И лишь одна версия, похоже, выглядела настолько невероятной, что даже не обсуждалась, - то, что столь острый спор его участники могли вести о сугубо научной проблеме, не вкладывая в него дополнительно никакого скрытого смысла.
Глава 5На закате эпохи
Историю развития отечественной историографии Французской революции можно охарактеризовать словами Гераклита об «огне, мерами воспламеняющемся и мерами угасающем». За подъемом неизменно следовал спад, и наоборот. После бума исследований, проведенных «русской школой» в конце XIX – начале XX в., наступило их резкое сокращение в первые послереволюционные годы. Затем полтора десятка «урожайных» для советской историографии лет, предшествовавших публикации «канонического» труда 1941 г., сменились пятнадцатью «тощими» годами. И, наконец, полноводный поток работ о Революции, начавшийся в период Оттепели, вдруг обмелел к рубежу 1970 - 1980-х гг.
Для каждой из таких перемен имелись свои особые причины. Послереволюционное «затишье» было отчасти обусловлено экономическими факторами, ибо в период разрухи и Гражданской войны интенсивность исследований сократилась во всех областях науки вообще. Отчасти же причиной ему стала смена идеологических парадигм: в Советской России были существенно ограничены возможности продолжать свою работу историкам дореволюционной формации, тогда как новая формация «красной профессуры» еще только начинала складываться.
Лежат на поверхности и причины «засухи» 1940-х - середины 1950-х гг. Опубликованный в 1941 г. «канонический» труд о Французской революции подвел итог советским исследованиям 1920 - 1930-х гг. и дал, как считалось, исчерпывающее марксистско-ленинское освещение данной темы, что по умолчанию лишало смысла ее дальнейшую разработку. Оставалось только популяризовать основные положения «канона». Возможно также, что репрессии 1930-х гг., жертвами которых стали многие ведущие советские историки Французской революции, побудили тех, кто уцелел, впредь выбирать для своих исследований сюжеты, идеологически не столь острые и, соответственно более безопасные. Так, Ревекка Абрамовна Авербух (1891 - 1978), ученица Н. М. Лукина, специализировавшаяся в 1920-х гг. на проблеме Террора эпохи Французской революции и написавшая ряд разделов для тома 1941 г., в дальнейшем больше никогда не обращалась к этой тематике, сосредоточившись на изучении истории стран Центральной Европы. Не оставило в дальнейшем заметного следа в изучении Французской революции и большинство других авторов «канонического» тома. Только с наступлением Оттепели, создавшей условия для некоторого, пусть и ограниченного, плюрализма исследовательских точек зрения и существенно снизившей для историков угрозу подвергнуться преследованиям за свои сугубо научные взгляды, «засуха» прекратилась.
А вот причины спада исследований о Французской революции на рубеже 1970 - 1980-х гг. были связаны, в отличие от предшествующих периодов, не с внешними обстоятельствами, а исключительно с процессами внутри самой профессиональной корпорации ее историков, прежде всего - с личностным фактором.
Историография Французской революции с самого начала отличалась в нашей стране ярко выраженным моноцентризмом: роль лидера здесь всегда была чрезвычайно важна. Изначально таким лидером был В. И. Герье, примерно с 1890-х гг. - Н. И. Кареев, в 1920 - 1930-е гг. - Н. М. Лукин, в послевоенный период - А. 3. Манфред. Все они не только сами были успешно практикующими исследователями, но являлись также по - настоящему харизматическими личностями, способными увлечь за собой талантливую молодежь.
С уходом прежнего лидера его многочисленные ученики обычно продолжали активно работать в науке на протяжении еще нескольких десятилетий и при новом лидере, и порою при его преемнике. Так, последний ученик В. И. Герье академик Роберт Юрьевич Виппер (1859 - 1954), до конца жизни сохранявший высокую творческую работоспособность, умер через 35 лет после смерти своего учителя, пережив также и Н. И. Кареева, и своего ученика - Н. М. Лукина. Последний ученик Кареева профессор Яков Михайлович Захер (1893 - 1963) ушел из жизни спустя 32 года после кончины своего наставника, пережив также и Лукина - лидера советских историков. Ученики самого Лукина - А. 3. Манфред, В. М. Далин и Б. Г. Вебер - десятки лет спустя после гибели своего учителя задавали тон исследованиям по Французской революции в Институте истории АН СССР (с 1968 г. - в Институте всеобщей истории АН СССР) - с середины 1950-х и до 1970-х гг. Последний из них, В. М. Далин, скончался в 1985 г., через 45 лет после своего наставника.
Таким образом, шедшие волнами поколения исследователей, сформировавшихся в «школах» разных мэтров, перекрывали одно другое, обеспечивая непрерывность историографической традиции. И даже в те периоды, когда существовали неблагоприятные внешние условия для появления новых работ по данной тематике, недостатка в самих ученых, способных заниматься ею, не было никогда. Во всяком случае, до рубежа 1970 - 1980-х гг.
16 декабря 1976 г. скоропостижно скончался А.З. Манфред, находившийся, несмотря на свои семьдесят, в самом расцвете творческих сил. Именно в последние годы жизни им были написаны лучшие его работы - «Наполеон Бонапарт» и «Три портрета эпохи Французской революции», ставшие классикой отечественной историографии. Его личные энергия, харизма, обаяние и авторитет были столь велики, что, казалось, он один олицетворяет собой всю послевоенную советскую историографию Французской революции[317].
Впрочем, когда исполинская фигура пала, стало очевидно, что во многом так оно и было: зияющую брешь заполнить оказалось некем. Выдающийся ученый и прекрасный организатор науки, А. 3. Манфред, в отличие от предшественников, не оставил сколько-нибудь значительной плеяды последователей. У него, разумеется, были аспиранты, однако в историографии Французской революции из них проявили себя только двое: Александр Владимирович Гордон и Елена Васильевна Киселева. Причем А. В. Гордон, защитивший в 1968 г. кандидатскую диссертацию по Французской революции, но обладающий уникально широким, по - настоящему энциклопедическим кругом научных интересов - от аграрной истории России до социальной истории Китая, от идей П. А. Кропоткина до творчества Ф. Фанона, к концу 1970-х гг. фактически ушел из французской тематики (по счастью, не навсегда). Последние же представители «старой гвардии» - В. М. Далин и Б. Г. Вебер - были еще старше, чем Манфред, и находились уже в преклонном возрасте. Даже если к их числу добавить ученицу Далина Галину Сергеевну Черткову, то все равно кадров для сохранения преемственности в данной области исследований оставалось в Академии наук явно не достаточно. Да и в МГУ профессор А. В. Адо представлял тогда нашу профессиональную корпорацию практически в одиночку: первые выпускницы его в будущем знаменитой «школы» - Т. С. Кондратьева и 3. А. Чеканцева - после защиты кандидатских диссертаций[318] покинули Москву, уехав в Париж и Новосибирск соответственно.
И вот в такой ситуации острого кадрового голода и явственно обозначившегося разрыва между поколениями исследователей отечественная историография Французской революции начала подготовку к празднованию ее 200-летнего юбилея. Особенности той эпохи, которая, как позднее оказалось, предшествовала поистине тектоническим сдвигам в историографии данной темы, были рассмотрены мною в представленном ниже тексте, впервые увидевшем свет в 2008 г.[319]
Накануне «смены вех»
Отечественные авторы уже не раз писали о таком важном событии современной историографии, как произошедший в 1980 - 1990-е гг. радикальный демонтаж канонической советской (или, по самоопределению ее сторонников, «марксистско-ленинской») трактовки Французской революции XVIII в.[320] То, что тогда случилось, сегодня нередко именуют в исторической литературе «сменой вех», по названию одной из статей автора этих строк[321]. Дав когда-то своему тексту такой заголовок, я и не предполагал, что образ придется по вкусу российским и французским коллегам в качестве имени нарицательного[322]. Возможно, он и в самом деле достаточно точно характеризует те поразительные перемены, которые за относительно короткий срок пережила данная отрасль отечественной историографии. А произошедшее, действительно, не может не поражать...
Уже сама по себе скорость, с которой произошли указанные перемены, вызывает удивление и заставляет задуматься о причинах столь стремительного крушения марксистско-ленинской интерпретации в одной из наиболее идеологически значимых и приоритетных отраслей советской исторической науки. Все - таки перемены в историографии, в отличие от политики, происходят не слишком быстро. Если для смены политического строя может хватить считанных месяцев, то на смену историографических парадигм обычно уходят десятилетия: новые эпистемологические ценности и методологический инструментарий усваиваются и осваиваются на протяжении достаточно продолжительного времени, еще годы нужны на создание исследований в рамках новой парадигмы и, наконец, еще немало воды утечет, пока новое возобладает над старым. «Смена вех» же произошла менее чем за одно десятилетие: так, в 1986 г. появилась монография Л.А. Пименовой[323] - пожалуй, первое крупное исследование отечественного историка, решительным образом поставившее под сомнение советский канон объяснения Французской революции, а уже в 1995 г. А. В. Адо уверенно констатировал, что «советская историография Французской революции завершила свое существование»[324].
Удивляет и то, сколь легко осуществилась эта «смена вех», не вызвавшая никакой научной дискуссии между сторонниками новой и старой интерпретаций. Более того, у последней в России вообще не нашлось защитников среди практикующих историков Французской революции. Выступления же профессора В. П. Смирнова