Конвент не представлял собою атеистической корпорации, но он был до того проникнут сознанием великого значения основания Французской республики, что устранил христианское летосчисление и ввел новое, начавшееся с момента провозглашения Французской республики. Первым днем I года было назначено 22 сентября 1792 года, совпадавшее случайно с осенним равноденствием, так что получилось впечатление, будто природа хочет стоять в гармонии с новым летосчислением. Введение республиканского календаря было постановлено конвентом 24 октября 1793 года. Депутат Ромм предложил этот календарь конвенту уже на первых заседаниях его. Некоторые улучшения были внесены в него поэтом Фабром д’Эглантином, другом Дантона. Новый календарь делил год на 12 месяцев, по 30 дней в каждом; они получили свои названия по временам года. Осенние месяцы: назывались: Вандемьер (месяц сбора винограда), Брюмер (месяц туманов), Фример (месяц морозов); зимние месяцы назывались: Нивоз (снежный месяц), Плювиоз (дождливый месяц), Вантоз (месяц ветров); весенние месяцы назывались: Жерминаль (месяц произрастания), Флореаль (месяц цветов), Прериаль (месяц лугов); летние месяцы назывались: Мессидор (месяц жатвы), Термидор (месяц жары), Фрюктидор (месяц плодов). Каждый месяц состоял из трех декад. Десятый день назывался декади и был праздничным днем. Оставшиеся затем пять (для високосного года шесть) дополнительных дней назывались, к ужасу филистеров, санкюлотидами и были днями национальных празднеств. Первый из санкюлотидов был праздником ума, второй праздником труда, третий – праздником общественного мнения, так что в этот день можно было безнаказанно высказывать всякие мнения, можно было писать и говорить что угодно, и всякий должен был стараться завоевать в свою пользу общественное мнение, опровергать всякие клеветы. Шестой санкюлотид, приходившийся только на високосные годы, предназначался для революционного праздника.
Мы приводим здесь таблицу, сопоставляющую республиканский календарь с христианским:
Новое летосчисление оставалось в силе 12 лет и только в 1895 г., после того как Наполеон Бонапарт стал императором французов, оно снова было заменено христианским летосчислением.
По поводу введения этого календаря поднялся страшный шум, и многие смотрели на этот факт как на покушение на христианскую религию, но конвент совсем не имел этого в виду; он ввел республиканский календарь просто потому, что грегорианский казался ему устарелым и односторонним. Духовенство воспользовалось этим нововведением, чтобы изобразить конвент в виде сборища безбожников и врагов всякой религии и чтобы, таким образом, представить весь переворот, произошедший во Фракции, как безбожное дело.
Покушение на христианскую религию произошло потом, но оно исходило не от конвента.
Гебертисты
Марат, игравший в прежние времена руководящую роль в коммуне, не обнаруживал особой враждебности ни к религии, ни к духовенству. Однажды, в то время, когда он подвергался преследованию со стороны Лафайета, его даже приютил у себя какой-то священник. В своем труде «План уголовного законодательства», появившемся во время революции в новом издании, он, между прочим, устанавливает определенные наказания за преступления против религии и требует тюремного заключения для людей, отрицающих существование Бога и распространяющих свои атеистические взгляды. При этом он говорил, что «без сомнения, для государства полезно, чтобы его члены верили в Бога, но еще полезнее, чтобы они не преследовали друг друга».
После смерти Марата среди его приверженцев стало распространяться противорелигиозное и материалистическое миросозерцание. Как кажется, к атеистическому воззрению привел приверженцев Марата Клоотц, вдохновлявшийся трудами материалистических философов. Это был немного эксцентричный и сумасбродный человек. Он назвал себя «личным врагом Бога» и принял имя Анахарсиса; в подражание ему прокурор общины Шометт назвал себя Анаксагором. Шометт и Гебер стали во главе коммуны и образовали вместе со многими другими радикальными революционерами особую партию, приверженцев которой называли гебертистами. Паш и военный министр Бушотт стояли в близких отношениях к ним. К ним примкнули также: секретарь военного министерства Венсан, генерал революционной армии Ропсен, типограф Моморо, родом из Испании, и известный Клоотц.
Гебер пользовался в то время огромным влиянием среди народных масс как издатель газеты «Père Duchesne», в которой он крайне резко нападал на врагов республики и революции. Чтобы возбуждать страсти народных масс, он подделывался в этой газете под грубый простонародный язык. Его газета распространялась в количестве 80 000 экземпляров. Революция подняла Гебера из низкого положения: за какой-то нечестный поступок он потерял место при одном театре и враги его постарались использовать и раздуть этот факт. Его революционные брошюры сделали его известным, а благодаря своему ораторскому таланту и симпатичной наружности он стал пользоваться влиянием в клубах. Женился он на выступившей из монастыря монахине по имени Гупиль. После падения жирондистов Гебер стал высказываться за то, чтобы проливалось возможно меньше крови. Но так как он проповедовал атеистические идеи, то власть имущие сильно возненавидели его и всячески стремились оклеветать его.
Гебер, Шометт и Клоотц объединились для борьбы с церковью, противопоставляя ей простой разум, или здравый человеческий рассудок. «Есть только одни властитель, – оказал Клоотц в конвенте, – это само человечество. Природа не склоняется на колени пред собой же… Граждане, разум объединил всех людей в одно общее представительство».
18 октября общинный совет решил отменить религиозные церемонии. Арестные ходы и процессии были запрещены, иконы, реликвии и т. п. были удалены. Так как эти постановления встречены были парижанами с восторгом, то Гебер и Шометт решили убедить дружески расположенного к ним парижского епископа Гобеля сложить с себя свое звание и подать этим пример другим представителям духовенства. Гобель дал себя убедить и явился 7 ноября 1793 года со своими викариями и в сопровождении Шометта в конвент, там снял с себя знаки своего священнического достоинства и надел красную шапку. «Я принял то звание, которое народ мне передал, – сказал Гобель, – я стал епископом, когда народ хотел еще иметь епископов; я перестаю теперь быть епископом, так как народ не хочет больше таковых. Подчиненное мне духовенство проникнуто такими же мыслями». Священник Вожирар присоединился к этому заявлению, и многие священники сложили свое звание. Но были и такие, которые не последовали этому примеру; к числу этих последних принадлежал Грегуар, который, будучи убежденным республиканцем, оставался в то же время в конвенте 7 ноября 1793 года. Как видит читатель, здесь совсем не было принято решения отменить христианство, как это часто легкомысленно утверждают. Общинный совет и Гобель нашли в департаментах многих подражателей. Из церквей были взяты ценные предметы и переданы конвенту для того, чтобы этот последний употребил их на пользу отечества, колокола оыли перелиты в пушки. Конвенту переданы были распятия, всякого рода золотые и серебряные предметы, и лица, передавшие их, наряжались обыкновенно самым причудливым образом: в ризы, рясы и другие священнические одеяния. Один из них повторил слова дикого герцога Христиана Брауншвейгского, который однажды отправил на монетный двор серебряные статуи 12 апостолов, стоявшие в Падерборнском соборе, говоря: «Идите по всему миру и поучайте все народы».
Тем лицам, которые хотели бы отречься от религии, была теперь показана дорога. Больше никто ничего не делал. Ни у кого не было ни права, ни разумного основания насильственно принуждать отрекаться от христианства тех, кто этого не желал. До мысли об отделении церкви от государства люди того времени не додумались, и конституционные священники и теперь еще продолжали считаться государственными чиновниками. Но вожди антирелигиозного движения впалив ошибку, которую люди делают очень часто: они думали, что надо заменить отмененный христианский культ каким-нибудь другим культом. Таким образом, гебертисты пришли к мысли создать культ Разума, поклонение Разуму должно было происходить в каждую декаду. Собор Парижской Богоматери был превращен в храм Разума; поклонение Разуму совершалось также и в других церквах. Народ собирался в церкви, читался текст конституции и декларации прав человека, или устраивались другие чтения и сообщались сведения с театра военных действий; играла музыка, пелись патриотические песни. Особый ящик, напоминавший по форме голову животного, назывался «ртом истины»; в него можно было опускать анонимные запросы, обвинения и советы, относящиеся к общему благу; две трибуны были предназначены для стариков и беременных женщин.
Легкомысленным парижанам новый культ очень понравился, и в первом празднестве, устроенном в честь Разума, приняло участие очень много народа. Это празднество, о котором распространялось так много сплетен, на самом деле было очень скромным и невинным торжеством. Люди потянулись длинной процессией к собору Парижской Богоматери. Несли бюсты Лепеллетье и Марата. Затем появилась богиня Разума, из чего видно, что новый культ опять-таки сильно приближался по своим формам к старому. «Богиня Разума» сидела в старинном кресле, которое несли четверо мужчин. Это была стройная, красивая женщина. Еще в настоящее время сильно распространена ложь, будто богиней Разума была выбрана проститутка; в действительности же это была не кто иная, как известная своей красотой госпожа Моморо, которая, впрочем, сначала ни за что не хотела исполнять эту театральную роль и уступила только после настоятельных просьб в угоду своему мужу. Она была одета в белое платье, на плечи ее был живописно накинут синий плащ, а ее красивая голова была покрыта фригийской шапочкой; великолепные черные волосы ее были распущены. Рядом с ней помещалась актриса, представлявшая богиню Свободы. Само собой понятно, что эти женщины изображали собой только живые картины, и им не «поклонялись», как это многие утверждали. Точно также неверны рассказы, будто в связи с праздником Разума происходили различные оргии. Шометт, являвшийся одним из организаторов новых праздников, особенно уговаривал экзальтированных женщин не выходить из пределов женственности. 18 ноября толпа женщин в фантастических нарядах проникла в зал заседаний коммуны под предводительством какой-то Розы Лакомб и стала вести себя очень развязно. Тогда Шометт напомнил им их долг матерей и хозяек; он произнес панегирик женщине, являющейся верной и заботливой женой, и закончил свою речь следующими словами: «Мы должны с презрением относиться к бесстыдной женщине, облачающейся в мужскую одежду и обменивающей свои природные прелести на пику и красную шапку». Было решено не принимать больше таких женских депутаций, не затрагивая, однако, как выразился Шометт, их прав.