исправили евреев. Наоборот, они развили в них дух оппозиции и побудили их изобретать все время самые ловкие средства обхода закона, развращая тем самым низших исполнителей государственной власти. Эти законы затрагивают повседневные дела каждого члена еврейского населения и распространяются на такие сферы жизни и деятельности, в которых государственный контроль практически невозможен. Они касаются области частно-договорного права (запрещение аренды земли), области физической свободы и потребности человеческого передвижения (запрещение переходить черту оседлости или жить в деревнях в пределах пятидесяти верст от границы), область повседневных занятий и заработков (запрет ряда профессий) и многие другие.
Ни один закон никогда не сможет эффективно контролировать правовые нарушения в этих ежечасных действиях и обычных жизненных отношениях. К каждому еврею нельзя пристроить ни полицейского, ни прокурора, ни мирового судью. И тем не менее совершенно естественно, что, будучи ограниченным в самых элементарных правах подданного — взять в качестве примера только право на свободное передвижение — каждый еврей должен ежедневно пытаться нарушать и уклоняться от таких обременительных правил. Это совершенно естественно и понятно...
Около девяноста процентов всего еврейского населения составляют массу людей, совершенно необеспеченных и приближающихся к пролетариату, — массу, живущую впроголодь, среди нищеты и самых тяжелых санитарно-бытовых условий. Этот самый пролетариат иногда становится объектом бурных народных восстаний. Еврейская масса живет в страхе перед погромами и в страхе перед насилием. Он с завистью смотрит на евреев соседних правительств Царства Польского, которые почти полностью эмансипированы, хотя и живут под юрисдикцией того же государства.
Сам закон относит евреев к разряду «чужих рас», на один уровень с самоедами и язычниками. Словом, о ненормальности теперешнего положения евреев в России свидетельствует неустойчивость и неясность их юридических прав.
Глядя на проблему вовсе не как еврейские апологеты или сочувствующие, а чисто с точки зрения гражданской праведности и высших принципов беспристрастности и справедливости, мы не можем не признать, что евреи имеют право жаловаться на свое положение.. Как бы неприятно это ни звучало для врагов иудаизма, тем не менее является аксиомой, которую никто не может отрицать, что все пятимиллионное еврейское население России, каким бы непривлекательным оно ни казалось определенным группам и отдельным лицам, все же является неотъемлемой частью России и что вопросы, затрагивающие это население, являются в то же время чисто русскими вопросами. Мы не имеем дело с иностранцами, прием которых в российское подданство может быть обусловлен их полезностью или бесполезностью для России. Евреи России не иностранцы. Более ста лет они входили в состав той самой Российской империи, вобравшей в себя десятки других племен, многие из которых насчитывают миллионы...
Сама история российского законодательства, несмотря на то, что это законодательство сложилось во многом под влиянием строжайшего взгляда на иудаизм, учит нас, что есть только один путь и одно решение — раскрепостить и соединить евреев с остальными евреями под защитой тех же законов. Обо всем этом свидетельствуют не теории и учения, а живой опыт столетий... Следовательно, конечной целью любого законодательства о евреях может быть не что иное, как его отмена, ход, требуемый в равной степени потребностями времени, дело просвещения и прогресс народных масс.
Приспособление евреев к полному гражданскому равенству, которое должно быть достигнуто постепенно и в течение многих долгих лет, будет конечной целью реформ и приведет, наконец, к распутыванию этого векового узла. Говоря это, мы не имеем в виду, что к тому времени евреи отбросят или трансформируют все те отвратительные качества, которые в настоящее время ответственны за борьбу, которую все ведут против них. Но, как и в случае с Европой, эта борьба может быть прекращена только предоставлением им полной эмансипации и равного гражданства. Препятствовать этому решению было бы не чем иным, как бесплодной попыткой затормозить ход развития человеческого общества и русской гражданской жизни. Как ни несимпатичны евреи русским массам, с этой аксиоматической истиной нельзя не согласиться.
Переходя теперь к выполнению своей задачи, Верховная комиссия до настоящего времени смогла выполнить лишь очень небольшую часть указанной программы. Ее связывала та градация и осторожность, которые она считает непременным условием всякого улучшения положения евреев... Главная задача законодательства, поскольку оно затрагивает евреев, должно состоять в том, чтобы объединить их как можно теснее. насколько это возможно с общим христианским населением.
Нецелесообразно оформлять новое законодательство в виде специального «Устава» или «Регламента», поскольку такой курс был бы фундаментальным подрывом усилий правительства по устранению еврейской исключительности. Система репрессивных и дискриминационных мер должна уступить место градуированной системе освободительных и уравнивающих законов. Максимально возможные осторожность и градация являются принципами, которые следует соблюдать при решении еврейского вопроса.
3. ТРИУМФ РЕАКЦИИ
При всей своей умеренной и осторожной фразеологии выводы комиссии Палена, члены которой, как закоснелые консерваторы, были вынуждены считаться с антисемитским течением правящих кругов, заключали в себе уничтожающую критику репрессивной политики того самого Правительство, которым была назначена Комиссия. Из чресл русского чиновничества вышел враг, противостоявший ему в его манере решения еврейского вопроса.
Следует, однако, добавить, что мнения, высказанные Комиссией в ее меморандуме, никоим образом не разделялись всеми ее членами. Ибо в то время как большинство членов Комиссии выступало за постепенные реформы, меньшинство выступало за продолжение старой репрессивной политики.
Из-за этих внутренних разногласий Комиссия не спешила с представлением своих выводов правительству. Была предпринята еще одна попытка затянуть дело. В конце 1888 года Комиссия пригласила группу еврейских «экспертов», желая как бы выслушать последние слова заключенного у суда. Выбор пал на тех же еврейских знатных людей Петербурга, которые проявили так мало мужества на еврейской конференции 1882 года при обсуждении тайного кагала, цели «налоговой корзины» и т.д. Излишне говорить, что ответы были даны в извиняющем духе. Еврейские «эксперты» отказались от идеи самоуправляющейся общинной еврейской организации и ратовали лишь за ограниченную общинную автономию под строгим надзором правительства. Правда, некоторые вопросы касались помимо правового положения евреев, но это было сделано скорее для формы.
Всем было известно, что мнение большинства Комиссии, выступавшее за «осторожные и постепенные» реформы, не имело таких шансов на успех, как мнение антисемитского меньшинства, выступавшего за продолжение старой репрессивной политики.
Вскоре худшие опасения подтвердились. Граф Толстой, реакционный министр внутренних дел, заблокировал дальнейшее продвижение планов, сформулированных комиссией Палена, которые должны были быть в свое время представлены в Государственный совет. Ходили упорные слухи о том, что Александр III, решительно выступая за продолжение политики угнетения евреев, «примкнул к мнению меньшинства» комиссии Палена.
По другой версии, вопрос действительно был поставлен перед Государственным советом, и там тоже антисемиты оказались в меньшинстве, но царь перевесил на их сторону вес своего мнения. Проект Комиссии, не согласующийся с действующей политикой правительства, был отклонен на каком-то тайном совещании ведущих сановников. Пятилетний труд был похоронен в официальных архивах.
Что же касается самих евреев, то они никогда не были обмануты относительно последствий, которые могли иметь место в работе Верховной комиссии.
Они ясно понимали, что, если бы правительство действительно желало «пересмотреть» систему ограничения прав евреев, оно прекратило бы, по крайней мере на время, производство новых законодательных кнутов и скорпионов.
Царила темная полярная ночь русской реакции. Казалось, нет конца этим оргиям русских полуночников, Победоносцевых и Толстых, стремившихся воскресить дикость древней Московии и державших народ в тисках невежества, пьянства и политического варварства. Все в России молчали и затаили дыхание. Прогрессивные элементы Империи были плотно зажаты крышкой реакции. Пресса стонала под ярмом свирепой цензуры. Мистическое учение о непротивлении, проповедуемое Львом Толстым, было созвучно настроению, господствовавшему среди образованных русских, ибо, по словам русского поэта, «сердца их, покоренные бурями, наполнились молчанием и томлением».
В еврейской жизни тоже царила тишина. Острые муки первого погромного года теперь притупились, и только сдавленные стоны отдавались непрерывным «молчаливым погромом» гнета. Это были годы, о которых еврейский поэт Симон Фруг мог воспеть:
Кругом все безмолвно и безотрадно, Как одинокая и пустынная равнина.
Если бы хоть кто-нибудь был мужествен и бесстрашен И громко вскрикивал бы от боли!
Ни буря, ни звезды ночью, И дни ни пасмурны, ни ясны:
О мой народ, как печальна твоя судьба, Как сера и безрадостна твоя судьба!
Но в этом молчании национальная идея медленно вызревала, набирала глубину и силу. Еще не пришло время для ясно выраженных тенденций или четко определенных систем мышления. Но настроение интеллектуальных классов русского еврейства ясно указывало на то, что они находятся на распутье. К «титулованной» интеллигенции, воспитанной в русских школах, отошедшей от иудаизма, присоединилась теперь та другая интеллигенция, продукт хедер и ешиба, воспринявшая европейскую культуру через новоеврейскую культуру и литературу и находился в более тесном контакте с массами еврейского народа.