Издревле же сложились многие и другие предания о сооружении великолепных афинских памятников. Когда Liber Guidonis описывает Пропилеи как храм, основанный древним героем Ясоном, то это заставляет предполагать целый круг греческих преданий, который для нас погиб.
Зрелище афинских развалин подвигло творческое воображение Акомината, ученика Евстафия, даже на ямбическую элегию. Она является первым и единственным дошедшим до нас «плачем» о погибели древнего державного города. «Любовь к Афинам, чья слава некогда далеко гремела, начертала сие, но играет лишь с облаками, и знойный пыл своих порывов охлаждает в тени. Ибо никогда, увы, никогда более мой глаз не узрит здесь города, некогда столь прославлявшегося в песнях. Неисчислимое в беге эонов время погребло город под катящимися камнями и мусором».
«И таким образом муки безнадежных пожеланий испытываю я, кому отказано взглядом современности проникнуть на самом деле в то, что не любимо. Но все же тот может измерить пыл любви прелестною видимостью, кто встречается хотя бы с дружественным ликом. Я же, несчастный, уподобляюсь Иксиону. Я столь же люблю Афины, как он Геру, но он впоследствии обнимал, по крайней мере, хоть блестящую ее тень. Увы мне! Что я выношу, что я высказываю и что здесь описываю! Я обитаю Афины, а между тем Афин не вижу, а лишь опустелые прелести, засыпанные ужасным мусором. О, град бедственности! Куда исчезли твои храмы? Каким образом все здесь сгибло и обратилось в одно предание, и суд, и судьи, и кафедры ораторов, и подача голосов, и законы, и народные собрания, и мощь ораторов, и совещания, и великолепие священных празднеств, и доблесть стратегов в борьбе на суше и на морях, и богатые формами музы, и сила мышления. Погибель поглотила всю славу Афин полностью, она не оживает ни в едином биении сердца, и не сохранилось от нее ни малейшего следа»[242].
В параллель с этим «плачем» могут быть поставлены элегии, которые латинцы посвятили падению великого Рима. Из них наиболее разительное впечатление производит стихотворение галльского епископа, Гильдеберта Турского, и вообще оно является одним из лучших поэтических средневековых произведений. Гильдеберт увидел и оплакал разрушенную столицу после разгрома, произведенного норманнами Гискара в 1106 году. Его стихотворение начинается так:
«Ничего не имеется, Рим, тебе подобного даже ныне, когда ты тлеешь в развалинах. Чем ты был в пору блеска, тому поучают пыльные развалины. Твое блистательное величие разрушило время, и ныне в трясину низвержены императорские дворцы и божественные храмы».
Элегии обоих иерархов латинской и греческой церкви, разделенных религиозной рознью, посвящены обеим столицам античной мировой культуры. Стихотворения эти относятся одно к началу, а другое к концу того же столетия, и обеим элегиям одинаковая меланхоличность их содержания придает разительное единогласие.
Скорбные излияния по поводу погибели Рима продолжались через все времена; развалины же Афин со времени Акомината ни единого грека не воодушевили на элегию, или же последние до нас не дошли. И только у отдельных поэтов эпохи Возрождения, как, например, в оде Марка Музура, посвященной Платону, или в плаче корфиота Антония Эпарха о Греции, или, наконец, в стихотворении «Эллада» хиосца Леона Аллатиоса поминаются, наконец, Афины в эпоху папы Урбана VIII по поводу конечной и всеобщей погибели эллинской страны.
Глава VIII
Кончина императора Мануила. — Тираническое правление Андроника. — Норманны завоевывают Фессалонику. — Злоупотребление властью со стороны стратегов Эллады. — Акоминат в роли заступника за Афины. — Падение Андроника. — Похвальное слово Исааку Ангелу, произнесенное Акоминатом. — Восстание сербов и болгар. — Свержение с престола Исаака Ангела — Памятная записка Акомината, врученная Алексею III. — Угнетение Афин императорскими преторами. — Отчаянное положение Акомината в Афинах
1. Тем временем Константинополь сделался театром ужаснейших событий, которые могли напомнить эпоху римского Тиберия. Жизненные силы, которые влили в одряхлевшую империю три великих Комнена, иссякли со смертью императора Мануила, последовавшей 24 сентября 1180 года. При кончине этого достойного удивления государя его восхвалитель Евстафий мог воскликнуть, что великое царственное солнце закатилось и земля лишь освещается померкшей луной; так ему представлялась красавица вдовствующая императрица Мария Антиохийская, накинувшая на себя монашеское покрывало. Тем не менее Мария правила государством за несовершеннолетнего своего сына Алексея, совместно со своим любимцем протосебастом того же имени, и опиралась на переселившихся в Константинополь латинцев из Пизы, Генуи и Венеции, численность которых тогда уже достигала, пожалуй, 60 000 человек[243]. Противная партия вызвала в столицу из Малой Азии прославившегося своими приключениями и дикими страстями Андроника Комнена, внука Алексея I. Он овладел властью весной 1182 г. При этом перевороте пафлагонские его войска и столичные греки, разгоряченные национальною ненавистью против чужеземных переселенцев, совершили над ними ужасную кровавую расправу. Ненависть эта, впрочем, понятна. Еще Мануил I принужден был изгнать венецианцев из столицы и из империи, и Киннам, сообщающий это известие, по этому поводу описывает невыносимую заносчивость этих «бродяг и нищих, которые свили гнездо в Ромейском царстве». Франки в Константинополе целыми тысячами были зарублены или обращены в рабство, а обиталища их и церкви сожжены, имущество же их разграблено. Впрочем, в свою очередь, и латинцы отомстили не менее жестоко, и, как справедливо заметил Евстафий, от константинопольского избиения латинцев и пошли все дальнейшие беды для Византии[244]. В сентябре 1184 г. Андроник вступил на престол единодержавным государем, изведя царственную свою невестку и ее сына. Преисполненный злодеяний, купающийся в крови тиран Андроник, однако же, оказался способен на великие политические замыслы и был истым Цезарем Борджия Византийской империи.
Год спустя отомстили норманны за постигшее их избиение, когда король Вильгельм II Сицилийский, поощряемый ко вмешательству в дела Византии партией, враждебной Андронику, принялся опять за осуществление замыслов своих предков на Востоке. Сицилийцы с двумястами кораблей и значительным сухопутным войском осадили богатый торговый город Фессалоники, 24 августа 1185 г. взяли его штурмом и более чем с турецкой жестокостью ограбили и вырезали население. Свидетелем этих ужасов, а затем и их уврачевателем явился благородный архиепископ Евстафий[245]. Но что же могло ожидать несчастный Константинополь в тот день, когда бы на самую столицу обрушилась вся мстительность латинян?
Греция на сей раз, правда, избегла норманнской ярости, но тем не менее сильно была истощена вербовкой войск, сбором корабельной подати и вымогательствами императорских правителей. При все более усиливавшихся притеснениях, падении государственной власти и возраставшем произволе провинциальных правителей Михаил Акоминат пытался облегчить по возможности бедственность Афин. Уже и при Мануиле страдания населения во всех частях империи стали тягостными, когда император для покрытия издержек, вызванных войнами против сербов, венгров и турок, обложил провинции не только налогами, но затеял пагубное нововведение — содержание войск, которые дотоле довольствовались от казны, возложить на города и селения в виде натуральной повинности. Войска, уполномочиваемые на то особыми императорскими грамотами, вторгались в города и села, отымали у граждан и поселян плоды их трудов и даже всю их собственность, так что местные жители обращались чуть ли не в их рабов или же спасались бегством, либо сами наконец вступали в ряды воинов[246].
Стратеги, преторы и пропреторы Эллады и Пелопоннеса (в ту эпоху обе фемы были объединены в административном отношении в одну область) заняли там такое влиятельное положение, какое прежде принадлежало разве равеннским экзархам. Они содержали целый двор военных и гражданских чинов, которые все содержались за счет провинции[247]. Немногие из этих властителей завоевали себе любовь у эллинов, как, напр., милосердый и справедливый Алексей Бриенний Комнен, сын цезаря Никифора и принцессы Анны, который правил греческими городами после 1156 г.; большая же часть правителей, по выражению архиепископа Михаила Акомината, рассеивала над Грецией яд сущей погибели, как некогда над Фессалией спасавшаяся бегством Медея[248].
Этих-то императорских наместников местные епископы приветствовали при первоначальном прибытии их в провинции или при поездках их по краю обычными тогда широковещательными хвалебными речами. Тут до небес превозносились доблести наместников, и каждый из них описывался чуть ли не желанным всей Грецией мессией. В своем Encomium'e, обращенном к Никифору Прозуху, претору Эллады и Пелопоннеса, прибывшему в Афины, когда Андроник I был еще только соправителем юного Алексея, Акоминат взывал к нему со льстивыми словами: «Моя Аттика и некогда золотой град Афины принимают тебя за дар, вымоленный у богов». Тут оратор заставляет уже Афины самолично обратиться с речью к претору, пуская в ход ту же риторическую фигуру, какую Симмах и другие римские ораторы последней императорской эпохи употребляли относительно «престарелой Roma» или с какой еще позднее народный трибун Кола ди Риенцо и Петрарка обращались от имени «печальной вдовицы» к римским властителям.
«Ты видишь, — так вещали в 1183 г. несчастные Афины, — как меня, некогда прославленный изо всех городов, истребило время. К тому немногому, что безжалостное время от меня оставило, присоединились многие бедствия. Я превратилась в ничтожное опустелое местечко, которое пользуется известностью лишь по своему имени да по древним почтенным развалинам. Я, несчастная, некогда была матерью всяческой мудрости, наставительницей во всех добродетелях. Я во многих боях, и сухопутных и морских, побеждала персов, а теперь надо мной берут верх и немногие разбойничьи барки, и все мои приморские поселения подвергаются разграблению. Я испила до дна чашу из рук Господних и изнемогаю от голода, жажды и нищеты. Бедствия внутренние и внешние терзают меня; меч морских разбойников и страх перед сборщиками податей соделывают меня бездетной. Протяни же мне, поверженной во прах, руку, влей в меня, умирающую, новую жизнь, дабы я сопричислила тебя к сонму Фемистоклов, Мильтиадов и праведных Аристидов».