В первый период деятельности конвента, когда жирондисты имели в нем перевес, партия Горы действовала вполне сплоченно, и ее три вожака, Дантон, Марат и Робеспьер, повели сообща и единодушно борьбу против жирондистов. Партия Горы насчитывала в своих рядах очень многих способных, сильных и энергичных людей. Членами ее были, между прочим, Камилл Демулен, Шабо, Колло д’Эрбуа, Бильо-Варенн, Кутон – человек, разбитый физически, но сильный духом, экзальтированный Талльян, стоик-республиканец, епископ Грегуар, Карно, обладавший выдающимися способностями в военном деле и оказавшийся теперь в состоянии их применить, блестящий, красивый и талантливый Геро де Сетель, экспансивный мясник Лежандр, автор республиканского календаря Фабр д’Эглантин, молодой фанатик Сен-Жюст, нередко вдохновлявший Робеспьера, «личный враг Бога» Анахарсис Клоотц, мечтавший о всемирной республике, и герцог Орлеанский, известный, как мы уже говорили выше, под именем Эгалите. Сторонниками партии Горы были жители центральных, северных и северо-западных департаментов, а особенно население Парижа. Вне стен конвента ее поддерживал общинный совет, клуб якобинцев и клуб кордельеров; национальная гвардия, находившаяся теперь под начальством Сантерра, была почти целиком предана ей, а рабочие парижских предместий были готовы подняться по первому ее призыву.
Центр конвента составляли нерешительные элементы, поддерживавшие, в зависимости от тех или иных условий, то левую, то правую партию и давшие перевес то первой, то второй. В центре сидели по большей части боязливые и осторожные депутаты, но там можно было видеть также людей с сильными характерами. Центр называли насмешливо долиной или болотом, а также чревом конвента. Представителем его был ловкий адвокат из Пиренеев Баррер, про которого говорили, что у него всегда имеются наготове две речи, одна – за данное предложение, а другая – против него. В центре сидел, между прочим, Сийес, не проронивший ни одного слова в течение двух лет, там же приютился Барра, ждавший случая, чтобы забрать власть в свои руки; сидели там также Камбассерес и Томас Пэн. Пэн прославился во время восстания Северной Америки, и в вознаграждение за его услугу делу североамериканской свободы французы дали ему право гражданства. Депутаты центра, которых насмешливо называли «жабами из болота», трусливо прятались в бурные периоды заседаний конвента и старались жить в мире как с левой, так и с правой партией. Вихрь терроризма пронесся над их головами. После падения системы террора они стали выразителями и приспешниками реакции.
Таков был состав конвента, когда он 20 сентября 1792 года, в день боя при Вальми, собрался в Тюильри, чтобы взять в свои руки бразды правления республикой.
Борьба горы с Жирондой
Жиронда господствовала в конвенте, так как его первый председатель Петион и все секретари были жирондистами. Прежде всего решено было дать стране конституцию, которую народ должен был утвердить в его первичных собраниях. Все старые органические законы должны были оставаться в силе впредь до их отмены, подати тоже должны были взиматься впредь до их уничтожения. Все эти решения вполне соответствовали духу и стремлениям жирондистов. Но вот поднялся Колло д’Эрбуа и внес предложение об уничтожении королевской власти, и после того, как епископ Грегуар положил конец всем прениям своей знаменитой фразой: «История королей представляет книгу страданий народов», это предложение было единогласно принято конвентом. Это решение ознаменовало собою наступление новой эры во Франции, хотя оно только подтверждало факт, в действительности совершившийся уж 10 августа.
На следующий день, по предложению Бильо-Варенна, было введено новое летосчисление. По этому летосчислению 22 сентября 1702 года считалось первым днем первого года республики. Кроме того, вместо 14 июля национальным праздником объявлено было 10 августа. Далее решено было, что ни один член конвента не может занимать общественной должности, и поэтому Дантон отказался от поста министра юстиции. На его место в исполнительный совет попал слабохарактерный Тара, старавшийся угодить всякому человеку, в руках которого была власть. Вскоре подал в отставку также военный министр Серван, место которого занял решительный революционер Наш, служивший прежде в морском ведомстве. Ролан, Клавьер, Лебрен и Монж остались в исполнительном совете, власть которого, впрочем, была настолько ограничена деятельностью комитетов, что он оказался вполне излишним; поэтому впоследствии это учреждение было совершенно отменено, и вся правительственная власть перешла в руки комитетов. Петион также сложил с себя звание мэра; он был затем вновь избран на эту должность, но опять отказался от нее, чтобы остаться членом конвента. Лишь с трудом можно было отыскать кандидата на пост мэра, и в конце концов был избран врач Шамбон, примыкавший к партии якобинцев, но представлявший из себя полнейшее ничтожество.
До сих пор конвент принимал свои решения единогласно. Еще 23 сентября, когда решено было произвести новый выпуск ассигнатов, не было заметно никакого разногласия. Но 24 сентября разыгралась буря. Начало положил Ролан. Он не мог забыть того факта, что наблюдательный комитет коммуны издал в сентябрьские дни приказ об его аресте – приказ, который, впрочем, не был приведен в исполнение. Раздражительного старика, являвшегося во многих отношениях чистым филистером, вероятно, злили также насмешки, которые раздавались на его счет из-за его жены, значительно превосходившей его в умственном отношении. Марат назвал его недавно в своей газете «кухонным: драгуном», которого жена ведет на помочах. И вот в письме к конвенту Ролан жаловался, что ему во всем мешают, что имели место новые убийства наподобие сентябрьских, и т. п. Поднялся жирондист Керсен и заявил, что надо построить эшафоты для убийц, а также и для тех лиц, которые подстрекают других к убийствам. Было ясно, что тут намекают на левую конвента, и с этого момента началась борьба, поведшая к падению жирондистов. Гора восстала против предложения Керсена, но его защищал Верньо, и оно было принято. Поднялся страшный шум и переполох, во время которого конвент разошелся.
Жирондисты стали держать себя все более и более вызывающе. На следующий день жирондист Лассурс напал уже совершенно открыто на Гору; его намеки имели прямое отношение к Марату и Робеспьеру. К этим обоим жирондисты чувствовали особенно сильную ненависть. Лассурс говорил о честолюбивых людях, льстящих народу, клевещущих на лучших патриотов, оттачивающих кинжалы для убийства депутатов и мечтающих о тирании и диктатуре.
Жирондисты аплодировали этой речи, а Гора была страшно возмущена ею.
«Кто из граждан, – воскликнул Осселен, – избранных в конвент народным голосованием, настолько дерзок, чтобы осмелиться попирать ногами права народа, стремясь забрать в свои руки диктатуру?»
«Это – Робеспьер», – воскликнул жирондист Ребеки.
Робеспьер молчал еще, но тут потребовал слова Дантон и заявил, что теперь надо узнать всю правду. Он потребовал, чтобы были предъявлены доказательства, подтверждающие поднятое обвинение. Тогда выступил Робеспьер и стал опровергать утверждение Ребеки, но так как его речь была слишком длинна, то жирондисты прервали его. Барбару заявил, что перед 10 августа он зашел раз к Нани и там ему расхваливали добродетели Робеспьера, говоря, что Франция нуждается в нем, как в диктаторе. Пани оспаривал заявление Барбару, а Ребеки подтверждал его.
Тогда на трибуну, предназначенную для ораторов, взошел Марат, которого жирондисты и «жабы из болота» встретили ужасным шумом. Но он хладнокровно и с гордо поднятым челом выдержал эту бурю. «Как кажется, у меня тут имеется много личных врагов», – заявил он холодно. «Все – ваши личные враги, все!» – закричали ему в ответ жирондисты. «Если так, то да будет вам стыдно, – сказал Марат, – почему вы оскорбляете человека, оказавшего так много услуг делу свободы». Он говорил дальше о преследованиях, которым он подвергался и заявил совершенно открыто, что мысль о диктаторе пришла ему одному в голову. Он сказал, что хотел бы избрать диктатора, который стер бы с лица земли всех врагов свободы, но у которого к ноге было бы приковано ядро. Если кто-нибудь не в состоянии подняться до его воззрений, то в этом не он виноват.
После Марата заговорил Верньо, речь которого пестрела бессодержательными фразами; он прочел циркуляр наблюдательного комитета; Марата он осыпал руганью. Жирондист Буало прочитал статью из газеты Марата и потребовал, чтобы Марат был обвинен конвентом. Марат защищался против возведенных на него обвинений, и конвент отклонил предложение Буало. Тогда Марат вынул из кармана пистолет и заявил, что если бы прошел декрет об его обвинении, он размозжил бы себе голову.
Жирондисты, толкавшие Марата во время его речи и кричавшие «В аббатство!», «На гильотину!», потеряли очень много в глазах парижан между тем как Марат приобрел себе еще большие симпатии, чем до тех пор. Он обнаружил мужество и хладнокровие, а эти оба качества всегда нравятся людям.
У Марата было не много друзей, Робеспьер говорил про него, что он, по его мнению, не обладает умом и смелостью государственного деятеля. Правду сказать, он не был особенно уживчивым человеком, и к тому же внешность у него была не элегантная и не привлекательная. Но популярность его объясняют тем, что он был смелым защитником прав бедноты, за что, конечно, почтенная, богатая буржуазия его особенно ненавидела.
С этого дня борьба партий в конвенте шла без перерыва. Она вышла также и на улицу. Отношения между «объединенными» и рабочими из предместий, которые 10 августа вместе взяли штурмом Тюильри, приняли враждебный характер. «Объединенные», пришедшие с юга и принадлежавшие к сторонникам жирондистов, требовали головы Робеспьера, а рабочие в ответ на это угрожали восстанием. Жирондисты нападали также на парижскую коммуну, которую они считали виновной в сентябрьских убийствах и всевозможных грабежах. А госпожа Ролан разжигала борьбу. В докладе, составленном ею, но представленном ее мужем конвенту от своего имени, снова повторяются нападки на партию Горы и на парижскую коммуну за сентябрьские убийства. Робеспьер был снова обвинен в стремлении к диктатуре. Он воскликнул: «Кто осмелится открыто обвинить меня?» Тогда поднялся жирондист Луве и произнес, длинную, полную ругани речь, направленную против Горы и особенно против Робеспьера; в этой своей речи он собрал все возводившиеся на Гору обвинения и заявил, что сентябрьские убийства не представляли из себя народного суда, а были совершены небольшой кучкой наемных убийц. Шабо возразил на это, что для того, чтобы пробраться в аббатство, ему пришлось пройти под