уену; они поклялись в присутствии посредников никогда более не вести войны против ахайского князя и понести то наказание, которое он на них положит. Таким образом франкские феодальные властители склонились перед могущественным властителем по ту сторону перешейка. Вилльгардуен тотчас же вернулся со своими отрядами в Никли, так как там имелись хорошие пастбища для конницы, и созвал здесь парламент. Победа на время сделала князя ахайского главой надо всею Грецией и обеспечила преобладание Пелопоннеса над Афинами и эллинским материком, как и в эпоху спартанского полководца Лизандра.
Гвидо на сейм в Никли прибыл не в смиренном уряде раскаивающегося, но со всей рыцарственной пышностью[362]. Образованное из пелопоннесских баронов судилище должно было постановить приговор о великом властителе Афин, но приговор этот оказался совсем не таким, как того ожидал Гильом.
Ленники и пэры князя ахайского не признали за собой права судить мегаскира и показали этим, что взирают на него не как на ровню себе, т. е., другими словами, не признают его за вассала Ахайи. Они же предложили судоговорение предоставить королю Франции как естественному покровителю латинцев на Востоке, и Гильом II счел себя вынужденным на это согласиться. Отними Вилльгардуен у Гвидо его владения, он на время значительно бы расширил пределы собственного княжества, но это вызвало бы противодействие со стороны собственных его баронов и повело бы к новым междоусобиям. Кроме того, феодальный строй сам уж по себе являлся помехой к образованию единодержавного монархического государства.
Когда Гвидо предстал перед Вилльгардуеном и воззвал к нему о прощении, тот ему его и даровал, но возложил на него обязательство самолично отправиться во Францию и осведомиться у великого короля, какого наказания заслуживает вассал в случае поднятия мятежа против сюзерена с оружием в руках. Вслед затем предстал де Брюйер. Имея веревку, повязанную вокруг шеи, он кинулся ниц перед своим дядей. Но одновременно с ним преклонили колени многие бароны и умоляли князя обратить внимание не столько на вины, сколько на заслуги заблудшего.
Гильом имел все причины питать против племянника большее озлобление, нежели против мегаскира, ибо де Брюйер явно нарушил два священных долга — родственную любовь и присягу в верности вассала, на которую, словно на твердыню, опиралось ленное государство. Но и Брюйеру простил Вилльгардуен и даровал ему вновь даже упалый его лен, правда, в личное, а не в наследственное пользование. Примирение было отпраздновано турниром, а затем Гвидо вернулся назад в Фивы[363].
Всю зиму готовился Гвидо к поездке во Францию. Он назначил своего брата Оттона заместителем («байльи») на время своего отсутствия, сев на корабль в порте Ливадостро, морем доехал до Бриндизи, а отсюда верхом направился в Бургундию. Тот самый сын Понса де ла Роша, который некогда юношей пустился из Франшконтэ в Элладу искать приключений, возвращался теперь на родину знатным державным властителем Афин. В Бургундии жили его двоюродные братья, сыновья его дяди Оттона, и другие родичи, занимавшие там видные положения[364]. Наряду с старинными друзьями Гвидо нашел во Франции и молодого Гуго де Бриеннь, который впоследствии вступил в свойство с его домом.
В Бургундии мегаскир пробыл до весны 1260 г. Странное поручение, с которым он ехал к королю, должно было повергнуть в изумление его земляков. Во Франции царствовал тогда Людовик IX, могущественнейший во всей Европе государь с той поры, как Германская империя была сломлена в своей борьбе с папой и итальянскими гвельфами, и великий Фридрих II Гогенштауфен умер. Крестовый поход Карла IX в Египет и Сирию, бедствия, понесенные в сражении при Мансуре, где он был взят в плен египетским султаном, его добродетели и государственные способности повили лучезарным сиянием чело этого благочестивого и энергичного государя. Он с добротой принял униженного властителя Афин и послов от горделивого князя ахайского, который просил короля в качестве первого рыцаря Франции и высочайшего охранителя феодального права высказать свое мнение по данному случаю, на который сам Вилльгардуен взирал как на измену.
Людовик IX лично был знаком с князем Гильомом II, так как тот в мае 1249 г. являлся в Кипр приветствовать короля, прибыл туда с флотилией из 24 кораблей с 400 рыцарями, сопровождая герцога Гуго IV Бургундского, который провел целую зиму при ахайском дворе в Андравиде. Король тогда же предоставил Вилльгардуену право чеканить монету в Кларенце, весом и ценностью равную французской[365], но князь ахайский проявил так мало крестоносного пыла, что не принял вовсе участия в борьбе с Египтом и после кратковременного пребывания в Дамиетте вернулся назад домой. Этого, быть может, ему французский король не простил и теперь.
Обе представшие перед Людовиком IX враждующие стороны, прибывшие из далекой Греции, были французами, и та и другая с глубокой почтительностью вполне признавали ту феодальную зависимость, в которой некогда стояли сами к королю, да и теперь не порвали благодаря землям, принадлежащим им во Франции. Людовик IX на Пасху 1260 г. вызвал враждующих в парламент, который тогда созвал. Высшее судилище Франции высказалось в пользу государя афинского. Притязания князя ахайского на верховные права над Афинами, выводимые из прав короля Фессалоникийского Бонифация, парламентом Франции принципиально, положим, не отвергались — как о том повествует Морейская хроника, — но Гвидо мог доказать, что лично он никогда ленной присяги князю не приносил. На этом основании король Людовик IX признал, что если даже обвиняемый впал в провинность, то она достаточно искуплена дальним путешествием, предпринятым им во Францию по приказанию князя[366].
Осчастливленный ла Рош бросился своему судье в ноги и умолял облечь это милостивое решение в письменную документальную форму. Когда это совершилось, король призвал к себе Гвидо и предложил даровать ему любую милость по собственному его выбору. Гвидо попросил предоставить ему титул «герцога афинского», так как де его страна издревле была герцогством[367]. Эту милость ему и даровал король. Таким образом, побежденный при Кариди из поражения вышел с высшим саном и с 1260 г. начал именоваться герцогом афинским[368]. Прежде царствовавшие там ла Роши оба носили скромный титул «dominus» или «sire d’Athene», да и Гвидо до судоговорения Людовика IX так же титуловался в официальных грамотах.
Морейская хроника выводит герцогский афинский титул из древности, и этот же поразительный взгляд встречается только еще у византийского историка Никифора Грегораса, современника летописцу Морей. Он утверждает, будто Константин Великий даровал своим вельможам титулы: главному военачальнику в России — стольника, военачальникам Пелопоннеса, Беотии и Фив — «Princeps»‘а, военачальнику в Аттике и Афинах — «великого герцога», в Сицилии — «Rex»‘a. Ныне же, продолжает он далее, Archegos Аттики и Афин из великих герцогов превратился в герцога, а беотинский и фиванский герцог ошибочно титулуется мегаскиром. Удивительно, что такой ученый историк, как Никифор, мог слагать подобные басни о Константине, а еще более странно, что он герцогство Афинское, где в его время властвовали каталонцы, разделял на два самостоятельных государства.
Если бы какой византийский чиновник и впрямь титуловался так в Афинах, было бы очень странно, если бы о нем нигде не упоминалось у греческих летописцев. Византийцы восприняли латинское слово «dux» в свою служебную терминологию. Понятие «dux» было равнозначаще «эпарху» и «стратегу». В нескольких провинциях и городах встречаем мы военачальников, носящих титул «dux»‘oв, как, напр., в Антиохии, Трапезуйте, Дураццо, Никее, Сардике и Атталии. В частности, Михаил Акоминат в своих официальных обращениях и речах имел бы особенно много случаев упоминать об афинских «dux»’ax, если бы только таковые в его время существовали. Из дошедших до нас свинцовых печатей мы узнали, что в Афинах существовал «архонт», но подобный ранг императорских военных чиновников был установлен отнюдь не для одних Афин, и это подтверждается тем, что имелся архонт и в Эврипе. Если же у греков понятие архонт было равносильно «dux»’y, то Гвидо Афинский мог бы опираться лишь на этот факт, приравнивая себя византийскому генералу[369].
Так как Гвидо был оправдан французским верховным судом, то вполне понятно, что он пожелал видеть подтверждение своих верховных прав через усвоение за ним более высокого титула. Так как Ахайя была княжеством, то честолюбие Гвидо должно было побуждать его искать титула герцога, подобно тому, как этого сана добился и Санудо в качестве властителя Наксоса и как его носил венецианский правитель Крита. Впрочем, герцогский титул настолько приличествовал властителю Афин, что еще летописец de Trois Fontaines придавал его уже первому ла Рошу. Западные поэты употребляли этот же титул, придавая его, как бы древнее понятие, мифическому основателю города Афин. Гиббон заметил, что Боккачио в Тесеиде, Чаусер в одном из своих «Canterbury tales» и Шекспир во «Сне в летнюю ночь» называют древнего Тесея Афинского герцогом.
Точно так же Рамон Мунтанер, историк каталонцев и современник Данте, представлял себе гомерического Менелая под видом «афинского герцога». А именно он рассказывает, что на мысе Артаки в Малой Азии находилась одна из троянских застав, недалеко от острова Тенедоса, куда обыкновенно в определенный месяц отправлялись знатные мужчины и женщины Романии, словно паломники, для поклонения божественному изваянию. И вот когда однажды Елена, супруга герцога афинского, отправилась туда в сопровождении сотни рыцарей на поклонение, ее приметил сын троянского короля Парис, умертвил всю ее свиту, состоявшую из 100 рыцарей, и похитил красавицу-герцогиню.