В крепости имелся достаточно сильный гарнизон; в орудиях, амуниции и провианте не было недостатка, так что она могла бы выдержать продолжительную осаду. Но комендант ее, австрийский генерал Гимних был так труслив, что сдал ее 21 октября, испугавшись угрозы Кюстина, что он подвергнет город бомбардировке.
Утверждение, будто Майнц пал вследствие измены, ничем не доказано, хотя французы и могли иметь своих сторонников в крепости.
В измене обвиняли курфюрстского офицера Эйкермейера, потому что он потом перешел на французскую службу, где дослужился до чина генерала. Но этот самый Эйкермейер один только и высказался тогда за защиту Майнца и сделал также соответствующие приготовления.
Сейчас же по вступлении французов в Майнц там образовался знаменитый клуб «Друзей свободы и равенства», в котором собиралась местная демократия. Кюстин взял в свои руки управление страной и назначил чиновниками приверженцев новых идей. Но вскоре он показал, что не стоит на высоте своего положения ни как полководец, ни как государственный деятель.
23 октября французский генерал Нейвингер появился со своими войсками под стенами старого имперского города Франкфурта-на-Майне. Мещане-филистеры, составлявшие господствующий класс в этом городе, сильно испугались и стали уверять французов в своих дружеских чувствах к ним. Кюстин велел потребовать с них военной контрибуции в один миллион; такая сумма показалась франкфуртцам чрезмерной, и они предложили полмиллиона. Но Кюстин настоял на миллионе и этим навсегда испортил отношения с франкфуртцами. В Германии по поводу этого грабительства поднялся страшный шум, и газеты изобразили дело в сильно преувеличенном виде. Кюстин действительно не сумел завоевать симпатий немцев к французам и их нововведениям. Франкфурт он удержал в своих руках лишь до 12 декабря, так как в этот день на него было произведено нападение со стороны пруссаков, подошедших к городу из Кобленца и успевших уже оправиться после своего несчастного отступления из Шампани, причем к ним присоединился один гессенский корпус. Кюстин оставил во Франкфурте только незначительный отряд, который теперь должен был потерпеть страшное поражение, так как стоявший поблизости Кюстин не пришел к нему на помощь. Пруссаки и гессенцы заняли Франкфурт, а Кюстин, приведший своими высокопарными воззваниями в волнение всю Германию, совершенно потерял голову и отступил обратно к Майнцу. Это поведение его, между прочим, привело его на эшафот.
Приблизительно к этому же времени французский генерал Монтескью отнял у сардинского короля Савойю и Ниццу, которые были присоединены к республике.
Процесс короля
Надзор за королевским семейством был поручен парижской коммуне, т. е., вернее говоря, парижская коммуна из недоверия к жирондистам не выпускала надзора за королевской семьей из своих рук. Роялисты постарались изобразить обращение, которому подвергался Людовик XVI и его семья и Тампле, бесчеловечным и грубым. Но если принять в соображение то чувство ненависти, которое испытывали друг к другу двор и демократия, то на основании имеющихся данных никоим образом нельзя прийти к тому выводу, будто обращение с королем носило какие-нибудь черты грубости и бесчеловечности. Надзор за пленниками стал более строгим лишь с того момента, когда обнаружилось, что роялисты завязали с ними сношения с целью их освобождения. Тампльская башня представляла собой четырехэтажное здание; в каждом этаже находилось по две комнаты и кабинету. Окна были загорожены решетками: вход запирался тяжелыми дверями.
В нижнем этаже помещалась стража, взятая из революционных секций и находившаяся под начальством Сантерра. В первом этаже был помещен король с сыном, во втором – королева с дочерью, а в третьем – принцесса Елизавета. Узникам было разрешено гулять под присмотром в Тампльском саду; днем они могли сообщаться друг с другом без всяких стеснений. На ночь их отделяли друг от друга. Им были предоставлены книги и письменные принадлежности, да и в других вещах им не отказывали. Лишь позже интриги роялистов привели к тому, что пришлось ввести некоторые ограничения. Людовику было до самого конца позволено оставить при себе своего камердинера Клери. Пища узникам давалась хорошая; 13 поваров работало в кухне, вблизи башни. На пропитание королевской семьи коммуна потратила в два месяца свыше 28 000 франков. Королю было передано на разные мелкие расходы 2000 франков; впоследствии ему перестали давать деньги из боязни, как бы он не подкупил кого-нибудь.
За королем хотели иметь наблюдение, и поэтому за ним и его семьей следили очень строго, но никто не хотел его мучить. Если принять во внимание обычное обращение любого правительства с теми людьми, которые являются в его глазах политическими преступниками, если принять в соображение тот факт, как при господстве Людовика XVI обращались с государственными преступниками в Бастилии, Венсенне и других тюрьмах, то нельзя не отметить, что демократический муниципалитет Парижа относился к Людовику XVI и его семье очень предупредительно.
Людовик XVI больше всего возмущался тем, что его, на том основании, что он фактически перестал быть королем, называли теперь по имени основателя его династии Людовиком Капетом и что его караульные позволяли себе курить в тюрьме; кроме того, он жаловался на то, что привратник Роше не обращался с ним достаточно почтительно.
С различных сторон стали уже раздаваться требования, чтобы король был привлечен к суду. Конвент должен был определить, что предпринять по отношению к Людовику XVI. Его можно было или освободить, или оставить в тюрьме, или казнить. За освобождение короля никто не высказывался в конвенте: жирондисты стояли за то, чтобы он был оставлен в тюрьме, а партия Горы требовала казни его.
Вскоре дело Людовика обратило на себя внимание всей Европы. Все европейские дворы посмотрели на дело французского короля, как на свое собственное дело. В ответ на это национальный конвент заявил, что он смотрит на дела народов, как на свои собственные дела. Он выпустил 10 ноября 1792 года декрет, в котором говорилось: «Национальный конвент сим объявляет, что он предлагает свою помощь и братство всем народам, стремящимся к завоеванию свободы, и поручает исполнительной власти передать генералам французских армий приказ, чтобы они приходили на помощь тем гражданам, которые теперь страдают или будут страдать в будущем за дело свободы».
Не один только факт бегства короля в Варенн являлся доказательством того, что он вступил в сношение с иностранными державами, с представителями духовенства, отказавшимися дать присягу, и с эмигрантами, и намеревался уничтожить свободу французского народа. В бюро цивильного листа были найдены доказательства того, что король в 1791 году сообщал клермонскому епископу в письме о своем намерении восстановить королевскую власть и вернуть духовенству его прежнее могущество. Община представила конвенту документы, из которых было видно, что двор израсходовал полтора миллиона франков на подкуп депутатов законодательного собрания. Марат потребовал, чтобы был составлен инвентарь этих документов, и его предложение было принято. Но его предложение, чтобы документы были тотчас же напечатаны и обнародованы, было отвергнуто; тут уже жирондисты показали, что у них в этом отношении совесть не совсем чиста. Они стали обвинять Марата, будто он хочет натравить на них народ.
Жирондисты действительно находились в сношениях с двором, но установить, каковы были результаты этих сношений, теперь невозможно.
В это время в Тюильрийском дворце был открыт так называемый «железный шкаф», представлявший из себя, собственно говоря, потайной ящик, в котором король хранил свою секретную корреспонденцию. Как известно, Людовик охотно занимался слесарной работой; он работал очень часто с одним слесарем Гаменом. Гамен знал о существовании потайного ящика и рассказывал о нем прежде другим людям; по его уверениям, королева хотела избавиться от него и для этого угостила его отравленным пирожным. Гамен проболел долгое время, а тем временем одна придворная дама успела по поручению короля убрать из ящика часть бумаг. Вскоре после этого Гамен явился к министру Ролану и указал ему на существование железного шкафа. Ролан настолько был бестактен, что вынул бумаги из шкафа без всяких свидетелей, не составил протокола и, прежде чем передать их конвенту, сам просмотрел их. Поэтому его впоследствии обвинили в том, что он уничтожил те бумаги, которые могли бы скомпрометировать его политических друзей, жирондистов. Насколько это обвинение основательно, нельзя определить.
Но как бы то ни было, но документы, которые Ролан передал конвенту, могли послужить достаточно сильным обвинением против короля; среди бумаг были найдены письменные доказательства того, какие заговоры устраивал двор, с кем он для этого вступал в сношения и кого он подкупал. Тут всплыла на свет божий измена Мирабо, его договор с двором. Обнаружились интриги Бульо и Лафайета и выяснился характер связи двора с иностранными державами, с эмигрантами и отдельными членами обоих первых национальных собраний.
Это открытие произвело страшное впечатление на всю Францию. Народ пришел в ярость, увидев, как его обманывали торжественными обещаниями и клятвами. Презрение к заговорщикам и предателям охватило всех французов. Бюст Мирабо в клубе якобинцев был разбит, а в конвенте его завесили.
Со всех сторон стали получаться петиции, появлялись депутации, требовавшие, чтобы против короля был возможно скорее возбужден процесс. Парижская коммуна пустила в ход все свое влияние. Перед конвентом были устроены демонстрации, участниками которых являлись раненые 10 августа.
Не могло уже быть сомнения в том, что король носился с планами уничтожения французской конституции. Но тут возникал вопрос, как его обвинить. Согласно конституции, он был неприкосновенен; ответственны были только его министры. Кроме того, в одном из пунктов конституции говорилось: «После отречения короля от престола, отречения, происшедшего на основании ясно выраженной им воли или согласно закону, король принадлежит к классу граждан и может, подобно всякому гражданину, быть привлекаем к суду за действия, совершенные им после отречения».