Но прошло еще некоторое время, пока «завоевание деревни» было поставлено на широкую ногу. В начале марта 1930 г. появилось специальное нацистское заявление по этому вопросу, состоявшее главным образом из широковещательных обещаний. Вскоре был создан пост советника партийного руководства по сельскохозяйственным вопросам, занятый известным расистом В. Дарре, с именем которого связаны фашистские бредни об «избранности» крестьянства — детища «крови и почвы». В составленных им меморандумах Дарре указывал, что «вопрос о том, удастся ли заполучить в свои руки сельское население, жизненный для национал-социалистской партии». Он предложил создать разветвленный аграрно-политический аппарат, основанный на «учете психологии немецкого крестьянства, которую может понять только его коллега по судьбе, хорошо знакомый с сельским хозяйством и с местными особенностями и условиями, а не городской агитатор». Дарре требовал, чтобы в каждой нацистской организации на всех уровнях имелся советник по сельскому хозяйству[439].
В августе 1930 г. было отдано соответствующее распоряжение. В функции этих советников кроме их основного занятия — ведения пропаганды среди местного крестьянства входило постоянное информирование центрального руководства обо всем, что делалось в этой области. О том, что нацисты завоевывают деревню, свидетельствовали результаты выборов в рейхстаг 1930 г., когда они получили 22,6% голосов в сельских местностях против 2,8% в 1928 г. Это было только начало. «Крестьянин должен находиться в центре всех хозяйственно-политических расчетов», — говорилось в одном из нацистских изданий[440]. И фашисты настойчиво следовали данному девизу.
Мировой экономический кризис с самого начала оказал сильнейшее воздействие на Германию. Уже в июле 1930 г. выплавка стали упала почти на 40% по сравнению с тем же месяцем 1929 г., производство чугуна — на 35, добыча каменного угля — на 20%. Общий индекс промышленной продукции снизился к концу года на 16,5% по сравнению с предкризисным 1928 г., промышленные предприятия были загружены менее чем наполовину[441] — это одно из ярких проявлений общего кризиса капитализма. В марте 1930 г. только официально зарегистрированных безработных было почти 3,5 млн. человек. Происходило также сокращение рабочей недели у тех пролетариев, которые еще оставались на предприятиях (иногда до трех-четырех дней), с соответствующим снижением зарплаты. Летом 1930 г. численность такого рода частично безработных оценивалась в 2,9 млн.[442] Падение покупательной способности городского населения в результате кризиса крайне отрицательно сказывалось на положении крестьянства. Росла задолженность крестьянства, росло число хозяйств, имущество которых шло с молотка за долги.
Обострение социальных противоречий привело уже в марте 1930 г. к распаду правительственной коалиции, стоявшей у власти с середины 1928 г. и возглавлявшейся социал-демократами. Крупный капитал счел момент весьма подходящим, чтобы начать осуществление своих планов лишения рабочего класса завоеванных им в трудной борьбе прав и отхода от буржуазной демократии. Это было основной целью нового имперского правительства, во главе которого стал лидер католической партии Центра Г. Брюнинг. В это время он пользовался доверием главных сил монополистического капитала, еще предпочитавших постепенное выхолащивание парламентского режима его единовременной ликвидации, ибо опасались возможных последствий. Правительство Брюнинга было шагом к реализации давнего и упорного стремления крупной буржуазии к «сильной власти». Не случайно именно в то время сталепромышленник Шленкер, возглавлявший мощный предпринимательский союз Объединение по охране общих экономических интересов в Рейнской области и Вестфалии, писал: «Мы должны уделять внимание опытам Муссолини и учиться на них»[443]. И хотя между группировками господствующих классов, поддерживавшими соответственно правящую коалицию и фашистов, имелись весьма существенные разногласия, резко антидемократический курс, взятый Брюнингом, безусловно был на руку гитлеровцам. Правительство, как подчеркнул летом 1930 г. Э. Тельман, «холодным путем прокладывает путь фашистскому государственному перевороту»[444].
Планы ликвидации демократических свобод, установления диктаторского образа правления вынашивали не только монополисты и юнкерство, но и реакционная военщина, мечтавшая о реванше. Отношение генералитета к нацистской партии было сложным. С одной стороны, военщине чрезвычайно импонировали милитаристский дух фашистского движения и его направленность в целом. С другой, генералы отнюдь не отказались от стремления играть самостоятельную, и притом руководящую, политическую роль. Это вытекает, к примеру, из относящегося к 1929 г. высказывания одного из высших офицеров — Гаммерштейна (несколько позднее он стал командующим рейхсвером) : «Правительство, привязанное к нынешней конституции и парламенту, не может осуществить мероприятия, ставшие необходимыми для нашего спасения. Это может сделать лишь диктатура, установить которую под силу одному рейхсверу»[445]. К сказанному примешивались еще опасения командования армии перед конкуренцией со стороны главарей штурмовых отрядов, численность которых постоянно возрастала (тогда как рейхсвер был ограничен 100 тыс. человек). Правда, Гитлер время от времени выступал с успокоительными заявлениями, будто «ни при каких условиях не может возникнуть угрозы превращения штурмовых отрядов в конкурента рейхсвера»[446], но в документах, скрытых от посторонних глаз, говорилось прямо противоположное. Так, командующий CA Пфефер в письме к одному из своих подчиненных от 13 октября 1928 г. провозглашал: «Мы стоим на той точке зрения, что штурмовые отряды, как носителей будущего германского вермахта, следует организовать и обучать сейчас так, чтобы уже постепенно создавалось государство в государстве»[447].
Это-то не улыбалось генералам. Тем не менее они не могли не оцепить возможности, создаваемые наличием обширного резерва армии, воспитанного в сугубо шовинистическом, реваншистском духе. Отсюда тайное сотрудничество армии с штурмовыми отрядами, сведения о котором время от времени проникали в печать. В 1928 г., например, стало известно о военных приготовлениях в районе Кирхгайн, в которых под руководством рейхсвера активно участвовали штурмовики Северного Гессена[448]. В Восточной Пруссии штурмовиков почти открыто привлекали к участию в «пограничном ополчении», снабжали оружием из армейских арсеналов; инструкторы рейхсвера обучали коричневорубашечников военному делу. В начале 1931 г. генерал Шлейхер, занимавший ключевой пост в военном министерстве, в письме к Рему подтвердил заинтересованность рейхсвера в подобном сотрудничестве[449]. Эти лица и были связующим звеном между армией и нацистами.
Фашисты прилагали значительные усилия, стремясь добиться новых успехов на выборах. Особенное внимание они сосредоточили на Саксонии, которая считалась традиционным оплотом рабочих партий. Весной 1930 г. фашисты сумели утроить по сравнению с 1919 г. число полученных здесь голосов и заняли в ландтаге второе место. Впервые с полной очевидностью выяснилось, что к нацистской партии переходят избиратели «старых» буржуазных партий, тех самых, которые покровительствовали и помогали ей: Национальная партия потеряла около 40% голосов, народная — 37% и т. д. В то же время общее число сторонников КПГ и СДПГ осталось примерно неизменным.
Между тем страна вступала в новую избирательную кампанию и притом несравненно более важную: в июле правительство Брюнинга, оказавшись в конфликте с рейхстагом, аннулировавшим изданный президентом чрезвычайный декрет, распустило парламент. Выборы были назначены на 14 сентября. Этим актом правительство объективно удовлетворило домогательства фашистов, торопившихся использовать выгодную для них экономическую конъюнктуру, значительно возросшую политическую и финансовую поддержку монополий.
Не прекращая социальной демагогии, Гитлер в то же время стремился покончить с фрондировавшими элементами, лидером которых был О. Штрассер. Позиция последних была слаба, ибо они пытались соединить несоединимое: фашистскую идеологию, непримиримую вражду к организованному рабочему движению с борьбой против засилья крупного капитала. В мае 1930 г. в ходе двухдневных бесед фюрера с О. Штрассером, выяснилась несовместимость их точек зрения. Высказывания Гитлера во время этих бесед, не предназначавшиеся, естественно, для печати, дают много для понимания существа политики нацистов. Так, на вопрос Штрассера, что он сделает с фирмой Круппа, когда придет к власти, останется ли все по-прежнему, Гитлер ответил: «Само собой разумеется. Неужели Вы полагаете, что я стремлюсь уничтожить германскую тяжелую промышленность?» Он сказал далее: «Наши предприниматели обязаны своим положением своим способностям. Этот отбор, лишь подтверждающий их принадлежность к высшей расе, дает им право руководить»[450].
Уйдя спустя некоторое время из партии, О. Штрассер обнародовал содержание своих бесед с фюрером, чем усилил недовольство многих рядовых членов и сторонников гитлеровской партии. Те, кто всерьез принимал нацистскую демагогию и до этого закрывал глаза на ее явную лживость (их было немало в штурмовых отрядах), заговорили о том, что ее руководители «предают социалистические идеалы». Они не могли знать, что Гитлер говорил «не для печати», на собраниях промышленников или просто в узком кругу, как, например, в редакции нацистской газеты в Итцехоэ (Шлезвиг), когда он воскликнул: «Социализм — это вообще неудачное слово. Почему вы так много пишете об этом?»