Во всяком случае, эта стихотворная хроника есть выдающееся явление в культурной истории франкской Греции. Она доказывает, что преобладание греческого языка было здесь так велико, что его вынуждены были усвоить даже франки. В том же XIV столетии норманны в Англии отказались от исключительного употребления в литературе французского и латинского, и вслед за Ричардом Ролле и Лоренсом Минот выступает Чосер — создатель английского поэтического языка. Ввиду отсутствия других словесных произведений вроде греческой стихотворной хроники, происходящих из Фив, Афин или Спарты, мы, конечно, не имеем основания считать ее доказательством, что во франкской литературе Греции произошел такой же процесс, как и в английской литературе. Слияние языков пошло в Британии гораздо дальше, чем во французской Греции. Хотя английский язык остался вполне германским наречием, так как сохранил англосаксонские флексии, однако, усвоив себе массу французских слов, он сделался той помесью романского и германского элементов, подобной которой нет на всем пространстве человеческой речи. Английский язык пытался смягчить это противоречие германским видоизменением и произношением французских звуков, и именно это сделало его одним из противнейших для слуха языков; но все же на этом языке писал свои бессмертные творения величайший поэт всех времен, а его дивная простота делает его более способным, чем всякий другой язык, стать международным всемирным языком.
Но превращение греческого языка в новоэллинский, обусловленное разложением грамматики, исчезновением падежных окончаний, потерей наклонений — особенно неопределенного, — не имеет ничего общего с воздействием латинского и романского языков. Сношения греков с чуждыми, особенно с господствующими над ними народностями, вызвало появление иностранных слов в их родном языке; выражения из законодательного и административного словаря римлян наводнили юридический и литературный язык византийских греков, и новогреческая речь эпохи франков полна заимствованных французских и итальянских слов не только из области феодального и военного обихода. То же заимствование иностранных слов свойственно, в той или иной степени, всякому живому языку, но особенно немецкому, главным образом, в эпоху его одичания после тридцатилетней войны; даже в наше время требуются немалые усилия, чтобы очистить его от ненужных французских слов[712].
Вообще дух греческого культурного языка был все-таки, несмотря на свое разложение, слишком могуч, чтобы дозволить себе нечто большее, чем заимствование иностранных слов. Несмотря на долгое господство венецианцев, ни на Крите, ни на Корфу, ни в Негропонте, ни в пелопоннесских колониях не возникло смешанного жаргона. Однако число иностранных слов в языке греческой хроники чрезвычайно велико. Мы, к сожалению, не имеем никакой возможности сравнить его с аттическим народным языком XIV столетия. У нас нет ни одного образца этого языка, так как немногие греческие акты из канцелярии Аччьяйоли, дошедшие до нас, показывают, что составители их, греческие нотариусы, в служебных документах употребляли более чистый язык, чем в живой речи.
2. Наряду с национальной партией была в Афинах и франкская: партия приверженцев дома Аччьяйоли. К ней принадлежали не только итальянцы, придворные, чиновники и военные, бывшие на службе у покойного герцога, но и многие греки, враждебно настроенные против Халкокондила[713]. Как только он отправился в Адрианополь к султану, они поднялись. Герцогиню хитростью удалили из Акрополя; кажется, они обманули ее обещанием женить ее приемного сына Аччьяйоли на одной из ее родственниц. Затем они изгнали из города весь род Халкокондилов, заняли крепость и провозгласили Нерио II владетелем города Афин[714].
Его водворение в Афинах и быстрое появление турецкого войска под предводительством Турахана в Беотии расстроило планы третьего претендента на Афины. Ничто не могло быть естественнее намерения Константина Палеолога, деспота спартанского, воспользоваться удобным случаем воссоединить наконец Элладу с Пелопоннесом, вновь ставшим греческим. Еще при жизни герцога Антонио его доверенный и советник Франца, будущий историк, отправился в Афины, чтобы предложить Марии Мелиссене следующее соглашение: она уступит ему Афины и Фивы, ей же будут предоставлены земли в Лаконии, вблизи ее родовых владений[715]. Франца рассказывает, что, повинуясь настоятельному желанию герцогини, он продолжал вести с ней переговоры, и действительно весьма вероятно, что Мария, растерявшись после смерти супруга, сначала находила предложения деспота подходящими. В сопровождении целого отряда отправился посол Константина вторично, чтобы с утвержденным уже договором в руках вступить во владение Фивами и Афинами. Но здесь успел уже воцариться Нерио II; к тому же Франца узнал также, что Турахан уже вторгся в Беотию и осадил Фивы, которые сдались через несколько дней. Поэтому у Коринфского перешейка он повернул обратно в Стиларию к своему государю, ожидавшему венецианских кораблей, чтобы ехать в Константинополь. Из Негропонта Константин отправил своего уполномоченного в Фивы к Турахану, чтобы там переговорить с ним об Афинах, но посол ничего не успел и, возвратившись в Эвбею, уехал в Константинополь. Уже теперь турецкий султан мог без большого труда положить конец франкскому государству в Афинах; но он предпочел исполнить просьбу юного Нерио и пожаловать ему, как своему вассалу и даннику, Аттику и Беотию. Затем Турахан очистил Беотию.
По свидетельству Халкокондилы, новый герцог афинский был бессильный, слабовольный человек, неспособный управлять государством в столь тяжелых обстоятельствах. Тот же историк рассказывает, что Нерио II, прогнанный своим братом Антонио, переселился во Флоренцию и возвратился в Афины лишь после его смерти. Время его изгнания не может быть установлено с достаточной точностью[716]. Оно произошло между 1437 и 1441 годами, так как в 1437 г. Нерио был еще в Афинах, а в феврале и марте 1441 года он во Флоренции издавал акты в качестве владетеля Афин и Фив[717].
Нерио II был единственный из флорентинских повелителей Афин, видевших свой родной город. Здесь в этот момент господствовало чрезвычайное волнение. Папа Евгений IV, победоносно закончив свою борьбу с Базальским собором, перенес его 10 января 1439 года во Флоренцию. Сюда последовал за ним несчастный греческий император Иоанн VIII, явившийся на Запад молить папу и государей европейских о спасении Константинополя. Теперь ему пришлось серьезно считаться со старыми увертками своих предшественников относительно церковной унии. 6 июня 1439 года император и сопровождавшие его византийские епископы приняли католичество в флорентийском соборе. Эта уния не принесла стесненному Константинополю никакой пользы, наоборот, она, по мнению Францы, ускорила его падение.
Если Нерио II, что весьма вероятно, был в это время во Флоренции, он мог быть свидетелем этой торжественной сцены. Из двух греческих беглецов Иоанн VIII был представителем клонящейся к упадку законной монархии Константина, а Нерио Аччьяйоли представлял собой остаток тех франкских феодальных государств на греческом полуострове, которые были порождены злосчастным латинским Крестовым походом. При этом Флорентийская республика получила от беспомощного императора романского привилегию, по которой к ней переходили все права в Романии и Константинополе, принадлежавшие некогда Пизе[718].
Так как Флоренция была переполнена греками, то герцог афинский встретился здесь с знаменитыми мужами этой нации, как Гемистос Плетон, Феодор Газа, ученый епископ эфесский Марк, прославившийся впоследствии Виссарион Никейский и другие византийцы, нашедшие с течением времени в Италии вторую родину. После всего что франки причинили Греции, разграбив и истерзав ее, уничтожив ее в политическом и церковном отношениях и, наконец, отдав ее в руки турецкого варварства, единственной выгодой, которую извлек Запад из этого насилия, было знакомство с греческой литературой, как непреходящим сокровищем человеческого просвещения.
С тех пор как калабриец Леонтий Пилат благодаря Боккаччо сделался в 1360 году преподавателем греческого языка во Флоренции, здесь не прекращалось полное достославного усердия занятие эллинской наукой. Теперь были уже флорентинцы, которые могли читать Платона, Аристотеля и Гомера в оригинале.
С 1397 года во Флоренции учил Мануил Хризолора, учениками которого были Бруни, Николи, Манетти, Поджио и Траверсари. Строцци и Медичи, особенно, Козимо, были филэллины, они поддерживали своими богатствами не только падающий византийский трон, но и изучение греческой литературы. Среди этих флорентинцев бежавший герцог афинский представлял, вероятно, особенно интересную для всех фигуру, так как он явился в качестве наследника Тезея из самого города Платона. Вскоре Козимо пришел в голову план восстановить на Арно платоновскую академию.
Нерио II нашел во Флоренции также тамошних членов рода Аччьяйоли и между ними одного внука Донато, знаменитого впоследствии политика Анжело. Совет восьми в 1433 году сперва подвергнул его пытке, как приверженца изгнанного Козимо де Медичи, а затем сослал его на Кефалонию, откуда он через год возвратился в родной город, после того как Козимо получил возможность вследствие падения партии Ринальдо Альбицци торжественно водвориться во Флоренции. Брат этого Анжело, по имени Донато, ученик Аргиропуло, был впоследствии выдающимся эллинистом и одним из величайших государственных людей Флорентийской республики.
Аччьяйоли были горячими приверженцами Медичи. Поэтому герцог афинский нашел, вероятно, радушный прием у Козимо; здесь он мог слышать, что этот банкирский дом собирается стать властелином Флоренции, между тем как в далекой Греции былое величие Аччьяйоли было уже накануне гибели.