Через несколько дней были уже арестованы Шометт, Гобель и Паш. Паш был устранен от должности мэра; его арестовали как подозрительного человека.
Процесс гебертистов продолжался три дня; их обвиняли во всевозможных бесчестных поступках, как, например, в кражах белья. Они почти совсем не защищались. «Это политический процесс, – говорил Ронсен своим товарищам, – к чему же все эти ваши документы и приготовления к защите? Вы занимались болтовней, когда надо было действовать; так покажите теперь, что вы, по крайней мере, умеете спокойно умирать!»
24 марта 1794 года осужденных повели на казнь. По дороге на эшафот они подвергались насмешкам и издевательствам со стороны роялистов, собравшихся большими массами на улицах, чтобы полюбоваться уничтожением революционной коммуны, Ронсен и Клоотц проявили на эшафоте много мужества.
Революционная армия была распущена. Шометт и Гобель были также казнены. Против Шометта было выставлено обвинение, будто он хотел уничтожить Париж голодом, на что он ответил одним только презрительным молчанием. Теперь коммуна была составлена из сторонников Робеспьера.
Так Робеспьер, шедший до того времени постоянно в ногу с революцией, теперь остановился, и с этого момента началась реакция в его вкусе.
Гебертисты подверглись со стороны историков самым резким нападкам. В этом отношении им пришлось подвергнуться участи всех тех людей, которые заступаются за бедные слои народа. Можно согласиться с тем, что среди них было несколько экзальтированных и резких людей, но, во всяком случае, их республиканский патриотизм был так же искренен, как патриотизм других партий. Они пали жертвою классовой ненависти, жертвой ограниченной идеи «добродетельного государства» и стремления «людей добродетели» к власти. Но, уничтожив коммуну и казнив ее вождей, комитет благоденствия подрубил тот сук, на котором он сам сидел. Парижское население относилось с большим доверием к деятелям коммуны, доставлявшим ему всегда в моменты самой острой нужды средства существования. А новые деятели коммуны могли в ответ на вопли голодных парижан обещать только одно, а именно, что враги республики будут впредь наказываться еще строже, чем прежде. Парижское население не забыло казни гебертистов так легко, как это предполагал комитет благоденствия.
Реакция, начавшаяся с момента падения гебертистов, должна была поглотить всю партию Горы.
Падение дантонистов
Тотчас же после казни вождей гебертистов комитет благоденствия занялся приготовлением к тому, чтобы уничтожить правую фракцию Горы, дантонистов. Дело в том, что Робеспьер боялся как бы его, после того как он отправил на эшафот самых решительных революционеров, не причислили к умеренным элементам Горы. Кровь уморенных представителей партии должна была доказать, что сам Робеспьер не склонен к умеренности.
Дантон провел некоторое время у себя на родине в Арси на Оби и вернулся затем в Париж с тяжелыми предчувствиями. Вернувшись по приглашению своих политических друзей в столицу, он имел свидание с Робеспьером. Но оказалось, что старая, завязавшаяся при посредничестве Демулена дружба между обоими вождями революции исчезла, и Дантон расстался с Робеспьером очень холодно. Сближения не произошло. Дантон видел надвигающуюся на него грозу, но ничего не предпринял. Да и что было ему предпринимать? Бежать? Но какая страна примет его? Если бы он поднял в конвенте свой могучий голос и повел энергичную борьбу против правительства, то могло бы быть еще сомнение в том, станет ли конвент на сторону Робеспьера и комитета благоденствия. Но он флегматично покорился своей участи. «Лучше быть казненным, – сказал он как-то раз, – чем самому казнить других». Он говорил, что жизнь ему надоела. А одному другу, советовавшему ему бежать из Франции, он ответил: «А разве можно унести с собою свое отечество?»
Вечером 30 марта 1794 года какой-то канцелярский чиновник передал ему, что в комитете благоденствия говорили об его аресте. Вспоминая сыгранную им роль в революции, Дантон ответил: «Они не решатся на это».
Однако они решились.
Ночью Дантон был арестован по приказанию всемогущего комитета благоденствия. Приказание последовало после доклада Сен-Жюста. Арестованы были также Камилл Демулен, Геро де Сешель, Лакруа, Филиппо Вестерман и еще некоторые другие дантонисты. Шабо, Фабр д’Эглантин, Базир и еще четверо других приверженцев Дантона были еще раньше арестованы за подделку какого-то декрета, и вот теперь суд нарочно соединил процесс о подделке с процессом Дантона. Дантонистов обвиняли в том же, в чем обвиняли гебертистов, а именно: будто бы они подкуплены иностранными государствами и хотят погубить республику. Но в то время, как гебертисты думали достигнуть этого своими крайностями, дантонисты, наоборот, рассчитывали на свою умеренность. Специально против Дантона выставлялось старое обвинение в том, что он был подкуплен двором и что в Бельгии принимал участие в грабежах. По нашему мнению, ни первое, ни второе обвинение не могло быть доказано фактами.
У Дантона не было опоры в конвенте и клубах. Но, когда разнеслась весть об его аресте, Париж все-таки заволновался. В конвенте поднялся друг Дантона Лежандр и потребовал, чтобы арестованные были приведены в конвент. Но против Лежандра выступил Робеспьер. Он пустил в ход все свое ораторское искусство, угрожал всевозможными бедствиями и в конце речи воскликнул: «Мы не хотим идолов». Это восклицание было встречено конвентом с большим одобрением. Сен-Жюст прочел удачно составленный доклад, в котором он собрал сплетни об арестованных и изображал их как безнравственных людей, подкупленных иностранными государствами. Конвент притворился, будто он верит всему этому, и из боязни перед всесильными комитетами депутаты согласились пожертвовать головами Дантона и его друзей, чтобы спасти свои собственные.
Арестованные сидели в Люксембурге, где Дантон изрекал свои остроумные крылатые слова, а бедный Камилл Демулен, проживший со своей прекрасной молодой женой Люсиль Дюплесси радостную идиллию, написал те самые знаменитые письма, которые являются самыми трогательными творениями любящего сердца, мучающегося в предчувствии смерти. Но на суде Дантон и его друзья держались мужественно и гордо. Они защищались очень умело и, казалось, они все еще надеялись избегнуть эшафота. При допросе они давали трибуналу очень оригинальные и замечательные ответы. Так, например, Дантон на вопрос об имени, возрасте и месте жительства ответил: «Я – Дантон, хорошо известный деятель революции, мне 35 лет; моей обителью скоро будет ничто, а мое имя будет жить в Пантеоне истории».
Народ массами толпился в суде, чтобы увидеть этих знаменитых вождей революции. Он волновался и уже раньше проникся участием к молодой, красивой жене Камилла, в отчаянии блуждавшей вокруг темницы своего мужа. Громовой голос Дантона возбуждал народ, этот голос заглушал звонок председателя трибунала. Присяжные начали колебаться, а обвиняемые все решительнее требовали, чтобы их поставили на очную ставку с их обвинителями и клеветниками. Но трибунал закрыл дебаты под предлогом, будто обвиняемые оскорбили его, Дантон и его друзья были присуждены к смертной казни. «Нас приносят в жертву честолюбию нескольких трусливых разбойников, – сказал Дантон, – но недолго будут они вкушать плоды своей преступной победы. Я потащу за собою Робеспьера. Робеспьер последует за мной».
Предсказание Дантона оправдалось.
Дантонисты были казнены 5 апреля 1794 года. Они умерли без всякой боязни. Дантон потребовал от палача, чтобы он показал его голову народу, и это его требование было исполнено.
Так погиб Дантон, могучая энергия которого некогда спасла Францию от нападения иностранных государств и от внутренней реакции. У этого человека бывали дикие вспышки, но он не был способен на систематическую жестокость. Вместе с ним умер блестящий поэт Камилл Демулен, едкие остроты которого часто поражали тех, в кого он даже и не метил. По дороге на место казни он вспомнил 12 июля, когда он в Пале-Рояле обращался к народу с требованием взяться за оружие для борьбы со двором. «Так вот какова награда, – сказал он с болью в сердце, – первому апостолу свободы! Бедный Камилл! Он был соткан из слишком нежной материи для этой революции, низвергавшей и разбивавшей железных колоссов». Оба этих друга сделали все для того, чтобы придать жар и энергию революции. Но теперь они стали в неподходящий момент требовать умеренности и погибли на эшафоте.
Триумвират
После падения гебертистов и дантонистов Робеспьер оказался первым человеком в республике. Теперь уже никого нельзя было больше противопоставить ему, и никто не сросся так со всеми великими событиями революции, как он. Его диктатура сложилась сама собою после того, как он себе прочистил путь. Вместе со своими верными друзьями Сен-Жюстом и Кутоном он господствовал в комитете благоденствия, а следовательно, и в конвенте. Вне конвента Робеспьер старался упрочить свое положение тем, что на все выдающиеся должности назначал своих приверженцев. Революционный трибунал состоял целиком из его приверженцев. Коммуна была преобразована; Флерио стал мэром, Пейан национальным агентом; оба они, а также Анрио, начальник национальной гвардии, были безусловно преданы Робеспьеру. Революционная армия была распущена, так как по большей части состояла из гебертистов. Министерства были уничтожены и заменены 12 канцеляриями для ведения государственных дел. Канцелярии заведывали и руководили: 1) полицией и судебными делами: 2) общественными школами; 3) земледелием и искусствами; 4) торговлей и магазинами; б) общественными сооружениями; 5) организацией общественной помощи; 7) почтой, транспортным делом и посольствами; 8) финансами; 9) организацией армии и управлением ею; 10) судоходством и колониями; 11) вооружением; 12) внешними делами. Таким образом, управление страной перешло из министерств, которые, впрочем, в последнее время не играли никакой роли, в руки комитета благоденствия, так как канцелярии были подведомственны этому комитету. Клуб кордельеров был закрыт, и этим правительство надеялось окончательно уничтожить гебертистов. Оставлен был только клуб якобинцев, являвшийся отныне признанным народным обществом и пользовавшийся покровительством правительства. Этот клуб служил для Робеспьера той трибуной, с которой он ежедневно излагал свои взгляды и провозглашал свои идеи. Собрания секций были отменены, благодаря чему рабочие, получавшие до сих пор за посещение секций по 2 франка, были лишены очень важной для них в это время безработицы и нужды поддержки.