Их задача существенно облегчалась тем, что в нашей стране сочинения историков - «ревизионистов» были не доступны для широкой научной общественности: ознакомиться с ними можно было, только получив доступ в спецхран. Ученики Адо до сих пор вспоминают, как им приходилось украдкой читать книгу Ф. Фюре, привезенную их научным руководителем из Франции. Впрочем, для научного сообщества нашей страны важным источником информации о новейших западных трактовках Французской революции были в тот период и статьи самого Адо. Полемизируя, как и его коллеги, с «ревизионистами», он, однако, старался прежде всего максимально объективно и подробно осветить позицию оппонентов и, насколько это было возможно, уйти от идеологических аспектов дискуссии, переведя ее в русло обсуждения конкретных научных проблем.
Разумеется, тогда еще не могло быть и речи об открытом признании научной актуальности поставленных «ревизионистами» вопросов и об использовании предложенных ими методологических подходов. Это стало возможно лишь после начавшегося ослабления идеологического контроля за исторической наукой в связи с изменением общего политического климата в стране. Уже в 1986 г. А. В. Адо, анализируя новейшие исследования «ревизионистов», отмечал: «Было бы неверно считать, что в этих работах не привлечено внимания к некоторым действительно сложным и важным проблемам французской истории той эпохи»[393].
Очередные шаги в данном направлении были сделаны в ходе дискуссии «круглого стола», состоявшегося в Институте всеобщей истории 19 - 20 сентября 1988 г. Этот научный форум, собравший, за единичным исключением, фактически всех активно работавших в тот момент отечественных специалистов по Французской революции, имел чрезвычайно важное значение для определения путей ее дальнейшего исследования[394]. В частности, многие из выступавших подчеркивали необходимость освоения отечественной историографией реальных достижений всех направлений зарубежной исторической науки, включая «ревизионистское» и даже консервативное, которое до того времени советские историки практически вообще не изучали, хотя и активно осуждали[395].
За минувшее десятилетие положение изменилось радикальным образом. Вышел в свет ряд монографий, где подробно проанализированы ключевые аспекты «ревизионистского» и консервативного прочтений Французской революции[396]. Некоторые работы основоположников консервативной историографии[397] и представителей современного «критического» направления[398] переведены на русский язык. Все это создало благоприятные условия для расширения методологического диапазона отечественных исследований революции. Причем кардинальная переоценка в российской науке роли немарксистских направлений ни в коей мере не связана с отказом от подлинно научных достижений «классической» и, в частности, марксистской историографии, к которой принадлежали советские исследователи Французской революции. Напротив, уход от идеологической ангажированности темы и методологический плюрализм позволяют решать конкретные научные задачи, опираясь на положительный опыт всех историографических традиций, включая и марксистскую.
Расширение проблематики исследований и применение современных методов способствовали вовлечению в научный оборот огромного объема нового фактического материала, поставившего под сомнение возможность объяснить революционные события во Франции конца XVIII в. при помощи традиционной для «классической» историографии формулировки, согласно которой «буржуазная революция» разрушила «Феодально-абсолютистский строй», открыв путь для «свободного развития капитализма». А ведь именно эта социологическая схема на протяжении не одного десятка лет представляла собою несущую конструкцию «классической» трактовки Революции. В 1920 - е, а затем в 1960 - 1970-е гг. советским исследователям Французской революции не раз приходилось вести дискуссии по различным аспектам ее истории, однако, несмотря на всю остроту споров, их участники никогда не касались этой концептуальной основы марксистской интерпретации.
Историкам старшего и среднего поколения еще памятна проходившая в 1960 - 1970-е гг. дискуссия о классовом содержании якобинской диктатуры между А. 3. Манфредом и В. М. Далиным, с одной стороны, и ленинградским профессором В. Г. Ревуненковым - с другой. Тон, в котором велась полемика, отличался жесткостью и нетерпимостью. Тем не менее, когда речь заходила о роли Революции в развитии французского общества, оценки оппонентов полностью совпадали в рамках схемы «Феодально-абсолютистский строй - буржуазная революция - капитализм».
Так, Манфред считал:
«Французская революция сокрушила Феодально-абсолютистский строй, до конца добила феодализм, “исполинской метлой” вымела из Франции хлам средневековья и расчистила почву для капиталистического развития»[399].
Почти в таких же выражениях об этом писал и Ревуненков:
«Эта революция смела отжившие средневековые порядки не только в самой Франции, но и далеко за ее рубежами, дав тем самым мощный импульс формированию новой социально - экономической системы - системы капитализма и буржуазной демократии...»[400]
В новейшей российской историографии Французской революции мы не найдем образцов столь же резкой по форме, как во время дискуссии Манфреда и Ревуненкова, полемики ни с современными историками, ни с предшественниками. Однако по своему содержанию проведенные за последние 15 - 20 лет исследования (иногда независимо от субъективных намерений их авторов) ставят под сомнение эвристическую ценность именно той методологической основы интерпретации революционных событий, относительно которой в среде советских историков существовало полное согласие.
Так, в работах современных исследователей существенно углублены и расширены представления о Старом порядке Франции. Для его характеристики советские ученые использовали понятие «Феодально-абсолютистский строй». Например, Манфред следующим образом определял главную причину революции:
«Феодально-абсолютистский строй изжил себя, перестал соответствовать социально - экономическому развитию страны и превратился в путы, сковывающие развитие производительных сил, препятствующие их росту»[401].
Ревуненков тоже применял данное понятие для обобщающей характеристики экономических и политических порядков предреволюционной Франции[402]. Да и сейчас еще на страницах учебных и научно-популярных изданий порой можно встретить подобный термин, употребление которого предполагает, что во французской экономике Старого порядка господствовали феодальные отношения, а «политическую надстройку» составлял абсолютизм[403].
Однако в свете исследований последних 15 - 20 лет определение социально - экономического строя предреволюционной Франции в качестве «феодального» не может не вызвать серьезных сомнений. Любопытно, что уже в начале 1980-х гг. В. М. Далин, готовя в качестве ответственного редактора к печати посмертное издание «Великой французской революции» Манфреда, попытался смягчить излишне категоричное суждение на сей счет своего коллеги и друга, звучавшее так: «В целом во французском сельском хозяйстве конца XVIII в. все еще господствовали старые, средневековые, феодальные [курсив мой. - А.Ч.] отношения в их самой грубой и дикой форме...»[404] В процитированной фразе Далин заменил выделенное мною слово на «полуфеодальные»[405]. Разумеется, подобный паллиатив радикально не менял всей концепции, но сама попытка ее подкорректировать свидетельствовала о том, что даже такой выдающийся представитель «классической» историографии, как В.М. Далин, в последние годы жизни уже не мог безоговорочно принять утверждение о «феодальном» характере французской экономики кануна Революции.
А. В. Адо упомянул об этом, возможно, несколько курьезном, но тем не менее весьма характерном, случае во время уже упоминавшейся выше дискуссии «круглого стола» 1988 г. в ИВИ РАН[406]. В целом же его выступление было посвящено критике «упрощенного, “линейного” понимания исторического места Французской революции в процессе межформационного перехода: в 1789 г. - господство феодализма и феодального дворянства, в 1799 г. - господство капитализма и капиталистической буржуазии», которое содержалось в работах не только отечественных, но и зарубежных историков-марксистов, в частности немца М. Коссока и француза М. Вовеля. Еще более определенно в ходе той же дискуссии высказалась его ученица Л. А. Пименова: «Что же было феодальным во Франции XVIII в.? Какую из сторон жизни мы ни возьмем для рассмотрения, везде картина будет неоднозначной и не уместится в рамки определения “феодальный строй”. Экономика была многоукладной, государство и общество также представляли собой сложное переплетение разнородных элементов»[407].
Действительно, результаты появившихся незадолго то того исследований Адо и Пименовой давали достаточно веские основания сомневаться в правомерности прежних, традиционных для «классической» историографии представлений об экономике Старого порядка. Хотя комплекс сеньориальных отношений просуществовал до самой Революции, а в некоторых своих частях пережил и ее, он в XVIII в. уже никоим образом не играл определяющей роли. Даже в областях с архаичной структурой хозяйства доля сеньориальных повинностей в доходах сеньоров - землевладельцев редко превышала 40 %