[790]. Этот великий византийский ученый однажды, сетуя на упадок величия Афин, писал следующее: «В Афинах также существовали не забытые и в наши дни Академии и Стоя Хрисиппа[791], и Ликейон. Даже мне многое говорят имена ученых и прочитанные труды по философии; но все то, что казалось в них действительностью и истиной, исчезло». Пселл, энтузиаст и поклонник Древней Греции, оставил свидетельство об информации, которую ему еще в XI в. поведал один ученый грек. Информация эта касалась топографии Эллады, Аттики и Афин. Что касается самой топографии, то он черпал ее факты для своих друзей и близких по большей части из Страбона[792].
В XII в., когда достопримечательности Рима стали вызывать особый интерес, не нашлось другого такого ученого, который вознамерился бы посвятить свои силы изучению мира афинских развалин, как Михаил Акоминат, восторженный поклонник древностей, без преувеличения целые годы проживший на Акрополе. Он был по-настоящему озабочен вопросом изучения Афин. Об этом свидетельствуют заключительные стихи его монодии, посвященной закату и упадку Афин. Эта печальная песнь, написанная ямбическими стихами, в предисловии к греческой рукописи имеет латинское заглавие: «De pristinae urbis Athenarum dignitate»[793]. Эллиссен считает, что эта надпись не совпадает с приводимой Лаббеусом и Фабрициусом надписью о несхожести новых и старых Афин. На основании последних строк монодии он сделал вывод о том, что эти стихи на самом деле представляли собой как бы введение в некую обширную поэму или речь, предметом которой являлось сравнение старых и новых Афин.
Подобная точка зрении вполне согласуется с заключительными стихами. Совершенно очевидно, что Михаил намеревался возвеличить древние Афины:
Увы, Афин погибла слава древняя!
Ни тени, ни следа ее не донеслось до нас.
А посему прости, что я, коль мне позволено,
Вам покажу Афины — град прославленный,
Картина эта — цель сего писания.
Но увы, вмешался злой рок, и именно ему мы обязаны тем, что от эпохи Средневековья до нас не дошло красочных описаний Афин — этого подлинного мира развалин. Имена античных богов и героев, мудрецов, художников и великих горожан дошли до нас, несмотря на мрак Темных веков, знакомых всякому школьнику. Именно древностью датируются эти замечательные памятники и развалины. Даже несмотря на это просторечное название, восходящее, вне всякого сомнения, к кругам схоластов, загробная жизнь этих замечательных развалин продолжается, продолжается жизнь города, прелесть которого Павсаний воспел еще много веков назад в своих — увы, в большинстве своем утраченных! — творениях. Мы не знаем, составляли ли в эпоху Средневековья антиквары топографические записки о достопримечательностях Афин. Лишь от последних лет правления герцогов Аччьяйоли и первых лет засилья турок дошли до нас массивные грекоязычные манускрипты, характер которых вполне отвечает достопримечательностям Рима. Мы имеем в виду два знаменитых фрагмента: текст, который открыл Отфрид Мюллер, и обнаруженный Людвигом Блосом текст — так называемый Венский Аноним (Τά θιατρα καί διδασκαλεία τών Αθηνών), а также небольшой Парижский отрывок (περί τής Αττικής), который открыл Детлефсен и опубликовал его в «Gerhards Archäologischer Zeitung», 1862 г.
Людвиг Рос пытался доказать, что Венский Аноним возник вскоре после падения франкского герцогства под напором турок. В этом тексте о герцоге (δουξ) Афинском говорится в имперфекте, о турецком владычестве нет никаких упоминаний, а о храме Парфеноне говорится как о христианской церкви. Следовательно, Парфенон еще не успел превратиться в мечеть, как утверждает другой автор. Год, когда это произошло, неизвестен.
В Акрополе правил герцог Франко, последний правящий герцог из дома Аччьяйоли, после которого пригороды Афин в 1456 г. взял в свои руки паша Омар. Спустя два года герцог капитулировал и со всеми своими сокровищами перебрался в Фивы, которые ему в качестве ленного владения передал Могамет II. Султан лично посетил Афины в 1458 г.; он восхищался красотой древних руин античного города и обошелся с афинянами достаточно мягко. Но один неожиданно появившийся текст рисует султана в гневе. Захватив Морею, султан в 1460 г. двинулся на Афины. Он повелел отослать в Константинополь десять самых почетных горожан и казнить эрцгерцога Франко, что и было исполнено в Фивах. На основании этого принято считать, что это был жестокий султан. Он превратил церковь Девы Марии в мечеть. Так или иначе, как бы там ни полагал Людвиг Рос, утверждение, будто после отречения последнего герцога в 1458 г. православной вере в Греции фактически пришел конец, представляется мне весьма сомнительным. Аноним ничего не говорит о том, намерен ли он восславить храм Геры[794] в урочище Каллирои, который, по его утверждению, служил афинскому герцогу в качестве уединенной молитвенной часовни, и который, из «пущего благочестия», впоследствии был превращен в церковь Пресвятой Богородицы. Если же знаменитый Метрополь в Пантеоне в описываемую им эпоху служил греческому культу, не означает ли это, что сочинитель был особенно преисполнен национально-религиозного сознания? Карл Хопф относит превращение церкви в Пантеоне в мечеть к 1458 г., но без достаточных на то оснований. Имеющиеся факты позволяют считать более вероятным, что захват турками главной христианской церкви Афин имел место в 1460 г. или несколько позже. Примерно к этому году можно отнести и создание упомянутой анонимной рукописи. Я считаю 1460 г. вполне вероятной временной границей возвращения христианской часовни в бывшем храме Геры православным. Однако это событие могло произойти только благодаря падению власти афинских герцогов[795]. Греки вступили во владение этой часовней с позволения новых турецких властей, либо в 1456 г., когда Омар, сын Турахана, захватил город Афины, либо в 1458 г., когда в результате изгнания герцогов с Акрополя на месте франко-итальянских властителей установилась власть султана.
В 1458 г. турки взяли под свой контроль Акрополь, афинская твердыня оставалась мощной крепостью, крупнейшим бастионом в Аттике. Возникает предположение: а что, если у этой твердыни было какое-то другое применение, помимо чисто военного? Трудно предположить, что она оставалась эллинским святилищем; еще более трудно поверить в то, что в Пантеоне могли совершаться латинские или греческие богослужения. Куда более вероятно, что на некоторое время турки позволяли отправлять в крепости культ Пресвятой Девы Марии[796], а затем здание наконец было превращено в мечеть. А вот афинскому схоласту не было позволено прогуляться по вершине Акрополя. Когда он писал свои топографические заметки, он находился уже далеко за границами герцогства. И для того, чтобы подробно рассказать о зданиях крепости, ему не было надобности вновь побывать на месте и увидеть их вновь: он все уже дано знал и помнил.
Он писал по памяти, когда рассказывал о Пропилеях: «с северной стороны находится целая обширная канцелярия [выполненная] из мрамора, с белыми колоннами». Курт Вахсмут в своих записках отмечает следующее: «на северном холме, представляющем собой пинакотеку, некогда была сооружена канцелярия франкских герцогов». Это понимал и Людвиг Рос. Представляется странным, что за греческим словом καγγβλαρία[797] у автора фрагмента не следует естественное дополнение «герцога», что он вообще не говорит о находящемся там герцогском дворце, который еще Кириакус отмечает как «praecellentia aulae nobilissum opus»[798]. Что может быть более чуждым, чем подобный эпитет πάσα к этому существительному καγγβλαρία? Здесь явно имеет место расширительное понятие. Вся северная сторона Пропилей может быть охарактеризована как «канцелярия». Но следует ли под этим термином понимать франкско-герцогскую канцелярию в привычном значении? Возможно ли в сочинении, посвященном подобным достопримечательностям, употребление этого термина в его греко-античном значении? Как и арсенал Ликурга, античную канцелярию следует считать баснословным вымыслом. Если говорить кратко, я хотел бы показать этим термином, насколько недостоверны заметки Анонима в отношении хронологии и датировки.
Еще сложнее обстоит дело со вторым небольшим фрагментом «об Аттике». Сразу во вступлении термин Акрополь сопровождается франкским словом «castro»[799], а затем говорится об Афине Палладе, или церкви Пантеоне, с прилагательным τό ίσμαίδ. В этом звучащем на турецкий лад слове Бурсиан усматривает один корень τσαμί, а Вахсмут — ίσμαγίδιον. Так в старину назывался современный албанский квартал Плака, расположенный у подножия Акрополя. При этом упоминается один из мраморных львов (у Дипилона), который в 1688 г. был увезен Морозини вместе с двумя другими. Поскольку этот небольшой фрагмент, в общем, передает характер первого, большего фрагмента и в отдельных деталях согласуется с ним, можно утверждать, что по времени создания они отстоят не слишком далеко друг от друга. Первооткрыватель этого отрывка полагает, что почерки обоих фрагментов восходят к XV в. Бурсиан приписывает автору несколько античных реминисценций, которые отсутствуют у Венского Анонима, что отражает его эрудицию. Однако тщательное сравнение обоих фрагментов показало, что они восходят к общему источнику, каковым скорее можно считать грубоватую простонародную традицию, нежели холодную археологическую эрудицию образованного афинянина. Именно поэтому столь важно наличие второго фрагмента, ибо он является не перепевом первого, а самостоятельным текстом, свидетельствующим о том, что в Афинах еще в XV в. проявляли заботу об описании достопримечательностей города. и, однако, в обоих афинских фрагментах можно проследить влияние римского представления о достопримечательностях.