те переселявшихся германских народов, — из Паннонии уже перешли в Италию и таким образом освободили место для славянских и тюркских племен. Из Паннонии авары под предводительством своего вождя Баяна предпринимали беспрестанные набеги на нижнюю Мизию.
В 578 году, по-видимому, когда доблестный грек Тиберий сделался на четвертом году царствования Юстиниана II его соправителем и цезарем, огромные полчища славянских народов двинулись из Фракии и овладели Фермопильскими проходами, от которых греческие милиции еще в 588 г. успешно отразили нападение гуннских орд. Тиберий, не имея вследствие войны с персами возможности защищать Грецию, обратился за помощью к могущественному аварскому хану Баяну, тот напал на поселения славян, а это, по-видимому, побудило полчища их выступить обратно из опустошенной Греции. Сохранились ли с того времени в Элладе отбившиеся от выселявшихся единоплеменников славянские колонии, совершенно неизвестно и маловероятно[93].
Аварский хан вступал в дружественные отношения к Византийской империи лишь временами, когда приходилось укрощать славянские племена, дерзавшие и самому Баяну отказывать в послушании и дани. Вообще Баян сам стремился к завоеванию Константинополя и неоднократно доводил столицу почти до погибели. Когда аварский хан затеял с императором Маврикием борьбу (582–602) из-за обладания римской береговой линией Савы и Дуная, Фракией и побережьем Пропонтиды, славянские племена целою массой, весьма вероятно, смешавшись с аварскими, вторглись по наущению Баяна в Грецию. Византийские историки ошибочно отнесли к аварам славянские племена, блуждавшие в странах, лежащих к югу от Дуная. Баян склонил славян, населявших отдаленнейшие области позднейшей России, к нападению на греческую империю, и таким-то образом между 588 и 591 г., в то время как Маврикий воевал с персами, на Македонию, Фессалию и эллинские земли нахлынула новая волна аваро-славянских народов и произвела в крае ужасные опустошения.
Евагрий из Епифании в Колесирии, современник этих страшных событий, отмечает в своей «Церковной истории», что авары тогда же завоевали Сингидон, Анхиалос, всю Элладу и многие иные города и опустошили их[94]. Это сопоставление «всей Эллады» с отдельными городами по справедливости возбуждало сомнения либо в правдивости названного историка, либо в географической распространенности самого понятия Эллады, как его употребляет Евагрий. По этим соображениям, пресловутые завоевания Баяна некоторыми учеными сводятся на захват Дардании, Мизии, Фессалии и Фракии[95].
Сторонники мнения о вторжении славян в Элладу в 588 или 589 г. — а оно, во всяком случае, имеет немаловажное значение для истории Афин — пытались свои суждения опереть на веский письменный документ, относящийся, впрочем, к XI столетию. А именно в 1081 г. византийский патриарх Николай II обратился с синодальным посланием к Алексею Комнину; здесь он утверждает, будто патрасская епископия была от императора Никифора I (802–811) облечена митрополичьими правами по отношению к прочим епископиям, ибо Патрас благодаря чудодейственному вмешательству своего святого заступника Андрея победоносно отразил нападение аваров, последние же будто бы над Пелопоннесом уже властвовали 218 лет и настолько его отторгли от византийского царства, что никакой ромеец туда и ногой ступить не осмеливался[96].
Так как осада Патраса славянами или аварами происходила в 807 г., то 218-летний период владычества славян над Пелопоннесом должен бы был открыться с 589 года; на этот-то год, значит, и следует относить великое вторжение варваров. Послание патриарха, написанное лишь в конце XI столетия, содержит в себе, однако же, неверности, ибо самое утверждение Николаем, будто в течение свыше 200 лет никакой византиец не показывался в Пелопоннес, опровергается фактами. Варвары никогда не владели Коринфом и Патрасом, Навплионом и Аргосом, Халкисом, Фивами и Афинами; в этих местностях неизменно удерживались Византийское управление и греческая народность[97]
Что касается собственно города Афин, то его судьбы за эту эпоху покрыты таким непроницаемым мраком, что было даже выставлено чудовищнейшее мнение, которому можно было бы и поверить, а именно, будто Афины с VI по X век превратились в необитаемую лесную поросль, а под конец и совсем были выжжены варварами[98]. Доказательства существования Афин в мрачнейшую эпоху добыты вполне неоспоримые, но едва ли может служить что-нибудь более разительным подтверждением полнейшего исчезновения Афин с исторического горизонта, как тот факт, что потребовалось приискивать особые доказательства ради выяснения того только, что достославнейший город по преимуществу исторической страны вообще влачил еще тогда существование. Поток исторических мнений об Афинах иссякает надолго или струится столь же скудно, как воды Илисса в его скалистом ложе. Со времени Дексиппа не нашлось ни единого афинянина, ни грека, который счел бы за достойное труда оставить потомству известия о тогдашнем состоянии отчизны Солона и Перикла, или же, надо допустить, что летописные их повествования до нас не дошли. Впрочем, в те столетия вообще летописи у византийцев велись в высшей степени скудно и неудовлетворительно. Сами Афины пали до значения ничтожного, укромного уголка Греции, удаленного от шумной сцены, где разыгрывались придунайские побоища между народами, и от Босфора. Единственное, что могло бы сколько-нибудь сохранить значение за Афинами в сознании образованных людей, это — прославленное имя города, его великие воспоминания и чудные памятники, если бы в эпохи варварства самое разумение истинного значения памятников прошлого порой не угасало, порой же не затемнялось глубоко.
Город Афины давал византийским летописцам лишь редкие поводы хотя бы вскользь касаться его дел. То же, впрочем, можно заметить относительно всей страны эллинов вообще. Греческие императоры были непрестанно озабочены тем, как бы отражать от константинопольских стен аваров и болгар, славинов, гуннов и сарацин. В то время когда не только Македония превратилась в славянскую страну, но и Элладу и Пелопоннес нередко пересекали полчища варваров, которые отчасти их и заселили, порубежные провинции, конечно, могли рассматриваться за как бы уже почти отсеченные от государственного организма части. Начиная с VII столетия Греция настолько становится безразличной для истории, что имена итальянских городов вроде Равенны, Беневента, Капуи, Тарента, Бари или Сиракуз гораздо чаще упоминаются византийскими летописцами, нежели Коринф, Фивы, Спарта или Афины. Но и за всем тем ни единый из летописцев ни словом не намекает на покорение или на опустошение Афин пришлыми народами, а подобное событие, конечно, хоть кем-нибудь, да оказалось бы записанным. Поэтому самое большее, что можно допустить, это скоропреходящий набег аваров и славян на Аттику, но отнюдь не порабощение, ни прочное завладение городом Афинами.
2. В VII веке отдельные документы проливают слабый свет на жизнь Афин и свидетельствуют о существовании города и его исконного населения[99]. Мало того, Афины были даже удостоены честью посещения византийского императора.
Констанций II, внук Ираклия, запечатленный Каиновым клеймом за братоубийство в 653 г., утративший в борьбе с арабами Кипр и Родос, был вызван на поход против Запада не столько народной ненавистью и собственными угрызениями совести, сколько политическими планами. Он собрал в Константинополе целую флотилию, чтобы пуститься с ней в Сицилию и прогнать лангобардов из Южной Италии. Пирейского порта Констанций II достиг зимой 662 г. и пробыл в Афинах по весне[100]. За исключением исавриянина Зенона, который в 486 г. посетил Элладу и Пелопоннес и побывал, вероятно, также и в Афинах, ни один из императоров уже не посещал заброшенную Грецию. Поэтому пребывание Констанция II в Афинах было историческим событием. Причины, побудившей императора надолго остановиться именно в Афинах, можно искать лишь в том, что этот пункт представлялся наиболее Удобной, лежавшею на его пути, зимней стоянкой. Пирей же, уместивший в себе императорскую флотилию, вероятно, и в то еще время мог служить безопасным военным портом.
Появление императора Констанция в Афинах раздражает наше воображение не менее, чем позднейшее посещение им же Рима. Что именно сохранилось в Афинах к приезду Констанция II из тех памятников и художественных произведений, которыми некогда восхищались Гимерий и Синезий? Какой вид имел Акрополь, укрепленный заново Юстинианом, когда туда вступил греческий император в сопровождении царедворцев и телохранителей и, встреченный афинским епископом и духовенством с рабьим почтением, направился в Парфенон Панагии Атениотиссы для принесения молитвы? Какой дворец избрал он для своего местопребывания? Служил ли ему резиденцией сам Акрополь, или жилище крепостного коменданта, или епископа? Про то нам ничего не ведомо, ибо по этому случаю летописцы не называют ни единого имени какого-либо афинянина, ни местных должностных лиц, ни городских памятников, словом сказать, отмечают лишь голый факт пребывания императора в Афинах. Мы узнаем несравненно более подробностей о посещении Рима тем же Констанцием через полгода благодаря известиям, какие о нем представляют папский дневник и Павел Дьякон.
Но в общем тогдашние Афины должны еще были сохранить свой античный характер. Среди прославленных городов древности Афины, пожалуй, наиболее были пощажены переворотами истории и сил природы. Время протекало мимо города без крупных смен счастья и бедствий, и если иссякшие источники бытия уменьшили население города, то крепкие каменные сооружения его могли благополучно пережить не одно столетие. Храмы, гимназии, колоннады стояли по-прежнему в целости, хотя заброшенные и несколько пострадавшие от времени, а статуи и надписи напоминали каждому афинянину, когда он проходил по бесценному музею родной старины, — имена и деяния великих предков, которые он также забывал, как и римляне — имена своих предков.