[129]. «Философия», ставя под сомнение разумность прежних моральных ценностей, подрывала существовавшие до того времени социальные связи, «реальный общественный союз» Старого порядка. Кошен определил данное явление как «индивидуалистический бунт против всех моральных устоев»[130].
Огюстен Кошен в принципе правильно понял роль философии Просвещения, освобождавшей общественное сознание из-под влияния религиозного мировоззрения и подрывавшей тем самым идеологическую основу Старого порядка. Индивидуализм, ставший идеалом просветителей, играл в XVIII в. революционную роль, ибо подразумевал необходимость разрушения всех сословно - корпоративных ограничений личной инициативы. Но поскольку Кошен считал Старый порядок лучшим из возможных, а религиозное сознание - единственно приемлемым, то, естественно, «прогресс Просвещения» оценивался им негативно. Кошен не сумел при помощи «социологического метода» объяснить причины быстрого распространения идей Просвещения. Фактически он сослался на психологический фактор, заявив, что члены «обществ» полюбили «игру в философию», поскольку она позволяла им удовлетворять честолюбие, открывая возможности для такой «карьеры», какая в «реальном мире» им была недоступна[131].
Члены многочисленных «обществ», распространившихся по всей Франции, создали, по словам Кошена, как бы свое государство. «Литературная республика», порождение «социального мышления», представляла собой идеальное общество, не имевшее никакой связи с «реальной жизнью», некий «город или мир в облаках», куда входили лишь посвященные в тайны философии. Эта выдуманная республика «имеет свою конституцию, своих магистратов, свой народ, свои почести и свои усобицы. Там тоже [как и в “реальном мире”. - А. Ч.] изучают проблемы политики, экономики и т. д., там рассуждают об агрономии, искусстве, морали, праве. Там дебатируются текущие вопросы, там судят должностных лиц. Короче говоря, это маленькое государство - образ большого с одним лишь отличием: оно не является большим и не является реальным». «Мир в облаках» имел свою столицу - масонское объединение «Великий Восток»[132], своих законодателей - энциклопедистов, свои парламенты - светские салоны; в каждом городе литературные общества и академии представляли собой «гарнизоны мыслителей», готовые по приказу из центра выступить против духовенства, двора или литературных противников[133].
Жизнь «литературной республики» подчинялась действию объективных социальных законов, писал Кошен, и прежде всего - «закону отбора и вовлечения», в соответствии с которым углубление в область философских абстракций имело следствием постепенный отсев тех, кто не мог полностью порвать связь с реальной жизнью. Оставались только наиболее способные к существованию в идеальном мире, созданном «чистой мыслью». Они сплачивались все теснее и продолжали свое движение в «мире облаков»[134]. Действовал этот закон автоматически, независимо от сознания индивидов, Кошен даже сравнивает весь процесс «развития Просвещения» с дрожжевым брожением. Непосредственным результатом его были постоянные «чистки» в «обществах» и «бескровный террор» против инакомыслящих, подвергавшихся травле в литературных кругах[135].
Для концепции Кошена характерно то, что «философия» фигурирует у него как цельное, нерасчлененное понятие. Он практически игнорирует острую идейную борьбу между представителями различных течений просветительской мысли. Для него важнее, что всех их объединял рационализм, подход к политическим, моральным, экономическим проблемам с позиций абстрактного, совершенного человека вообще[136]. Расхождение в доктринах не имело, по его словам, почти никакого значения, решающую роль играло единство метода[137]. И все же особое место Кошен отводил теории «общественного договора» Руссо, ставшей якобы слепком с «литературной республики». Абсолютная свобода мнений, равенство всех членов, принятие решений посредством голосования - эти черты демократического идеала Руссо были уже реализованы в повседневной практике «философских обществ»: «Граждане Жан-Жака - это не новые люди без предрассудков и традиций, они - обычные, потрепанные жизнью люди, утратившие в искусственном мире обществ свои предрассудки и традиции»[138]. Ключевые принципы доктрины Руссо - свобода и равенство - являются, по мнению Кошена, умозрительным идеалом, абстракцией, приемлемой лишь для выдуманного «мира в облаках», но никак не для реальной жизни. Столкновение с реальностью чревато гибелью для философской системы[139].
Французская революция XVIII в. казалась Кошену именно таким столкновением, попыткой воплотить абстракцию в жизнь, попыткой «мира в облаках» завоевать «реальный мир». Кошен специально не рассматривал вопрос о связи философских обществ Старого порядка и патриотических обществ эпохи Революции.
Этот вопрос, действительно, сложен и до сих пор не решен в полной мере. С одной стороны, многие видные деятели революции до 1789 г. состояли в каком-либо из философских обществ, какой-либо из академий или масонских лож. С другой - многие из бывших масонов пополнили в революционные годы ряды эмиграции. Кошен не дал определенного ответа, но из его рассуждений нетрудно понять, что он видел в революционных или патриотических обществах прямых наследников «обществ мысли», которые развивались по тем же объективным законам. Так «законом отбора и вовлечения» Кошен объяснял «чистки» Якобинского клуба (изгнание фейянов, жирондистов, дантонистов и т. д.). Задачу таких «чисток» он видел в автоматическом отборе индивидов, наиболее приспособленных для жизни «обществ», - людей без собственного мнения и личных привязанностей. Например, Эро де Сешелю, пережившему целый ряд подобных «чисток», приходилось каждый раз от чего - то отказываться - от происхождения, от славы литератора, от гордости философа, от своих вкусов, склонностей, благ жизни[140]. В результате «отбора» сложился круг людей, управлявших всей жизнью «обществ»: «Таким образом, любое эгалитарное общество через некоторое время неизбежно оказывается в руках нескольких людей - это действие силы вещей, это не заговор, а закон, который можно назвать законом автоматического отбора»[141].
Революция не была ни заговором, ни делом рук народа, считал Кошен[142]. «Ядро мятежа» составлял «малый народ» - члены «обществ», массы же выступали лишь в качестве послушного и слепого орудия. Кошен полностью отрицал какую-либо стихийность в действиях народа. Все выступления, писал он, были задуманы и спровоцированы «обществами»[143].
Возникает вопрос: каким образом сравнительно небольшому числу (по словам Кошена) членов революционных клубов удавалось в решающие моменты революции побуждать якобы незаинтересованные массы к мощным выступлениям? Не располагая достаточными фактами, Кошен обратился к социологическому исследованию М. Острогорского о способах мобилизации избирателей политическими партиями Англии и США[144] и механически перенес их во Францию эпохи Революции. Пользуясь подобным методом, Кошен, почти не обращаясь к фактам для доказательств, обвинил якобинцев в подкупе, шантаже и запугивании масс.
Вслед за Острогорским, применившим термин «машина» к организациям политических партий, Кошен дал такое же название сети революционных обществ. Соответственно каждый из революционеров представлялся ему винтиком этого механизма. Кошен предложил даже особую классификацию участников революции в зависимости от того, какую функцию они выполняли в «машине»[145].
Приписав якобинской диктатуре худшие черты либеральных демократий, Кошен затем сделал не менее произвольное обобщение, доказывая, что террор - неизбежное следствие любой последовательно демократической власти: «Можно сказать, что Террор - нормальное состояние “социальной жизни”; целостность “общества” всегда поддерживается только при помощи взаимной слежки и страха, по крайней мере там, где эта политическая форма применяется в реальном мире, выходя из своей естественной среды - мира мысли»[146].
Добившись единообразия мнений («социализация мышления»), единообразия человеческих качеств, обезличивания людей («социализация личности»), «“малый народ”, или “машина”, перешел к “социализации имуществ”», - писал Кошен. Этот мотив разработан им в меньшей степени, однако и по опубликованным наброскам можно понять, что якобинский режим оценивался им как «коммунистическая автократия». Не имея достаточно четких представлений о коммунистических принципах, Кошен утверждал, что такая мера, как «максимум», означала переход к «коммунизму имуществ»[147].
Кошен даже не пытался связать экономические меры якобинского правительства с войной против внешней и внутренней контрреволюции. Он вообще игнорировал войну как фактор, оказавший влияние на развитие революционных событий. Более того, он даже выдвинул такую антитезу: пока «Великий народ» воевал с австрийцами и англичанами, «малый народ» «сражался» против безоружных заключенных в тюрьмах и гильотинировал неугодных. Соответственно Термидор оценивался Кошеном как восстание «Великого народа» против «малого», как победа «реального мира» над «миром в облаках», как возвращение здравого смысла