[325] в защиту марксистско-ленинской трактовки данной темы - специалиста, безусловно, авторитетного в сфере новейшей истории Франции, но собственно историей Революции никогда не занимавшегося, - носят, как показал недавно Д. Ю. Бовыкин, все же скорее абстрактно - ностальгический, нежели конкретно - исторический характер[326].
Иными словами, в первом приближении «смена вех» может показаться неким необъяснимым феноменом сродни неожиданной геологической катастрофе: от монолитного «материка» советской историографии вдруг без сколько-нибудь существенных потрясений откололась довольно значительная часть и прямо на наших глазах ушла в небытие подобно мифической Атлантиде.
Попытка найти объяснение произошедшему исключительно в политических катаклизмах второй половины 1980 - начала 1990-х гг., как это делает В. П. Смирнов[327], выглядит, на мой взгляд, не слишком убедительной. Разумеется, ослабление, а затем и полное исчезновение в тот период идеологического пресса Коммунистической партии и государства способствовало свободному обсуждению научных проблем и ускорило происходившие в историографии процессы, однако те начались все же несколько раньше эпохи Перестройки и Гласности. Так, в основу уже упомянутой выше монографии Л. А. Пименовой легла кандидатская диссертация, защищенная еще в 1984 г.
Не была «смена вех» напрямую связана и с развернувшимися в 1980-е гг. празднованиями 200-летия Французской революции. Конечно, многочисленные юбилейные мероприятия по случаю этой круглой даты существенно активизировали научную жизнь в данной области историографии, но сами по себе ее содержания не определяли.
Чтобы понять причины столь быстрого и безболезненного течения «смены вех», полагаю, есть смысл обратиться к самому началу 1980-х гг. и выяснить, в каком состоянии находилась советская историография Французской революции накануне перемен. Во многом, думаю, нам здесь помогут публикуемые ниже материалы.
Эти пять документов, хранящиеся ныне в архиве Центра по изучению XVIII в. Института всеобщей истории РАН, представляют собою ряд переданных когда-то Группе по истории Французской революции (структурное подразделение ИВИ в 1984 - 1987 гг.) фрагментов официальной переписки академического и партийного начальства за 1981 - 1983 гг. об организации программы научных мероприятий к 200-летию Французской революции.
Первое, что бросается в глаза при ознакомлении с указанными источниками, - это высочайшее идеологическое значение, придаваемое в СССР истории Французской революции. Необходимость активизации исследовательской работы по данной тематике мотивируется исключительно потребностями «эффективного участия» в идеологической борьбе «и без того острой», но обещающей еще больше ожесточиться в связи с предстоящим 200-летним юбилеем Революции. Причем собственно историографические дискуссии об этом событии отходят для участников переписки на второй план по сравнению с тем, как во Франции оценивают Революцию представители различных политических сил. В итоге складывается предельно драматичная, но достаточно далекая от реальности картина историографического ландшафта...
В данной связи весьма показательно письмо Ю. И. Рубинского к С. В. Червоненко (док. 5). Профессиональный и высококвалифицированный историк, не один год проживший во Франции, Юрий Ильич Рубинский едва ли не знал о проходившей тогда во французской историографии бурной полемике между сторонниками «классической» историографии Революции (к коим принадлежали и марксисты) и приверженцами «критического» («ревизионистского») направления[328]. Тем более что и для советских историков «ревизионисты» были основным объектом жесткой критики[329]. Но в данном контексте автор письма выступает в качестве не историка, а дипломатического чиновника - советника посольства. К тому же обращается он к представителю политического руководства страны - заведующему отделом ЦК КПСС. Соответственно, чтобы подчеркнуть идеологическую и политическую важность предстоящего юбилея, автор письма стремится охватить в своем обзоре предельно широкий спектр оценок Революции, звучавших тогда во Франции, однако не дифференцирует их по реальной значимости.
В результате происходит полное смещение акцентов: на фоне «старого роялиста Мольнье» и «шираковцев» лидеры «критической» историографии Революции действительно выглядят всего лишь «умеренным крылом левой университетской интеллигенции», то есть, в рамках политики союза левых сил, едва ли не потенциальными попутчиками коммунистов. При таком подходе центр тяжести в дискуссии о Революции переносится с оси «классическое» направление - «ревизионисты» на ось «правые» - «левые». Однако реальную опасность для марксистской историографии Революции и, соответственно, для марксистского видения истории в целом, представляли тогда не публицистические выступления «старого роялиста» или политиков - «шираковцев», мало что значившие в научном плане, а именно работы Ф. Фюре, М. Озуф и других исследователей, принадлежавших к «критическому» направлению историографии, которые, в конечном счете, и подорвали основы марксистского истолкования Французской революции. То есть советская идеологическая «оптика» не только не облегчала восприятие действительности, но и откровенно искажала его.
Другая особенность положения советской историографии Французской революции, ярко проявившаяся в указанных источниках, - явное несоответствие между полученным историками социальным (идеологическим) запросом и их научными возможностями.
Уже открывающее данную публикацию письмо заведующего сектором новой истории ИВИ Е. Б. Черняка директору Института 3. В. Удальцовой (док. 1) в полной мере отмечено подобным противоречием. С одной стороны, Ефим Борисович как опытный администратор стремится подать «товар» лицом и обещает руководству Институтом обеспечить «серьезный вклад» в разработку столь важной, с идеологической и политической точек зрения, тематики в виде ряда соответствующих «фундаментальных исследований». Особое значение придается коллективному труду «Великая французская революция и Европа», которым предполагается «дать достаточно обоснованный ответ на вопросы, выдвигаемые в центр идеологической борьбы в новейшей историографии (проблема буржуазного характера революций нового времени, последствий революции для страны, где она происходила, и для истории Европейского континента в целом и др.)», или, иными словами, решить все наиболее дискуссионные в мировой историографии того времени проблемы истории Революции. И хотя стороннему наблюдателю подобное обещание может показаться, мягко говоря, излишне оптимистичным, оно вполне вписывается в правила административной игры - превозносить качество будущего «товара», чтобы начинать с максимально сильных позиций «торг» с Дирекцией Института за дополнительный листаж изданий (который тогда жестко лимитировался), зарубежные командировки для сотрудников (если не во Францию, то хотя бы в ГДР, Чехословакию и Венгрию) и прочие научные блага, которые каждому академическому руководителю приходилось «выколачивать» для своего структурного подразделения. И здесь для набивания «цены» обещанному труду активное превозношение его идеологической значимости оказывалось отнюдь не лишним.
С другой стороны, такой осторожный начальник, как Е. Б. Черняк (говорю об этом без малейшей иронии, опираясь на собственный опыт многолетнего общения с ним), никогда не стал бы давать столь далеко идущих обещаний, не имея хоть каких - то гарантий возможности их реализовать. Такой гарантией, по-видимому, должны были стать уже имевшиеся у сектора наработки по ряду проектов, которые ранее осуществлялись в Институте, но по тем или иным причинам не были доведены до завершения.
Так, изложенная в указанном письме концепция коллективной монографии «Великая французская революция и Европа» в значительной степени совпадает с концепцией трехтомного труда «Великая французская буржуазная революция XVIII века», над которым в 60-е гг. работал тот же сектор под руководством Б. Ф. Поршнева. Разница между проектами двух этих изданий состоит лишь в том, что более раннее должно было охватывать весь мир, тогда как более позднее - только Европу. В 1962 - 1964 гг. коллектив сектора провел довольно большую предварительную работу по подготовке указанного трехтомного труда, который должен был выходить в 1966 - 1968 гг. по тому в год. Однако затем Из-за конфликта с рядом ведущих сотрудников сектора Поршнев уступил пост заведующего Манфреду, после чего проект был остановлен[330]. Тем не менее все подготовленные материалы остались в архиве сектора и, судя по тому, что предлагал Е. Б. Черняк, должны были лечь в основу нового труда.
С «капитальным научным изданием документов по истории революционной эпохи» дело обстояло и того проще. Отбор и комментирование соответствующих документов были осуществлены еще в конце 1930 - начале 1940-х гг. коллективом исследователей под руководством академиков В. П. Волгина, Е. В. Тарле и В. И. Пичеты, однако Из-за начала Отечественной войны публикация не состоялась и подготовленные материалы осели в академических архивах. Позднее часть их - за 1789 г. - будет, после сверки и обновления комментариев, все же издана к 200-летию Революции под редакцией А. Л. Нарочницкого, Е. Б. Черняка и В. В. Рогинского[331].
Таким образом, выходя с предложением программы научных мероприятий в честь 200-летия Французской революции, Е. Б. Черняк, очевидно, рассчитывал на уже имеющийся у сектора задел исследований по теме. Однако он счел также нужным заранее оговорить те трудности, которые могут осложнить выполнение заявленной программы - «немногочисленность кадров высококвалифицированных специалистов по данной тематике, а также ограниченный для нас по ряду причин доступ к материалам французских архивов». Собственно, в этой короткой фразе и сформулирована главная проблема, без решения которой все остальное оказывалось лишь благими пожеланиями. Если не хватает кадров, никакой задел, сколь бы ни был он значителен, не может быть реализован. А без доступа к французским архивам по такой «объективной причине», как «железный занавес», не стоит и мечтать о том, чтобы «внести серьезный вклад в современную историографию», не говоря уже о том, чтобы «дать достаточно обоснованный ответ на вопросы, выдвигаем