[1677]. Западногерманский ученый К. Д. Брахер прямо называет капиталистов инструментом нацистской политики[1678].
Нетрудно уловить сходство между тезисом о «примате политики» и положением итальянского историка Р. Де Феличе о «политической автономии» Муссолини по отношению к господствующим классам. «В целях истинного понимания истории, — утверждает он, — не столь важно установить меру зависимости фашизма от определенных сил и интересов, сколько оценить степень его автономии по отношению к ним»[1679].
Постоянное уменьшение власти «хозяев пара» и прогрессирующая автономия фашистской политической элиты — такова, по Де Феличе, главная тенденция взаимоотношений фашизма и монополий[1680]. Взгляды Де Феличе полностью разделяет П. Мелограни. Предметом, его исследования явились взаимоотношения Муссолини и промышленных магнатов в 1919—1929 гг. «Итальянские промышленники в значительной мере содействовали успеху фашизма»[1681], — этими словами начинается книга итальянского ученого. Однако затем сразу же следуют многочисленные оговорки, смягчающие эффект такого признания. Все развитие отношений между Муссолини и промышленниками изображено как непрерывная цепь конфликтов.
Слабости трактовки Мелограни становятся еще очевиднее при сопоставлении его книги с монографией В. Кастроново, воссоздающей историю концерна ФИАТ и его основателя Д. Аньелли. У Кастроново можно найти не меньше данных о разногласиях «хозяев пара» с дуче и его людьми, чем в книге Мелограни. Тем не менее такого рода эпизоды не заслоняют от автора глубинной логики союза монополий с фашизмом. В основе его итальянский ученый различает такие процессы, как концентрация могущества крупного капитала, наступление последнего на рабочий класс, поиск новых форм государственного вмешательства, призванных обеспечить интересы монополий[1682]. Такой подход позволяет Кастроново точнее оценить характер взаимоотношений крупного капитала с фашизмом: определенная «тактическая» автономия фашизма никогда не переходила в автономию «стратегическую»[1683].
К работам Де Феличе и Мелограни методологически близка книга американского ученого Р. Сарти об отношениях между фашистами и могущественной организацией итальянских промышленников Конфиндустрией. На фоне изложенных им фактов многие умозаключения Сарти кажутся каким-то чужеродным элементом. Прежде всего это относится к центральной мысли книги, в соответствии с которой основа взаимоотношений объединения промышленников с фашизмом — не сотрудничество, а постоянная конфронтация. Конфиндустрия выглядит у Сарти всего лишь одной из многих «групп давления», которыми ловко манипулировал искусный политикан Муссолини[1684].
В известной мере тезис о «примате политики» отражает реальный процесс возрастания роли политического фактора в условиях государственно-монополистического капитализма вообще и в условиях фашистских режимов в особенности. Однако сторонники такого подхода явно переоценивают возможности политического воздействия на экономику вопреки ее объективным закономерностям. Отсюда — извращение характера связи между фашизмом и монополистическим капиталом, которому отводится сугубо подчиненная роль по отношению к фашистской политической верхушке. Отсюда же вытекает гиперболизация противоречий между ними.
Если тезис о «примате политики» является основой для интерпретации социального содержания фашизма, то для определения его места и роли в процессе социально-экономического развития буржуазные историки в последние годы широко используют теорию «модернизации», включающую фашизм в более широкую систему связей. Как известно, под термином «модернизация» американские социологи подразумевают процесс перехода к «индустриальному обществу». Научно-технические сдвиги, классовая борьба, институциональные изменения — все это растворяется в широкой до бессодержательности категории «модернизация». Будучи не в состоянии уйти от социально-экономической проблематики фашизма, буржуазные историки с помощью теории «модернизации» пытаются разработать такое истолкование фашистского феномена, которое можно было бы противопоставить его марксистско-ленинской трактовке[1685].
Ключевой момент «модернизации» — экономический рост, индустриальное развитие. Фашизм предстает как явление, сопутствующее этому процессу. Однако среди многочисленных ученых, взявших на вооружение сравнительно новую теорию, нет единства по вопросу о том, какую же роль играет фашизм в процессе «модернизации». Одни (Р. Сарти, А.Д. Грегор, Ю. Вебер, Л. Гарруччио) считают фашизм рычагом «модернизации», другие (Б. Мур, А. К. Оргапский, Д. Каутский, В. Зауэр, Э. Нольте, Г. Э. Тернер) подчеркивают его антимодернизаторскую функцию.
Наиболее развернутое истолкование фашизма в русле теории «модернизации» дал Г. Э. Тернер. Согласно интерпретации, выдвинутой им, фашизм — это «утопический антимодернизм». Сущность его — в «экстремистском мятеже против современного индустриального общества и стремлении вернуться к далекому «мифическому прошлому»[1686]. Тернер в конце концов приходит к отказу от самого термина «фашизм». Понятие «фашизм», по его словам, «не имеет силы и не годится для серьезных аналитических целей»[1687]. Вместо него Тернер предлагает термин «утопический антимодернизм», который кажется ему гораздо удобнее, так как он лишен конкретного социального содержания, оторван от политики господствующих классов буржуазного общества.
Безоговорочно провозглашает фашизм «модернизаторской» силой американский ученый А. Д. Грегор. Он отвергает определение Тернера, которое, на его взгляд, не подходит ни к германскому нацизму, ни тем более к итальянскому фашизму. Центр тяжести полемики с Тернером Грегор переносит все же на итальянскую почву. Он оперирует высказываниями фашистских лидеров и идеологов, призывавших к усилению экономического могущества Италии, к технократической перестройке производственного и административного аппарата[1688].
Манипулируя весьма скудными статистическими данными, Грегор пытается доказать, что в период фашизма Италия «достигла высоких темпов экономической модернизации»[1689]. Этот тезис опровергается выводами другого американского ученого — Э. Тенненбаума, базирующимися на основательном статистическом материале: «...факт остается фактом, что фашистский режим скорее препятствовал, чем способствовал экономическому росту и модернизации»[1690]. К аналогичному заключению приходит и английский историк А. Литтлтон: «Имеется мало свидетельств в пользу того взгляда, что фашизм был модернизаторской диктатурой»[1691].
В оценке перспектив фашистской угрозы позиции сторонников и противников тезиса о «модернизаторском» характере фашизма весьма близки. С точки зрения В. Зауэра, «социально-экономическое развитие в высокоиндустриальных странах Запада исключает возникновение условий для фашизма»[1692]. Предпосылки для него могут сложиться лишь в странах «третьего мира», где только начинается процесс индустриального развития. Не исключая полностью фашистской опасности для развитых стран, американский ученый А. Д. Джоус пишет, что наиболее благоприятное политическое будущее у фашизма — в странах «третьего мира»[1693]. Недооценка реальных возможностей неофашизма в развитых капиталистических странах, свойственная подобным интерпретациям, способствует дезориентации общественного мнения Запада, благоприятствует деятельности неофашистских партий и групп.
При всем разнообразии подобных трактовок фашизм выступает в них в качестве силы, вольно или невольно содействовавшей прогрессу. Такого рода прямая или косвенная реабилитация «традиционного» фашизма оказывает серьезную услугу современным неофашистам[1694]. Главная же цель буржуазных ученых заключается в том, чтобы найти историческое оправдание для строя, породившего фашизм, в действительности представляющий собой одно из проявлений всесторонней деградации капиталистического общества.
Таким образом, под претенциозной «социоэкономической» оболочкой истолкований фашизма, базирующихся на теории «модернизации», скрывается традиционный субъективно-идеалистический подход. Теория «модернизации» не оправдывает тех надежд, которые возлагали на нее представители буржуазной историографии фашизма в борьбе с марксистско-ленинской исторической наукой. «В то время, как теория тоталитаризма, к сожалению, обнаружила свою расплывчатость и концептуальную рыхлость, — сетует Грегор, — теория модернизации является, к несчастью, едва ли менее неясной и двусмысленной»[1695].
Своеобразие современного состояния буржуазных исследований нашло отражение в пресловутой «гитлеровской волне», захлестнувшей Запад в первой половине 70-х годов[1696]. Среди факторов историографического порядка, вызвавших ее, следует подчеркнуть ослабление позиций традиционных направлений буржуазной историографии фашизма. Консервативные историки и часть их буржуазно-либеральных коллег хотели бы удержать исследование этого явления в субъективно-идеалистических рамках