невежественных людей – культурным (в таком значении использовал это слово иФортунат, VI, 2, 7; в таком дошло оно и до наших дней). Причина понятна. Дляхристианского историка не было разницы между германцем и романцем, как дляхристианского апостола не было разницы между эллином и иудеем, была толькоразница между христианином и язычником; именно в этом сказывалась сплачивающаяроль христианства в дробном мире раннего средневековья. Ф. Энгельс писал: «Вхристианстве впервые было выражено отрицательное равенство передбогом всех людей как грешников и в более узком смысле равенство техи других детей божьих, искупленных благодатью и кровью Христа»[13].
Или, казалось бы, от Григория можно было бы ожидать преувеличенногопредставления об историческом значении франкских королей, которых он описывал иот которых он зависел, и преуменьшенного – о событиях в далекомКонстантинополе, едва и отрывочно доходивших до него. Но и это не так:разрозненные сведения о смене правителей на Востоке (в Византии) он бережнособирает и пересказывает подробно (IV, 40; V, 19, 30), потому что для него какдля христианина настоящие наследники вселенской империи, предшественницывселенской церкви, – именно они, а Франкское государство при всем егомогуществе – никоим образом не империя, а лишь королевство франков (regnumFrancorum).
Из этого видно, как христианская идеология одновременно и расширяет и сужаетполе зрения историка: в каждом своем герое он видит прежде всего человека ихристианина (или язычника) и лишь затем замечает отличительные черты егонародности или особенности социального положения. Этнографический очерк онравах и обычаях франков (по типу «Германии» Тацита или «Записок о галльскойвойне» Цезаря) вроде бы сам собой напрашивался под перо Григория, и материалаоб этом у него было вполне достаточно, но такая мысль, по-видимому, даже неприходила ему в голову. Такие, унаследованные от родового строя, понятия, какродовая честь, кровная месть и заменяющий ее выкуп, встречались в окружающемГригория обществе на каждом шагу (достаточно вспомнить тот же рассказ о Сихареи Храмнезинде, VII, 47; IX. 19, или историю казни женщины, опозореннойпресвитером, VI, 36), но логика этих чувств для Григория не всегда понятна,иногда в актах выкупа за обиды роду он видит простое общечеловеческоекорыстолюбие.
Тем более не свойственно было Григорию останавливать внимание на фактахсоциальной истории. Система администрации, патроната, сбора налогов существуетдля него как явление, не требующее подробного описания и глубокогоосмысливания. Только из ряда вон выходящие случаи [336]грабежа и поборов попадают в его историю: примеры насильственного захватаимущества или земли у противников (IV, 46; VI, 28; VII, 12, 13, 19; VIII, 30,32), конфискация сокровищ, награбленных референдарием Марком, патрициемМуммолом, герцогом Гунтрамном Бозоном (VI, 28; VII, 40; IX, 10). Не замалчиваетон при этом и поведения князей церкви, накапливающих богатства путемэксплуатации населения церковных земель, а подчас и прямого насилия и грабежа.«Вот наша казна обеднела, вот наши богатства перешли к церквам, правят одниепископы», – говорит у него злонравный Хильперик (VI, 46). Немалую, однако,ценность представляют собой главы «Истории», посвященные противоподатнымбунтам: о том, как непривычные к налогам франки убили укрывшегося в церквигалло-римского налогового чиновника Парфения (III, 36); о народном бунте вЛиможе, вызванном введением новых тяжелых налогов королем Хильпериком, и оподавлении им этого бунта (V, 28); о мятеже рядовых воинов (minor populus)против епископа Эгидия и герцогов, приближенных короля Хильдеберта II (VI, 31);об изгнании королевских должностных лиц населением некоторых городов или оботказе принять их (VIII, 18; IV, 45; VII, 15). Эти рассказы свидетельствуют отом, что народные массы вели борьбу против своих угнетателей и местных властей,против усиления власти короля – этого шага, по выражению Ф. Энгельса, ксозданию нового государства[14]формировавшегося в условиях синтеза романских и германских отношений.
Еще характернее свидетельства Григория об идейном брожении среди угнетенногонарода, выражавшемся в проповеди «лжепророков» и «лжехристов» (IX, 6; X, 25),направленном против возрастающей власти официальной церкви и ее служителей.Условия для такого брожения были в то время благоприятны: раздел королевства истремление каждого короля расширить свою долю за счет других привели кнепрерывным междоусобицам, которые сопровождались сильным опустошением страны,ограблением не только враждебных областей, но и своих собственных, так каквыступавшие в поход должны были кормиться и вооружаться за счет населения. Ктому же частые неурожаи, засухи, пожары, эпидемии, притеснения и жестокостькоролевских должностных лиц, самих королей и даже духовенства и прочиебедствия, которые обрушивались на простой .мод, естественно, усугублялибедственное положение народа и являлись причиной идейного брожения. В этихусловиях «лжепророки» и «лжехристы», появлявшиеся повсюду в Галлии и собиравшиевокруг себя не только народ, но и клириков, выражали протест народа противусиления власти официальной церкви. И не случайно Григорий Турский былобеспокоен появлением этих «лжепророков» или, по его определению,«совратителей» народа, они привлекали его внимание и описывались им подробно ипристрастно. Католической церкви в это время приходилось преодолевать не толькоподобные проявления недовольства официальным католическим культом святых, но ибытовавшие пережитки прежних языческих верований (VII, 20; VIII, 15), которыесосуществовали еще долгoe [337] время наряду с христианством[15]. Эти языческие верования проявлялись, посвидетельству Григория, то в поклонении языческим статуям в отдаленныхместечках с галльским населением (VIII, 15), то в наблюдении за приметами пообычаю варваров (VII, 29), то в обращении некоторых знатных франков к гадалкам,чтобы предугадать свою судьбу. Так любознательность и зоркость ГригорияТурского и здесь позволяют ему уловить факты социального расслоения иидеологического протеста во франкском обществе.
Труд Григория Турского – дитя своего времени, и в нем отразились характерныечерты этой переходной эпохи. С одной стороны, в нем еще чувствуется влияниелитературно-языковых традиций старого римского общества, а с другой – ужепроявляются такие языковые элементы, которые в конечном счете легли в основуновых романских языков. «История франков» – замечательный литературный памятникпотому, что она написана не вычурным языком ритора, но просто, доходчиво, апорой и живописно. В ней много выпукло-зримых картин, сцен, полныхдраматизма.
Автор обнаруживает качество замечательного рассказчика. Все это придаетповествованию большую убедительность. Благодаря образности живого изображенияреальности столь, казалось бы, непритязательная летопись превращается впроизведение, с беспощадной правдивостью рисующее жизнь людей того времени,особенно представителей высшего общества.
Умение Григория Турского живо изображать конкретные явления жизни, егостремление к наглядности, к умелому использованию мелочей, чем пренебрегалидревние, – характерные черты его труда. Этим «История франков» отличается какот сочинений древних, так и от аналогичных хроник того времени. Язык летописиГригория «погружен в конкретную суть событий, он говорит вместе с людьми ичерез людей, которые переживают эти события... язык его способен самымиразнообразными способами выражать радость и боль этих людей, насмешку и гнев,страсти, которые кипят в их душе, выражать энергично и сильно»[16].
Чем же были обусловлены образность, простота стиля и языка произведенияГригория Турского? Ответ на этот вопрос следует искать, во-первых, висторических условиях жизни того периода, когда старая античная культура дляизбранных пришла в упадок, а новая средневековая еще не начинала складываться,и, во-вторых, в той среде, которая окружала Григория Турского, в обществероманских простолюдинов и франкских воинов, к которым он обращался со своимипроповедями, приспосабливаясь [338] к их народному языку и ких непосредственно-конкретному ощущению мира. Чтобы влиять на свою паству, онвынужден был мыслить, по его собственному выражению, «в простоте». Этот выборбыл у Григория сознательным. Правда, он охотно подчеркивает свою недостаточнуюобразованность, не позволяющую ему писать искусно, но это лишь традиционныйриторический прием, встречающийся не только у него. О простоте стиля Григорийнаписал в предисловии к книге «О чудесах св. Мартина», в котором явившаяся емуво сне мать говорит замечательные слова, как бы побуждая Григория к сочинению:«Разве ты не знаешь, что у нас, согласно разумению народа, больше всего ценитсяясность, как ты умеешь говорить?»[17]. И в«Истории франков» он пишет об этом же, заклиная потомков, которые будутпереписывать его труд, ничего в нем не исправлять и не менять ни единого слова(X, 31).
Исходя из мнения, что философствующего ритора понимают немногие, аговорящего просто – многие, Григорий часто отказывается от традиционных средствриторики и использует так оживляющую изложение прямую речь. Как уже отмечалось,простота и образность изложения существенно отличают его от авторовклассического периода, особенно позднеримского. Стиль римских авторов «в эпохупоздней античности. – пишет Э. Ауэрбах, – бился в судорогах; гипертрофияриторических средств, мрачность атмосферы, окутывавшая все, что совершалось вистории, придают позднеантичным авторам от Тацита и Сенеки до Аммиана(Марцеллина) черты насильственности, вымученности, перенапряженности; уГригория эти судороги кончились»[18]. ОднакоГригорий не игнорирует элементы стиля римских авторов. Так, в местах наиболее