й легли лекции Лукина, прочитанные в Академии Генерального штаба. Как и большинство изданий подобного рода, она носила достаточно популярный и компилятивный характер, а потому не позволяет судить об исследовательском почерке автора.
«Очерки по новейшей истории Германии. 1890 - 1914», вышедшие в 1925 г., также были вызваны к жизни политическими требованиями текущего момента. В тот момент, когда в Германии шла острая борьба между коммунистами и Социал-демократами за влияние на рабочих, предложенная Лукиным коммунистическая интерпретация истории германской Социал-демократии не могла не нести определенный пропагандистский заряд. Даже Манфред, которого трудно заподозрить в критическом отношении к своему Учителю, оценивал ее научное качество весьма сдержанно: «Эта книга была рождена революционной необходимостью - в тот момент, когда она создавалась и появилась, она отвечала требованиям времени. Ныне в своей существенной части она сохранила научное значение и выдержала проверку временем, в какой - то части - устарела»[199]. Характерно, что в конце 1950-х гг., при подготовке к печати «Избранных трудов» Н. М. Лукина, его ученики сочли достойной переиздания, то есть «существенной частью» данной работы, лишь одну главу.
Из опубликованного Лукиным в тот период, пожалуй, только книга «Парижская Коммуна 1871 года»[200] может быть достаточно четко квалифицирована как исследовательская. Разумеется, и в этой работе с избытком хватало чисто идеологических моментов, ведь, как заметит позднее на сей счет один из его учеников, «став историей, Парижская Коммуна никогда не будет принадлежать только истории»[201]. Однако по формальным признакам данное сочинение все же может быть отнесено к жанру исторического исследования.
Тем не менее первой увидевшей свет исследовательской работой Н. М. Лукина советская историография традиционно признавала не «Парижскую Коммуну», а книгу «Максимилиан Робеспьер», вышедшую в 1919 г. и пять лет спустя изданную в переработанной редакции. Причем сам Лукин в общем - то отнюдь не претендовал на то, чтобы эту работу считали исследованием, о чем, на мой взгляд, свидетельствует его реплика в предисловии ко второму изданию, где отмечается, что книгой «пользовались и пользуются как учебным пособием [курсив мой. - А. Ч] в наших комуниверситетах и партшколах второй ступени»[202]. Однако в советской исторической литературе ей неизменно приписывали именно исследовательский характер. Так, по мнению В. М. Далина, она, «будучи доступной широкому кругу читателей, являлась вместе с тем законченным научно-исследовательским очерком, написанным по первоисточникам»[203]. Почти дословно повторил эту оценку и В. А. Гавриличев: «...Книга, будучи доступной широкому кругу читателей, была оригинальным исследованием, основанным на изучении первоисточников»[204]. Как «первый большой научный труд ученого» определяли ее В. А. Дунаевский и А. Б. Цфасман[205].
Почему же в исторической литературе возникло подобное расхождение в оценках жанра данной работы? Возможно, повод этому дала следующая фраза Лукина из упомянутого предисловия: «Популярный характер книжки сохранен, хотя у автора было большое искушение придать ей характер научного исследования. Впрочем, специалисты - историки без труда, вероятно, заметят, что работа в значительной степени написана на основании изучения первоисточников»[206].
В списке использованных источников и литературы, приложенном автором ко второму изданию «Максимилиана Робеспьера»[207] действительно приведен ряд публикаций документов. Это и упоминавшееся выше издание протоколов Якобинского клуба под редакцией А. Олара (3 - 6-й тома), и газета Moniteur Universel за 1792 — 1794 гг., и полное собрание французских законов под редакцией Ж. Дювержье[208], и знаменитая «Парламентская история Французской революции» П. Бюше и П. Ру[209], и собрание парламентских протоколов[210].
Однако означает ли это, что книга и в самом деле была выполнена в жанре научного исследования? Внимательное ознакомление с ее текстом заставляет усомниться в правомерности такого вывода. И дело отнюдь не в отсутствии научного аппарата. В конце концов, историографии известно немало работ, выходивших без подстрочных ссылок, но тем не менее считавшихся исследовательскими, например «Социалистическая история французской революции» Ж. Жореса. Решающее значение для определения той или иной работы в качестве исследовательской имеет не наличие в ней научного аппарата, хотя его отсутствие, конечно, затрудняет оценку обоснованности выводов автора, а соответствие самого ее содержания законам жанра исследования. В отличие от популяризатора, чья задача состоит в занимательном и доступном широкому читателю изложении уже готовых результатов своих или чужих изысканий, исследователь имеет дело с еще не решенной научной проблемой и решает ее путем анализа источников. Иными словами, механизм любого исторического исследования сводится, в конечном счете, к цепочке операций: постановка проблемы - анализ источников - решение проблемы. В книге же Н. М. Лукина «Максимилиан Робеспьер» подобный механизм, увы, отсутствует.
Само по себе привлечение источников еще не делает работу исследованием. Важно, чтобы их выбор отвечал поставленной задаче. А какую задачу можно было бы решить на основе очерченного выше круга источников? В подавляющем своем большинстве эти документы отражают перипетии политической жизни, причем в основном Парижа, или, если еще точнее, работу центральных органов власти. Соответственно, подобный круг источников вполне мог бы стать основой для изучения публичной стороны политической, прежде всего парламентской, деятельности Робеспьера. Так, из этих документов можно узнать, что он говорил по тому или иному поводу в Конвенте или Якобинском клубе и какие отклики в данной аудитории получило его выступление. О внутренней же подоплеке событий, к примеру, о борьбе мнений внутри Комитета общественного спасения, по этим источникам судить уже трудно.
Однако к тому времени, когда Н.М. Лукин приступил к работе над своей книгой, политическая биография Робеспьера была уже достаточно подробно изучена французскими исследователями, в частности Э. Амелем, А. Оларом и А. Матьезом, причем на основе несравнимо более широкого круга источников, чем те, которые имелись в распоряжении советского историка. Впрочем, состязаться с ними он и не пытался. Работы Амеля, Олара и Матьеза, так же как и ряд других наиболее значимых трудов о Революции, вышедших на русском и французском языках в конце XIX - начале XX в., Лукин знал, в списке литературы упомянул и, скорее всего, использовал, рисуя общую канву жизни и политической деятельности своего героя. Во всяком случае ничего нового в этом отношении он, по сравнению с указанными историками, не сообщил, а материал собственно источников если и привлекал, то исключительно в иллюстративных целях: время от времени в тексте встречаются цитаты из выступлений Робеспьера, приводимые практически без какого-либо критического комментария.
Впрочем, книга Лукина обладала и ярко выраженными оригинальными чертами, существенно отличавшими ее от трудов большинства современных ему историков. Эта оригинальность определялась столь же последовательным применением автором классового подхода, как и в «Падении Жиронды». По сути, кроме Робеспьера, в сочинении Лукина нет живых людей. На изображенной историком сцене Революции действуют некие абстрактные фигуры - «классы», «социальные слои», «массы», среди которых мечется одинокая фигура Неподкупного. Если другие деятели Революции изредка и упоминаются, то исключительно как представители определенных «партий», которые, в свою очередь, «выражали интересы» тех или иных «классов» или «слоев». Так, фейянов (фельянов), по утверждению автора книги, «поддерживала умеренно - либеральная финансовая буржуазия и фабриканты, производившие предметы роскоши»[211]. Жирондисты представляли «наиболее прогрессивную крупную торгово-промышленную буржуазию провинциальных городов», «крупных хлеботорговцев и зажиточных сельских хозяев»[212]. «Дантонисты были представителями интересов буржуазной интеллигенции - журналистов, врачей, адвокатов, молодых ученых, артистов и художников»[213]. «Группа Шометта представляла в Коммуне интересы беднейшей мелкой буржуазии»[214]. «Бешеные» опирались «на рабочих - кустарей, ремесленных подмастерьев, вообще на людей без собственности, городскую бедноту»[215].
Хотя, в отличие от схематичных изображений других деятелей Революции, портрет Робеспьера написан Н. М. Лукиным достаточно подробно, с прорисовкой определенных индивидуальных черт, все же роль Неподкупного в Революции он также во многом сводит к выполнению аналогичных «представительских функций». Робеспьер для него прежде всего «типичный представитель» якобинцев - «партии мелкой буржуазии»[216]. На протяжении всей книги Лукин не раз подчеркивает, что позиция якобинцев и их лидера Робеспьера по тем или иным вопросам политики определялась исключительно интересами их «классовой опоры», которую автор характеризует с разной степенью конкретизации - от абстрактных «мелкой буржуазии» или «городской и сельской демократии» до более определенных социальных категорий - «мелкие фермеры и крестьяне, производившие на рынок», «самостоятельные мастера, мелкие лавочники и хозяйственные мужички»