е понятие «Эллады» в силу неразрывно с ним связанных понятий о демократической свободе могло действовать устрашающим образом на деспотизм византийских цезарей, хотя греческая церковь унизила и сделала ненавистным это понятие в самом его существе. Однако же эллинские божества отнюдь не являлись измышлением пустой фантазии, лишенными существенности, но воистину были злыми демонами и дьявольскими супротивниками христианства; а так как сами эллины были творцами и носителями служения языческим богам, то церковь не нашла более удачного выражения для язычества вообще, как окрестив его эллинизмом. И еще долгое время даже после Юстиниана оба понятия слыли у византийцев за синонимы. Таким образом, Зонара в XII в., как и Прокопий, употребляет слово «эллин» вместо «язычник», когда отзывается об императоре-иконоборце Константине Копрониме, что тот не был ни христианином, ни евреем, ни эллином, но помесью всевозможного неверия. Вместо ненавистного слова «эллинов» вошло в обычай христиан, уроженцев Древней Греции, именовать «элладиками». Подобно тому, как в римскую эпоху Греция должна была свое достославное имя заменить наименованием «Ахайи», так теперь, попав под власть византийцев, ей пришлось принести свое имя в жертву христианству либо же Удерживать его как клеймо безбожия.
Итак, исконная религия окончательно исчезла из городов, но втайне держалась еще в новоплатонических сектах. В течение нескольких последующих столетий греческие идолы находили себе приверженцев в непроезжих гористых местностях, а именно на Тайгете. Пантеистический языческий дух проникал целый ряд поколений, исповедовавших христианство, и даже по сей еще час воображение новогреческого народа питается бесчисленными представлениями, позаимствованными из античной мифологии.
3. Все тот же император Юстиниан учинил и последнее разграбление остававшихся в Афинах далеко не незначительных городских древностей. Если он для роскошного сооружения Св. Софии не постеснялся ограбить памятники греческих городов и в Азии, и в Европе, то само собой понятно, что и Афинам также пришлось поставлять в Константинополь колонны и мраморные плиты. Впрочем, в Византии сложилось предание, которое, по-видимому, превозносит афинян той эпохи, когда между ними более не зарождались новые Мнесиклы и Иктины. Юстиниан пришел в недоумение, не следует ли мраморные стены и полы в церкви Св. Софии сплошь покрыть золотом; за советом он обратился к двум афинским философам и астрономам — Максимиану и Гиеротею, а эти два мужа весьма благоразумно рассудили так: в отдаленные времена появятся такие обедневшие государи, которые разрушат собор Св. Софии, если он будет облицован золотом; если же собор будет только из камня, то простоит невредимо до самой кончины мира. Этому совету император и внял. Таким-то образом дальновидные афинские философы прорицали о времени, когда латинским крестоносцам, а позднее и туркам предстояло разграбить и изуродовать Гагию Софию.
Что касается судеб афинских памятников, то они, в общем, остались в неизвестности. Римлянин СРеа мог пытаться изобразить историю развалин Рима, но предпринять нечто подобное относительно Афин было делом невозможным. Церковь, дворянство и гражданство обставляли Рим все далее и далее новыми памятниками, в Афинах же не замечалось ничего подобного.
Скромная жизнь этого города не могла ни воспринять в себя, ни переработать заново памятников древности всей их полностью. Тогда как римляне после падения античного мира памятники древности неоднократно обращали в крепости, монастыри, церкви и даже частные жилища и непрестанно подновляли свой город с помощью древнего наличного материала, греки просидели сотни лет, безвестные в истории, под сенью развалин седой своей древности. Именно то обстоятельство, что в ничтожных Афинах отсутствовали деятельные силы, которые время от времени преображали Рим, говорит в пользу того, что город Тесея и Адриана надолго удержал первоначальный свой вид в полной неприкосновенности. Здесь, пожалуй, даже и христианство проявило большую снисходительность, нежели в других городах Римской империи. Если исключить несколько случаев разрушения художественных произведений и религиозных святынь, с которыми наиболее тесно сплачивались языческие верования, то, по-видимому, новая религия, преодолевшая язычество, овладела Афинами довольно мирно. Христианская община там никогда не подвергалась особенно тягостным преследованиям; равным образом в Афинах церковный культ, слагаясь, отнюдь не был вынуждаем скрываться в подземные катакомбы под прикрытие гробниц мучеников. Наконец, потребность в церквях и монастырях в Афинах далеко не сказывалась столь часто и обширно, как в Риме, служившем средоточием для всего западного христианства. Древние храмы Афин, превращенные в церкви, а в том числе самые красивые, по сей еще час показывают, насколько бережно их щадили при переделке в церкви. Если исключить Пантеон Агриппы и од-ну-другую из второстепенных древних святынь, во всем Риме едва ли найдется древнее сооружение, к которому бы отнеслись с таким почтением, как к пропилеям, к храмам, находившимся в афинской городской крепости или к так называемому храму Тесея. Можно даже подумать, что греки общественные украшения родного города оберегали с более живым художественным чутьем и более долгое время, чем римляне охраняли свои художественные богатства; по крайней мере, уже в V столетии в Риме беспощадному вандальству жителей принуждены были противоборствовать и благородный император Майориан своими законами, и готский король Теодорих своими рескриптами, вышедшими из-под пера Кассиодора.
Некоторые из красивейших древних построек соблазнили афинских христиан переделать их на церкви. Когда именно совершилось это впервые и когда впервые античный храм превратился там в христианский, о том мы ничего не знаем. История афинских церквей вообще очень смутна, тогда как Liber pontificalis сохранил весьма тщательные данные о храмах римских. Еще Константин в последний год своего царствования распорядился разрушить многие высоко почитаемые у язычников храмы и возвести на место их церкви. Летописцы, однако же, умалчивают, насколько это мероприятие распространилось на Афины. Во время Феодосия Великого подобное преобразование едва ли могло уж встречать и препятствия. Дочери философа императрице Афинаиде приписывается сооружение в Афинах двенадцати церквей; из них чуть ли не красивейшей в городе была церковь Св. Никодима, в ограде древнего лицея, слывшая даже за его пристройку и после 1853 года обновленная русскими. Впрочем, доказательств этому не имеется.
Не один из храмов классической древности обязан своим сохранением именно тому, что был обращен на пользование для христианских церковных целей. Афины в этом отношении были счастливее Рима, ибо христианская религия обратила на свои потребности великую святыню античной городской богини на Акрополе, совсем почти не повредив храма, тогда как капитолийский храм Юпитера пропал бесследно, потому что не был обращен в церковь.
Во всей истории преобразования понятий античных верований и святынь в христианские не найдется ни единого примера такой легкой и полной подстановки, какая постигла Афину-Палладу замещением ее Пресвятой Девой Марией. Если язычники в Аравии, Сирии и Месопотамии склонялись к обращению в христианство главным образом потому, что им казалось, будто в Богородице они узнают матерь богов Кибелу, то афинскому народу не потребовалось даже менять прозвища для своей божественной девственной покровительницы, ибо и Пресвятая Дева Мария ими теперь именовалась Parthenos.
Что один из последних философов платоновской академии действительно оказался свидетелем вступления христианской Богоматери в обладание древней святыней Паллады и повержен был этим в отчаяние, не может быть доказано. Для этого великого переворота в городской жизни Афин несомненно благоприятной порой явилось именно V столетие, когда осуждена была несторианская ересь, и Пресвятая Дева Мария, как Богородица, заняла первенствующее место в сонме святых. Было бы, пожалуй, не особенной даже смелостью утверждать, что Юстиниан именно тем и закрепил окончательно упразднение афинской академии, что Парфенон обратил в церковь. Прокопий прямо утверждает, будто бы император Юстиниан в римском государстве соорудил такие многочисленные и превосходные церкви в честь Богородицы, что можно было бы подумать, будто он ничем иным и не занимался.
Афинским христианам могло быть особенно приятно завладеть именно старинной крепостью богов. Прежде чем превратить в церкви опечатанные храмы Парфенон и Эрехтеум, христиане могли озаботиться удалением оттуда алтарей и статуй богов, напр., богини Афины. Окончательные судьбы, какие постигли бронзовую колоссальную только что названную статую работы Фидия и прочие творения того же художника (вроде, напр., статуи Паллады в том же Парфеноне), нам совершенно неизвестны; та же, впрочем, тьма сокрыла от глаз потомства и Поликлетову Геру в Аргосе, и Адрианова Зевса в афинском Олимпиуме.
Впрочем, и из римского Капитолия незаметно исчезла статуя Юпитера, и только предание повествует, будто великий папа Лев в благодарность за то, что город спасся от вторжения Атиллы, языческого бога превратил в св. Петра. В том же Риме и колоссальная статуя императора Нерона погибла неприметно. Единственное, что достоверно, — это судьба, постигшая бога солнца в Родосе, т. е. произведение линдского ваятеля Хареса, на целую сотню лишь позднейшее, чем статуя Афины-Промахос. Шестьдесят лет спустя после ее сооружения эта статуя была низвержена землетрясением и, разбившись на части, пролежала на прежнем месте до 653 года, когда Моавия, завоеватель Родоса, продал осколки статуи еврейскому торговцу. Из всех древних колоссальных статуй, как известно, сохранился единственно фарнесский Геркулес.
Так как божество Асклепий в эпоху упадка язычества пользовалось почтением, равным Христу, то его-то именно знаменитое святилище, находившееся на склоне Акрополя, и подверглось разрушению со стороны христиан. Вероятно, еще и ранее того времени, как Парфенон был обращен в церковь, таковая же была возведена на развалинах храма Асклепия. В апреле 1876 г. в этой местности были обнаружены фундаменты целой группы церквей, а абсиды трех из них оказались обращенными к востоку. В виде материалов для этой постройки употреблены были разбитые части статуй, а на этих последних оказались признаки первоначального посвящения статуи Асклепию. В то же время были обнаружены и весьма древние христианские могилы. Если, согласно приведенному выше, можно допустить, что святыни Асклепия, а пожалуй, и храм Дионисия у театра вследствие эдиктов Феодосия II сделались жертвой изуверства христиан, то едва ли имеется основание приписывать истребление храма Зевса олимпийского вандализму византийского проконсула или набожной ревнительности епископа; афинские христиане слишком были культурны, чтобы истребить одно из лучших украшений города или храмы на Акрополе; величественное же сооружение Олимпиума, относящееся ко времени Адриана, с перистилем из 132 мраморных колонн, вышиной в 60 ф., могло быть разрушено разве только силами природы. Другие храмы погибли, но позднее, от землетрясений, как, напр.,