.
Фукидид устанавливает аксиому повторяемости судеб отдельных людей и народов, ссылаясь на неизменность свойств человеческой натуры (φύσις). На этой аксиоме основано и ожидание им пользы от своего труда, и предпосылка цели написания «Истории»: ведь в силу неизменности причины — психологического фактора — факты «по свойству человеческой натуры» (I 22, 4) могут когда-нибудь вновь повториться[117].
Фукидид ставит себе новую в морально-политическом смысле практическую задачу (I 22, 4; II 48, 3): сообщить государственным деятелям необходимые знания о типических изменениях в жизни людей для целесообразного руководства государством.
Как ученик Гиппократа, Фукидид устанавливает диагноз явления и дает точную картину комплекса патологических симптомов болезни полиса, имеющего свойства повторяться, так же как он устанавливает, подобно врачу, комплекс симптомов эпидемии «чумы» (II 48) ввиду возможности ее вспышки в будущем[118]. Врач изучает типическое клиническое поведение больного, а историк — Фукидид — также его типическое политическое поведение: эта хорошо выполненная задача, по Фукидиду, и есть «достояние навеки»[119].
Психологический принцип — «свойство человеческой натуры» (ἀνθρωπεία φύσις) угнетать окружающих (сильный всегда господствует над слабым) — и есть общий закон исторического развития, устанавливаемый Фукидидом (взамен принципа классовой борьбы)[120]. Наряду с психологией отдельных личностей Фукидид говорит и о психологии коллектива (но это не классы, а олицетворение государства)[121].
Человеческая натура (φύσις), независимо от племени, рода, пола и возраста ее носителей, имеет некоторые общие черты. Эти черты — стремление к свободе (ἐλευθερία), эгоизм, желание властвовать над другими (τῶν ἄλλων ἀρχή) и воля «захватить побольше» (πλεονεξία)[122].
Человеческий характер (τρόποι) изменяется в зависимости от индивидуальных особенностей натуры (φύσις), которая остается неизменно эгоистической. Под давлением обстоятельств (τύχη) натура либо изменяется в направлении к «зверству» (III 81, 5; ὠμότης как на Керкире) и к вырождению (III 83, 1: κακοτροπία) или к облагораживанию, как в Перикловых Афинах (под влиянием стремления к свободе — ἐλευθερία).
Группам людей (например, народному собранию или войску) свойственны явления массового психоза, такие как панический страх, потеря мужества при неудаче, ужас перед внезапной опасностью (в войске), причуды и капризы политически активной народной массы[123]. Эти антисоциальные черты человеческой натуры противоположны «закону» (νόμος) как человеческому установлению. Человеческая натура [за исключением ее неизменного эгоистического характера (τρόποι)] стихийно развивается с возрастом и в племени и незаметно приспособляется к событиям, действиям и к изменениям политических учреждений[124].
В политической истории (так же как и в космосе) господствуют слепые стихийные силы (непредвиденное стечение обстоятельств, стихийные явления, землетрясения, эпидемии и пр.), которые нарушают причинный ход исторических событий. Все эти силы объединяются понятием τύχη («слепой случай»). О том, что входит в сферу τύχη, историк может только сообщать. Сфера τύχη иррациональна и не подчинена этическим нормам. Эта иррациональность[125] проявляется не только во внезапных ударах судьбы, но и в человеческом поведении. Влияние τύχη всегда пассивно; эта безличная сила оказывает решающее влияние на успех человеческих замыслов, она может вредить или помогать людям[126].
Напротив, все то, что в истории восходит к человеческим замыслам, решениям, планам (γνῶμαι), историк выводит из законов человеческого мышления, расчетов и воли[127].
C помощью возможно более объективного изложения материала и своего искусства Фукидид выявляет в исторических событиях духовные и политические силы (которые подчинены непредвиденной случайности и неизбежности). Эти события, представлявшиеся современникам трагическими несчастьями (παθήματα), он с художественной правдой раскрывает как необходимые и неизбежные и вызывает чувства трагического потрясения, сострадания и жалости к людям. Но вместе с трагическим восприятием читателем таких незабываемых эпизодов, как описание «чумы» (II 47–54), осады и падения Платей (II 71–78; III 20–24; 52–68), последней битвы у Сиракуз и событий у Микалесса (VII 29–30), он (читатель) постигает философию истории[128].
Хотя Фукидид и не верит в абсолютное могущество разума, но все же сохраняет веру в возможность человека влиять на ход исторических событий; он допускает (правда, весьма ограниченную) свободу воли и только для великих исторических личностей, которых он признает до некоторой степени самостоятельным фактором исторического развития[129] (например, Фемистокла и Перикла). Великие люди (как Фемистокл) могут предвидеть ход исторических событий. Их задача — правильно руководить, сдерживая дурные природные качества народной массы (ὀργή «раздражение», ὕβρις «заносчивость», πλεονεξία «стремление захватить побольше»)[130]. Они сознательно намечают ход исторических событий, борясь с исторической неизбежностью (ϰατὰ τὸ ἀὸρώπινον)[131] с помощью своей способности предвидения (πρόνοια, например, Фемистокл и Перикл)[132] и ясности суждения (τὸσαφές). Отсюда возникает трагическое противоречие между возможным правильным решением (например, продолжением политики Перикла) и ложными решениями его преемников. Люди ординарных способностей (как, например, Клеон) часто действуют так, будто им всегда будет сопутствовать удача (εὐπορία τῆς τύχης), в уверенности, что всегда справятся с обстоятельствами, Однако это иллюзия.
Трагическая ὕβρις афинского демоса — это его стремление к фактически необоснованному иллюзорному прожектерству[133]. Если великим государственным деятелям удается на некоторое время обуздать «заносчивость» (ὕβρις) народа, то в государстве наступает краткий период процветания[134]. Однако в конце концов ὕβρις все-таки прорывается и достигает кульминационного пункта во время войны и междоусобицы. Затем неизбежно следуют возмездие и катастрофа[135]. Фукидид довольствуется лишь психологическими характеристиками обеих сторон и прямо не говорит, что сицилийская катастрофа является небесной карой за ὕβρις афинян — это лишь расплата за целый ряд политических ошибок и просчетов. Однако он незаметно подводит читателя к такому выводу, «искусно оттеняя структурный план своего труда и приближая его к патетической трагедии»[136]. Он создает патетическую атмосферу развертывающейся трагедии: читатель воспринимает величайшую катастрофу афинского государства, которое потрясено гибелью флота, войска и военачальников, как роковую трагическую перипетию[137]. Фукидид, исключающий всякое вмешательство сверхъестественных сил в историю, не говорит о возмездии, но у читателя неизбежно возникает мысль, что тут действует некое высшее всемогущее существо, карающее за ὕβρις и пекущееся о справедливости[138]. Поэтому обвинение в безбожии, брошенное Фукидиду Маркеллином, по-видимому, неосновательно[139].
Величайшей заслугой Фукидида как историка является привлечение им в своем труде документальных источников (текстов договоров, официальных постановлений и других документов), установление хронологии (по афинским архонтам, спартанским эфорам и жрицам Геры в Аргосе)[140], а также применение открытого им гениального метода реконструкции прошлого путем обратного заключения на основании рудиментов («культурных пережитков»)[141].
«Метод этот состоит в том, чтобы по пережиткам, сохранившимся в жизни общества… умозаключать о тех временах, когда соответствующие установления были нужными и уместными»[142]. Свои соображения о культурном состоянии Древней Эллады Фукидид подтверждает ссылками: на 1) обычаи более отсталых эллинских племен; 2) на могильные находки; 3) на местоположение эллинских городов.
Фукидид отбрасывает все обычные представления о древности (почерпнутые главным образом из эпоса) и смело ставит на их место собственные обратные заключения, оценивая древнюю историю Эллады на основании современного «принципа силы»[143]. Афины впервые выступили как фактор силы в Элладе в эпоху Персидских войн, образовав противовес гегемонии Спарты.
Далее, в экскурсе «Пятидесятилетие» (I 89–110) Фукидид излагает историю соперничества Афин и Спарты и показывает, как обусловленный высшей необходимостью многолетний процесс роста афинского могущества привел к роковому конфликту двух держав[144]