О том, как Гундовальд ушел в Комменж[585 г.].
35. О разорении базилики святого Винценция, мученика,в Ажене [585 г.].
36. О слове Гундовальда к войску[585 г.].
37. Об осаде города [585 г.].
38. О гибели Гундовальда[585 г.].
39. О гибели епископа Сагиттария и Муммола[585 г.].
40. О сокровищах Муммола[585 г.].
41. О великане [585 г.].
42. О чуде святого Мартина[585 г.].
43. О Дезидерии и Ваддоне[585 г.].
44. О женщине-предсказательнице[585 г.],
45. О голоде, бывшем в этом году.[585 г.].
46. О гибели Христофора[585 г.].
47. О гражданской распре между жителями Тура[585 г.],
1. Хотя я стремлюсь продолжать историю в тойпоследовательности, которой я придерживался в прежних книгах, однакоблагочестие побуждает меня прежде рассказать кое-что о кончине блаженногоСальвия, который, как известно, скончался в этом году. Сальвий, как он самобычно рассказывал, долгое время жил в миру, ведя гражданские дела[1] со светскими судьями. Однако он никогда небыл обуреваем теми желаниями, к которым обычно пристрастна душа молодых людей.Но когда аромат божественного дыхания уже коснулся глубины его души, он,оставив светскую службу[2], удалился вмонастырь. И этот муж, уже тогда преданный господу, понял, что лучше жить вбедности со страхом божиим в душе, чем стремиться к наживе пагубного века. Вэтом монастыре он долго жил, соблюдая уставы, учрежденные отцами церкви. Нокогда он достиг уже большей зрелости и разумения, и [солидного] возраста, ааббат, настоятель этого монастыря, умер, он взял на себя заботу о пропитаниистада божьего. И хотя ему надлежало больше бывать на людях для наставлениябратии, он, приняв сан, стал жить еще более уединенно. Он немедленно нашел длясебя удаленную келью. В прежней келье, как [192] он самутверждал, у него от чрезмерной воздержанности кожа на теле сходила болеедевяти раз, И вот когда, приняв сан, он пребывал в постах, в чтении молитв исвященного писания, ему часто приходило на ум, что для него было бы лучше житьнезаметно среди монахов, чем принять сан аббата [и быть] на людях.
Что же дальше? Простившись с братией, которая тоже с ним простилась, онзатворяется в келье. Во время этого затворничества он жил, воздерживаясь вовсем еще больше, чем прежде, подчинив свои помыслы человеколюбию, чтобы,помолясь о всяком пришельце, преподать ему обильную благодать святых даров, чтомногим болящим приносило полное выздоровление.
Однажды, изнуренный сильной лихорадкой, тяжело дыша, он лежал на ложе. И вотвнезапно келья, освещенная ярким светом, сотряслась, и он, воздев руки горе,воздал благодарность и испустил дух. Монахи, рыдая вместе с его матерью,выносят тело покойного, омывают водой, облачают в саван, кладут на погребальныеносилки и проводят целую ночь в пении псалмов и плаче. Но когда наступило утрои когда все было готово к торжественному погребению, тело на погребальныхносилках начало шевелиться. И вот щеки порозовели, муж, пробудившись как бы отглубокого сна[3], очнулся, открыл глаза,поднял руки и сказал: «О господи милосердный, зачем ты сделал так, что явернулся в это мрачное место земного обиталища? Для меня было бы лучше твоемилосердие на небесах, чем жалкая жизнь в этом мире». Братии, пораженной ивопрошающей, что бы могло значить такое чудо, он ничего не ответил. Но, встав спогребальных носилок и нисколько не чувствуя боли, от которой он страдал, онпровел без еды и питья три дня. Но на третий день, позвав монахов и свою мать,он сказал: «Внемлите, любезнейшие братья, и разумейте, что то, что вы видите вэтом мире, есть ничто, но, как говорит пророк Соломон: „Все – суета“[4]. И блажен тот, кто может поступать в мирутак, чтобы сподобиться зреть славу божию на небесах». И когда он говорил это,он начал колебаться: продолжать ли ему дальше или молчать. Он молчал, но,приведенный в замешательство просьбами братии о том, чтобы он поведал овиденном, [наконец] сказал: «Четыре дня тому назад, когда келья сотряслась и выувидели меня бездыханным, меня подхватили два ангела и подняли высоко в небеса,так что мне казалось, что не только эта жалкая земля, но даже солнце и луна,облака и звезды у меня под ногами[5]. Затемменя ввели через ворота ярче этого света в такое жилище, в котором пол блестел,как золото и серебро; свет там был невыразимый, простор неописуемый. Жилищебыло наполнено таким множеством людей обоего пола, что совершенно нельзя былообъять взглядом толпу ни в ширину, ни в длину. И когда нам проложили путь средисомкнутых рядов ангелы, которые шли впереди, мы дошли до того места, которое мыуже созерцали издали. Над ним нависало сверху облако светлее всякого света, тамне было видно ни солнца, ни луны, ни звезд, но облако сияло собственным блескомгораздо больше, чем все эти светила, и из него исходил глас, „как шум водмногих“[6]. Там даже меня, грешника, смиренноприветствовали мужи, одетые в священнические [193] и мирскиеодежды. Как мне рассказали мои спутники, это были мученики и исповедники,которых мы здесь, на земле, глубоко почитаем. И вот когда я встал там, где мнеприказали, меня окутал такой сладкий аромат и я так насытился этой сладостью,что до сих пор не хочу ни есть, ни пить. „И услышал я глас, говорящий“[7]: „Да возвратится сей в мир, ибо он надобеннашим церквам“. И я слышал глас; видеть же того, кто говорил, я отнюдь не мог[8]. И, распростершись на полу, я с плачемговорил: „Увы, увы, господи, зачем ты дал мне видеть сие, если я должен будулишиться этого! Вот ныне ты удаляешь меня от лица твоего, чтобы я вернулся втленный мир, и я больше не смогу вернуться сюда. „Не отними, прошу тебя,господи, милости твоей от меня“[9], но молю,дай мне жить здесь, дабы я не погиб, уйдя туда“. И глас, обращенный ко мне,сказал: „Иди с миром[10]. Ибо: Аз есмь стражтвой доколе не возвращу тебя в землю сию“[11]. Тогда я, покинутый своими спутниками, удалился с плачем ивернулся сюда через врата, в которые вошел».
Все присутствовавшие были поражены его рассказом, а святой угодник началвновь говорить со слезами: «Горе мне, посмевшему открыть такую тайну. Ибоотошел от меня аромат сладости, который я вкусил в месте святом и которым я тридня поддерживал себя без всякой пищи и питья. Но и язык мой покрылсяболезненными ранами и так распух, что, кажется, заполнил мне весь рот. И язнаю, что не угодно было господу моему, чтобы тайное стало явным. Но знай,господи, что „я сделал это в простоте сердца“[12], а не в превозношении своего ума. Но прошу, буди милостивпо обетованию твоему и „не остави меня до конца“»[13]. И, сказав это, он умолк и вкусил пищу и питье. Я же,пишущий сие, боюсь, как бы кому-либо из читателей это не показалосьневероятным, согласно тому, что говорит историк Саллюстий: «Там, где тыупоминаешь о доблести и славе людей достойных, каждый считает для себя этоделом легким и принимает равнодушно; а все, что сверх этого, он считаетвыдуманным»[14]. Ибо всемогущий бог –свидетель, что все, что я узнал, я услышал из уст самого Сальвия.
Уже спустя много времени блаженного мужа вывели из кельи, избрали и противего воли рукоположили в епископы. Когда он состоял в этом сане, как я полагаю,десятый год, в городе Альби свирепствовала паховая чума[15]; и большая часть народа уже перемерла. И хотя в живыхостались только немногие из горожан, однако у блаженного Сальвия как у доброгопастыря никогда не появлялось желания покинуть этот город; более того, онвсегда увещевал оставшихся, чтобы они молились и неустанно пребывали в бдении ичтобы свои дела и помыслы они постоянно обращали на доброе. При этом онговорил: «Поступайте так, чтобы, если бог пожелает вас взять из мира сего, вымогли бы войти не в судилище, а в вечное упокоение». Но так как он уже знал,как я полагаю, по откровению божию, время своего призвания на небеса, то он сампозаботился о своем гробе, омылся, облачился в саван и только тогда испустилсвой блаженный дух, всегда стремившийся на небеса. Был же он муж в святостивеликий, в стяжании – наименьший и никогда не желал золота. Но если он ивынужден был принимать его, то тотчас же раздавал [194] егобедным. В то время, когда патриций Муммол увел однажды из этого города многихгорожан в плен[16]