В тот год Дунфан Ю наконец-то накопил в банке крупную сумму и теперь мог со спокойной душой называть себя «богачом, чей доход составляет десять тысяч юаней». Это случилось лишь спустя двадцать с лишним лет после того, как в деревне ему присвоили звание «богача-десятитысячника».
Эпилог
Недавно я встретился с Дунфан Ю.
– Знаешь, кто я такой? – спросил я у поприветствовавшего меня улыбкой Дунфан Ю.
– А ты что, сам не знаешь, кто ты? – Дунфан Ю изумленно уставился на меня. – Тогда тебе надо сходить в больницу, пусть тебя осмотрят!
Он был всё таким же туповатым.
– Да иди ты, я – Сюй Чжи, по прозвищу Здоровяк Сюй, мы с тобой вместе учились в начальной школе.
Похоже, он меня не помнил.
– Да ну? А ну-ка, обернись и сделай пару шагов, а я посмотрю, – Дунфан Ю снова затеял что-то странное.
– Точно! Точно! Точно! Ты – Здоровяк Сюй. Хи-хи, я как увидел, как ты при ходьбе задом виляешь, так сразу же тебя и вспомнил. Как твой затылок, в порядке? – с улыбкой спросил Дунфан Ю.
– В порядке, только шрам остался, – в свое время он швырнул лавку и угодил мне прямо в затылок, я тогда едва с жизнью не распрощался.
– Ну, значит, ты должен быть мне благодарен, я же тебе, мальцу, той лавкой мозги на место поставил, благодаря этому ты крупным чиновником стал. А ведь был таким же дураком, как и я. – Дунфан Ю усматривал свою заслугу в благоприятном развитии карьеры Сюя.
– Не пори чушь. Ты сейчас очень прославился, у нас на родине на несколько десятков ли вокруг про тебя анекдоты рассказывают, будто бы ты – эфенди[33] из легенд. – Приехав в этот раз в родные места, я выслушал немало историй о находчивости Дунфан Ю, большинство из которых были искусно сложены.
– Дурак – он и есть дурак, дураком не прикинешься. У меня и удостоверение есть. – Дунфан Ю посмотрел на меня, прищурив глаза; в его взгляде сквозило какое-то непостижимое чувство превосходства.
Тоска
1
Зубы у Ша Ху болели уже почти полмесяца, и он наконец-то принял тяжелое решение – съездить в сельскую местность, в свое родное село Туцзыво. В восприятии Ша Ху Туцзыво было всего лишь неким существующим объектом, наиболее абстрактным философским понятием.
Ша Ху поступал вопреки обыкновению из-за зубной боли. Конечно, он отправился в родные места, проделав путь в тысячу верст, не для того, чтобы лечить там зубы. Может, он соскучился по дому? Он пытался найти неопровержимое объяснение нехарактерному для него поведению. Нет! Мне кажется, я еще не ослаб и не состарился до такой степени, чтобы скучать по дому. Тоскливо, вот в чем дело, ему тоскливо, крайне тоскливо. Ему просто хотелось бесцельно куда-нибудь съездить и развеяться. Сначала он собирался отправиться туда, куда глаза глядят, но неизвестно почему Туцзыво будто бы всё время манило его. И он, не находя себе места, несколько дней промаялся в своей грязной, замусоренной квартирке и в конце концов, сжимая рукой щеку, выдавил из искривленного рта слова: «Поеду в Туцзыво!»
В представлении профессора философии, доктора Ша Ху, термин «тоска» имел четкое определение. Он был согласен с утверждением своего зарубежного коллеги, знаменитого немецкого философа Хайдеггера, что тоска – это экзистенциальное состояние.
Простым людям философский язык представляется странным, он похож на смесь из бреда сумасшедшего, пустой болтовни и разговоров во сне. Философский язык – грандиозен, но бесполезен, глубок и при этом пуст, уклончив и туманен. От Ша Ху по большей части слышали именно такие нелепые слова, ведь он преподавал в университете философию, поэтому странные речи были его компетенцией и прерогативой. Студенты повсеместно считали, что у профессора есть исключительное право нести чушь, ну а то, что они не понимают лекций по философии, – это дело само собой разумеющееся. Неприязнь к лекциям по философии была распространенным пороком или модным поветрием среди студентов. В этом-то и заключалась основная причина, по которой Ша Ху в последние годы частенько тосковал и маялся от зубной боли.
Он ненавидел этих хитрых и плутоватых, стремящихся как можно скорее получить выгоду студентов, которые обычно на лекциях по философии читали учебники по иностранным языкам, ЭВМ, бухгалтерии или японские комиксы. Ну а еще более невыносимым для Ша Ху было то, что в аудитории раздавался храп. Ша Ху казалось, что времена изменились, и настала эпоха, когда уважается только власть, а ценится только выгода, и эта эпоха встала у него в горле комом: связанное с мышлением практически утратило свой статус, и ему оставалось только смириться и терпеть.
Будучи профессором, Ша Ху считал своим священным долгом проповедовать, учить, распространять знания, устраненять сомнения. И он всеми силами стремился поведать студентам великую истину. Традиционные методы преподавания философии, очевидно, не способны были увлечь слушателей, и он начал искать оригинальные и не обычные методы преподавания. Одно время он подставлял в популярные песни метафизические принципы и пел их студентам, но те поднимали гвалт и сгоняли его с кафед ры. А еще он изготовил странные и причудливые маски и костюмы и, подобно комедийному актеру, метался в них туда-сюда по аудитории, но и это желаемого эффекта не произвело. Университет снисходительно относился ко всяческим необычным педагогическим новшествам профессора Ша Ху и поначалу даже в некоторой степени его поощрял, но в итоге Ша Ху всё же вынесли критическое замечание.
Из-за него Ша Ху опять одолел приступ зубной боли. Он счел себя оклеветанным. Причиной этого критического замечания стал тайный донос студентов. Профессор Ша Ху пытался на лекции растолковать студентам один догмат: желания человека беспредельны, но, когда в конце концов исполняются, они расходятся с действительностью. И он рассказал им один всем известный анекдот.
«Один уважаемый человек заблудился в пустыне и уже был близок к смерти от голода и жажды. И вот, уже на последнем издыхании, он увидел перед собой сверкающую бутылку, схватил ее и открутил пробку. Из бутылки вырвался черный дым, который превратился в джинна. Джинн сказал:
– Спасибо, что спас меня. Чтобы отблагодарить тебя за спасение, я могу волшебством осуществить три твоих желания.
Умирающий из последних сил выкрикнул:
– Воды!
Бах! И в пустыне возник оазис. Рядом с несчастным зажурчал источник со сладкой родниковой водой. Он выпил несколько глотков, и к нему вернулись жизненные силы. Он утер со рта капли и озвучил свою вторую просьбу:
– Дай мне наесться досыта.
Как только он это произнес, перед ним возник богатый стол, изобилующий деликатесами. Счастливец набросился на еду, будто бы оголодавший волк; лицо его осветилось сияющей улыбкой. Джинн напомнил ему:
– Я могу исполнить еще и третье твое желание.
Этот уважаемый человек подумал-подумал и смущенно сказал джинну:
– Я уже очень давно не прикасался к женскому телу. Желаю, чтобы я всю жизнь мог видеть женские задницы.
Джинн коварно усмехнулся и сказал:
– Это легко осуществить.
Бах! И мужчина превратился в унитаз.»
Вот именно из-за этого низкопробного западного анекдота профессор Ша Ху и получил от начальства выговор. Кто-то из студентов написал в учебную часть донос, сообщив, что недоволен тем, как профессор ведет лекции.
Ша Ху в душе был с этим не согласен: ему казалось, что университет раздувает из мухи слона. Ну а его коллеги с факультета, подливая при возможности масла в огонь, начали распространять о нем всякие сплетни, сильно приукрашивая историю о том, как профессор Ша Ху рассказал на лекции про «женские зады», да еще и констатировали, что мечта и желание профессора Ша Ху – превратиться в унитаз в женском туалете. Дело в том, что Ша Ху было уже сильно за сорок, и даже вот-вот должно было исполниться пятьдесят, а он до сих пор был холост и поэтому наверняка уже давно превратился в извращенца.
Одним словом, у Ша Ху разболелись зубы, ему захотелось съездить на родину и посмотреть на старика Е, который сбил его с толку, направив на философскую стезю.
2
Автовокзал уездного городка еще не успел отойти ото сна, на дверях зала ожидания всё еще висел замок. На привокзальной площади повсюду валялись кожурки от арбузов, семечки от яблок, скорлупки от земляного ореха, пакеты от продуктов, бумажки от эскимо, плевки взрослых и экскременты детей. Мухи были явно трудолюбивее людей: они уходили на ночной покой поздно, а просыпались рано, и уже с рассветом слетались на площадь, где, издавая жужжание, начинали еще один день своей жизни. Ша Ху казалось, что он и сам похож на муху, да притом еще и не особо смышленую, ведь он отлично видел, что на дверях зала ожидания висит замок, но всё равно попытался толкнуть их ногой.
– Тебе глаза что, только для того, чтобы ими хлопать? Ты что, такой большой замок разглядеть не в состоянии? – раздался из-за колонны в восточном углу вокзала женский голос. Ша Ху смущенно подошел к говорившей.
– Тетушка, во сколько отправляется первый автобус в Туцзыво?
Женщина рассматривала разноцветные носки, разложенные на целлофановой пленке, и будто бы не слышала его.
– Тетя, подскажите, во сколько открывается вокзал? – Ша Ху повысил голос.
– Чего ты здесь шумишь? Кого ты спрашиваешь? Я что тебе, расписание? А ну прочь, прочь отсюда! Нечего мне здесь мешать, из-за тебя уже мухи слетелись, – продавщица носков имела замурзанный вид, да притом еще и гневливый нрав.
– Да я же просто осведомился, ну зачем вы так кипятитесь? – Ша Ху нахмурил брови.
– С какой стати ты меня спрашиваешь? И с какой стати я должна тебе отвечать? Ну и ну, ты что, думаешь, ты мне сын? Во дает! Отвали-ка ты в сторонку! – женщина помахала рукой, отгоняя Ша Ху, словно муху.
– Матушка, а давайте я у вас носки куплю? – Ша Ху опустился рядом с ней на корточки.
– Покупай, покупай, одна пара – два юаня, две пары – три юаня, выбирай любые! Эти носки прочные, даже если ботинки порвутся, они останутся целыми. И нечего звать меня матушкой, можешь называть меня просто тетушкой! – голос женщины заметно потеплел.