Первую представляли Элимелех Лизненский в Галиции, Левий Ицхок Бердичевский, Нохум Чернобыльский и Борух Тульчинский, внук Бешта. Элимелех Лизненский, умерший в 1786 году, довел учение практического цаддика до его радикальных выводов. Он проповедовал, что первая обязанность хасида состоит в почитании цадика. Цадик является «посредником между Израилем и Богом». По его заступничеству Бог дарует верующим все земные блага — «жизнь, детей и пропитание»; если цаддик желает иного, поток благословений останавливается. Поэтому хасид обязан слепо верить цадику, смотреть на него как на своего благодетеля и отдавать ему из своих средств. Цадик должен поддерживаться пожертвованиями наличными и натурой, чтобы он мог полностью посвятить себя служению Богу и тем самым стать благословением для человечества.
Эта коммерческая теория обмена услугами достигла своей цели. Народ приносил цадику свои последние гроши, а цадик, в свою очередь, неустанно даровал благословения, изливал на землю божественные милости, исцелял калек, исцелял женщин от бесплодия и т.д. Доходное призвание цадика стало наследственным, переходя от отца к сыну и внуку. Повсюду возникали мелкие «династии» цадиков, которые быстро множились и стремились вырвать главенство друг у друга. Такова была судьба проповедуемого Бештом культа Праведников, принявшего теперь грубо-материалистические формы.
Справедливо, однако, добавить, что не везде цаддики опускались до такой глубины. Были цадики, которые были идеалистами, человеколюбцами и святыми людьми, какими бы странными ни были формы, в которых часто проявлялись эти добродетели. Одним из таких людей, если привести один пример, был Леви Ицхок из Бердичева, который в юности подвергался жестоким преследованиям со стороны литовских раввинов за свою приверженность хасидизму. К концу восемнадцатого века он поселился в Бердичеве как цадик и стал чрезвычайно популярен в своем новом призвании благодаря своей святой жизни и отеческой любви к простому народу. Однако, если говорить вообще, украинских, подольских и галицких цадиков объединяла одна общая тенденция — прививать своим последователям слепую веру в истины хасидизма и избегать всяких «спекуляций», как оскорбляющих религиозные чувства.
Развитие хасидизма в Литве и Белоруссии было совершенно иным. В то время как на юге хасидизм одним махом захватывал целые общины, встречая слабое сопротивление сухих, как прах, представителей раввинизма, на севере он был вынужден вести ожесточенную борьбу за существование с могущественным раввинизмом в лице организации «кагал». При этом она получила там особую окраску. Хасидизм Бешта, перенесенный на север учениками Бэра из Межериха, Аарона из Карлина, Менделя из Витебска и Залмана из Лади, не мог не вобрать в себя многие элементы господствовавшего учения раввинизма. Главный представитель этого нового учения на Севере Залман Шнеорсон (умер в 1813 г.), Лозненский, а позднее Лади, оба в Могилевском правительстве, сумели создать замечательную систему мысли, которую вполне можно обозначить как «рациональный хасидизм». Он резюмировал свою теорию словами: «Мудрость, понимание и знание».[58]
Приняв в основном учение Бешта, Залман привнес в него метод религиозно-философского исследования. «Спекуляция» на вопросах веры — в известных пределах, конечно, — была, по его мнению, не только допустима, но даже обязательна. Он требовал, чтобы цадик был не чудотворцем, а религиозным учителем. Он очистил хасидизм от многочисленных вульгарных суеверий, лишив его в то же время детской наивности, которая характеризовала первоначальную доктрину Бешта. Собственная теория Залмана была адаптирована к сравнительно высокому интеллектуальному уровню еврейского населения Северо-Запада. На Юге она так и не смогла обрести сторонников.
7. Раввинизм, хасидизм и предшественники Просвещения
Раввинство уже давно учуяло в хасидизме опасного врага. Принцип, провозглашенный Бештом, что человек спасается верой, а не религиозным знанием, находился в резком противоречии с фундаментальной догмой раввинизма, которая измеряла религиозную ценность человека степенью его талмудических знаний. Раввин смотрел на цадика как на опасного соперника, как на новый тип популярного священника, который, питаясь суевериями масс, быстро завоевал их доверие. Низшие еврейские классы отказались от скучного талмудиста, тонкостей которого они не могли понять, и устремились к чудотворному цадику, который предлагал им не только свой практический совет, но и свое благословение, тем самым спасая душу и тело одновременно. время. Однако, полностью побежденный хасидизмом на юге, раввинизм по-прежнему безраздельно господствовал на севере и в конце концов объявил войну на истребление своему сопернику.
В рассматриваемый период, во второй половине XVIII века, лидером литовских раввинов был Элия Виленский (1720-1797), получивший древний, звучный титул Гаона. Он был воплощением той силы интеллекта, которая была продуктом тонкого талмудического рассуждения. В раннем детстве Илия проявлял феноменальные способности. В возрасте шести лет ему удалось прочитать текст Талмуда без помощи учителя. В десятилетнем возрасте он участвовал в трудных талмудических дискуссиях, поражая своей эрудицией старых раввинов. Его разум быстро поглощал все, что попадало в его поле зрения. Илия был знаком с каббалой и, между прочим, хорошо разбирался в математике, астрономии и физике, чтобы быть в состоянии следить за некоторыми дискуссиями в Талмуде. Он жил в Вильно отшельником, ведя жизнь аскета и целиком погружаясь в свои книги. Он мало ел, спал два часа в день, редко разговаривал о светских делах, его общение с внешним миром практически сводилось к талмудическим лекциям, которые он читал перед своими учениками.
Илия избегал метода пилпул, который предназначался для упражнения ума путем изобретения искусственных противоречий в тексте Талмуда и последующего их устранения. Зная наизусть почти всю талмудическую и раввинистическую литературу, он без труда разрешал сложнейшие вопросы еврейского права и, руководствуясь тонкими критическими наблюдениями, позволял себе изредка исправлять текст Талмуда. Элия Гаон писал комментарии и всевозможные «примечания» к библейским, талмудическим и каббалистическим книгам, но стиль его был, как правило, небрежным, состоящим из намеков, отсылок и сокращений, понятных только ученому читателю. В свободное время он иногда писал о грамматике иврита и математических науках. Раввинская ученость была его родной стихией, воплощавшей для него весь смысл религии. В вопросах религиозного обряда он был ригористом, добавляя то тут, то там новые ограничения к многообразным предписаниям Шулхан Арух. Он был кумиром всех ученых раввинов Литвы и других стран, но массы понимали его так же мало, как и он их. Духовный аристократ, он был обязан сурово осудить «плебейское» учение хасидизма. Последний в равной степени оскорблял в нем и ученого талмудиста, и строгого аскета, и строгого блюстителя церемониального иудаизма, некоторые мелочи которого были изменены хасидами на свой лад.
Еще в 1772 году, когда в Литве были тайно организованы первые хасидские общества и несколько их руководителей были обнаружены в Вильно, раввинский кагальный суд этого города объявил с разрешения Элии Гаона херем против сектантов. Из Вильно были разосланы циркуляры раввинам других общин, призывавшие их вести войну против «безбожной секты». Во многих городах Литвы хасиды стали объектом преследований. Раввины Галиции, предупрежденные из Вильно, последовали их примеру и на собрании в Бродах, во время местной ярмарки, издали самый строгий херем против каждого еврея, следующего за хасидской литургией, одевающегося в белое по субботам и праздникам, и вообще участие в собраниях хасидов.
Мы уже имели случай сослаться на работу хасидского апостола Якоба Джозефа Коэна (Толдот Яков Йосеф), который впервые воспроизвел изречения Бешта и в качестве комментария позволил себе нападки на схоластическую «псевдомудрость» раввинов. Работа Коэна, появившаяся в 1780 году, еще раз взбудоражила раввинский мир. Из Вильны был дан сигнал к новому походу против хасидов. Раввины Литвы, собравшиеся в 1781 г. на ярмарке в Зельве, в Гродненской губернии, выступили с воззваниями ко всем еврейским общинам, требуя строжайших наказаний для «бесчестных последователей Бешта, разрушителя Израиля». Все ортодоксальные евреи были призваны подвергать хасидов социальному остракизму, считать их неверными, избегать любых контактов и избегать смешанных браков с ними, а также воздерживаться от захоронения их умерших. Противники хасидов называли себя митнагдим, «протестантами», и повсюду преследовали их как опасных раскольников.
Формирование важных хасидских обществ в Белоруссии под руководством Залмана Шнеорсона усилил волнение митнагдим. На раввинских конференциях, проходивших в Могилеве и Шклове, против хасидов были приняты суровые меры, а их лидер был объявлен еретиком. Напрасно Залман защищался и в своих посланиях к раввинам демонстрировал свое православие. Напрасно он ездил в Вильно, чтобы получить личную беседу с Элией Гаоном и смыть с себя и своих последователей пятно ереси. Суровый Гаон отказывался даже видеть представителя инакомыслия. В самом конце XVIII века борьба партий в русском еврействе все более и более обострялась и, наконец, привела, как мы увидим далее, к вмешательству русского правительства.
Воюя друг с другом, раввинизм и хасидизм нашли точку соприкосновения в общей ненависти к новому Просвещению, которая исходила из мендельсоновского кружка в Берлине. Если раввинизм противился светскому знанию активно, рассматривая его как конкурента, оспаривающего собственную духовную монополию, то хасидизм противился ему пассивно, всем своим существом, движимым непреодолимой склонностью к умственной сонливости и «благочестивому обману». Хасидизм и его неразлучный спутник цадикизм, продукты мистического взгляда на жизнь, были бессильны против холодного логического рассуждения. Само собой разумеется, что цадики относились к светскому учению еще более враждебно, чем раввины. Правда, раввинизм погрузил еврейский ум в стоячие воды схоластики, но хасидизм в своем дальнейшем развитии стремился вообще усыпить рациональное мышление и в чрезмерной степени культивировать религиозное воображение за его счет. Новое культурное движение, возникшее среди евреев Германии, не имело шансов проникнуть в это темное царство, охраняемое, с одной стороны, схоластикой, а с другой — мистицизмом. Те немногие отдельные личности в польском еврействе, которые проявляли склонность к светской культуре, были вынуждены уехать за границу, прежде всего в Берлин.