87. Вот что рассказывают аргивяне и эгинцы; согласно с ними передают и афиняне, что из числа их воинов спасся только один, который и возвратился в Аттику. Впрочем, по словам аргивян, все аттическое войско за исключением одного человека истреблено было ими, а по словам афинян – божеством, и этот один не остался в живых, но погиб при следующих обстоятельствах. По прибытии в Афины он стал сообщать о несчастье. Жены воинов, отправившихся в поход на Эгину, узнав о том, что из числа всех спасся лишь он один, сильно вознегодовали, обступили его кругом и искололи пряжками от одежды, причем каждая спрашивала, где ее муж. Так погиб этот человек. Поведение женщин показалось афинянам еще ужаснее, нежели самое поражение. Так как они не могли подвергнуть женщин какому‑либо наказанию, то велели им переменить свое одеяние на ионийское. До той поры афинские женщины носили дорийское платье, очень похожее на коринфское; переменили они его на льняной хитон для того, чтобы не употреблять пряжек.
88. На самом деле одеяние это первоначально не ионийское, но карийское. Дело в том, что в древности у всех эллинов женское платье было одно и то же, то самое, которое теперь называется у нас дорийским. По упомянутой выше причине у аргивян и эгинцев вошло для женщин в обычай носить пряжки в половину меньшие против первоначальных и посвящать в храм названных выше божеств преимущественно пряжки. Кроме того, воспрещено было вносить в храм что бы то ни было аттического происхождения, не исключая и глиняной посуды; наконец, установлено пить только из горшков местного изготовления.
89. Аргивские и эгинские женщины вследствие вражды этих островов с афинянами носили до нашего времени пряжки даже большие, нежели прежде, а вражда между эгинцами и афинянами началась так, как рассказано нами выше. Поэтому, когда фиванцы обратились к ним за помощью, эгинцы вспомнили случай с кумирами и охотно оказали помощь беотийцам. Эгинцы стали опустошать побережье Аттики, а афиняне, готовившиеся в поход на эгинцев, получили из Дельф изречение оракула, повелевавшее им воздерживаться от войны в течение тридцати лет со времени нанесения обиды эгинцами, а на тридцать первом году соорудить святилище Эаку и начать войну с Эгиной, тогда они легко получат желаемое. Если же начнут войну тотчас, то за время ее потерпят многие поражения, одержат многие победы и в конце концов сокрушат противника. Выслушав оракула, афиняне соорудили святилище Эаку, то самое, которое и теперь стоит на рынке, но не приняли совета оракула воздерживаться от войны в течение тридцати лет, потому что эгинцы нанесли им обиды.
90. Приготовления афинян к войне задержаны были замыслами лакеденонян. Услышав о тех мерах, какие приняты были Алкмеонидами относительно пифии, и о действиях пифии против них и против Писистратидов, они огорчены были вдвойне: и тем, что сами изгнали из их города людей, связанных с ними узами гостеприимства, и тем, что за это не было им никакой признательности со стороны афинян. Возбуждали их сверх того и оракулы, гласившие, что много обид претерпят они от афинян, – изречения оракулов раньше были неизвестны им, а теперь они узнали их от Клеомена, принесшего изречения в Спарту. Клеомен приобрел эти оракулы в афинском акрополе, а прежде владели ими Писистратиды; во время удаления из Афин они оставили их в храме, а Клеомен взял их оттуда.
91. Добыв изречения оракулов и замечая, что афиняне усиливаются и вовсе не обнаруживают охоты подчиняться им, лакедемоняне сообразили, что в состоянии свободы аттический народ становится равносильным лакедемонскому, тогда как под гнетом тирании он был слаб и покорен. Все это они обстоятельно рассудили и стали приглашать из Сигея, что на Геллеспонте, Гиппия, сына Писистрата. По прибытии приглашенного Гиппия спартанцы созвали послов от своих союзников и обратились к ним с такой речью: «Мы сознаем, союзники, свою ошибку. Благодаря ложным изречениям оракула мы изгнали из отечества людей, тесно связанных с нами узами дружбы и обещавших привести Афины к подчинению нам; после этого мы передали государство неблагодарному народу, который через нас сделался свободным, поднял голову, обидел нас изгнанием из своего города нашего царя; по мере усиления растет его высокомерие, в чем ясно убедились соседи их, беотийцы и халкидяне, а вскоре убедятся в том и другие эллины, если совершат ошибку. Так как в прежнем образе действий мы ошиблись, то теперь вместе с вами попытаемся наказать афинян. Ради этого‑то мы пригласили Гиппия и вас от ваших государств, чтобы согласно общему решению и совокупными военными силами возвратить Гиппия в Афины, отдать ему то, что сами отняли у него». Так говорили спартанцы.
92. Большинству союзников не понравилась эта речь, но они хранили молчание. Тогда коринфянин Сокл выступил со следующей речью: «Наверное небо будет под землей, а земля поднимется высоко над небом, местожительством людей станет море, а рыбы поселятся там, где живут люди, если вы, лакедемоняне, решитесь упразднять равноправие и восстановлять в государствах тиранию, потому что нет ничего среди людей оскорбительнее и кровожаднее, как тирания. Если вам кажется, что управление государств тиранами хорошо, то прежде всего поставьте тирана у себя и только потом пытайтесь назначать его другим. До сих пор вы сами не испытали власти тиранов и сильно остерегаетесь того, как бы в Спарте не было тирании, и с союзниками обращаетесь недостойно. Если бы вы подобно нам испытали власть тиранов, то предложили бы совет более благоразумный, нежели теперь. Коринфяне имели некогда такое государственное устройство: олигархию, причем олигархи, именовавшиеся Бакхиадами, управляли государством, выдавали дочерей своих замуж и женились только в собственной среде. У одного из олигархов – Амфиона – родилась хромая дочь по имени Лабда; никто из Бакхиадов не хотел жениться на ней; взял ее в жены сын Эхекрата Эетион, родом из деревни Петры, в отдаленном колене происходивший от лапифа, а именно Кенея. Ни от этой женщины, ни от какой другой у него не было детей. Тогда он отправился в Дельфы вопросить оракула относительно потомства. При входе его пифия тотчас произнесла следующие слова:
Никто, Эетион, не чтит тебя подобающими почестями.
Лабда беременна и родит катящуюся скалу,
Она обрушится на людей власть имущих и накажет Коринф.
Это изречение оракула каким‑то образом стало известно Бакхиадам; и раньше в Коринфе они получили непонятное изречение, означавшее то же самое, что гласил теперь оракул Эетиона, а именно:
Забеременеет орел в скалах и родит льва,
Мощного, плотоядного; многим сокрушит он члены.
Хорошо обдумайте это, коринфяне,
Занимающие прекрасную Пирену и высоко стоящий Коринф.
Таково было изречение, полученное Бакхиадами раньше и тогда непонятое; теперь, услыхав об оракуле Эетиона, они тотчас поняли и прежнее изречение, так как оно согласовалось с Эетионовым. Поняв смысл оракулов, Бакхиады держали, однако, это втайне, решив погубить будущее дитя Эетиона. Поэтому, лишь только жена его родила, они отправили десять человек из своих в ту деревню, где жил Эетион, с поручением умертвить ребенка. Прибыв в Петру и явившись во двор Эетиона, они требовали новорожденного. Не зная, зачем явились эти люди, и предполагая, что они спрашивают ребенка из расположения к отцу, мать вынесла ребенка и вручила одному из них. Дорогой они порешили, что тот из них обязан кинуть ребенка оземь, кто прежде всех взял его. Когда Лабда отдала ребенка, то дитя по соизволению свыше улыбнулось. Этот человек заметил улыбку, и жалость удержала его от убийства. Сжалившись над ребенком, он передал его другому, тот третьему; так передавался мальчик из рук в руки всеми десятью лицами, потому что никому не хотелось убивать его. Поэтому они возвратили ребенка родительнице и, выйдя вон, остановились у дверей и заспорили, так как все обвиняли друг друга, а больше всего первого взявшего ребенка за то, что он не исполнил общего решения. Наконец, по прошествии некоторого времени они решили войти в дом опять и умертвить мальчика всем вместе. Но Коринфу суждено было претерпеть несчастья от потомства Эетиона. Действительно, Лабда стояла у самых дверей и слышала все происходившее. Она испугалась, как бы они не переменили своего решения, не взяли бы ребенка вторично и не убили его; поэтому мать унесла его и спрятала в надежнейшее место, в ящик: она была убеждена, что если они возвратятся и примутся за розыски, то обыщут все. Так и случилось. Когда посланцы вошли в дом и после розысков не нашли ребенка, то порешили возвратиться домой и объявить пославшим, что они сделали все согласно поручению. По возвращении домой так они и сказали. После этого сын Эетиона стал расти, и ему дано было имя Кипсела от ящика, потому что он избежал грозившей ему опасности благодаря ящику. Когда Кипсел возмужал и обратился за советом к оракулу в Дельфах, то получил двусмысленный ответ и, полагаясь на него, сделал покушение на власть и захватил Коринф. Оракул гласил следующее:
Блажен муж, вступающий в мой дом,
Кипсел, сын Эетиона, царь славного Коринфа,
И он сам, и дети его, но не дети его детей.
Таково было изречение оракула, а по достижении тирании Кипсел вел себя так: многих коринфян сослал, многих лишил имущества и гораздо больше еще казнил. Процарствовав тридцать лет, он благополучно кончил жизнь, а власть его наследовал сын Периандр. Сначала Периандр был добрее отца, но после сношений через послов с милетским тираном Фрасибулом он стал еще кровожаднее Кипсела. Так, он отправил к Фрасибулу глашатая и через него спрашивал тирана, каким образом может установить надежнейший и наилучший образ правления. В ответ на это Фрасибул вывел за город прибывшего от Периандра глашатая, пошел на засеянное поле, проходя по ниве, спрашивал глашатая неоднократно, зачем он пришел из Коринфа; при этом срывал каждый колос, который находил выдающимся над прочими колосьями, сорванные колосья бросал прочь и проделывал это до тех пор, пока не истребил таким образом самой лучшей и густейшей части нивы. Так прошел он по целому полю и отпустил глашатая, не сказав ему ни слова. Когда глашатай возвратился в Коринф и Периандру сильно хотелось услышать совет Фрасибула, то глашатай отвечал, что он удивляется, зачем его послали к человеку помешанному, портящему собственное добро, и при этом рассказал, что было сделано Фрасибулом. Но Периадр понял этот поступок и сообразил, что Фрасибул советует ему казнить выдающихся личностей. С этого времени он стал проявлять относительно граждан всевозможную жестокость. Что уцелело у Кипсела от казней и ссылки, то истреблено было Периандром. Кроме того, однажды велел он раздеть всех коринфских женщин ради жены своей Мелиссы. Дело в том, что тиран отправил послов в Феспротию на реке Ахеронт вопросить оракул мертвых* об имуществе, доверенном ему каким‑то другом. Появившаяся Мелисса отказалась указать или назвать место, где хранится доверенное добро, потому что она не имеет одежды и зябнет: то платье, которое он похоронил вместе с нею, оказалось для нее совершенно бесполезным, так как оно не было сожжено. В подтверждение справедливости своих слов она выразилась, что Периандр положил хлеб на холодную печь. Извещенный об этом, тиран – довод приз