Поводом к восстанию послужило решение конвента созвать массовое ополчение. Вандейцы не хотели бороться за республику. Комиссары и офицеры, отправленные сюда для произведения набора, встречали повсюду скрытую вражду или открытое сопротивление. В деревне Машкуль офицер, руководивший делом набора, был убит, и восстание распространилось с неимоверной быстротой по всей провинции. Повсюду республиканские отряды подвергались нападению и беспощадно истреблялись. Вандейцы проявили уже в самом начале восстания поразительную жестокость и фанатизм. Они вели войну со своеобразной тактикой, причем значительную помощь оказывал им характер их местности. Они стреляли в республиканцев из-за кустов и деревьев и легко приводили их своими меткими выстрелами в замешательство: тогда они выскакивали с диким криком и избивали республиканцев тяжелыми дубинами. Вскоре у них нашлись популярные вожаки, как, например, бывший извозчик Кателино, лейтенант Шаретт, лесничий Отофле, Боншан, Лектор и Ларош-Жакелен. Вначале восстание шло успешно уж по одному тому, что для подавления его конвент отправил совершенно неспособных генералов. Англия поддерживала повстанцев деньгами, так что вскоре восстание было вполне организовано и целью его было провозглашено восстановление католической церкви и возведение на престол Людовика XVII, малолетнего сына Людовика XVI, который вместе с матерью находился тогда в тюрьме.
Обе стороны вели войну со страшной жестокостью. Восстание Вандеи поставило республику в такое опасное положение, что конвент решился на самые крайние меры. Этому сопротивлялись жирондисты, и таким образом восстание в Вандее стало одной из причин гибели этой партии, некогда выступавшей с таким рвением против двора.
Конвент принял самые строгие меры. За участие в каком-нибудь народном волнении всякий священник и дворянин объявлялся стоящим вне закона; все лица, пользовавшиеся в прежние времена определенными привилегиями, должны были быть обезоружены; эмигранты изгонялись из страны навсегда и в случае возвращения наказывались смертной казнью.
Против всех этих мер можно было с точки зрения гуманности и свободы сделать много возражений; но Гора не стала в это время заниматься рассуждениями, так как дело тут шло не о том, чтобы исследовать и устанавливать теории, а о том, чтобы спасти во что бы то ни стало республику. Конвент решил принять эти меры, так как других он не знал. А жирондисты постоянно противились всем энергичным мерам, предложенным в этот чрезвычайно критический момент Горою. Им казалось, что партийные распри и их доктрины стоят выше, чем Франция и республика. Образ действий этой партии до крайности озлоблял парижское население, завоевавшее Франции ее свободу, и озлобленный Париж, как мы увидим ниже, уничтожил эту партию.
Падение жирондистов
Государственное благо с каждым днем все сильнее и сильнее требовало изгнания жирондистов из конвента, и Дантон, Марат и Робеспьер соединились с коммуной для низвержения этой партии, которая, казалось, ставила себе исключительной целью ослабление сил революции. Правда, Дантон долгое время был противником этой меры; он думал, что арест и обвинение членов конвента могут повлечь за собою очень опасные последствия. Но во время борьбы его сомнения мало-помалу исчезли.
Секции образовали комитет, заседавший открыто в городской ратуше. Но из числа членов этого комитета был избран второй, более тесный комитет, который заседал в архиепископском дворце и председателем которого был некий Добсан. Этот центральный комитет стал подготовлять восстание против жирондистов, и так как он находился в постоянных сношениях с комитетом секций, заседавшим в ратуше, то он мог в каждую минуту поставить на ноги секции и призвать их к оружию.
В конвенте узнали об этих планах и подготовлениях, и жирондисты старались предупредить коммуну. Председателем конвента был избран Иснар, вызывающее поведение которого по отношению к левой содействовало обострению конфликта. Гаде, один из самых ярых противников Горы и коммуны, думал, что восстанию можно помешать путем постановления конвента. Он произнес громовую речь против заговора 10 марта и потребовал смещения парижского муниципалитета, место которого должны были занять президенты секций; затем он потребовал, чтобы были созваны в Бурж заместители членов конвента, которые могли бы перенять функции конвента в том случае, если конвент, заседавший в Париже, будет уничтожен.
Эго наглое требование сначала поразило Гору; затем поднялся страшный шум. Раздались грозные заявления о том, что заговорщики, стремящиеся уничтожить единство республики, теперь сами разоблачили свои планы. Этой суматохе был положен конец Баррером, который, заручившись согласием комитета благоденствия, отличавшегося тогда еще значительной вялостью, предложил избрать комиссию из двенадцати членов для ведения следствия по поводу планов, направленных против жирондистов. Члены этой комиссии назывались инспекторами залы. В комиссию попали исключительно враги Горы и коммуны, и поэтому неудивительно, что негодование Горы тотчас же направилось против нее. Лозунгом революционного Парижа стало устранение комиссии; решено было, что 31 мая начнется восстание с целью низвержения этой комиссии, одновременно с которой должна была пасть и Жиронда. С самого начала это восстание называли «моральным», так как можно было предположить, что оно обойдется без кровопролития. Командование национальной гвардией поручено было Анрио, так как Сантерр в то время командовал войсками, отправленными против восставшей Вандеи. Анрио был человек с очень сомнительным прошлым. Это был малоспособный хвастун и фразер. Но в этот момент он, как оказалось, прекрасно подходил для порученной ему роли.
По приказанию комиссии двенадцати, было арестовано довольно много решительных революционеров. Она приказала, между прочим, арестовать Гебера, помощника прокуратора общины. Гебер издавал газету «Pere Duchesne» и пользовался среди парижского населения большой популярностью. Тон его газеты был очень резок, но не более резок, чем тон жирондистских и роялистских газет. Коммуна подняла протест против ареста Гебера и объявила себя постоянной. То же самое сделали революционные комитеты и клубы. 27 мая в конвент явилась депутация коммуны и потребовала освобождения Гебера и роспуска вышеупомянутой комиссии. Одна секция потребовала даже привлечения комиссии к суду революционного трибунала. Иснар ответил им следующими словами: «Если восстание будет направлено против народного представительства, то Париж будет уничтожен и в будущем придется разыскивать, на каком берегу Сены находился этот город».
Эти слова переполнили чашу. «Такая наглость, – воскликнул Дантон, – невыносима. Мы окажем сопротивление!»
Поднялась невообразимая суматоха, и так как жирондисты призвали для своей защиты вооруженную силу, то дело могло кончиться кровопролитием. Толпы народа проникли в зал заседания. Раздались крики, что конвенту угрожают вооруженные люди. Были призваны министр внутренних дел и мэр для того, чтобы допросить их о состоянии Парижа. Оба они заявили, что конвенту никто и ничто не угрожает, что целью движения является уничтожение комиссии двенадцати. Паш, со своей стороны, заявил, что виновницей всех беспорядков является комиссия двенадцати.
Было уже поздно, и жирондисты хотели прекратить заседание, чтобы таким образом уклониться от окончательного решения вопроса. Но Гора упорно настаивала на немедленном решении его. Покинутое Иснаром председательское место было занято Геро де Сешелем, другом Дантона. «Власть разума, – сказал Геро, – и власть народа – понятия тождественные. Народу будет гарантирована справедливость». Вопрос об освобождении Гебера и других арестованных и о смещении комиссии был поставлен на голосование конвента и решен в утвердительном смысле. Народ, теснившийся вокруг конвента, приветствовал это решение криками радости. Геберу надели венок и отнесли его на руках в клуб кордельеров.
На следующий день жирондист Ланжюине стал утверждать, что декрет недействителен. Тщетно Дантон, не желавший довести борьбу до крайностей, возражал против этого. Ослепленные, высокомерные жирондисты, преисполненные ненависти к якобинцам, сами прокладывали себе путь к гибели. Конвент дал себя переубедить. Правда, освобожденные лица не были снова арестованы, но комиссия была восстановлена.
Это решение снова разожгло озлобление секций. Заседавший в архиепископском дворце комитет стал крайне энергично подготовлять восстание. Однако и теперь еще хотели, чтобы это восстание носило чисто «моральный» характер.
Когда 30 мая секции явились в конвент с требованием роспуска комиссии и привлечения ее к суду, Ланжюинэ стал их резко обвинять. Они не получили от конвента никакого ответа, и тогда восставшая коммуна привела в движение «народные массы».
31 мая поднялись предместья, ударили в набат, и Анрио велел выстрелить из пушки в знак тревоги. В одно мгновение секции стояли уже под ружьем и окружили конвент, собравшийся в 6 часов утра. Движение носило целиком характер «морального» восстания, так как нигде дело не доходило до кровопролития.
В конвенте дебатировался вопрос о роспуске комиссии. При бурных криках одобрения со стороны галерей Тюрио и Дантон потребовали роспуска комиссии. На галереях сидело много женщин, которых называли «вязальщицами Робеспьера», так как этот последний был их любимцем. Затем поднялся Робеспьер и произнес длинную и резкую речь, направленную против жирондистов. Он стал их обвинять в том, что они пытались спасти короля и что они находились в заговоре с Дюмурье. Он требовал обвинительного декрета против них.
Но Баррер и центр снова занялись посредничеством. Испуганные депутациями, требовавшими роспуска комиссии, они сами внесли теперь предложение о роспуске ее. Кроме того, они предложили оставить вооруженную силу Парижа постоянной и поручить комитету благоденствия, чтобы он занялся расследованием различных заговоров. Конвент принял предложение Баррера, и, таким образом, поскольку дело касалось комиссии, восстание оказалось победоносным. Но вожаки восстания не были довольны успехом 31 мая. Они стремились к полному низвержению Жиронды, и, по их мнению, роспуск комиссии нисколько не устранял угрожавшей им опасности. Они хотели ковать железо, пока оно было горячо. Стали делаться приготовления к новому движению, целью которого было изгнание из конвента и арест 22 жирондистов. Коммуна снова взяла в свои руки руководство восстанием и поручила Гассенфратцу вечером 1 июня прочесть в конвенте угрожающий адрес, в котором требовалось изгнание жирондистов. Марат проявил энергичную деятельность. Он и его друг испанец Гусман, казненный впоследствии вместе с Дантоном, собственноручно били в набат.