История города Афин в Средние века — страница 121 из 129

Вокруг Афин раскинулись необозримые пустоши, тогда как буквально поверх Древнего Рима возникла следующая мировая культура. Даже бедным афинянам, которые, несмотря на все трудности и препятствия, мужественно движутся к новой жизни, невозможно отказать в жизнелюбии. К тому же они еще так наивны, эти улочки новых Афин, которые в своей нищете и скудости пока что не сжились с именами героев античности, которые они носят. В порыве энтузиазма отстоять свое право быть эллинами они, словно заклинатели духов, населили пустые переулки именами и призраками великих мертвецов, и от олимпийских богов и героев великих мифов вдоль по всей античной истории города вряд ли можно найти хоть одно достославное имя, которое не получила хоть какая-нибудь улочка. Здесь и Афина, и Тесей, и Кодр[823], и Солон[824], и Перикл, и Фемистокл, и Софокл, и Фидий, и Еврипид, и Платон, и Эсхил, и Демосфен, и многие сотни других знаменитостей. Народ в Афинах еще более остроумен, чем местная управа и мэрия, и не придает этому великолепию названий улиц ровным счетом никакого значения.

Слава богу, что Колонос и его окрестности еще не щеголяют вновь построенными домами и новейшими переулками, этими порогами Аида, на которых могли бы красоваться имена Эдипа, Антигоны, Исмены[825], Тесея, Креонта[826] и Полидекта[827], а пока предоставлены буйству дикой природы. Здесь сразу же вспоминаются дымовые трубы, колеса машин или плантации табака и марены. Это было бы просто невыносимо, как современные картофельные поля в римской Кампании[828], которые в свое время повергали в такой ужас Вильгельма фон Гумбольдта[829]. Но подождите немного, для Афин настанет новая пора, когда не знающая пощады и жалости жизнь сделает полезными даже руины и фундаменты античных городов. Но будет ли в грядущем так же свято все то, что свято для нас? Мы, живущие и чувствующие сегодня, все еще остаемся детьми Ренессанса. Еще только вчера жили и творили Винкельман, Гейне и Вольф, Лессинг и Гете. Нашу идеалистическую «тягу к Греции» не поймет поколение поздних утилитаристов, подобно тому, как мы сегодня не понимаем восторгов по поводу крестовых походов. Реликвии Атридов[830] не вызовут в душах этого поколения ни малейшего волнения, как не вызывает его в нас скелет какого-нибудь доисторического мегатериона. Мы еще скорбим и плачем вместе с Гекубой[831]. Открытия, сделанные в Трое, Микенах[832] и Олимпии, волнуют нас так же глубоко и искренне, как современников эпохи Ренессанса, живших в XV и XVI вв., — находка статуи Лаокоона или античных захоронений дев на Аппиевой дороге[833] в Риме. Лучшее доказательство этому — наше следование в руле гуманизма сегодня, когда уже невозможно откопать новые неизвестные реликвии древности и невозможно сказать об античности что-либо принципиально новое. У нас еще есть время на свои иллюзии, но необходимо помнить, что гуманистические штудии с каждым днем все больше вытесняются реалистическими запросами.

Я часто любил глядеть вдаль с террасы храма Ники в Пропилеях, погрузившись в созерцание ландшафта Афин и пытаясь представить себе новое время, в первую очередь — в образе железной дороги, проложенной по землям всей Греции. Ничего странного видеть именно здесь эти шаги прогресса, привнесенного древним Прометеем в новую культуру. Поезд с четырьмя или пятью легкими вагонами, которые влачит за собой локомотив Аполлона, отправляется из Пирея у остатков длинной городской стены и спустя тринадцать минут прибывает к достаточно примитивному вокзалу. Вокзал этот возведен в Керамикос, возле Дипилона, возле захоронений древних афинян, стел и мраморных саркофагов, дивных надгробий Дексилеоса и Гегесона, вырастающих из-под земли на Агиа Триада. Взглянув на поезд, я вспомнил, как несколько лет тому назад видел поезда первой железной дороги, пересекавшие Кампанию в Риме, на почтительном удалении от остатков античных акведуков Клавдия и Марсия. Мне сразу же вспомнилось, что всего два года назад знаменитые стены Сервия Туллия[834] на Эсквилинском[835] холме благодаря протестам и борьбе, а также острой нехватке времени были спасены от ожесточенного строительного рвения римских прокладчиков железных дорог, желавших использовать эти стены для возведения вокзала. Однако этот римский локомотив взял штурмом Ватикан и буквально взорвал средневековый Рим.

Леке в своей топографии Афин отождествляет Платонов сад Академа с местом, подходящим определением для которого служат и история, и мгновение. Новейший топограф Афин Курт Вахмут говорит, что Академию Платона можно локализовать лишь весьма приблизительно. Сегодня здесь почти не заметны следы древних святилищ, которые видел еще Павсаний[836] на пути в Грецию, но что касается местоположения сада самого божественного философа, то его обычно ищут возле Колоноса, где надеются найти его Мусейон и даже его могилу. Именно в этом месте, где жили и учили величайшие гении человеческого духа, нашел приют и презиравший людей пессимист Тимон[837]. Башня (Πύργος) Тимона, человека, «который один-единственный знал, что ему никогда не найти счастья, кроме как скрывшись от всего человечества», видел в окрестностях Колоноса еще Павсаний. По правде говоря, остроумец не мог считать случайностью то взаимное сочетание контрастов, в котором проявляются различные философские воззрения на ценность человеческого бытия. О, если бы это действительно были контрасты! Именно здесь, в Колоносе, возвышенный дух Софокла обретает звучание пессимизма Тимона, так что его хор мог бы спеть знаменитую строфу:

Не родиться — благой удел,

Мир желания множит в живом,

Но иное блаженство есть:

Поскорее вернуться туда, откуда пришел.


Мост через Илиссос

Тимон Афинский взывает к далекой Британии, о существовании которой греки и понятия не имели, призывая шекспировский образ, и они, как равные, заключают дружеский союз в тени великого Софокла. Да и «Сон в летнюю ночь», смею вас уверить, прямо увязывает имя Шекспира с Афинами. Точнее говоря, его действие прямо связано с оливковыми рощами Колоноса. Ибо если попытаться найти локальную привязку для фантастических «Лесных сцен в Афинах» в этом дивном поэтическом творении, то в голову приходят только окрестности города, долина Кефиса[838], самая плодородная и наиболее подходящая для выращивания маслин.

Представление, которое европейцы во времена Шекспира имели об Афинах, видимо, было не столько темным, сколько абсолютно мифическим. Этого не избежали ни Чосер, ни Данте и Боккаччо. Все эти поэты называли Тесея «герцогом Афинским», и во времена как минимум одного из них реально существовало герцогство Афинское, и в городе действительно были бароны и герцоги. В такой ситуации Боккаччо был известен как друг Аччьяйоли. В одной из своих новелл («Giornata» II, VII) он изобразил реальные исторические Афины в сцене сделки. Тесей, «герцог Афинский» в «Сне в летнюю ночь», представляет собой своего рода коллективное отражение помянутых поэтов, а также смутное воспоминание о франкском герцогстве, которое после захвата города турками в 1458 г. было прочно забыто на Западе. Лишь спустя четырнадцать лет после смерти Шекспира в Европу постепенно стали проникать вести и слухи о забытых Афинах («onde ogni scienza disfavilla»[839]), после чего французский посланник дес Хайе посетил город Тесея и оставил весьма интересные записки о своем путешествии.

Знаменитый оливковый лес в наши дни тянется, словно зеленый, не слишком густой пояс вдоль фалернского[840] берега. Я убежден, что этот лес очень стар и постоянно обновляется молодыми деревьями. В замечательной хоровой оде «Эдип в Колоносе», в которой поэт воспевает эту рощу и великолепие цветов своего «блистательного» родного места, он упоминает о «полусонном» Кефисе, дарящем плодородие широким полям этой земли, а также присоединяет к этой хвале восторженное описание серебристых оливковых деревьев, которые сами, без всякого ухода, произрастают в здешних местах.

Сулла[841] простер свою смертоносную секиру на почтенные рощи Академа, да и в последующие века они часто подвергались опустошительной вырубке. Антигон[842] сжег храм Посейдона и священную рощу. Хроника Анаргири гласит, что банды каталанцев, захватившие и разграбившие в 1311 г. Афины, также безжалостно вырубали оливковые деревья к Колоносе. Однако эта хроника — позднейшая фальшивка; несмотря на это, вполне можно верить описаниям кощунственных выходок захватчиков, которые на протяжении многих десятилетий подвергали эту дивную страну легендарных героев и ее глухие провинции пожарам и грабежам. И все это происходило, так сказать, у самых ворот Константинополя. Затем эти священные рощи пережили алчные грабежи со стороны турецких правителей, оставаясь, вопреки всему, живым наследием масличных дубрав античности. В их постоянном выживании на протяжении многих темных веков распада и заброшенности Афин есть нечто величественное. Они сохраняются здесь словно проявление мощи природы, столь же несокрушимой, как и скалы Аттики, и, можно сказать, уникальной эллинской расы. Так оправдалось слово божественного поэта, который в одном из своих песнопений устами хора говорит, что никогда ни один враждебный повелитель древних или новых племен не будет владычествовать над оливковыми рощами этой благословенной земли, ибо на нее с небесных вершин взирают Зевс Мориос и Афина.