галльская церковь, а еще точнее – турская церковь. Он прослеживает ее историю ссамого основания, от епископа к епископу и заканчивает свое сочинениерезюмирующим перечнем всех сменившихся за это время епископов. Он старается поэтому образцу сообщать о смене епископов и на других галльских кафедрах, ноздесь ему не удается достичь полноты: чем дальше кафедра от Тура, тем скуднееего сведения. Идентично распределяется его интерес и в отношении к светскимсобытиям: междоусобицы, затрагивающие Тур и турскую церковь, описаныподробнейшим образом, а войны на дальних [332] германскихграницах – хотя бы их вели покровители Григория Сигиберт и Хильдеберт – едваупоминаются.
В каждом сколько-нибудь значительном событии Григории усматривает божьевмешательство: если погибает дурной человек, то это для него – заслуженноенаказание, если праведный, то для него – мученический вход в царствие небесное.Наконец Григорий никогда не упускает случая описать чудеса (обычно явленныемощами того или иного святого); именно такими чудесами для него подтверждаетсянеусыпное бдение божьего провидения над верующими. Перед нами –раннесредневековое христианство, распространяющееся среди темного варварскогопростонародья, привыкшего видеть в чуде лучшее доказательство истинности своейверы. Все эти чудеса, предсказания и знамения, щедро описываемые Григорием, втогдашних условиях были для глубоко верующего католика-епископа, как и для егопаствы, полны большого значения и смысла.
Следует отметить, что элемент чудесного играл значительную роль во всейхристианской эстетике. Еще ранее апологеты христианства II – III вв.(Тертуллиан, Лактанций и др.) уделяли много внимания знамению (знаковомуобразу). Знамение, говорил Тертуллиан, лишь тогда является знамением, когда ононеобыкновенно чудесно. Чудо для христианских писателей – это знак божественнойсилы[11]. Подобной силой, по их утверждению,не обладают языческие боги, и проповедники христианства, в том числе и ГригорийТурский, не упускают случая посмеяться над языческими античными богами, амногие свои «знаки» наделяют чудесными силами.
С упрочением и распространением христианства процесс наделения святых церквичудотворной силой все более углублялся и занял ведущее место в нарождающейсясредневековой культуре. Все многочисленные нравоучительные и назидательныерассказы о чудотворной силе святых, мощах и чудесах, а также разного родазнамениях и видениях в сочинении Григория предназначались длязримо-эмоционального воздействия на умы в своей массе неграмотных иневежественных христиан тогдашнего варварского общества. Весь этот арсеналнаиболее доходчивых и впечатляющих средств воздействия на верующих, с помощьюкоторых служители церкви старались довести до их сознания довольно сложные, апорой и отвлеченные идеи и догмы церковного христианского вероучения, былнаправлен на то, чтобы доказать им, еще недавно язычникам, существование бога имогущества божественной силы, а также неотвратимость божьего возмездия вотношении тех, кто сомневается в его существовании и не соблюдает установленныхим законов.
Христианская концепция истории определяет и все оценки событий и лиц,которые даются Григорием. Критерий деятельности всякого короля или вельможиопределяется прежде всего одним – способствовал ли этот человек процветаниюхристианской веры, католической церкви, и турской епархии в частности. КорольХлодвиг, хитростью завладевший королевством рипуарских франков, истребившиймногих своих родичей ради собственного [333] единовластия,«ходил, – по выражению Григория, – с сердцем правым перед господом и делал то,что было приятно его очам» (II, 40). Король Хлотарь, который заживо сжег своегомятежного сына Храмна с женой и детьми (IV, 20) и собственноручно зарезал своихплемянников, детей Хлодомера (III, 18), не вызывает у Григория никакогоосуждения, потому что он уважал епископов, похоронил с почетом св. Медарда,велел покрыть оловом церковь св. Мартина после пожара, перед кончиной посетилТур и принес турским святыням много даров (IV, 19-21), и, что для Григорияочень немаловажно, простил турской епархии податные недоимки (IX, 30). Оприверженности Григория к боголюбивому Гунтрамну, несмотря на многие егожестокие поступки (V, 35; X, 10), уже говорилось. А ненависть Григория кХильперику (человеку явно талантливому и любознательному, чьи стихи хвалилФортунат и чьи добавления четырех букв к латинскому алфавиту, несомненно, былиполезны для более точного написания германских имен и слов), объясняется нетолько плохим отношением Хильперика к турской кафедре, но и его склонностью ксавеллианской ереси (V, 44). Но к чести Григория как историка необходимоотметить, что он не умалчивает ни о позорных делах тех, к кому он благоволит,ни о хороших делах тех, кого он недолюбливает. Он твердо помнит, что на немлежит обязанность донести события современности до суда потомства («...чтобыпамять о прошлом достигла разума потомков, не решился я умолчать ни о распряхзлодеев, ни о житии праведников...» – 1-е предис.), и старается это делатьчестно и нелицеприятно.
Сбор материала для «Истории» был в условиях VI в. очень труден, и еслипомнить об этом, то усердие и добросовестность Григория следует оценить оченьвысоко. Для вступительной части своего труда он использовал хроники Евсевия –Иеронима, Сульпиция Севера, Павла Орозия; из них он заимствует илиперефразирует целые отрывки. Для истории V – начала VI вв. он извлекал сведенияиз сочинений и писем епископов того времени – Сидония Аполлинария из Клермона,Авита из Вьенна, Ремигия из Реймса (лица эти пользовались в потомстве прочнымуважением, и сочинения их прилежно переписывались). Особую важность для негоимели, по-видимому, сочинения историков V в. Сульпиция Александра и РенатаФригерида, касавшиеся первых войн римлян с франками; эти сочинения до нас недошли, но Григорий их цитирует и сопоставляет (II, 9), причем делает это оченьтолково. Очевидно, он обращался и к местным летописям, которые велись вепископских городах, к епископским и монастырским архивам. Он текстуальновоспроизводит Анделотский договор 587 г. (IX, 20), проповедь Григория Великого(X, 1), которая была в те дни знаменитой новинкой, и некоторые письмадуховенства (IX, 39, 41, 42). Но, разумеется, главные источники сведений оварварском мире были устные. Он ссылается на рассказы старших современников ивообще «людей надежных» (V, 6). Многие из сохраненных им преданий о Хлодвиге ифранкской старине восходят к франкскому дружинному фольклору. Там, где онсомневается в сообщаемых сведениях, он, по общему образцу древних историков,делает оговорку: «как говорят», «как многие говорят», «как передают».[334]
Обрабатывался этот материал Григорием, по крайней мере, в два приема. Первуючасть «Истории» составляют книги I – IV, доводящие изложение до смертиСигиберта Австразийского в 575 г. Здесь речь идет преимущественно о событияхпрошлого, сведения черпаются из письменных источников или устных преданий,хронология то и дело нарушается ради связности рассказа; в конце даетсяитоговое хронологическое резюме, характерное для христианских источников. Можнодумать, что Григорий взялся за этот труд вскоре после своего избрания натурскую кафедру в 573 г. и, заканчивая его, не был уверен, что будетпродолжать. Вторую часть составляют книги V – X, посвященные целиком событиямего времени, – чем дальше, тем он излагает события более подробно: 10 лет досмерти Хильперика (575-584) занимают две книги (V – VI), 8 лет после его смерти(584-591) – четыре (VII – X). События, за редкими исключениями, излагаютсястрого хронологически, по счету лет правления Хильдеберта, сына Сигиберта: этимГригорий как бы лишний раз подчеркивает, что даже в годы, когда Тур был подвластью Хильперика, законным его владыкою оставался сын Сигиберта. Делались лиэти записи по горячим следам событий или с некоторым промедлением, сказатьтрудно. Так как кончается «История» событиями 591 г., а записаны они (какявствует из хронологической концовки) в 594 г., то такой интервал в три годамежду сбором и обработкой материала можно предположить и для предыдущихчастей.
Отбирая из своего материала факты для включения в «Историю», Григорийотчасти был скован традиционными темами историка (придворные события, военныепоходы, смены епископов, чудеса и знамения), отчасти же был волен упоминать обовсем, что представлялось ему и его современникам интересным, о чем большеговорили вокруг. Этой возможностью Григорий пользовался очень широко, что иделает его «Историю» из ряда вон выходящим памятником средневековой культуры.Эпизоды его рассказа напоминают то приключенческую повесть (о бегстве Аттала,III, 15), то уголовную хронику (о Сихаре и Храмнезинде, IX, 19). Ни у какогодругого раннесредневекового или античного историка (кроме, может быть, «отцаистории» Геродота, также по крупицам собиравшего свой материал из первых рук ипервых уст) такие эпизоды вообще не попали бы в историю: «...кто такиеАвстригизел, Сихар, Храмнезинд? Даже не племенные вожди; кровавые драки междуними в цветущую пору империи даже не побудили бы главного чиновника провинцииотправить в Рим донесение»[12]. Перед намиредчайший случай заглянуть в психологию восприятия событий человеком раннегосредневековья и увидеть, в каком живом и конкретном виде предстают они егосознанию и в каком пестром беспорядке теснятся в его памяти.
Современный историк, стараясь выделить из массы фактов, сообщаемыхГригорием, такие, которые интересны для нашего понимания истории, частосталкивается с неожиданностями. Например, казалось бы, что для Григория,сановника галло-римской церкви во франкском светском мире,[335] разница между галло-римлянами и франками должна бытьвесьма существенна. Но это не так: лишь изредка ему случается упоминать, ккакой народности принадлежат его исторические персонажи (например, послы:Вармарий-франк и Фирмин-галл, IV, 40); когда он называет кого-то варварами(III, 15), то это не столько противопоставление германцев романцам, сколько