Благодаря сокращению торговли и истощению всяких других источников прибыли за время турецких походов в Грецию, а особенно вследствие грабежей Омара, население Афин сильно уменьшилось и пало, дойдя до того состояния, какое изображал Михаил Акоминат в конце XII столетия. Быть может, не без некоторого преувеличения, но, несомненно, на основании показаний очевидцев, Пий II Пикколомини думал, что от Афин осталось лишь небольшое укрепление и что своей славой в Греции город обязан Акрополю и находящемуся в нем великолепному храму Минервы. Едва ли возможно, чтобы население города доходило в это время, как утверждали некоторые, до 50 000[759].
Султан обошелся милостиво с афинянами, исполнив все их желания. Он подтвердил права, уже дарованные им Омаром. Община получила некоторое самоуправление при посредстве герусии, или совета старцев, под наблюдением турецкого правителя. Многие афинские роды получили патенты, коими они освобождались от караджа, подушного налога.
Особенную радость доставило греческому населению города унижение господствовавшей до сих пор латинской церкви и ее клира. Римское духовенство потеряло свое первенствующее положение в тот момент, как пало в Афинах господство франков и последний герцог афинский был изгнан в Фивы. За ним, несомненно, последовали не только почти все государственные чины, но и просто многие латинские граждане. Греческое духовенство поспешило возместить потери своей церкви и выхлопотать для нее у султана привилегии. При торжественном въезде его в город присутствовал также один греческий игумен, настоятель в Кайсариани, поднесший ему городские ключи, за что этот базилианский монастырь получил освобождение от караджа.
Желая расположить к себе афинян, Могамет объявил их богослужение совершенно свободным, не лишив при этом свободы и латинский культ. Католический архиепископ Николо Протимо оставался в городе и мирно правил общиной вплоть до своей смерти в 1483 году. Конечно, как только турки заняли Акрополь, ему пришлось прекратить богослужение в храме Парфенона, а со смертью его римское-католическое епископство исчезло, так как число франков в Афинах уменьшилось настолько, что они не могли уже образовать общину. Было мнение, будто церковь Девы Марии после перехода Акрополя к Омар-паше в 1458 году была возвращена православному духовенству. Это предположение основывалось на одной фразе из большого фрагмента описания Афин; в этой фразе говорится о герцоге афинском в прошедшем времени, а Парфенон назван храмом Богоматери (Theotokos). Таким образом, в то время как неизвестный автор составлял свое описание, храм, очевидно, еще не был превращен в мечеть, или же автор видел в нем просто исконный собор Афиниотиссы. Он, однако, не говорил ни слова о том, будто храм был возвращен турецкими завоевателями грекам, и в то же время выражает удовольствие, что храм Геры, обращенный герцогом в католическую капеллу, теперь «богобоязненный», то есть православными греками возвращен Пресвятой Богоматери[760]. С тем большим удовольствием отметил бы неизвестный автор фрагмента столь важное событие, если бы в то время, как он составлял свое описание, храм Парфенона был действительно передан греческому архиепископу. Но на самом деле произошло, что было наиболее естественно, а именно: заняв в 1458 году Акрополь, турки тотчас же воспретили вход в крепость как грекам, так и латинянам. Христианские храмы в Акрополе были, разумеется, заперты и в качестве таковых прекратили свое существование.
Омар поселился в Пропилеях, замке Аччьяйоли, султан же, быть может, предпочел раскинуть свои пурпурные шатры в масличной роще, у Академии или на берегах Илисса. Есть предание, будто он в Афинах избрал своим местопребыванием сады, на месте которых расположено теперь прелестное местечко Патисия, будто бы получившее свое название от него, падишаха. Могамет II был вообще единственный султан, посетивший Афины; он оставался здесь четыре дня. Затем он двинулся далее в Беотию, где в качестве любителя истории посетил древнюю Платею и Фивы. В Кадмее принял султана изгнанный сюда верноподданный его Франко Аччьяйоли, последний герцог афинский. Могамет пожелал также посетить соседнюю Эвбею, которую по мирному договору в апреле 1454 года предоставил венецианцам.
Давнишнее яблоко раздора, Негропонт, где в течение почти двух столетий царили в своих замках ломбардские триумвиры, давно уже был исключительным достоянием республики Сан-Марко, а со времен падения Константинополя он даже стал ее драгоценнейшим сокровищем в греческом море и ее значительнейшей торговой факторией. Властелин известил байльи Паоло Барбериго о своем посещении. Эвбейцы сперва испугались, но затем, когда султан 2 сентября перешел Эврипский мост с 1000 всадниками, встретили его с пальмовыми ветвями и подарками. Он благосклонно говорил с гражданами, прошелся даже по городу Негропонту и пытливым взором осматривал его с окрестных высот[761]. Это было за двенадцать лет до того, как он вновь явился на Эврипе с стодвадцатитысячным войском и более чем 100 галерами и совершил новый въезд в разрушенный Негропонт по трупам геройски павших венецианцев. После краткого пребывания на острове Могамет II возвратился в Фивы и затем двинулся далее на север.
4. Первое время герцога Франко не тревожили в его фиванском лене; обоим Палеологам, Фоме и Димитрию, также предоставлены были остатки их владений в Морее. Их старинная безумная ненависть все не могла утихнуть: едва успел султан покинуть Морею, один уже напал на владения другого, и братоубийственная усобица вновь всполошила несчастную страну. В Фоме не умирало гордое византийское сознание его царственного происхождения; его терзала эта необходимость находиться отныне в зависимости от милости султана. Его пустые надежды сбросить железное ярмо этого рабства еще находили себе постоянную пищу в риторическом энтузиазме Пия II, который снова призывал европейских государей к крестовому походу против наследственного врага христианства. Между тем отважный Георг Кастриота, единственный герой всей падающей Греции, нанес туркам в Албании чувствительное поражение. Враждующие братья даже примирились и еще раз взялись за оружие. Это последнее отчаянное восстание Пелопоннеса прославило свободолюбивых скипетаров, но окончилось страшным поражением.
Отправив в 1459 году своих пашей Гамзу и Саганоса с войсками в Морею, где повсюду завязался смертный бой, он в следующем году сам перешел Коринфский перешеек, чтобы окончательно обратить злосчастную страну в сплошной костер. Города и замки были взяты приступом, жители перерезаны тысячами. Упав духом, деспот Димитрий, которого предательски покинул брат его Фома, сдался в Мизитре в мае 1460 года. Он отдал свою жену и дочь в гарем султана и окончил свои дни в качестве пенсионера Порты. Города Пелопоннеса, былые феодальные замки вымерших франкских родов один за другим отдавались во власть бесчеловечных победителей, пока навсегда покинул страну последний Палеолог, Фома. В 1460 году он отплыл из Пилоса на Корфу[762].
Таким образом склонился перед турецким оружием весь Пелопоннес, кроме венецианских колоний Модона и Корона и защищенной своим неприступным положением Монемвазии (Наполи ди Мальвазия). Этот славный город даже во времена византийских деспотов сохранял свою автономию, обеспеченную за ним императорскими привилегиями; он пытался даже в этот страшный час отстоять свою независимость, но гибель Морей поколебала и его мужество. Сперва он сделал своим правителем одного каталанского корсара, Лупо де Бертань, но вскоре прогнал его. Затем здесь явился один авантюрист Занони с отрядом наемников, первоначально взятых папой для крестового похода. По его совету монемвазийцы отдались под покровительство папы, который прислал им коменданта с небольшим отрядом.
Могамет II мог опять оставить уничтоженный Пелопоннес, правителем которого он назначил иллирийского ренегата Саганоса-пашу, приказав ему истребить последние еще тлеющие искры греческой жизни. На обратном пути он опять был в Афинах. Город этот отстоял довольно далеко от его дороги и был уже достаточно знаком Могамету; очевидно, веские причины заставили его быть здесь вторично. Его военачальник в Акрополе известил его, что во время борьбы в Ахайе Франко в Фивах замышлял изменить султану. Неизвестно, существовал ли действительно такой заговор среди старых приверженцев флорентийского правления в Афинах, или же турки возвели на герцога ложное обвинение, чтобы навсегда покончить с этим последним остатком господства франков[763]. Если бы афиняне действительно провинились в глазах султана в том, что задумали вместе с своим бывшим герцогом захватить Акрополь, то султан наверное не удовольствовался бы тем, что приказал отвезти десять знатнейших граждан города в Константинополь. Франко служил в это время с беотийской кавалерией в турецком войске и получил приказ выступить против Леонардо Токко. Кажется, он отправился в Афины для того, чтобы лично принести султану присягу и выслушать его распоряжения. Но Могамет отправил его обратно в Фивы, где стояли в это время войска Саган-паши, которому приказано было убить Франко. Паша пригласил герцога в свою палатку и дружественно беседовал с ним до поздней ночи. Когда они расстались, турецкие телохранители паши внезапно окружили не ждавшего засады Франко, и последний герцог афинский из дома Аччьяйоли как последней милости просил позволения быть убитым в своей палатке.
Трех малолетних детей Франко, Маттео, Якопо и Габриэле, паша отправил вместе с их матерью в Константинополь, где они, получив турецкое воспитание, исчезли среди янычар. Вдова его, еще молодая и замечательно красивая женщина, возбудила в Стамбуле страсть бывшего протовестиария, Георгия Амойруци, предавшего в 1461 году государство императора трапезунтского Давида Могамету. Интригами сераля последняя герцогиня афинская была принуждена сделаться женой этого низкого предателя. Этот уроженец Трапезунта, человек выдающегося образования и таланта, представляет собой настоящий тип испорченного и развращенного рабством райи. В одном письме к Виссариону он горько оплакивает падение Трапезунта, а сам изменил своей вере. Он воспевал султана, как нового Ахилла и Алек