1847 г. начался ряд «банкетов в честь реформ». Они служили заменой парадов и обычных общественных собраний, которые правительство решительно не одобряло. Часто участники этих банкетов заявляли, что верны королю и всего лишь желают, чтобы было увеличено число обладателей права голосовать. Но иногда агитаторы желали большего.
Начались «республиканские банкеты», на которых право монархии на существование как минимум подвергали сомнению посредством намеков. Ничего не делалось, чтобы удовлетворить требования умеренных, поэтому неудивительно, что на первый план вышли радикалы. Нельзя отрицать, что избирательное право в его тогдашнем виде превращало палату в «клуб капиталистов», и, когда против нее были выдвинуты обвинения в коррупции, Гизо был настолько задет ими, что спросил у тех, кого сам же назначил депутатами, чувствуют ли они себя коррупционерами? Ламартин коротко и с изумительной точностью подвел всем этим событиям итог, сказав: «Франции это надоело».
Вот как звучит короткий рассказ о падении Июльской монархии, если исключить из него живописные эпизоды чисто личного характера. Все началось с того, что 22 февраля 1848 г. депутаты-оппозиционеры решили организовать большой банкет протеста против правительственной политики ничегонеделания. Власти сделали глупость: они запретили этот банкет. Его устроители мирно отказались от своего намерения, однако не успели вовремя распространить известие о его отмене. Начались волнения. Можно было ожидать, что они перерастут в уличные стычки, и, действительно, 22-го числа многие парижане вышли на улицы. Вскоре самые беспокойные из них уже кричали: «Ура реформам!» Весь день происходили мелкие бунты, были разграблены несколько оружейных магазинов, но казалось, что полиция держит ситуацию под контролем.
Вожди политического движения радикалов посчитали, что начавшееся возмущение не обещает им удачи, а потому не призвали своих сторонников взяться за оружие. Однако утром 23 февраля не связанные ни с одной партией отряды рабочих начали строить баррикады. В ответ правительство вызвало Национальную гвардию. Однако и гвардии, хотя она была «буржуазной», опротивело министерство. Многие гвардейцы тоже начали громко кричать «Ура реформам!» и часто добавляли: «Долой Гизо!» Измена гвардейцев заставила отступить ранее решительно настроенных короля и премьера. Гизо подал в отставку, и начались разговоры о том, что новое министерство будет «министерством реформ» и что начнется истинное обновление конституции. За что еще сражаться? В этот вечер все респектабельные парижане из среднего класса зажгли свет в своих домах, а позже спокойно легли спать: победа была одержана, и казалось, что переворот закончился.
Но для радикальных республиканцев переворот не закончился. Они понимали, что у них никогда уже не будет момента удачнее, чем этот: на улицах еще стоят баррикады, оружие по-прежнему в руках у промышленных рабочих. Перед зданием министерства иностранных дел полиция обстреляла отряд противников монархии. Радикалы положили на телегу несколько мертвых тел и торжественно провезли их при свете факелов через ремесленные кварталы, призывая народ к оружию. Монархия убивала народ, пусть же теперь народ прогонит монархию! И 24-го числа народ кричал уже не о реформах. Он кричал: «Да здравствует республика!»
Теперь Луи-Филипп делал одну уступку за другой, но все было напрасно. Как и в 1830 г., солдаты не проявили большой отваги, сражаясь за непопулярное правительство. Восточные кварталы города вскоре оказались в руках у восставших. Везде были развешаны их плакаты: «Луи-Филипп убивает нас, как убивал Карл Х. Отправим его туда же, куда отправили Карла Х». Король, несмотря на свой пожилой возраст, очень энергично убеждал Национальную гвардию сопротивляться радикалам, но, услышав в ответ из ее рядов нестройные крики, вернулся, разочарованный, в Тюильри и отрекся в пользу своего внука, графа Парижского. При популярном регенте для этого мальчика династия могла бы уцелеть.
Но такие хитрости в последний час не смогли спасти орлеанистов. В 4:30 пополудни этого бурного дня 24 февраля толпа ворвалась в Тюильри. В это время палата провозгласила малолетнего графа Парижского королем. Этот мальчик «царствовал» лишь несколько минут. Толпа хлынула в зал. Депутаты-республиканцы быстро взяли ситуацию в свои руки и провозгласили временное правительство. Оно должно было править Францией до выборов постоянного исполнительного органа, более соответствующего правилам. Последние остатки королевской власти исчезли. В ратуше еще более радикальные «демократические республиканцы» провозгласили другое новое правительство, но вскоре две республиканские фракции заключили компромиссное соглашение, по которому консервативные республиканцы получили большинство министерских портфелей, а лидеры радикалов – посты секретарей при многих министрах[235]. На следующий день новые временные правители страны объявили, что «во Франции установлено республиканское правление». Еще через несколько дней они распорядились созвать Национальное собрание для разработки новой конституции. А принцы из семейства Орлеан в это время не слишком героически убегали из страны через Ла-Манш, чтобы присоединиться к своим бурбонским родственникам в печальном и скучном изгнании.
Луи-Филипп умер от старости в Англии в 1850 г. Он не был ни подлецом, ни дураком, но своим эгоизмом, своекорыстием и упрямством он отнял у Франции последнюю возможность стать мирной и счастливой страной с демократическим правлением при наследственном президенте, как в Англии. Понятно и без слов, что он до конца своей жизни смотрел на дела своих соотечественников с горечью и печалью. Одному гостю, посетившему его в изгнании, он сказал: «Возможно все. Во Франции возможно все – империя, республика, Шамбор [претендент на трон из семьи Бурбонов] или мой внук; невозможно лишь одно – чтобы кто-нибудь из них продержался долго. Этот народ убил уважение»[236].
Это было, конечно, неверное и слишком суровое суждение. Но совершенно верно было другое: малая часть жителей Парижа подняла восстание, свергла правительство и посадила на его место другое, даже не попытавшись узнать, какой реформированный режим больше всего понравится остальной Франции. Департаменты узнали о новой революции, когда дело было уже сделано, и сначала словно оцепенели: с ними никто не советовался, они не были готовы к ней и не были организованы для быстрых действий. Но вскоре развитие событий показало, какая широкая пропасть отделяет буйные пригороды от солидного консервативного крестьянства.
Очень компетентный судья (Жюль Симон)[237] коротко характеризует революцию 1848 г. в таких словах: «Агитация, начатая несколькими либералами, привела к установлению республики, которой они боялись; и в последний момент всеобщее голосование, установленное несколькими либералами, привело к улучшению позиций социализма, который они ненавидели».
Некоторые стороны жизни Франции при реставрированной монархии (1814–1848)
Хотя эта книга посвящена главным образом политической истории Франции, степень развитости некоторых сторон жизни этой страны, развитие условий жизни в Париже и т. д. имеют для нас большое значение как примеры условий, сделавших возможными политические события 1814–1848 гг.
Революции 1830 и 1848 гг. были в значительной степени делом рук парижан, и поэтому, чтобы их понять, совершенно необходимо хотя бы немного понимать, каким тогда было положение в столице. Состояние французского общества в этот период отражает общую ситуацию в стране – переход от эпохи тарого режима к современной Франции, которую мы видим сегодня. И как любая переходная эпоха в жизни общества, этот период состоял из нескольких этапов, которые нужно учитывать в обычной истории[238].
Французское общество никогда не выглядело более рафинированным, чем в этот период, когда на него наложили отпечаток дворяне, получившие выгоду от своих недавних несчастий, и буржуа, никогда не забывавшие свою привычку к холодной сдержанности. Однако теперь существовали политические разногласия, в результате которых возникли минимум две политические партии; поэтому единого высшего общества, как во Франции XVIII в., теперь не было. Были, с одной стороны, салоны роялистов, с другой стороны, салоны либералов. Когда в квартале Шоссе д’Антен[239] и предместье Сент-Оноре[240] устраивали приемы и веселые праздники, можно было уверенно сделать вывод, что в Сен-Жерменском предместье[241] царит печаль и его обитатели не интересуются списками гостей, приглашенных на ближайшие празднества.
Однако и роялисты, и либералы одинаково предпочитали неброскую элегантность, испытывали огромное наслаждение от жизни салонов и наслаждались обществом элегантных женщин. Возродилось прежнее французское искусство вести беседу, характерными чертами которого были почтение к собеседнику, оживленность и любезность. Благородство манер и этикет, характерные для этих кругов, в сущности, исчезли навсегда, когда это общество стало угасать после 1848 г. В салонах 1820 и 1840 гг. снова звучали прежние остроумные разговоры с их сложным построением, умными и находчивыми ответами, с их шутками и остротами. Возродились даже мадригалы и другие преувеличенные поэтические похвалы, характерные для старого режима. Говорили о политике, философии, искусстве, но так же, как было перед революцией, гораздо меньше внимания уделяли естественным наукам, поскольку французы интересовались в первую очередь литературой. Драмы Виктора Гюго, картины Энгра и Делакруа, лирическая музыка Мейербера и Берлиоза занимали в разговорах значительно больше места, чем открытия Ампера в области электричества или Араго в астрономии.