[753]. Однако нижний город, сдавшийся неприятелю без боя, подвергся всем ужасам варварского нашествия, особенно благодаря тому обстоятельству, что упорное сопротивление Акрополя привело янычар в ярость[754]. Франко, запершись в Акрополе, мужественно отражал приступы Омара; очевидно, крепость была снабжена новыми укреплениями, которые могли устоять даже против турецкой артиллерии. В продолжение двух лет держались в Акрополе, не уступая новым «персам», последние франки и кучка оставшихся им верными афинян. Мужество их тем почетнее, что надежды на помощь они не имели никакой. После падения Константинополя судьба ничтожного городка Афин не имела для Запада никакого значения. Отчаянные призывы, донесшиеся сюда из осажденной крепости, не обратили на себя ничьего внимания.
Напрасно заклинал Франко венецианского байльи соседнего Негропонта отважиться на помощь. Коннетабль афинский и знатнейшие граждане предлагали через посредство рыцаря Франческо Аччьяйоли Акрополь Венеции. Другие греческие государи также увещевали дожа войти в соглашение с султаном и наперерыв предлагали Венеции купить их обреченные на верную гибель владения. Но осторожная синьория ограничилась тем, что приказала правителям Негропонта оказать помощь всем островам и портам, которые изъявляли желание сделаться венецианскими. Так как в этот самый момент в Архипелаге должен был появиться папский флот под предводительством кардинала Скарампо, то подозрительный дож приказал байльи принять при высадке этого отряда в Эвбее все необходимые меры предосторожности.
Между тем паша Омар старался во что бы то ни стало овладеть Акрополем и украсить себя этими лаврами, а сам султан продолжал свое кровавое шествие по Морее. Он предлагал Франко самые мягкие условия. «Сын Антонио, — передавали посланные турецкого полководца, — ты бывал при дворе нашего властелина, который даровал тебе на некоторое время власть над этим городом; теперь он требует сдачи города, и я не знаю, сможешь ли ты держаться в нем против воли владыки. Сопротивление твое будет очень непродолжительно. Старайся снискать благоволение султана; тогда он пожалует тебе Шивы и Беотию и позволит тебе со всеми твоими сокровищами беспрепятственно выступить из крепости». Потеряв всякую надежду, Франко убедился, что выбора у него нет; он принял условия Омара, но потребовал, чтобы сам султан подтвердил торжественной клятвой его обещания. Когда требование его было исполнено, он сдал туркам Акрополь. Это было в июне 1458 года, еще при папе Каликсте III, который умер 9 августа[755]. Согласно договору, последний Аччьяйоли вместе с своей женой, гречанкой, дочерью моренского династа Димитрия Азана, с тремя детьми и жалкой свитой из служителей покинул Акрополь и переселился в Фивы, которые Могамет пожаловал ему в лен.
Хотя франкское государство просуществовало в Аттике два с половиной века, удаление последнего герцога афинского едва ли возбудит в ком-нибудь сочувствие, тогда как удаление последнего мавританского короля из Гренады, происшедшее через 35 лет, и в наши дни служит трагическим предметом сострадания даже для христиан. Владычество франков в Афинах угасло незаметно, не обратив внимания современников, ибо уже в это время все стали забывать ничем не выдающийся город. Да и что значила его печальная участь в сравнении с гибелью такого гиганта, как Византия? Весь Запад был наполнен элегиями риторов, призывавших государей и народы к крестовому походу против турок, но ни в высокопарных речах и буллах Пия II, ни в велеречивых ламентациях поэтов и ученых, ни даже в речах Виссариона нет ни намека на злополучные Афины. Тогдашние византийские историки тоже лишь мимоходом отметили гибель города, не выразив даже сожаления. Любовь к свободе, мужество и предприимчивость граждан Мальвазии произвели на историка Францу такое впечатление, что он посвятил им целых две страницы; об Афинах он почти не упоминает. Но судьба славнейшего города в мире не прошла без болезненного отклика в сердцах его греческих граждан, чему свидетельством служит элегия одного современника этого события, вероятно, афинянина. Его «тренос» аналогичен многочисленным плачам о падении Константинополя[756]. Это какой-то дикий крик не только «Афины», олицетворяющей город, но и эллинской музы, обезумевшей от отчаяния. Пропасть между классическими двустишиями Михаила Акомината и этими нечленораздельными звуками так велика, что просто внушает ужас[757]. Это стихотворение из 69 политических стихов на самом испорченном народном языке и в прескверном стиле написано, вероятно, тотчас же после турецкого вторжения. Автор его, несомненно, духовное лицо; он восхваляет Афины главным образом за то, что они были школой трех великих Отцов Церкви Григория Назианзина (Богослова), Василия Великого и Иоанна Златоуста. В заключение он обращается к Богородице, как к будущей спасительнице города.
3. Могамет II был в то время в Пелопоннесе, куда он двинулся с большим войском, узнав, что деспот Фома отказывается платить дань и взялся за оружие. Султан решил положить конец бессмысленным проискам враждующих братьев и безграничной неурядице, неизменно господствовавшей в стране благодаря преступному честолюбию ее государей, тирании архонтов и грабежам албанцев[758].
15 мая 1458 года султан остановился перед Коринфом, который в это время принадлежал деспоту Димитрию Палеологу и имел незначительный гарнизон под предводительством его зятя Матфея Азана и спартанского полководца Никифора Лукана. Оставив осадные войска у Акрокоринфа, он двинулся далее в Пелопоннес. До этого времени турки под предводительством своих превосходных полководцев Эвреноса и Турахана не раз делали разбойничьи набеги на эту страну, но окончательно покорить ее они не пытались. Да и теперь, несмотря на разрозненность греков, им нелегко было справиться с Пелопоннесом, где было несколько сильных крепостей и до 150 франкских замков, а горный характер местности благоприятствовал партизанской войне. Если среди пелопоннесцев и не явилось в этот момент героя вроде Георгия Кастриота из Кройи, который в эту эпоху гибели греческой нации с изумительной энергией защищал свою родину Албанию от турецких орд, то все же последние бойцы за свободу Морей, греки и албанцы, защищались с мужеством отчаяния.
Флиос, Акова, Этос, многие другие города и некогда славные в истории франкских баронов замки в Аркадии и Мессении были взяты османами приступом, жители вырезаны или уведены в рабство. После упорного сопротивления сдал и Димитрий Азан, тесть Франко, свой город Мухлион, известный во времена Вилльгардуенов под именем Никли, в земле Тегеатов. Но Могамет не решился напасть на деспота Фому в неприступной Монемвазии или двинуться в непроходимую Лаконию, населенную непокорными племенами, и отступил к Коринфу. Ворота этой сильной крепости, головы Пелопоннеса, как называл ее еще тогда Франца, были ему открыты трусливыми военачальниками 6 августа 1458 года. Это так устрашило деспота Фому, что он отправил к султану послов, которые купили мир, пожертвовав Эгионом, Калабритой, Патрасом и другими соседними местностями, которые действительно были отданы туркам.
Присоединив покоренные области Морей к Фессалии и вручив управление Омару, Могамет с добычей и пленными возвратился на север. По пути он получил приглашение своего паши почтить своим посещением покоренные Афины и с тысячей всадников и блестящей свитой придворных и сановников прошел через Мегару. В конце августа 1458 года покоритель Константинополя, уничтоживший Грецию, еще покрытый свежей кровью перерезанных пелопоннесцев, совершил торжественный въезд в Афины. Он нес несчастному городу почти четырехсотлетнее рабство.
Как бы бесчеловечен и безжалостен ни был этот страшный владыка, это, к счастью Афин, был все же не Ксеркс или Мардоний, но один из образованнейших государей Востока, даже не чуждый понимания всего высокого и прекрасного в жизни человечества. Он знал цену архитектурной пышности, что доказал в Константинополе, где воспрепятствовал разрушению Софийского собора и замечательных сооружений. Историк Франца, лично знавший его, сообщает, что он, кроме родного языка, знал греческий, латинский, арабский, халдейский, персидский, читал жизнеописания Александра, Константина и Феодосия и поставил себе целью превзойти этих великих мужей. Понятно поэтому, что даже такой «истребитель народов» питал некоторое уважение к Афинам, которые и у турецких историков носили название родины философов. Куртизан и панегирист Могамета II, грек Критобул, бывший при османах правителем Имброса, вдохновленный величием этого султана, написал его историю. Политическое существование древней метрополии Греции настолько потеряло былое значение, что он ни словом не упоминает в своем произведении о гибели Афинского герцогства. Но он оставил описание пребывания Могамета в Афинах, причем изобразил этого страшного варвара в виде одного из тех римских императоров, которые некогда прощали пороки живых афинян ради мертвых. Могамет, по словам Критобула, питал большую любовь к этому городу и его древностям; он много слышал о мудрости и добродетелях древних афинян и о замечательных произведениях, которыми они прославились среди греков и варваров, и потому хотел познакомиться с городом, с его страной, его морем и портами. Он восхищался всем, особенно Акрополем. Как мудрец и филэллин и великий государь, он осмотрел здесь все древности. Халкокондила также рассказывает, что Могамет гулял по Пирею и гаваням, по городу и Акрополю, с изумлением рассматривая былое великолепие Афин и выражая горячую благодарность Омар-паше за такое приобретение. Если даже в эту эпоху в душу османского владыки проникла хоть незначительная доля того непобедимого очарования, которым в древности пленяли Афины столь многих иноземных государей, то можно сказать, что город Паллады Афины именно в минуту глубочайшего падения одержал величайшую победу.