[407]. Этот принцип твердо проводился с первого же съезда после возобновления деятельности партии, собравшегося в июле 1926 г. в Веймаре. В директивах к съезду (они оставались в силе и для двух последующих — в 1927 и 1929 гг.) говорилось, что его единственная цель — демонстрировать силу и единство. Все внесенные в порядке подготовки съезда предложения должны рассматриваться на закрытых заседаниях, посвященных тому или иному кругу вопросов, причем судьба этих предложений определялась не голосованием, а решением председательствующего; последнее слово Гитлер оставлял за собой.
Следующий съезд был созван в августе 1927 г. уже в Нюрнберге. Нацисты утверждали, что число прибывших сюда достигало 30 тыс. человек, на деле их, по-видимому, было вдвое меньше[408]. Среди других ораторов на съезде выступил председатель нацистской фракции в рейхстаге Фрик, недвусмысленно охарактеризовавший цель пребывания фашистов в парламенте: подготовить его разгон и установить диктатуру[409]. На заседании, занимавшемся организационными делами, было внесено предложение не рассматривать «не относящиеся к делу вопросы, чтобы не понижать уровень съезда»[410]. «Гайки» продолжали завинчиваться.
В 1928 г. нацисты из-за нехватки средств отказались от проведения съезда. Это был для них не слишком благоприятный момент: вся широковещательная пропагандистская кампания, развернутая в связи с выборами в рейхстаг, принесла им только 700 с лишним тысяч голосов и 12 депутатских мест. Надежды на крупные успехи не оправдались, а субсидии, предоставленные промышленниками, были израсходованы. В 1929 г. положение значительно изменилось. Рейд по индустриальным центрам принес необходимые средства, но главное было в том, что нацистская партия неожиданно получила мощную поддержку со стороны влиятельнейшей силы лагеря крайне правых — Национальной партии (см. ниже). На съезде 1929 г. присутствовало много представителей зарубежных немцев — сторонников нацизма; делегация из Судетской области Чехословакии вышла на демонстрацию с транспарантом «Германские Судеты верны Гитлеру»[411]. Это было за девять лет до Мюнхена! «Только посредством войны можно будет достичь конечной политической цели», — заявил полковник в отставке Хирль, занимавший важное место в партийной иерархии[412]. Его речь была издана в качестве программного заявления по данному вопросу.
Участник съезда, впоследствии писатель-демократ Б. Узе красочно описал специальное заседание съезда по рабочему вопросу, где вполне закономерно оказалось затронутым отношение к забастовкам. Уже не впервые ставился этот вопрос; но нацистские лидеры всячески изощрялись, стремясь уйти от прямого ответа. На съезде Лей поставил все точки над i: «Забастовка — это инструмент классовой борьбы, — заявил он, — и поэтому национал-социалисты при любых обстоятельствах отвергают ее». От имени Гитлера Лей положил конец дальнейшим разговорам на эту тему[413].
Наиболее полное выражение ситуация в нацистской партии нашла в обожествлении Гитлера. Вот что писал, например, 9 января 1927 г. в статье, озаглавленной весьма характерно — «Хайль Гитлер!», Г. Штрассер, которого в буржуазной литературе принято рассматривать чуть ли не как главу оппозиции против фюрера: «Подчиненный герцога, его вассал! Сущность национал-социалистской рабочей партии заключается в этом истинно немецком соотношении вождя и подвластных ему, понятном только немецкому существу и немецкому духу, аристократическом и в то же время демократическом»[414]. Фимиам Гитлеру воскуривали и многие другие нацистские лидеры, в частности командующий штурмовыми отрядами Пфефер. В декабре 1929 г. он писал одному из своих приспешников: «Перед Вами только одна индивидуальность: фюрер. И Вы подчиняетесь ему... Вы не спрашиваете, почему и по какой причине»[415]. Одна из фашистских газет сформулировала это так: «Идея фюрерства — основа национал-социалистской партии»[416].
В то время еще более или менее открыто звучали слова предостережения. Так, Фольк писал: «Шумиха вокруг фюрера приняла в конце концов такие масштабы, что наши звездопоклонники, услышав известное имя, впадают в истерику... Фюрер — это все, только от него в детско-рабской покорности ожидают исполнения надежд и желаний»[417]. Это были очень правильные слова, но Фольк, критикуя культ фюрера в частных письмах, одновременно на собраниях провозглашал троекратно «хайль» Гитлеру.
Принцип фюрерства занимал в нацистской пропаганде одно из центральных мест. Фашистские главари считали, что ее уровень следует ориентировать на способности наиболее ограниченного из тех, к кому она обращена. Излюбленные темы — сила, право, честь, победа, месть; преподносить их лучше всего в вечерние часы, когда люди уже утомлены и более склонны подчиниться чьему-либо руководству[418]. В нацистской пропаганде не было полутонов, только черное и белое: в своем лагере все правильно и хорошо, у противников все неверно и плохо. Ни в коем случае нельзя было «выносить сор из избы». Об этом шла речь в специальных циркулярах, то же требование содержалось в приказе командующего CA Пфефера от 5 ноября 1926 г.: «Занятие политикой... требует отрицать и утаивать все слабости, ошибки, недостатки перед лицом общественности, хотя каждый разумный человек знает, что там, где есть свет, должна быть и тень»[419].
Помимо доведенной до предела лживости, отличительной чертой нацистской пропаганды была ее демагогичность. В этом отношении гитлеровцы оставили далеко позади всех своих соперников из лагеря крайней реакции, не сумевших подняться до тех «высот» лицемерия, беззастенчивости, беспринципности, которые были свойственны нацизму. Фашисты признавали только один критерий — «целесообразность». «Мы не будем цепляться за старые формулировки, — писал Гитлер в «Фёлькишер беобахтер» от 21 января 1930 г., — если для могущества и величия государства понадобятся новые». На деле это означало: если нацистским лидерам или их покровителям понадобится, то они не остановятся ни перед каким вывертом.
Фашисты развили бешеную активность, проводя гораздо больше митингов, собраний, походов и шествий, чем любая другая партия. Пропаганда носила концентрированный характер. Как видно из циркуляра по этому вопросу от 24 декабря 1928 г., подписанного Гиммлером, предлагалось время от времени проводить «ударные» пропагандистские кампании, устраивая в пределах какого-либо округа от 70 до 200 собраний на протяжении 7—10 дней. Для таких собраний следовало выбирать не слишком большие залы, — так, чтобы они наверняка были заполнены. Гитлеровцы не рассчитывали заманить людей одними «идеями»; обязательной составной частью нацистского собрания были музыкальные номера, спортивные упражнения, живые картины и т. п.[420] Нацистское руководство тщательно изучало положение в отдельных местностях и рекомендовало концентрировать пропагандистские усилия прежде всего там, где это могло привести к немедленному и быстрому росту организации[421].
Настоящим спектаклем являлись митинги, на которых выступал фюрер. Не менее важным, чем содержание речи, было создание «атмосферы». Ее накаливанию способствовали долгое ожидание (хотя Гитлер в это время мог находиться в каком-либо близлежащем кабачке), громкая музыка, барабанный бой, церемония внесения в зал знамени и т. п. Воздействие речей Гитлера основывалось на бесконечном повторении и варьировании одной-двух примитивных мыслей, преподносимых на искусственном эмоциональном подъеме, который заражал слушателей, принимавших его за чистую монету[422]. Не только люди, знавшие толк в ораторском искусстве, но и некоторые слушатели, не искушенные в этом (в том числе полицейские чины, наблюдавшие за нацистскими собраниями), отзывались о выступлениях Гитлера отрицательно, отмечая их бессодержательность. Тем не менее талант площадного демагога делал свое дело.
Нацистские главари были очень восприимчивы к техническим новинкам и быстро вводили их в обиход своей пропаганды. Так было, например, с кинохроникой; еще более важное значение для пропагандистских успехов гитлеровской партии имело применение микрофона и репродуктора. Это относится уже к 1930 и последующим годам, когда нацисты первыми сумели столь широко поставить радио на службу политическим целям[423].
Большое значение фашисты придавали и печатному слову. Если в 1926 г. в их распоряжении имелась только одна ежедневная газета — «Фёлькишер беобахтер», выходившая тиражом в 10 700 экз., то в 1928 г. число их увеличилось до четырех, а общий тираж — до 22 800 экз; в 1929 г. уже было десять ежедневных газет (72 600 экз.)[424]. Имелось также много еженедельников. В области печати шла непрерывная грызня между различными нацистскими лидерами, издававшими газеты и вступавшими в прямую конкуренцию за читателя. Так, ожесточенно боролись друг с другом Федер и Тербовен, тот же Федер и Штрейхер; иногда дело доходило до обращения в суд. Наиболее непримиримая свара имела место в Берлине, где Геббельс в 1927 г. приступил к изданию газеты «Ангриф»; ее продавцы подчас завязывали драки с разносчиками штрассеровских изданий