История французской революции. От первых дней до Директории — страница 14 из 62

Такой исход исполнил всех прекраснейшими надеждами; больше всего надеялся народ, кровью заплативший за завоеванную свободу. Он еще не понимал вполне своих интересов и не знал, что представители третьего сословия, носители парламентской революции, были основателями нового класса, решившегося заменить старые привилегии новыми. Они приняли из рук народа революционную власть и старались установить повсюду гражданский порядок в интересах возникающей буржуазии. Так называют теперь тот гражданский класс собственников, который тогда получил политическую власть. Народ должен был образовать пьедестал этого гражданского порядка и вернуться к своей работе. Никто еще не подозревал, что гражданская гвардия, учрежденная для защиты народа, в скором времени уже будет защищать новый привилегированный класс от волнующегося народа и направит свое оружие против той же самой толпы, которая взяла Бастилию. Таков обычный ход таких революций. Когда народ уничтожает старые привилегии, под именем свободы возникают новые, остающиеся для народных масс не чем иным, как порабощением.

Ночь четвертого августа

Победоносная революционная борьба 14 июля отозвалась на всей стране и на всех общественных отношениях.

Старое придворное дворянство поняло, наконец, что наступило новое время. Началась эмиграция, выселение этой касты, которая таким образом думала спастись от надвигающейся и предчувствуемой ею бури. Эмигранты надеялись при помощи иноземцев восстановить во Франции старые порядки. Граф д’Артуа, принц Конде, принц Конти, маркиз де Бретейль, семейство Подиньяк, де Калонн и много других представителей старого дворянства оставили Францию и отправились в Турин, где они строили заговоры против нового порядка вещей во Франции. Скоро мы увидим этих заговорщиков в открытой войне со своим отечеством.

Те, кто остались при дворе, заняли выжидательное положение. Король и королева не распускали национального собрания с тайным намерением по возможности мешать его работам. Национальное же собрание спокойно перешло к своей задаче – выработать для Франции новый, соответствующий времени политический строй. Оно могло бы выработать полный проект конституции, обсудить ого, принять пункт за пунктом и все принятое провозгласить основным государственным законом, но оно этого не сделало: оно придало законную силу целому ряду депутатских предложений и создало новые учреждения, ставшие необходимыми после устранения прежних злоупотреблений. Для каждого из своих решений ему приходилось получать утверждение короля, и не раз вступало оно с ним вследствие этого в конфликт.

Прежде всего, решено было установить основы конституции и декларации прав человека по примеру Северной Америки. Предложение это внес Лафайет, который со времени своего участия в североамериканской войне за независимость всегда имел перед глазами пример Северной Америки. Предложение было принято. Но во время совещаний о правах человека как руководящей нити для будущей конституции провинция запылала и все пришло в движение.

14 июля вызвало во всей стране небывалое возбуждение, обнаружившееся только тогда, когда столица уже несколько успокоилась. Все города Франции выработали для себя городовое положение, установили общинные советы и упредили национальную гвардию. Все – по примеру Парижа. Сельское же население в событии 14 июля – во взятии Бастилии – увидело сигнал к освобождению от феодальных тягот, делавших жизнь его невыносимой. Провинция страдала от голода, усиливаемого несоответствием упреждений и невыносимой тяжестью налогов. При ужасной нищете сельского населения известие о взятии Бастилии было молнией, ударившей в пороховой склад. Сюда еще присоединился и внешний повод. Де-Месмэ, владелец Кенсея, устроил у своего замка большой народный праздник для своих крестьян. Собралось очень много сельских жителей. Люди забавлялись стрельбой, в суматохе и шуме празднества забыли осторожность, и огонь попал в бочку с порохом. Взрывом убито было много крестьян, и возбужденное сельское население предположило, что все празднество было только ловушкой, в которую дворянин заманил крестьян, чтобы убить их этим взрывом. Весть об этом событии облетела всю страну, крестьяне стали собираться группами и восстали против дворянства и духовенства. Теперь пришло возмездие за ту нищету, невежество и дикость, которыми в течение столетий изводили сельское население, доведя его до животного состояния. Восставшие крестьяне так ужасно и жестоко стали мстить своим притеснителям, как это свойственно людям, лишенным благодетельного влияния образования и цивилизации. Замки и дома дворян, монастыри и усадьбы дворянства – все это было взято и разрушено. Неделями пылало небо Франции заревом тех ночных пожаров, в которых сгорали замки и монастыри. Во Франш-Контэ после взятия Бастилии каждую ночь сгорал, по крайней мере, один монастырь или один замок. В Дофинэ за 14 дней сожжено было 270 замков. Документы и грамоты, служившие основанием так называемых феодальных прав, бросались в огонь, а наиболее ненавистные народу личности были убиты.

Многие помещики бежали и бродили по стране или отправились за границу и изгнанием расплачивались за жестокость, с которой они пользовались своими привилегиями. Образовались разбойничьи шайки, наводившие страх на значительные округи, сжигавшие все, грабившие и убивавшие.

Все смешалось, и собрание поняло, что только быстрым вмешательством здесь можно будет чего-нибудь достигнуть. На очередь была поставлена отмена феодальных привилегий. Начались совещания, и дело пошло бы, вероятно, обычным и медленным путем парламентского делопроизводства, если бы собрание в ночном заседании 4 августа 1760 года не обнаружило редкого воодушевления. Необычайный и внезапный подъем духа в этом знаменитом ночном заседании можно объяснить только совокупным действием тех необыкновенных событий, которые произошли в это время и подняли человека выше повседневных и личных интересов. Первый произнес блестящую речь виконт де Ноайль, в которой он доказывал, что теперь и речи не может быть о том, чтобы, как обычно, успокоить восставших крестьян силою оружия. Наоборот, необходимо устранить те несправедливости, которые довели народ до восстания, – и он предложил отменить все ленные права и феодальные тяготы, под которыми стонал народ. От имени своих избирателей и своего он публично отказывается от своих ленных прав. Собрание вознаградило его бурным одобрением.

Ноайля сменил Леген де Кереньяль, помещик из Бретани; он раскрыл перед собранием весь ужас ленных отношений и тоже предложил отмену их. Собранием овладевает бурное одушевление, начинается соревнование в отказе от привилегий, и к полночи все старые привилегии были отменены. Дворянство отказалось от ленных прав, духовенство – от десятины, города – от цехов. Бурные крики одобрения повторялись много раз, сопровождая законодательное признание основ гражданского равенства. В эту достопамятную ночь были отменены: крепостное право, вотчинный суд, право охоты на чужой земле, податные привилегии дворянства и духовенства, продажа должностей, городские и областные привилегии, принудительность цехов. Кроме того, установлена была отчуждаемость земельного владения, отчуждаемость десятины, всем гражданам предоставлены были одинаковые права на военные и гражданские должности, а все незаслуженные пенсии были отменены.

В память этой ночи отчеканили медаль, а Лалли-Толандаль предложил преподнести королю титул «восстановителя французской свободы». Людовик XVI принял титул и, чтобы отпраздновать это событие, пошел даже в церковь. Это не помешало ему, однако, впоследствии отказать в согласии на постановления 4 августа.

Эта легальная и парламентская революция представляла собой необычайный прогресс. Если она и не устранила всех привилегий, если она даже способствовала возникновению новых, то все-таки полное низвержение феодализма положило резкую грань между старой и новой Францией. С того года феодализм начал падать во всех цивилизованных странах. Его сменило современное буржуазное общество.

Партии

До 4 августа депутаты национального собрания действовали единодушно; борьба шла только между сословиями, но и она должна была стихнуть перед силой событий. Теперь же выступил на сцену вопрос о государственном строе, и при обсуждении основ его и новой организации государственной власти национальное собрание необходимо должно было расколоться на партии. Сторонники старого порядка должны были отделиться от реформаторов.

Неккер готов был бы отсрочить обсуждение вопроса о государственном строе, потому что его теснила финансовая нужда и ему нужно было денег, много денег. Государственный кредит был исчерпан, два займа уже не удались. Неккер выступил перед национальным собранием с проектом подоходного налога. Но Мирабо и друзья его, с одной стороны, не желали терять времени, а с другой – не желали брать на себя ответственности за такой важный налог. Мирабо ответил на это предложением принять новый налог без обсуждения, в форме вотума доверия. Таким маневром он хотел возложить ответственность за налог на министра. Собрание было в нерешительности. Тут Мирабо произнес одну из наиболее блестящих речей своих и так увлек за собой собрание, что оно приняло его предложение. Правда, он затронул одно из наиболее чувствительных мест собрания; указывая на приближавшееся государственное банкротство, он сказал: «Ужаснейшее банкротство грозит поглотить вас, ваше имущество, вашу честь, а вы… совещаетесь!»

Неккер получил итог, который был нужен, а собрание продолжало совещания о правах человека, прерванные восстанием в провинции. Эту декларацию предполагалось предпослать основному государственному закону; в красивой и ясной форме она излагала естественные и гражданские права человека. Права человека представляли собой полное выражение всех новых демократических и либеральных идей и победоносно противопоставлялись предрассудкам пережитой эпохи. В декларации нашли себе выражение идеи народного суверенитета и равноправность всех людей; привилегии, таким образом, были оставлены вместе с тьмой средних веков. Свобода была определена таким образом, что человек вправе делать все, что не вредит другим людям. Целью человеческого общества было провозглашено всеобщее счастье. Было декретировано, наконец,