История города Хулучжэня — страница 2 из 36

1

У Хулучжэня не было истории. Или, если сказать точнее, у него не было письменно задокументированной истории. Это вовсе не означало, что былая жизнь городка походила на сплошное белое пятно. Помимо безымянных могил в каменном ущелье горы Сишань и выстроившихся в два ряда вдоль центральной улицы ветхих и убогих жилых домов, славное прошлое Хулучжэня хранили в воспоминаниях старики, а в фантазиях – молодежь.

Утратив историю, горожане жили очень вольготно. Они сосредоточились на современном положении вещей, а не влачили свое существование, задыхаясь под тяжелым бременем минувших лет. У местных не было склонности докапываться до сути вещей, и события, происходившие в далеком прошлом, их тоже совершенно не интересовали.

Проживающий в Хулучжэне простой люд в основном получал важную информацию о внешнем мире двумя путями. Первым были четыре установленных на крыше городского дома культуры (прежде его называли клубом) репродуктора, обращенные в разные стороны света. А вто рым – излучина реки, которая разделяла городок на две части и служила местом неофициальных встреч женщин городка.

Высокочастотные репродукторы, установленные на вершине дома культуры, были символом официальной пропаганды; ежедневно по расписанию они передавали разные новости, касавшиеся жизни в городке и за его пределами, в Китае и за рубежом. Многие, особенно мужчины, могли с легкостью озвучить имена некоторых иностранцев, с которыми никогда не были знакомы: например, Ли Сын Ман, Трумэн, Энвер Ходжа, Хрущев, а также король Сианук и премьер-министр Пенн Нут[10]. Эти имена были известны не только детям и женщинам, но и были в ходу у таких дураков, как И Ши: их употребляли так же часто, как прозвища «Собачье Отродье», «Тухлое Яйцо», «Цун Большая Челюсть».

Благодаря репродукторам жители городка крепко уверовали в то, что «обогнать Англию и Америку можно менее чем за двадцать лет», и поняли, что на том участке планеты, где они живут, «редкостные по красоте пейзажи» и замечательная обстановка – «не просто хорошая, не очень хорошая, а замечательная». Американские империалисты, советские ревизионисты и другие враги день за днем хиреют, а у них всё постепенно налаживается, и все они пляшут от радости, хотя им и невдомек даже, в каком направлении от Хулучжэня живут эти бедствующие страны. Всё равно они искренне сочувствуют претерпевающим невыносимые страдания людям.

Чтобы «не терпеть страдания во второй раз» и «не сносить повторно муки», чтобы противостоять ревизионизму, «вечно защищать красный революционный Китай», чтобы стоять насмерть за «революционный курс Мао Цзэдуна», чтобы «быть готовыми к войне и голоду» – чтобы ответить на все призывы, раздающиеся из репродукторов, народ городка готов был отдать все свои душевные силы с переполняющим каждого энтузиазмом. Очищая ряды пролетариата, хулучжэнцы приняли участие во множестве критических собраний, присяг, мобилизационных митингов, а также разоблачили Цуна Большую Челюсть, коварно прикрывавшегося личиной учителя средних классов, Ню Цзогуаня, носившего до создания Нового Китая форму почтальона (чем заслужил прозвище Ню Униформа), Чудовище И, работавшего в городке счетоводом и мазавшего голову рапсовым маслом, начальника производственного отряда Ван Личжэна, который на каждый Новый год надевал привлекающие всеобщее внимание красные кожаные сапоги и обходил все дворы с поздравлениями, и прочих «помещиков, богачей, ревизионистов вместе с другими враждебными и правыми элементами». Они самостоятельно организовали маоистскую творческую агитбригаду, круглый год трудились и в доме культуры, и в поле, и даже голодными ходили от двора ко двору, давая представления. И революционные песни, и образцовые спектакли не обошли стороной этот провинциальный городок, затерявшийся на карте Китая. То разгорающиеся, то затухающие звуки песен, смеха, плача, барабанов и лозунгов непрестанно сопровождали повседневную жизнь простого народа в Хулучжэне.

Жители городка не только «ухватились за революцию», но и «стимулировали производство». Они строили плотины, отделяя землю для сельскохозяйственных угодий от морской воды, добывали горные богатства и проводили водопровод, всю плодородную почву с зерновых полей они без остатка бросили в море и срубили все без исключения фруктовые деревья в садах, создав на их месте террасированные поля дачжайского типа. А еще они, в соответствии со спущенными сверху директивами «углублять подземные ходы, увеличивать запасы продовольствия, не сдаваться гегемонии», днями и ночами без остановки рыли подземные убежища на случай авианалетов, чтобы защититься от внезапной агрессии империалистических государств… Практически вся их деятельность была связана с вещанием тех четырех больших репродукторов, установленных на крыше дома культуры.

Что же касается информации, исходящей из излучины реки, то ее «тайно» распространяли женщины во время стирки белья. Это были досужие домыслы, содержание которых ограничивалось всякими мелочами вроде частной жизни соседей и перемыванием косточек то одному, то другому: у одних ребенок животом мается, там мужик в окно залез, тут женщина в потаскухи подалась, у одной девушки грудь плоская, у другой живот надулся, а у того парня в штанах затвердело, и так далее; всё, что касалось самых интимных сфер жизни, здесь открыто обсуждалось и предавалось огласке. В излучине реки каждый день толпились женщины, и она превратилась в специальный уголок, куда приходили все желающие почесать языком.

Разные данные, распространявшиеся из больших репродукторов и из женского собрания в излучине реки, переплетались между собой, превращаясь в «общественное мнение», которое стало важнейшим элементом жизни Хулучжэня на протяжении нескольких десятилетий. Независимо от того, ложными или достоверными были эти сведения, как правило, люди верили во всё, что им рассказывали. Некоторые отщепенцы пытались найти себе третий источник информации, но в результате жестоко за это поплатились – как, например, Ань Гоминь, который играл в агитотряде на баяне. Из-за того, что он тайком «слушал вражескую радиостанцию», его судили и посадили. Это было крупным политическим событием городка.

2

Пятерых сыновей старого счетовода городка – Чудовища И – звали И Ши, И Бай, И Цянь, И Вань, И И. И Бай, И Цянь и И Вань в один год поступили в университет. Второй брат, И Бай, учился на факультете философии, университет его находился в Пекине. Третий брат, И Цянь выбрал для себя университет морского транспорта, а четвертый, И Вань, отправился в архитектурный университет в Ухань.

Было время, когда И Бай, обучаясь в университете, с головой погрузился в изучение прошлого Хулучжэня. Он просмотрел множество исторических документов, пытаясь докопаться до истоков и отыскать для городка заслуживающую гордости и уважения блестящую историю. А еще приснился ему странный сон, в котором какой-то выдающийся человек гладил его по голове и говорил, что он – потомок некоего знаменитого человека некоего рода в некоем колене. Этот сон смущал И Бая два с лишним года подряд. Он больше не верил в тот факт, что его дед, толкая тележку с навозом, упал в овраг и расшибся насмерть; в его представлении дед должен был как минимум в военном кафтане и верхом на гнедой лошади мчаться по полю битвы, размахивая шашкой. Некоторые однокурсники в университете всегда смотрели на И Бая с некоторой долей презрения, из-за чего его сердце то и дело сжималось от боли. У Хулучжэня не могло не быть истории, а там, где есть история, есть и великие люди, а у потомков великих людей есть наследственные преимущества, уверенность в общении и стимул для развития.

Но старания И Бая так и не увенчались успехом. Он просмотрел всё, начиная с «Исторических записок» Сыма Цяня и заканчивая составленной в годы республики «Исторической хроникой династии Цин», но нигде не было упоминаний о родившей и вскормившей его земле – Хулучжэне. Он был очень разочарован. Он казался себе подобранным на обочине сиротой, без рода и без племени: неизвестно ни то, откуда он взялся, ни то, куда идет.

И Бай вспоминал, как однажды в детстве его отец, Чудовище И, выгребая из свинарника навоз, обнаружил японский военный нож, что было сочтено доказательством преступления японцев, которые вторглись в Китай. Помимо этого, в городке из земли больше никогда не выкапывали ничего ценного, а изделия из камня эпохи палеолита, осколки керамики, бронзовые изделия и тому подобные вещи И Бай увидел в музее уже после того, как поступил в университет. Ни один из экспонатов музея не происходил из Хулучжэня.

Как рассказывал отец И Бая, Чудовище И, один выходец из городка был чиновником: в последние годы династии Цин он служил главой уголовного сыска в уезде. Вспоминая, с каким благоговением отец отзывался об этом служащем полиции, И Бай рассмеялся едва ли не до слез.

Примерно пятьдесят миллионов лет назад то ли засуха, то ли лютые морозы, то ли падение метеорита привело к полной гибели и без того немногочисленного населения городка – не осталось практически никаких следов чьего-либо существования. Позже И Бай точно определил, что древнее население Хулучжэня состояло в основном из иноземных переселенцев, которые, спасаясь от голода, по морю добрались до Хулучжэня.

И Бай отказался от углубленного изучения истории городка. Он помнил, как говорил его учитель средних классов Цун (также известный как Цун Большая Челюсть): «Мой дед жил в темном старом обществе. А мои прапрадед, прапрапрадед и прапрапрапрадед жили в первобытном обществе, рабовладельческом обществе и феодальном обществе». И этого было достаточно, всё-таки Цун Большая Челюсть имел авторитет. Впрочем, в конце концов он был убит: ради развлечения его насмерть забили собственные ученики.

По сей день археологи и историки не могут предоставить убедительные доказательства, подтверждающие предположения И Бая и выводы Цуна Большой Челюсти.

В памяти И Бая хранилось смутное воспоминание о том, что в тридцати ли от городка, на горе Дахэшан, стоял храм, величественный, словно императорский дворец, и когда ему было пять – шесть лет, бабушка тайком отвела его туда помолиться. Тогда он так испугался, что написал в штанишки, и несколько ночей подряд потом видел во сне кошмары. Статуи божеств того храма повергли маленького И Бая в панику. Бабушка стояла на коленях перед статуей Будды и что-то бормотала себе под нос, будто бы прося помощи в трудном деле. И Бай тогда до ужаса перепугался: маленькими ручонками он изо всех сил вцепился в бабушкин подол, его ноги всё время тряслись. Поток мочи журчал и вырывался на пол из-под штанин, а потом по неровному полу скользил под алтарь. Поднявшись с колен, бабушка с силой отвесила ему несколько шлепков и бросилась извиняться перед Буддой: «Великий Будда, спаси и помилуй! Прости, владыка. Этот сорванец не умеет себя вести, ты уж не сердись на ребенка, прояви свое огромное великодушие. Подожди, вот вернусь домой, непременно задам этому сорванцу хорошую трепку». Вот так, кланяясь и извиняясь, бабушка торопливо вывела внука за высокий порог храма. Не успели они выйти за ворота, как маленькие бинтованные ножки бабушки отвесили заднице И Бая десяток с лишним пинков. «Ах ты, никчемный маленький дикарь, мочевой пузырь у тебя, что ли, прорвало, как же ты смеешь в святой обители гадить?! Откуда только в тебе столько мочи, что она журчит, словно ручей? Когда надо было, ты не писал, нет бы выбрать для этого другое место и другое время…» Бабушка приходила потом просить у Будды за глупого старшего брата И Бая, И Ши, однако после этого И Ши стал только еще глупее. Бабушка считала, что молитва к Будде не сработала из-за того, что опозорился И Бай: это ж надо было прямо перед Буддой лужу напрудить.

Прежде чем покинуть Хулучжэнь и отправиться в университет, И Бай еще раз сходил на гору Дахэшан в одиночестве. От храма уже давно не осталось и следа, не сохранилось даже развалин. Люди с горы рассказали ему, что храм этот разрушили: сначала подожгли, а потом, когда всё сгорело и превратилось в пепел, забрали оставшиеся кирпичи, черепицу и камни и пустили их на строительство свинарника в производственной бригаде. Когда жгли храм, внутри оставался присматривавший обычно за ним монах. Он ни в какую не соглашался уходить и в результате сгинул вместе с теми статуями Будды и разных божеств.

После того как И Бай поступил в университет, он всё время сокрушался из-за этого сгоревшего без следа храма. Хотя храм находился в тридцати ли от городка, он всё же был единственным свидетелем истории тех мест. И Бай говорил, что это сооружение практически наверняка было воздвигнуто в эпоху Цзинь, то есть история городка может оказаться куда более древней, чем предполагают местные жители. Историческая память местного населения ограничивалась событиями, происходившими при жизни трех последних поколений, и даже долгожители с хорошей памятью могли припомнить лишь обстоятельства биографий своих дедов.

В общем, тщеславные археологические изыскания И Бая сошли на нет. Когда однокурсники спрашивали его о культуре, истории и особой продукции Хулучжэня, И Бай частенько с нарочитым сарказмом говорил: «История моей родины – чистый лист. У нас там в изобилии производят дураков, а также шутки про дураков».

На самом деле в этой шутке И Бая была доля правды, как минимум правдива была вторая ее часть. Практически в каждой семье Хулучжэня был дурак – из тех дураков, что не могут догадаться о том, чтобы укрыться под крышей в дождливый день.

3

За два года до того, как И Бай и двое его братьев поступили в университет, на жителей городка обрушилось страшное несчастье. В пору, когда лето переходит во вторую свою половину, в Хулучжэне, где каждые девять лет из десяти царила засуха, начались затяжные дожди, весь городок стал сырым и слякотным. Улицы утопали в грязи, стога сена во всех дворах от влаги заплесневели, и невозможно было даже лучину зажечь, чтобы приготовить в печи еду. Некоторые, не выдержав голода, просто снимали со своих домов дверные и оконные створки, рубили их на дрова и варили рис.

Жители городка, привыкшие круглогодично находиться под ясным небом, не могли терпеть долгое ненастье; один за другим они становились нервными и меланхоличными. В дождливые дни они принимались колотить детей: всё равно ведь нечем заняться. Больше не звучали в городке прежние песни и пляски: теперь их сменили душераздирающие завывания. Драки между супругами, ссоры между свекровями и невестками превратились в обычное дело; в каждом уголке Хулучжэня звучали крики, ругань и рыдания.

Внезапно в один погожий день из больших репродукторов на крыше дома культуры раздались скорбные звуки похоронного марша, которые заставляли сердце рваться на куски, хватали за горло, не давая перевести дух. Небеса рухнули! Горожане были потрясены, они обезумели от страха. Не поднимается уже больше на востоке Красное Солнышко! Во всём городке моментально установилась мертвая тишина, а затем раздался оглушительный плач.

Слезы перемежались с каплями дождя: никогда прежде Хулучжэнь не знал такого горя и скорби. Жителям казалось, что теперь всё окончательно рухнуло. Они могут взобраться на гору мечей, могут отправиться в огненное море, могут сорвать луну с небес, могут поймать черепаху в пяти морях, но они не могут жить без Солнца. Утратив Солнце, они утратили курс, утратили тепло, утратили свет… О небеса! Как же это страшно – сбиться с курса в холодной тьме!

Жители Хулучжэня были крайне подавлены, на них одновременно нахлынули скорбь и страх. Днями и ночами все горожане от мала до велика собирались у погребального зала, возведенного перед домом культуры, где то плакали, то кричали, умоляя небеса явить милосердие.

Кадровый костяк и народные ополченцы, а также народные представители из элиты городка были отобраны для несения дневной и ночной вахты в почетном карауле. Из больших репродукторов постоянно транслировали похоронный марш и «Обращение ко всей партии, всей армии, всему многонациональному народу страны». Горы замерли в торжественном молчании, реки Янцзы и Хуанхэ журчали со всхлипами, народ стенал, из репродукторов жители городка узнали, что небеса рухнули не только у них, но и в других местах.

Чудовищу И, Ню Цзогуаню, Ван Личжэну (по прозвищу Красные сапоги) и другим «вредным элементам» запрещено было рыдать открыто, потому что они этого не заслуживали – они не имели права разделить печаль революционного народа. В те дни Чудовище И, Ню Цзогуань, Ван Личжэн, а также вдова Бай и прочие «омерзительные чудища» прятались, трепеща в предчувствии беды, и каждый в своем темном углу тихонько утирал слезы. При любом неосторожном действии они рисковали оказаться виновными в страшном злодеянии – в том, что «воткнули нож в спину и посягнули на Красное Солнышко». Особенно волновался Чудовище И, который боялся, что сыновья заметят и разоблачат его поведение; поэтому он, сдерживая страдания, кусал кулаки, не осмеливаясь от души разрыдаться.

В качестве места проведения гражданской панихиды выбрали спортивную площадку средней школы в южной части городка. Площадь перед домом культуры казалась слишком тесной – она не могла вместить в себя всех жителей городка. Люди прикололи к груди белые цветы, повязали на руки черные повязки и под моросящим дождем с торжественным видом медленной поступью двигались в сторону средней школы в южной части городка. На спортивном стадионе собралась тьма тьмущая людей, помимо рыданий и кашля не было слышно ни единого звука. Даже дети, которых держали на руках женщины, имели серьезный вид и не издавали капризных криков, как обычно.

Похоронный марш прекратился. Из большого репродуктора послышался низкий мужской голос. Из-за его сильного акцента селяне не могли разобрать смысла слов и, понурив головы, лишь отвешивали поклоны вслед за стоящими в первых рядах кадровыми работниками коммуны – первый, второй, третий. Когда церемония закончилась, некоторые по инерции лишний раз поклонились, задрав задницы к небу – окружающие, глядя на них, и не знали, то ли плакать, то ли смеяться.

«Мама, я хочу какать!» – с настойчивым требованием обратился к маме ребенок лет четырех – пяти, и, хотя голос его не был особенно громким, его услышал практически весь стадион. Мать от испуга побледнела и поспешила накрепко зажать рукой ребенку рот. Эта женщина была вдовой паралитика Ваня, а маленький мальчик, который, увидев, как взрослые оттопырили зады, захотел какать, был названным сыном паралитика Ваня – Вань Жэньтэном (по прозвищу Всеобщее Наказание). На самом деле он был плотью и кровью старшего сына семьи И – дурака И Ши. Когда-то паралитик Вань в свою первую брачную ночь искупался в ледяной воде, в результате чего ему парализовало нижнюю часть тела и он утратил способность к деторождению. Ему так хотелось иметь сына, что он заставил жену соблазнить полного сил и энергии дурака И Ши, после чего она наконец-то забеременела. Речь идет о том сенсационном инциденте с «донорством». Наибольшую выгоду от тех событий получил паралитик Вань: он смог обрести сына, не потратив при этом семени. А самой главной жертвой случившегося стал дурак И Ши, который вынужденно пошел на аморальное хулиганство, а из-за того, что приплел к этому Великого Вождя, простой проступок превратился в непростительное политическое преступление. Его осудили на десять лет тюремного заключения.

Пока жена паралитика Ваня выбиралась из толпы, сжимая сына под мышкой, Вань Жэньтэн едва не задохнулся. У него даже лицо посинело. Позже он говорил, что это не из-за того, что он старался не обделаться, а из-за того, что мать своей крепкой рукой намертво запечатала ему рот – так, что он не мог сделать ни вздоха.

– Ах ты, негодник, нет бы раньше или позже посрать, так нет, ты именно этот момент выбрал. И чего ж ты не лопнул! Настоящее Всеобщее Наказание!

Вань Жэньтэн на корточках сидел под деревом на краю спортивного стадиона и, слушая, как отчитывает его мать, обиженно защищался:

– Клянусь председателем Мао, мне правда захотелось какать!

Надевая штаны, Вань Жэньтэн задал матери вопрос, который только что пришел ему на ум:

– Мама, а раз председатель Мао умер, то кем мне теперь клясться?

4

Вопрос, который пришел на ум малышу Вань Жэньтэну во время отправления нужды, являл собой важную проблему, с которой должен был столкнуться народ всего Хулучжэня и даже всей страны. Городок одной стороной примыкал к горам, другой – к морю, и был расположен на холмах. Широкая дорога перед домом культуры, тянувшаяся с запада на восток, расходилась на две улицы – переднюю и заднюю, а протекающая с юга на север большая река (на самом деле это был просто незаметный ручеек) естественным образом разделяла городок на две части – западную и восточную.

Дом культуры имел символическое значение для Хулучжэня: местные мастера старшего поколения самостоятельно его спроектировали и построили, поэтому он был гордостью двух поколений. Это место общественных сборов, воздвигнутое в 50-е годы XX века, благодаря своей высоте и габаритам казалось весьма величественным на фоне низеньких жилых домов. Сразу после постройки дом культуры называли клубом и в основном использовали для проведения выступлений, митингов и кинопоказов.

С восточной и западной сторон от дома культуры находились самый большой в городке снабженческо-сбытовой кооператив (позже его переименовали в универмаг), парикмахерская, лавка печеных лепешек, фотоателье и трактир. С запада к трактиру прилегал большой двор коммуны с двумя выстроившимися в ряд просторными домами с черепичными крышами. В центре той улицы, что была напротив дома культуры, находилось зернохранилище коммуны, а по обеим сторонам от него – станция агротехники и обшарпанная лавка, где ремонтировали обувь. Мастер Янь из ремонтной лавки был старым, со всевозможными уве чья ми – у него было косоглазие, кривой рот и горб на спине. Вдобавок он страдал тяжелой формой астмы и дышал тяжело, издавая при этом сипение, словно раздувающиеся меха.

Большой каменный мост соединял два берега ре ки – за падный и восточный. Поселковая больница была построена на западном берегу реки, на южной стороне большой дороги, а на северной стороне большой дороги, напротив больницы, находилась ветеринарная станция. Если в производственной бригаде заболевала скотина, то ее приводили на лечение на ветеринарную станцию. Ну а если пригнавший скот человек тоже чувствовал головную боль, жар и недомогание, то он, не откладывая ни одного из дел, мог поручить рабочий скот ветеринару, а потом перейти через дорогу и обратиться к врачу, чтобы тот выписал ему лекарство. Впоследствии жители городка обнаружили, что врачей с ветеринарной станции часто отряжают для ведения приема в больнице, и предложили просто объединить две больницы в одну, чтобы зря через дорогу не ходить, но правительство этой идеей так и не воспользовалось. Правда, одно время глава ветеринарной станции по совместительству исполнял и обязанности главврача поселковой больницы.

Дом культуры и площадь перед ним всегда выступали как политический и культурный центр городка. На протяжении двадцати с лишним лет в доме культуры и за его пределами часто разыгрывались различные жизненные трагикомедии. Это были и песни с плясками, эстрадные номера, музыкальная драма Люй, образцовые спектакли в исполнении драматического коллектива художественной самодеятельности городка (творческой агитбригады), и воспоминания о былых страданиях, критические митинги, семинары по практической работе и церемонии принесения присяги. На этой сцене прославляли многих передовиков, работников актива, отличников труда, отличников производства и активистов и критиковали многих помещиков, зажиточных крестьян, правых, контрреволюционеров и преступные элементы. Первые стояли на сцене с сияющими улыбками, украшенные красными цветами, с похвальными грамотами в руках. Вторые же стояли на коленях, на головах у них были высокие колпаки, на шеях висели деревянные таблички, руки их были связаны за спинами, а лица белы от ужаса. А еще были те, кому доводилось стоять и в красных цветах, и в высоких колпаках – им были знакомы оба этих ощущения. В спектаклях кто-то частенько изображал смерть, а на критических митингах людей временами забивали насмерть по-настоящему.

Горбатый старик Янь, который съежился в лавке по ремонту обуви неподалеку от дома культуры, был ярым фанатиком площадных выступлений. Иногда он с трудом выдавливал из своего кривого рта слова: «Черт возьми, и чего они там маются, лучше бы свои рваные башмаки подлатали!»

5

Погребальный зал перед домом культуры снесли. Жители городка постепенно оправлялись от своего безутешного горя. Дождливая погода простояла сорок с лишним суток, фундамент зданий и постели во многих домах поросли зеленой плесенью.

Небо стало чистым: осенний ветер принес с собой ясную погоду. В каждом дворе спешили просушить промокшие постели, одежду, обувь и всяческую хозяйственную мелочевку.

Весь Хулучжэнь приобрел вульгарный вид. На столбах электролиний вдоль большой дороги и между деревьями протянулись веревки, на которых под дуновениями ветра развевались разноцветные пододеяльники, тюфяки, пеленки, трусы в цветочек, рваные занавески. Дворовые ограды, навесы над курятниками и частокол вокруг свинарников были заставлены поношенными ботинками с прокисшими носками, ночными горшками, кадками с разносолами и подпорченной соленой рыбой. По улицам разносилась вонь, в нос били запахи затхлости и гниения, а люди, зажимая носы, убегали на окраины, чтобы насладиться давно не виданными теплыми солнечными лучами.

Урожай в том году пропал. Посевы сгнили на корню. Пока женщины хлопотали над сушкой белья, мужчины бросились в горы и тщательно собрали проросшее заплесневелое зерно – до последнего зернышка. Они притащили назад всё, чем можно набить пустые животы – кукурузу, гаолян, соевые бобы, батат, редьку, капусту, после чего принялись бранить и понукать женщин, чтобы те убрали изношенное тряпье и освободили место для просушки зерна и хвороста, который позже пойдет на разведение огня, приготовление еды и отопление.

Однажды утром И Бай и И Цянь сломя голову примчались домой и, тяжело переводя дыхание, громко закричали своему отцу, Чудовищу И:

– Плохо дело! На стене перед входом в больницу появился реакционный лозунг! Иероглифы во-от такой величины…

И Цянь нервно жестикулировал.

– Там написано «Долой антипартийные элементы – Ван Хунвэня, Чжан Чуньцяо, Цзян Цин, Яо Вэньюань»[11].

Не успел И Цянь договорить, как раздался хлопок. Чудовище И со всей силы отвесил своему сыну звонкую пощечину:

– Болван! Прекрати нести эту околесицу!

Старик трясся всем телом от напряжения. Он накрепко запер двери и наглухо закрыл сыновей в комнате.

И Бай и И Цянь не врали. Накануне вечером они ворошили просушивающееся зерно во дворе производственной бригады, а утром, возвращаясь домой, чтобы позавтракать, проходили мимо ворот больницы и увидели этот жуткий лозунг. Чудовище И предупредил своих сыновей, чтобы они никому про этот лозунг не рассказывали, будто бы его и вовсе не было.

Но шила в мешке не утаишь. Бросающиеся в глаза огромные иероглифы были заранее написаны на красной бумаге, и уж потом их наклеили на стену. Лозунг быстро сорвали, и вскоре подоспела из уезда полицейская машина. На ней увезли нескольких людей – Чудовище И, Ван Личжэна, а также вдову Бай с западного берега и учителя рисования по имени Ван Дафэн из средней школы в южной части городка. И Бай и И Цянь не верили, что это совершил отец, но не могли его спасти. В ту ночь на городок опустилась мертвая тишина: не слышно было даже лая собак.

Прошел один день, и репродукторы на крыше дома культуры зазвучали особенно звонко, открыто сообщив то же самое, что можно было прочитать накануне на плакате, который сочли реакционным. Жители городка поначалу опасались покидать свои дома и уж тем более не осмеливались верить своим ушам. Уже ближе к сумеркам некоторые кадровые партийные работники городка и члены производственного отряда начали обходить дворы, сообщая о мобилизации: после ужина все жители должны были собраться на площади перед домом культуры для проведения торжественного собрания. А еще они заявили во всеуслышание, что тех, кто не придет, оштрафуют на трудодни.

Чудовище И вернулся из уездного города к полудню второго дня – уже после того, как торжественное собрание закончилось. Тот лозунг, очевидно, был не его рук делом: учитель рисования средней школы Ван Дафэн признался в содеянном. Оказывается, у него, как и у осужденного в свое время Ань Гоминя, была дурная привычка к прослушиванию «вражеских радиостанций». Эту новость он услышал на волне одной зарубежной радиостанции и сразу же слепо в нее уверовал, впав в эйфорию. Не сумев совладать со стучавшей в сердце радостью, учитель Ван поднялся с постели посреди ночи и, рискуя собственной жизнью, поспешил поведать эту новость в форме лозунга еще ни о чем не подозревавшим жителям городка. Он и не думал, что своим порывом навлечет беду на Чудовище И, вдову Бай, Ван Личжэна и еще десяток людей, у которых было пятно на репутации. Хорошо еще, что в городке вовремя зазвучали репродукторы, а то страдания этих людей не ограничились бы одним – двумя днями. Хотя под арестом их держали всего сутки с лишним, вдова Бай за это время испытала такой шок, что слетела с катушек и маялась еще более двух лет, прежде чем пришла в себя.

Ван Дафэн не удостоился похвалы и награды за то, что смело опередил события, но, с другой стороны, ему простили прослушивание «вражеских радиостанций». Как бы то ни было, он одновременно совершил и подвиг, и преступление, которые уравновесили друг друга. Он вернулся в школу и продолжил применять свои способности к художественному написанию больших иероглифов. Власти городка вдобавок к этому на время отрядили его в агитбригаду, чтобы он «разил пером как мечом и основательно раскритиковал “шайку четверых”». В результате у Ван Дафэна появилась возможность показать себя, и он в сверх урочном порядке писал лозунги и рисовал агитплакаты. Три месяца у него ушло на то, чтобы исписать все стены в городе, которые были для этого пригодны, лозунгами и призывами в черном и красном цветах. За спиной жители городка шутливо называли учителя Вана Большим Сумасшедшим или – в уважительной форме – Сумасшедшим Учителем. Прозвище Большой Сумасшедший было созвучно его имени, поэтому оно за ним и закрепилось.

6

Жителям Хулучжэня никогда и в голову не приходило, что их Вождь может умереть, и уж тем более они не предполагали, что жену их Великого Вождя могут арестовать и заклеймить. Когда это случилось, они снова погрузились в неописуемый ужас.

Не успел еще народ снять с груди белые цветы, а с предплечий – черные повязки, как снова праздновал победу, подняв красные флаги и стуча в барабаны. Эти резкие перепады настроения – переходы от горя к эйфории, спады и подъемы – многих обескураживали. К счастью, внезапных происшествий за эти годы происходило много, и у крестьян из городка сформировались способности к психологической адаптации к внезапным переменам. Они никогда не теряли присутствия духа. Голос из репродуктора – это голос партии, надо слушаться партию и идти с ней в ногу, тогда точно не ошибешься. Глава революционного комитета Гэ сказал на одном из народных митингов такие слова: «Мы должны слушаться партию, мы должны сохранять единство с ЦК. ЦК от нас слишком далеко, нельзя докладывать туда о каждом деле и ждать указаний. А раз так, то слушайтесь меня, считайте меня представителем партии. Я-то точно слушаюсь партию, и партия говорит через меня моими словами, то есть, слушаясь меня, вы слушаетесь партийных указаний. Поддерживая меня, вы поддерживаете ЦК…» Многие люди сочли, что глава Гэ говорит вполне резонно, и наперебой закричали, что обязательно будут поддерживать главу Гэ и действовать в соответствии с указаниями руководства революционного комитета.

Тремя годами ранее, после того как Ань Гоминя арестовали за тайное прослушивание вражеской радиостанции, подпольные политики Хулучжэня, у которых было одно с Ань Гоминем увлечение, сразу же притихли. Больше они не собирались втихомолку по ночам, как прежде, и не обменивались информацией из тайных источников, касающейся острых политических вопросов. А развернувшаяся полгода назад крупномасштабная разоблачительная кампания, целью которой было расследование распространения контрреволюционных слухов, тем более заставила этих людей дрожать от страха, не находя себе места. Центральными персонажами этого кружка были игравший в агитбригаде на эрху Гуань Большой Зад (настоящее имя – Гуань Чжэндэ), Ху Три Заряда со станции образованной молодежи на западном берегу (настоящее имя – Ху Сюэюн), присматривавший за фруктовыми садами Юй Баочжу, учитель средних классов Дин Чанчжи (по прозвищу Родимое Пятно На Заду) и еще несколько пареньков с машинно-тракторной станции городка.

Гуань Дэчжэн состоял в агитбригаде вместе с Ань Гоминем – они тесно общались. Когда Ань Гоминь попал в тюрьму, Гуань Дэчжэн тоже едва не угодил за ним следом. Хорошо еще, что Ань Гоминь умел держать язык за зубами и не стал выдавать Гуаня по прозвищу Большой Зад, в противном случае, каким бы большим этот зад ни был, не миновать ему беды. Гуань Дэчжэну хорошо удавался анализ положения; он умел поднять не связанные между собой пустяки на высоту, недоступную для понимания обычным людям. В свое время он предсказал точное время начала третьей мировой войны – полвторого ночи некоего дня некоего месяца не кое го года, да еще определил точное место высадки японских и советских захватчиков при их совместной атаке на Китай – им должна была стать речная коса у южного побережья городка. В разговоре он любил сгущать краски и мог настаивать на том, что большие стрекозы на кукурузных листьях – это новая разработка советских ревизионистов, представляющая собой миниатюрные разведочные вертолеты. И хотя его анализ, предположения и предсказания относительно политических, военных событий и бедствий никогда не оправдывались, в своем кругу он всё же обладал большим авторитетом, и все его очень уважали.

После того как звуки траурного марша и овации постепенно стихли, у Гуань Дэчжэна и некоторых других вновь началось обострение интереса к политике. После нескольких лет молчания они вновь начали собираться вместе и время от времени устраивали встречи в шалаше присматривавшего за фруктовым садом Юй Баочжу, анализируя государственную обстановку и события за рубежом. Они не только обсуждали вопрос о том, умер ли великий предводитель по-настоящему или нет, а если всё-таки умер, то по какой именно причине, но еще и уделяли особое внимание глубокой разнице межу понятиями «Великий Вождь» и «Мудрый Вождь». В результате нескольких ожесточенных споров все единодушно уверовали в идею Гуань Дэчжэна: Великий Вождь наверняка умер, потому что девятого сентября он собственными глазами видел, как с запада упал огромный огненный шар, оставив за собой длинный хвост, и это, несомненно, самое убедительное доказательство смерти великого человека. А остальные, вторя ему, дополнили эту историю разнообразными странными явлениями, которые они якобы видели своими глазами, и в итоге все пришли к единому мнению. Но вот относительно причин смерти у каждого было свое видение, и Гуань Дэчжэну так и не удалось выдвинуть убедительную для всех версию. Но кое-что Гуань Дэчжэн обозначил очень ясно: «Глава революционного комитета Гэ не может представлять ЦК. Представителем ЦК должен быть как минимум уездный кадровый работник первой категории». Все закивали, соглашаясь с этим.

7

Городская маоистская культурная агитбригада городка некоторое время из-за «приостановки всех развлекательных мероприятий» была не у дел, но теперь вновь пригодилась.

Чтобы всесторонне разоблачить и раскритиковать «банду четырех», агитбригада начала в сверхурочном порядке репетировать разные массовые развлекательные номера. От эрху Гуань Дэчжэна в этом деле проку не было, и руководство агитбригады велело ему надеть маску из проклеенной бумаги и изображать Чжан Чуньцяо, что и удручало, и воодушевляло его. Жители Хулучжэня от всей души ненавидели «банду четырех», и когда эта «шайка из трех мужчин и одной женщины» в масках выходила на улицы с представлениями, то частенько нарывалась на брань и даже побои. Их одежду и маски нередко украшали плевки. Однажды какой-то старик, перетаскивавший навоз, смотрел-смотрел на их представление, а потом внезапно взял свою бочку да и вылил навоз на них. Гуань Дэчжэна после этого еще несколько дней тошнило.

Единственное, что его радовало, – это то, что актрисой в роли Цзян Цин была та, что ранее играла тетушку А Цин в отрывке о «борьбе умов» из оперы Шацзябан. С изысканной внешностью и звонким мелодичным голосом, она была из тех женщин, что являются во снах всем мужчинам. Ее фамилия была Люй, полное имя – Люй Сяоюнь, и приехала она в Хулучжэнь из уезда вместе с отцом, который стал там разнорабочим. Одно время она работала диктором на радиостанции городка, и поговаривали, что глава революционного комитета Гэ испытывал к ней большую симпатию, но жена главы революционного комитета Гэ пресекла эти чувства на корню, и пришлось в итоге перевести красавицу в агитбригаду. Обычно Гуань Дэчжэн всеми способами искал предлог сблизиться с Люй Сяоюнь, но Люй Сяоюнь была очень разборчива и никогда не удостаивала Гуань Дэчжэна даже простым взглядом. Теперь же они вместе изображали «банду четырех», и для Гуань Дэчжэна это был шанс, дарованный свыше.

К сожалению, Люй Сяоюнь, одетую в обольстительные одежды, со свирепой и безобразной маской на лице, народ бранил и колотил чаще прочих. И в конце концов она, не в силах терпеть это, закатила истерику, отказавшись продолжать работу. Пришлось руководству агитбригады выбрать ей на замену одного паренька из носильщиков реквизита. Тут уже энтузиазм Гуань Дэчжэна иссяк окончательно, настроение его упало ниже плинтуса. Он тоже обратился к руководству с требованием, чтобы ему нашли замену, но получил от бригадира суровое внушение: «Это политическая задача! Тебе что, жить надоело?!» Этими словами он напугал Гуань Дэчжэна так, что тот больше не смел снимать с себя бумажный колпак.

Люй Сяоюнь больше не играла Цзян Цин и целыми днями распевала одну и ту же песенку:

Как же весело всем людям:

Банду четырех мы судим,

Проститутку, интригана,

С головой собачьей Чжана…

В порошок врагов сотрет

Веселящийся народ.

Под этот пылающий праведным гневом хэнаньский тембр Люй Сяоюнь Ван Хунвэнь, Чжан Чуньцяо, Цзян Цин и Яо Вэньюань молили о пощаде, пытаясь улизнуть от народного гнева. Каждый раз, когда страдающий вместо Чжан Чуньцяо козел отпущения Гуань Дэчжэн слышал, как Люй Сяоюнь распевает слова «С головой собачьей Чжана», в сердце его словно разливался мед, и от сладостного чувства размякало всё тело. В его голове «политическая задача» уж давно превратилась в «любовные грезы».

Никто, включая Люй Сяоюнь, не замечал этих перемен, происходящих во внутреннем мире Гуань Дэчжэна. И только И Бай сквозь проделанные в маске отверстия-глазницы обнаружил, что во взгляде Гуань Дэчжэна что-то переменилось. Он дважды был на их представлении на площади перед домом культуры, и ощущения у него при этом были странные. В выражении глаз Гуань Дэчжэна И Бай увидел как бы свое собственное отражение и невольно вспомнил, как у него перехватывало горло, когда год назад он был горячо влюблен в представительницу городской образованной молодежи Бай Вэйхун.

В те дни И Бай как раз читал «Старосту» – рассказ, вызывавший в его душе бурю чувств. Год назад он одолжил у Бай Вэйхун рукописные сборники «Пара расшитых туфелек» и «Второе рукопожатие», тайком читал их, тихонько плакал над ними и втайне представлял себе, как легонько гладит рукой её нежное белое личико…

8

В глазах отца И Бай всегда был оплотом надежды на процветание семьи И. Самым славным периодом в жизни Чудовища И были пркрасные деньки, когда он работал счетоводом коммуны. Вот только жаль, что счастье длилось недолго, и всего несколько дней ему довелось носить военный френч цвета хаки, который он заказал себе тайком от жены, а потом его уволили с должности счетовода, и с тех пор злой рок следовал за ним буквально по пятам.

Старший сын, И Ши, был самым настоящим дураком, но дурости своей при этом не признавал. Если бы жена паралитика Ваня не приложила всяческие усилия для того, чтобы его соблазнить, И Ши ни в коем случае не отправили бы в тюрьму. А так – из дурака он превратился в хулигана и в конце концов стал политическим преступником, после чего условия жизни семьи Чудовища И в городке стали еще менее благоприятными.

Жена паралитика Ваня была главной виновницей того, что И Ши несправедливо посадили в тюрьму. Семья И питала к ней лютую ненависть. Она забеременела, храня в душе свой постыдный секрет, и поэтому, когда И Ши схватили, она, выпятив свой большой живот, вмешалась в дело и рассказала Отделу специальных расследований о том, как они с мужем тщательно спланировали эту «донорскую» операцию. На бесстыдном допросе жена паралитика Ваня, краснея, выложила начистоту все детали того, как она соблазняла И Ши, и красочно описала по два и даже три раза позы соития, ритм фрикций, а также изобразила любовные стоны. Слушая такие рассказы, товарищи из отдела расследований широко раскрыли рты. Впрочем, откровения жены паралитика Ваня не смогли спасти И Ши от обвинения в преступлении, а лишь закрепили за ней самой репутацию «потаскухи». А всё потому, что И Ши совершил контрреволюционное преступление, то есть речь шла уже не просто о его моральном облике.

История плотских утех жены паралитика Ваня и дурака И Ши особенно часто обсуждалась в досужих разговорах мужчин и заслуженно считалась самой «пикантной» темой. Люди практически не подвергали сомнениям закономерность превращения дурака в политического преступника и с таким восторгом смаковали живописные картины того, как он с женой паралитика Ваня кувыркался на печи, будто бы присутствовали при этом лично. Очевидно, что иногда плотские утехи способны обнаружить в людях больше фантазии и страсти, нежели политика.

Второй брат, И Бай, тоже пострадал из-за пикантного политического инцидента, произошедшего с его старшим братом И Ши. Еще в начальных классах он проявлял способности к литературному творчеству, его сочинения всегда ставились всем в пример. На каждом уроке литературы учитель выходил вперед и прочитывал его сочинение вслух. В средних классах И Бая частенько привлекали к работе в производственной бригаде – он писал тексты выступлений для руководства, черновики массовой критики и биографические репортажи о передовиках. Односельчане даже хвалили его, называя звездой, сошедшей в суетный мир. То, что «желторотый птенец» десяти с лишним лет сумел с легкостью овладеть сдержанным и серьезным взрослым слогом, усвоить широко распространенную политическую терминологию и вникнуть в суть высоких директив Великого Вождя, не могло не заставить людей взглянуть на него новыми глазами. Его репортаж под названием «Лучше уж умереть на земле, чем на печи» был принят уездной радиостанцией. Он превратил отсталого крестьянина – Хромого Вана, ленивого до такой степени, что лишний раз штаны не подтянет, – в храбреца, который днями и ночами тяжело трудится на поприще ирригационного строительства. Хромой, который прежде даже ходить ровно не мог, услышав наставления председателя Мао, преисполнился неисчерпаемых сил, удивительным образом поднял груз весом в несколько сотен цзиней и «легкой поступью» зашагал по стройплощадке. А еще он исправил первоначальный вариант сочинения, заменив «горошины пота» на лице главного героя на «капли пота величиной с куриное яйцо», порядком всех изумив.

А еще И Бай придумал для агитбригады немало номеров – например, рифмованные диалоги, истории под аккомпанемент, истории для групповой декламации, истории под аккомпанемент на тяньцзиньский манер, шаньдунские скороговорки, комедийные истории сяншэн[12] и стихотворные частушки. В самом знаменитом своем представлении на местном диалекте в рифму и под ритм-аккомпанемент на тяньцзиньский манер он подвергал жесточайшей критике свергнутых государственных деятелей, разнося их в пух и прах. Этот номер был успешно представлен на уездном театральном фестивале и прославил Хулучжэнь.

Чудовище И до того уверовал, что его сын обладает выдающимся талантом, что у него голова кругом пошла; он был убежден, что у человека, который владеет пером, потенциал куда больше, чем у человека, который умеет орудовать лопатой. Он считал И Бая «маленькой счастливой звездой» семьи И.

Но старший брат И Бая – И Ши – окончательно разрушил все искренние надежды Чудовища И на младшего сына. После того как И Ши совершил свое преступление, революционный комитет и агитбригада городка уже больше никогда не просили И Бая что-то для них написать. И Бай уныло отсиживался дома, читая «Золотую дорогу» и «Ясный день», и лишь иногда участвовал в шумных событиях в доме культуры.

В те дни на Хулучжэнь снизошла «большая отрада», и повсюду царило радостное волнение. И Баю показалось, что и его настрой тоже стал бодрым, а дыхание – ровным. Он жаждал в один из ясных дней широкими шагами пройти по золотой дороге.

9

Все жители городка потратили два с лишним года на то, чтобы полностью разоблачить и раскритиковать «банду четырех», а также ликвидировать их пагубное влияние на массы. Для этого они, не изобретая ничего нового, прибегли к таким проверенным способам, как митинги, манифестации, расклейка и выкрикивание лозунгов, хождение на ходулях, танцы янгэ[13], театральные и танцевальные представления, игра на гонгах и барабанах.

Конечно, это движение принесло богатые плоды. И на провинциальном, и на городском, и на уездном уровнях удалось разоблачить приспешников «банды четырех», а глава Гэ из Хулучжэня подверг сам себя критике[14].

В Хулучжэне все от мала до велика уже утомились от постоянной переменчивости судьбы: они с тяжелыми вздохами и мрачными лицами драли глотки, выкрикивая призывы защитить Мудрого Вождя, но по сравнению с тем, как в свое время они желали Великому Вождю многая лета, эти призывы заметно проигрывали и по громкости, и по мелодичности, и по искренности, и по энтузиазму. На стройплощадке во время зимней кампании по строительству трассированных полей дачжайского типа видны были только реющие на ветру красные флаги, а вот людского сборища не наблюдалось. А у чванливого Хромого Вана, который поклялся умереть на земле, случился рецидив старой болезни, и он лежал на печи, опасаясь даже лишний раз перевернуться на другой бок.

Больше всего народ радовало то, что реформу под названием «Большая ярмарка Хаэртао» упразднили. Хулучжэнцам не нужно больше было, потуже затягивая пояса, доставать из закромов «лишние» вещи и «продавать» их на ярмарке государству. Во время празднования Нового года некоторые семьи даже стали позволять себе пачками запускать петарды. Всё больше и больше крестьянских дворов в городке осмеливались в открытую резать к Новому году свиней. Как раз в первый месяц того года Хулучжэнь плотно накрыло редким большим снегопадом.

Снег начал идти двадцать восьмого числа двенадцатого месяца по лунному календарю и валил три дня подряд. Утром первого дня Нового года многие дома в городке были так завалены снегом, что невозможно было даже отворить двери. Оказавшимся взаперти людям так не терпелось выбраться наружу, что приходилось выпрыгивать из окон. Все семьи, не тратя времени на очистку дверей от снежных завалов, радостно разбежались в разные стороны наносить новогодние визиты. И стар и млад, и мужчины и женщины переходили от одного окна к другому и через оконную раму запрыгивали прямо к хозяевам на печку. Ребятишки гурьбой носились по соседским дворам, падали на колени перед каждым окном и с хихиканьем кланялись сидящим на печи старикам, выпрашивая себе разноцветное драже.

Из-за сугробов высота Хулучжэня над уровнем моря сразу же стала казаться намного больше, однако домики стали ниже, наполовину скрывшись под снегом. Некоторые озорники играли в снежки прямо на крышах домов, едва не вызывая своим топотом обвал стен. Новый год – это праздник, и взрослые лишь временами покрикивали на них, ведь жалко же портить руганью и побоями праздничную атмосферу, и, несомненно, понимая это, сорванцы вели себя еще более разнузданно. Они запихнули в дымовую трубу дома Чудовища И комки снега размером с футбольный мяч, из-за чего огонь в печи потух и из очага полилась черная как смоль вода. Жена Чудовища И подумала, что это котелок, в котором варится еда, протекает, и в результате отличные пельмени превратились в разварившуюся кашу.

Дети устраивали свои злые проделки избирательно, точно так же, как взрослые, которые подавали кушанья гостям в зависимости от их положения. В доме И на Новый год двери и окна были накрепко заперты, никто из семьи не ходил по собственной инициативе поздравлять соседей с Новым годом и не открывал окон для соседских визитов. А всё потому, что Чудовище И всё еще держал злобу на тех, кто обижал и притеснял его на протяжении долгих лет, да к тому же старший сын его И Ши до сих пор сидел в тюрьме, осужденный без суда и следствия, и поэтому у отца не было причин для веселья. Помимо всего этого, была еще одна важная причина – его сыновья И Бай, И Цянь, И Вань тихонько учились дома, готовясь к экзаменам.

Новость о том, что восстановлена система единых государственных экзаменов, разнеслась из больших репродукторов на крыше дома культуры. Большинство горожан сочли, что эта новость не имеет к ним отношения, и поэтому она не привлекла к себе достаточного внимания. А вот трое сыновьей из семьи И, напротив, услышав эту весть, так обрадовались, что не могли спокойно спать несколько дней подряд. Сначала о том, что хочет попытать свои силы, заявил второй брат И Бай, а потом и третий брат И Цянь с четвертым братом И Ванем подняли шум, заявив, что и они тоже будут экзаменоваться.

– Да разве ж это так просто – в университет поступить? – охлаждал Чудовище И пыл пребывающих в крайнем возбуждении сыновей. – Вы же всю учебу забросили! Да вы даже на счетах считать не умеете, а всё туда же – в университет хотите поступить.

– Чтобы в университет поступить, счетами владеть не надо, я всё же попробую, – упорствовал И Бай.

– Всё равно нельзя всем троим поступать: даже если сдадите экзамены, не будет денег вас всех содержать, – не отступал Чудовище И.

– Да хорошо будет, если хоть один из нас троих сможет поступить, разве такое может быть, чтобы все мы одновременно экзамены сдали. К тому же сейчас в университетах стипендию платят, все расходы государство берет на себя, нам не придется никаких денег тратить, – добавил третий брат И Цянь.

На это Чудовище И не нашел, что сказать. На самом деле он вовсе не был против того, чтобы его дети поступили в университет, вот только переживал, что если все трое будут поступать разом и в итоге ни один не поступит, то жители городка поднимут их на смех. К тому же он считал большим упущением, что при поступлении в университет не сдают экзамен на умение пользоваться счетами. По мнению Чудовища И, самый сложный в овладении и самый практичный в применении навык в мире – это умение считать на счетах. Ведь если умеешь считать на счетах, то можешь стать счетоводом. Таковы были взгляды Чудовища И.

10

Время пролетело незаметно, и вот уже наступило пятнадцатое число первого лунного месяца. Снег еще не успел растаять; на всех горах, во всех долинах лежали белоснежные сугробы, но центральную дорогу Хулучжэня очистили от снега, и от каждого двора к ней прорыли тропы. По традициям Хулучжэня, пятнадцатого числа первого лунного месяца надлежит не только есть вареные клецки из рисовой муки, но и посещать могилы предков. На десять с лишним лет этот обычай был прерван. После призыва «сокрушить четыре пережитка» принесение жертв предкам было причислено к одному из феодальных суеверий, и живые хулучжэнцы полностью оборвали все «контакты» с мертвыми, лежащими на кладбище в ущелье Сишань. Те из крестьян, что посмелее, втихомолку, будто совершают преступление, ставили в доме столик для жертвоприношений и выставляли на него кое-какие кушанья, считая это своеобразным поклонением предкам. Ну а совсем смелые могли еще под покровом глубокой ночи сбегать на перекресток и торопливо сжечь там несколько бумажек, думая, что таким образом отправляют своим родным на тот свет деньги на мелкие расходы.

Однако в этом году пятнадцатого числа первого лунного месяца обстановка явно изменилась. Все жители городка, практически не сговариваясь, позаботились о том, чтобы сходить на кладбище в ущелье Сишань и навестить переселившихся на тот свет предков, родителей, братьев и сестер.

Сугробы укрыли практически все могилы. И без того уж давно заброшенные, не знавшие уборки курганы теперь покоились под плотным снежным покровом. Невозможно было с первого раза безошибочно определить место захоронения своих родных – приходилось лишь догадываться, руководствуясь своими расплывчатыми воспоминаниями. По кладбищу слонялись сотни людей, иногда за одну могилу соперничали две-три семьи, а были и те, кто, уже сжегши половину благовоний, внезапно обнаруживал, что место выбрано не то, и перемещался на соседнюю могилу. Только поднявшись в гору, люди заливались плачем, но после долгих и безуспешных поисков места для сожжения благовоний принимались смеяться и хихикать. Кто-то принял могилу снохи Чжан Сань за могилу бабушки Ли Сы, а некоторые и вовсе принимали отца собственного кровного врага за своего родного. Как бы то ни было, тех, кто в тот день не там воскурил благовония, не там сжег бумажные деньги, не там отвесил поклоны, оказалось немало, и в результате никто не знал, то ли смеяться, то ли плакать. Скорбная и священная церемония поклонения усопшим в итоге превратилась в радостную и оживленную вечеринку. Недоразумение привело к пониманию и сближению. Красные кожаные сапоги, этот символ власти и статуса, который в свое время навлек на начальника производственной бригады Ван Личжэна разные неприятности, вновь возникли в поле зрения селян, когда у всех на виду Ван Личжэн вновь натянул их на ноги. Глядя, какая вокруг воцарилась путаница и шумиха, как все препираются друг с другом, Ван Личжэн принял присущий ему в пору бытности начальником величественный вид, встал на пригорок (позже люди обнаружили, что это была свежая могила Ню Униформы) и громко закричал собравшейся на кладбище толпе: «Давайте не будем больше по отдельности рыскать наугад. Как по мне, так все поколения наших предков жили в Хулучжэне, все семьи связаны родством. Как по мне, так лучше просто выбрать ровное и просторное место, свалить в одну кучу подношения, благовония и бумагу: вместе сожжем их и вместе отвесим поклоны, тогда получится, что никто не остался в стороне, все совершили обряд, все разом разрешили прошлые обиды». Эту идею массово одобрили. И вот несколько сот человек одновременно опустились на колени на свободной площадке в южной части кладбища и отвесили три поклона подряд в сторону северного склона. А дети, которые принесли на кладбище хлопушки, запустили их под присмотром взрослых. Даже кровные враги, которые не разговаривали десять с лишним лет, глядя на это, начали обмениваться кивками и приветствиями. Начиная с пятнадцатого числа первого лунного месяца, горожане стали великодушными и терпимыми. Сказалось это и на отношении всех членов семьи И к жене паралитика Ваня.

11

И Ши вернулся в Хулучжэнь на третий день Нового года. Его досрочно освободили еще тридцатого числа, в канун Нового года. Сначала он сел в поезд и к первому дню Нового года приехал в уездный город. Из-за того, что крупными хлопьями валил снег, движение машин было приостановлено, и он, перекинув за спину маленький мешок из синей ткани, стремглав бросился в сторону Хулучжэня. В лицо ему бил ветер и снег, ему было холодно и голодно – небеса едва не казнили И Ши, заменив собою суд человеческий. Хорошо еще, что во дворах, расположенных поблизости, заметили, что в Новый год по дороге спешит какой-то дурак, и дали ему немного еды – только благодаря этому утром третьего дня Нового года ему удалось добраться до Хулучжэня.

Но первым делом И Ши направился не домой, а невольно добежал до восточной окраины городка. Он обнаружил, что низенький трехкомнатный домик паралитика Ваня практически полностью погребен под снегом, запросто схватил в руки лопату и принялся отчаянно копать – до тех пор, пока из-под снега не показалась дверь.

И Ши не стал есть пельмени, которые сварила вдова паралитика Ваня, а только пропел слова «Отрубим мечами головы чертям», шокировав ее до потери сознания. И пока Вань Жэньтэн приводил мать в сознание, нажимая на точку под носом, И Ши стряхнул с себя снег, развернулся и отправился к себе домой.

Чудовище И не знал заранее, что его старшего сына И Ши освободят уже на Новый год. Когда он увидел вернувшегося отпрыска, на него одновременно нахлынули радость и печаль, и по морщинистому лицу его потекли слезы. Вместе с женой они торопливо потащили сына в дом, чтобы тот отогрелся на печи, но И Ши продолжал стоять как вкопанный на одном месте. Мама торопливо наполнила тарелку раскаленными пельменями и поднесла ее сыну. И Ши тотчас же взял ее, приговаривая при этом: «Спасибо правительству!»

И Ши за те шесть лет, что просидел в тюрьме, так ни в чем и не продвинулся вперед, остался всё таким же тупым. Вот только его обращение к родителям изменилось, он больше не звал их папой и мамой, а называл «правительством». И сколько бы его ни исправляли, И Ши не изменял этой привычке, то и дело называл обоих «правительством», чем повергал их в смятение.

На второй день после возвращения И Ши вдова паралитика Ваня вместе с сыном Вань Жэньтэном пришла поздравить семью И с Новым годом. Она специально приготовила четыре подарка: пачку песочного печенья с грецкими орехами, пачку конфет и две банки консервированных фруктов. Боязливо приблизилась она к дому семьи И, но Чудовище И отказался пустить ее на порог. Вдова паралитика долго стояла с сыном под снегопадом, но семья И не открывала дверей. Ничего не поделаешь, пришлось ей оставить подарки у порога и отправиться с сыном под руку восвояси. Но кто бы мог подумать, что не успеет она сделать и нескольких шагов, как за спиной у нее раздастся грохот. Это мать И Ши бросила принесенные четыре подарка ей вслед: «Бесстыжая, мало ты моему сыну несчастий принесла? Шла бы в бордель и заводила себе там любовников, а дома нечего распутничать!» Чудовище И торопливо выскочил наружу и затащил жену обратно в дом, остановив поток еще более грязных ругательств. Жена паралитика Ваня, одной рукой волоча за собой сына, а другой зажимая рот, спотыкаясь и падая, вернулась в свою низенькую хибарку у подножия горы Дуншань и горько прорыдала дотемна. Вань Жэньтэн от испуга не издавал ни звука, он сел, съежившись, на корточки в углу перед ней и заснул мутным сном.

Пятнадцатого числа первого лунного месяца вдова Ваня, стиснув зубы, повела сына на могилу к паралитику. На кладбище в ущелье Сишань она вновь столкнулась с Чудовищем И и его семьей. Наверное, из-за того, что Чудовище И тронула речь Ван Личжэна по прозвищу «Красные Сапоги», которую он произнес на могиле Ню Цзогуаня (Ню Униформы), он впервые кивком поприветствовал жену паралитика Ваня и еще, погладив Вань Жэньтэна по голове, достал из кармана один юань и засунул его в карман ватной куртки малыша. Старик ничего не стал говорить, лишь вздохнул. Хоть фамилия Вань Жэньтэна и была Вань, он был подлинным отпрыском семьи И. И Бай, И Цянь, И Вань, И И, которые вместе с отцом пришли на кладбище, приняли жест Чудовища И во внимание. Они никак этого не показали, но в душе поняли, что старик признал Вань Жэньтэна, этого маленького «полукровку», своим внуком.

12

После второго числа второго месяца Хулучжэнь сменил расцветку. Снег растаял, погода стала теплее. Сельский городок, который целую зиму провел под снежным покровом, словно проснувшийся ребенок, выбирался из-под белого одеяла.

В излучине реки послышался плеск текущей воды. На берег устремились маленькие группки женщин с умывальными тазами и под предлогом стирки открыли новый цикл обмена информацией. Интимные супружеские секреты, о которых молчали целую зиму, теперь можно было не таясь поведать другим. В определенных условиях женщины среднего возраста и молодые барышни городка могли вести себя крайне раскрепощенно. Они в присутствии посторонних в самых открытых выражениях выкладывали все детали пододеяльных игр и телодвижений, живописали их в красках, с крайним возбуждением. Это было одной из вечных тем для обсуждения у женщин Хулучжэня, собиравшихся в излучине реки. Они наперебой рисовались, похвалялись разными своими уловками, приемами и секретами, при помощи которых они соблазняли в постели своих мужей, доводя их до изнеможения: пришла весна, всем хотелось хорошо себя показать.

Репродукторы на крыше дома культуры вещали без остановки. Правда, песни и музыка, которые по ним транслировались, стали чуть нежнее. Людям опротивели быстрые и резкие крики, они пристрастились к спокойным и мягким мотивам. Невольно вторя музыке из репродукторов, все начали напевать красивые мелодии.

Раньше прочих дворы городка облетела вот эта песня:

Здесь льется аромат, как песня,

Вино прекрасно, осуши стакан.

Нам не забыть Октябрь чудесный,

Победный тот нам не забыть Октябрь!

В том Октябре грохочут громы,

Полны все кубки Поднебесной:

Вина, насыщенного вкусом,

Налей мне десять тысяч раз!

Практически все жители городка, и стар и млад, умели петь эту песню, и даже полукровка Вань Жэньтэн мог честь по чести полностью ее исполнить. Эта песня не только дарила всем непринужденное настроение, такое, будто впереди видятся большие перспективы, но и провоцировала увлечение мужчин алкоголем: продажи низкопробной бормотухи в снабженческо-сбытовом кооперативе городка заметно возросли. И только дурак И – И Ши – не принял слов песни всерьез и сказал: «Фи, пустое хвастовство, разве можно выпить десять тысяч чарок – и не опьянеть? Тогда это вода, а не вино!»

Одним из дворов, в которых, воодушевившись песней «Поднимем чарки», на стол поставили отличное вино, был двор Чудовища И. Дело в том, что в семье И случилось радостное событие.

Второй сын семьи И, И Бай, третий, И Цянь, и четвертый, И Вань, одновременно поступили в университет; это событие имело некоторый резонанс в радиусе нескольких десятков ли вокруг Хулучжэня и запечатлелось в памяти жителей городка как невиданное чудо. Уведомления о принятии в университет прислали семье И одно за другим в течение трех дней. Университет и студенты были в сознании жителей Хулучжэня чем-то непонятным и далеким, им сложно было соотнести высшее образование с конкретными людьми и их будущим.

Десять с лишним лет назад в городке уже был один студент – сын Ню Цзогуаня (Ню Униформы) по имени Ню Юньван. Но в мятежные, смутные годы он тайно сбежал из университета обратно домой. Занятия в университете прекратились, и он, не осмелившись присоединиться к развернувшейся в кампусе борьбе и придя в уныние, стал «дезертиром», спрятавшись в Хулучжэне. Величие слова «студент» уже успело поблекнуть в глазах хулучжэнцев. Ню Юньван, не закончив университет, вернулся в городок, оставшись в итоге ни с чем. В университете он изучал испанский язык. После возвращения домой он менее чем за месяц полностью вернул свой местный выговор: от произношения, которое он тщательно выправлял в Пекине, давно уж не осталось и воспоминания. Он хотел помочь отцу в сельскохозяйственных работах, но у него не было такой силы, как у земледельцев, поэтому оставалось только заниматься тем, что ему хорошо удавалось – помогать в отряде копировать и писать бумаги, зарабатывая жалкие трудодни. Ему приглянулась знаменитая на весь городок «уродина» – та самая Гэ Сюсю, в которой текла русская кровь и которую люди называли Албанией. Они поженились, вдохновив местных женщин на многочисленные сплетни. Многим Гэ Сюсю была не по нраву из-за золотистых волос, пышной груди, необычно высокого роста (она была выше других на полголовы) и выделяющихся на лице носа и глаз. Согласно воззрениям, которых придерживались женщины городка, такая уродина должна была на всю жизнь остаться старой девой. В лицо они называли ее Албанией, а за спиной – «потаскухой». Несмотря на то, что Ню Юньван не закончил университет, он всё же проучился в Пекине почти три года, и то, что он, не разглядев в ней «уродину», взял в жены эту «потаскуху», вызывало у всех жителей Хулучжэня – в особенности у женщин – презрение. В общем, статус «студента» в понимании жителей городка не имел уже никакого веса.

Семья И, конечно, была вне себя от радости. На самом-то деле Чудовище И и его жена тоже не представляли, что будет с их сыновьями после университета. Им просто казалось, что одновременное поступление троих сыновей в университет – это воздаяние семье за прежние невзгоды. В эти годы семье И всё время не везло: Чудовище И и нескольких дней не проработал счетоводом, но ни за что ни про что приобрел репутацию «преступного элемента», а его старший сын уродился дураком, да еще и в тюрьму попал. И если бы в дальнейшем четверо их сыновей продолжили ошиваться в деревне, они бы даже невест себе сосватать не смогли: одна только мысль о том, что каждому из них нужно свое жилье, повергала Чудовище И в смертельную тоску. А раз трое сыновей одновременно поступили в университет, то, хоть и придется тратить деньги, всё же будет значительно проще накопить на постельное белье и багаж, чем на строительство домов. К тому же «поживем, там видно будет», может быть, сыновья, как предполагает большинство горожан, «еще вернутся и будут сидеть на заднице», но сейчас им как минимум представилась возможность выбиться в люди, и может так случиться, что они найдут себе в городе непыльную работенку. «Поступили – значит победили. Нечего слушать этих языкастых баб, они только и знают, что галдеть понапрасну, – успокаивал Чудовище И свою жену, – давай зарежем курицу, приготовим хороший обед и проводим сыновей». Поэтому семья И устроила банкет, не пригласив больше никого из соседей.

13

В начале осени Хулучжэнь казался большим масляным полотном, в котором преобладали зеленые тона. Зелеными были и деревья, и трава, и хлеба. А лица людей, словно висящие на деревьях яблоки, персики и почти поспевшие гаолян и кукурузные колосья, были розовато-желтыми, загорелыми до золотого отблеска.

Несмотря на то, что до жатвы еще оставалось некоторое время, в том, что она выдастся богатой, не было никаких сомнений. Перед глазами всего населения Хулучжэня, старых и малых, предстал невиданный на протяжении десяти с лишним лет действительно хороший урожай. Как только завершилась летняя уборка посевов, в каждом дворе городка готовили пампушки на пару. Под вечер, прохаживаясь по улицам городка, всякий мог учуять витающий в воздухе соблазнительный аромат свежей выпечки из пшеничной муки. Наконец-то на обеденных столах появились пампушки из белой пшеничной муки – деликатес высшего уровня, о котором многие молодые жители городка слышали только легенды. Изголодавшиеся селяне со звериным аппетитом наслаждались этой давно забытой вкуснятиной.

Разнорабочий по кличке Паршивый Космач, живший на заднем дворе дома И, впервые съел целое коромысло пампушек. Он разложил обжигающие пампушки в ряд на коромысле, которое использовали для переноски навоза, и, начав с одного конца, дошел до другого, съев всё без остатка. Паршивый Космач и двадцать лет спустя по-прежнему считал это поводом для гордости и хвастался этим без удержу: «Всего их было тринадцать, я разложил их в рядок, прямо по длине всего коромысла, и проглотил разом, не оставив даже крошек. Что, ел ли я вприкуску с овощами? Да не смешите меня! Разве это не испортило бы пампушки? Ах, какой же у них был аромат! Сейчас уже не то, пшеница, черт побери, прежний вкус потеряла, нынешние пампушки и вприкуску в себя не запихнешь. А вот в том году пампушки были, будто бы их маслом намазали да медком полили, сладкие, ароматные!»

После сбора урожая хлебов заниматься летним севом было уже не так тяжело, как в былые годы. Жители Хулучжэня, отведавшие пампушек из белой пшеничной муки, почувствовали в своих телах силу, лица их сияли и улыбались. К концу августа деньки стали свежее, и оттененные пышной зеленью лица мужчин и женщин утратили присущую им на протяжении десяти с лишним лет изможденность, на смену которой пришли блеск и румянец.

Трое братьев из семьи И тихонько покинули родные места – как раз тогда, когда жители городка собирались набить свои животы до отрыжки. Их отъезд был очень легким и ненавязчивым. Их никто не провожал, да они и сами не хотели тревожить односельчан, которые купались в восторге, вызванном богатым урожаем. Возможность в обычные дни наедаться досыта, а на Новый год есть пельмени представлялась хулучжэнцам настоящим признаком райской жизни. А что это за дело такое – обучение в университете – они и не понимали, и не имели желания понять. К тому же студентами стали сыновья семьи И, а это вовсе не казалось им радостным событием. Горожане в своем мировоззрении придерживались простого оценочного стандарта: все события, связанные с хорошими людьми, были хорошими, а всё, что имело отношение к плохим людям, непременно должно было быть плохим. Даже если хороший человек и заболевал, то хорошей болезнью, ну а если плохой кого-то спасал, то тут не за что его благодарить, он должен был это сделать: плохой человек обязан вечно расплачиваться хорошими делами за свои прегрешения.

По мнению обычных жителей городка, семья Чудовища И была семьей с очевидно запятнанной репутацией. В свое время Чудовище И сочли нечистым на руку коррупционером, и хотя за короткие несколько десятков дней своей счетоводческой карьеры у него ни разу не было возможности даже потрогать деньги, тем не менее из-за того, что в те времена он мазал голову рапсовым маслом, носил под мышкой красные счеты и прохаживался по главной улице, высоко подняв голову и выпятив грудь, у жителей Хулучжэня сложилось о нем негативное представление как о зазнайке, именно поэтому они и предположили, что он «похож на коррупционера». На самом деле помимо того, что он дал своим сыновьям имена-числа, рабочий пост «счетовода» не принес ему ни капли пользы.

И Ши уродился дурачком, а вот скорость, с которой наступила его физиологическая зрелость, намного опередила его умственное развитие. Он сделал паралитику Ваню сыночка, а сам из-за минутного неописуемого плотского наслаждения угодил в непостижимый политический переплет. Дурак стал политическим преступником и провел за решеткой десять с лишним лет. Никому не известно, как испытывает боль человек с тяжелой умственной неполноценностью. Поведение представителей старшего и младшего поколений семьи И, которые претерпели за минувшие годы многое, стало в представлении людей образцом зла и порока. Поэтому то, что И Бай, И Цянь, И Вань одновременно поступили в университет, не вызвало у населения городка восторга и восхищения. Они просто сочли это необычным событием, темой, которая в отсутствие других тем поможет поддержать разговор.

Но, конечно, такой позиции придерживались отнюдь не все. Начальник революционного комитета городка (в то время он именовался так, а позже стал градоначальником) Гэ Синдун, вопреки обыкновению, проявил по отношению к семье И дружескую заботу. В ночь накануне того дня, когда трое братьев из семьи И должны были доложить о прибытии в университет, начальник Гэ вместе с женой и двумя своими дочерьми специально заглянул в дом Чудовища И, чтобы, как он сам выразился, «нанести поздравительный визит». Дом Чудовища И был ветхим и обшарпанным, трещал по всем швам и не располагал условиями для принятия такого высокого гостя; Чудовище И и его жена так переполошились, что едва не сбились с ног. Начальник Гэ с важным видом произнес для И Бая, И Цяня и И Ваня вдохновенную речь, наказав им как следует учиться идеологии марксизма-ленинизма и маоизма, овладевать научными знаниями и в дальнейшем внести свою лепту в «четыре модернизации»[15]. Он проявил усердие не только на словах, но и на деле. Жена начальника Гэ достала из кармана шесть банкнот по десять юаней и раздала трем братьям И по две штуки. Этот поступок заставил всех в семье И едва ли не попадать на колени. Да как же они могли принять столь солидное подношение? Они наперебой кричали, что оценили этот жест, но деньги взять ни в коем случае не могут. После долгих препирательств начальнику Гэ пришлось всё же забрать эти деньги назад. Две дочери начальника Гэ стояли как вкопанные, опустив головы и зажав носы, потому что им был совершенно непривычен вонючий запах, исходивший из помойного чана семьи И.

И только спустя год с небольшим Чудовище И наконец-то понял, каковы были истинные мотивы семьи начальника Гэ: он привел на смотрины двух своих дочерей. К сожалению, драгоценные дочери отвергли дальновидные планы и искренние добрые намерения своих родителей и после возвращения домой не только возмутились бедностью семьи И, но и подосадовали на вонь, стоявшую в их доме.

На второе утро после той беспокойной ночи братья И Бай, И Цянь, И Вань взвалили на спины вещевые мешки и отправились в дальнее путешествие. Чтобы сэкономить деньги, они договорились пешком дойти до уездного города, а там уже каждый сядет на свой поезд, чтобы по мчаться в сторону далеких университетов. Они отправились в путь на рассвете, когда жители городка балансировали на грани пробуждения, и никто, кроме нескольких залаявших собак, с ними не попрощался.

14

Гораздо больше внимания жителей Хулучжэня привлек ежегодный воинский призыв. Надеть военную форму с красными нашивками было мечтой практически всех крестьянских отпрысков. Каждый раз с приходом зимы в армию призывалась часть молодежи соответствующего возраста. Прицепив на грудь красные цветы, под бой барабанов они скопом садились в грузовик марки «Освобождение» и покидали городок, чтобы осуществить свою мечту цвета хаки. Служба в армии не только была доблестным и почетным делом, но и таила в себе надежды и чаяния. Согласно историческому опыту и представлениям о действительности жителей городка, вступление сельской молодежи в армию было прямой путевкой в успешное будущее. Опыт минувших лет показывал, что среди вступивших в армию жителей городка были те, кого выдвинули на кадровую должность и оставили в части, и те, кто, переквалифицировавшись или демобилизовавшись, отправился работать в город, и даже те, кто спустя три или четыре года возвращался в родные края и по приоритетному распределению получал работу в зернохранилище, снабженческо-сбытовом кооперативе, агротехнической станции, ветеринарном пункте, центральной начальной школе или даже в производственной бригаде и управлении коммуны. Это был привлекательный способ изменить собственный статус, получить легкую работу и может быть – как знать? – даже начать питаться товарным зерном. Все жители городка стремились к счастливой жизни, которой они могли достичь, так или иначе, посредством вступления в армию. И поэтому военная служба стала заветной мечтой, которой грезила вся молодежь городка, в особенности парни. Конечно, и девушки Хулучжэня с наступлением этой поры точно так же приходили в радостное возбуждение. Широко раскрыв глаза и навострив уши, они пытались разведать то тут, то там имена и фамилии счастливчиков, чтобы потом познакомиться с избранником через посредника. Так что сезон набора в армию был и горячей порой девичьего сватовства. Девушки хотели поручить свои судьбы тем юношам, в будущем которых маячили большие перспективы. Из-за этого в Хулучжэне долгие годы ходила такая присказка: «В Хулучжэне дорога широка, девки, подобрав юбки, ищут офицера-жениха». Люди склонны выдавать желаемое за действительное, поэтому они и говорили, что парни идут не в «солдаты», а в «офицеры», и эти ожидания, несомненно, вдохновляли молодежь, которая вскоре должна была переступить пороги казарм. Отправляясь в путь, Ослиное Яйцо – второй сын Разини Яня из западной части деревни – громко хлопнул себя по груди и чванливо произнес: «Пока не надену военную форму с четырьмя карманами, не вернусь с вами повидаться!» Мундир с «четырьмя карманами» был одеждой офицеров, на солдатской форме карманов было только два.

Младший сын семьи И по имени И И сгорал от беспокойства: за период холодов после зимнего солнцестояния во рту у него образовалось множество волдырей. Его желание пойти в армию было сильнее, чем у всех прочих. Полгода назад трое его старших братьев поступили в университет, что вызывало в нем и восхищение, и зависть. Он решил выбрать не такую, как у них, а другую дорогу к успеху. «В солдаты! В армию!» – то и дело повторял он во сне, словно одержимый.

Когда И И записывался добровольцем, всё прошло удачно, никто не выдвигал возражений. И результаты медосмотра тоже были вполне удовлетворительными. И И хотел поступить на службу в военно-морской флот, а стандарты физической подготовки для военно-морского флота были выше, чем для сухопутных войск, а это значит, что у И И подготовка была неплохая. И вот тогда, когда он с полнейшей уверенностью рисовал себе в ярких красках свое будущее, призывная комиссия сообщила, что он не соответствует требованиям поступления на военную службу: так установила политическая экспертиза.

У И И на полдня перехватило дыхание, будто бы ему зажали рот и надели на голову холщовый мешок – от этого у него даже лицо посинело. Из-за мнимого «пятна на биографии» его отца, Чудовища И, и абсурдного «политического поведения» старшего брата, дурака И Ши, его лишили возможности служить в армии. Сначала И И долгое время рыдал, а потом отказался от еды и воды. Он лежал на печи, устремив оцепеневший взгляд на поперечную балку и крепко сжав губы. Чудовище И и его жена поочередно то жалостливо его уговаривали, то поносили бранью, но это не приносило никакого результата. Старик И вышел из себя и схватил коромысло, собираясь отделать им сына, но тот даже не попытался укрыться. Он лежал пластом, словно окоченевший труп, и слезы медленно сочились из уголков его глаз.

Чудовище И начал совещаться с женой, не зная, как тут быть. В конце концов старик сжал зубы и топнул ногой: «Ладно, подставим под удар наши старые головы! Идем, поклонимся в ноги начальнику Гэ!»

Чудовище И поймал двух петухов, взвалил на спину мешок лущеных земляных орехов и, воспользовавшись опустившейся темнотой, отправился прямиком в дом начальника революционного комитета Гэ Синдуна.

Жена начальника Гэ Синдуна, Цай Хунхуа, приняла Чудовище И в прихожей. Выслушав горестные мольбы старика И, она выразила глубокое сочувствие. Она сказала: «Мы же здесь все свои, односельчане, не надо нам никаких подарков, если только сможет, мой муж Гэ вам непременно поможет. Проблема в том, что некоторые вопросы он один не может решать, его голос в них ничего не весит. Политика, принципы – всё это вещи строгие, их сложно обойти. Начальник Гэ на днях в уезд на собрание уехал, когда вернется, я с ним обязательно поговорю».

Чудовище И оставил петухов и мешок с орехами в доме Гэ и вернулся домой, прикидывая, насколько можно надеяться на туманные утешения Цай Хунхуа. «Подождем, удалось получить только смутные обещания. Получится что-то или нет, теперь зависит от твоей, малец, удачи». Он похлопал прикидывающегося мертвым на печке младшего сынка и тяжело вздохнул.

Прошло десять с лишним дней, и перечень призванных в армию, написанный, по типу листа почета, на большом красном плакате, наклеили на доску для объявлений перед домом культуры городка. Из всего городка отобрали сорок человек, и И И среди них не было. Впоследствии люди судачили, что место И И занял младший сын начальника Гэ – Гэ Сяоган. Гэ Сяоган с детства страдал плоскостопием и не удовлетворял требованиям, касающимся физического здоровья. Воспользовавшись особенным положением отца, он всё-таки поступил на военную службу благодаря связям, правда, не в военно-морской флот, а в сухопутные войска, в часть, дислоцированную в Гуанси.

И И пролежал на печи полмесяца с лишним, ни больше ни меньше, прежде чем постепенно пришел в себя.

Прошло полгода, и в дом начальника Гэ прибыли несколько военных в форменной одежде. Они преподнесли семье начальника Гэ доску почета и выразили чете Гэ высокое уважение и сердечные соболезнования. Будучи недавно вступившим в армейские ряды новобранцем, Гэ Сяоган оправдал возложенные на него ожидания и на передовой Китайско-вьетнамской войны потерял в битве за Отечество обе ноги. Он наступил на мину. Чудовище И поведал И И о героическом поступке Гэ Сяогана и подытожил рассказ словами: «Человек должен подчиняться судьбе!»

15

Локальный конфликт на далекой границе вовсе не повлиял на стремление жителей Хулучжэня к богатой жизни. Вслед за распространением всяческих слухов необыкновенную активность и беспокойство начали демонстрировать некоторые «владеющие внутренней информацией» жители городка. Они будто бы предвкушали некоторые события и надеялись на то, что слух окажется реальностью.

Творческая агитбригада коммуны, просуществовав с грехом пополам еще два года, в конце концов была окончательно распущена. Уездный театральный фестиваль, который в прежние годы устраивали каждую зиму, тоже упразднили. Не осталось и следа от широко разворачивавшихся в прошлые зимы кампаний по капитальному строительству на селе. Не нужно было больше селянам на пронизывающем зимнем ветру с раннего утра и до поздней ночи ради создания видимости активной деятельности преобразовывать природный рельеф на лысых холмах, где развевались красные флаги и раздавались режущие слух звуки горна. Фокус людского внимания и интересов сместился.

Ань Гоминя, которого когда-то арестовали за «тайное прослушивание вражеских радиостанций», тоже уже год с небольшим как отпустили на свободу. Агитбригада перестала существовать, и пришлось временно распределить его в городской дом культуры в качестве смотрителя ворот. Игравший на эрху Гуань Дэчжэн (которого прозвали Гуань Большой Зад) и другие члены актива агитбригады маялись от безделья и частенько собирались вместе, чтобы изучить дела государственной важности, структурируя и анализируя новую порцию информации из тайных источников.

Частота использования дома культуры по сравнению с былыми временами тоже значительно снизилась. Ань Гоминь, единственный оставшийся в штате член агитбригады, отвечал за охрану этого пустого здания – дома культуры, существующего теперь только номинально. Власти городка ежемесячно платили ему зарплату в размере тридцати юаней – это было своеобразной компенсацией за те семь лет, что он провел в заключении. Маленький флигель, в котором он обычно дежурил, стал местом собраний и бесед для Гуань Дэчжэна и нескольких других прежних членов актива агитбригады, уже вернувшихся домой и посвятивших себя сельским работам.

– В деревнях на юге уже разделили земельные участки для единоличной обработки! – сообщил Гуань Большой Зад тайную новость, вызывающую одновременно и воодушевление, и смятение.

– По мне так и не может такого быть, разве это не отступление? О таком нельзя зря болтать, а то можно и головы на плечах не сносить, – выразил сомнение Ань Гоминь, не дожидаясь, пока свои точки зрения выскажут остальные.

– Почему это не может? Мне кажется, очень даже может! Это же как здорово будет, если земельные участки распределят крестьянам для самостоятельного засева! А государство пусть берет арендную плату и налоги, и будет с него! – одобрил кто-то идею.

– Если бы правда нам землю раздали, остался бы ты здесь привратником работать? – нарочно подначивал Гуань Дэчжэн Ань Гоминя.

– Фи, да кто ж осмелится управлять повозкой, в которую запряжен тигр? Нет, мне храбрости не хватит. И нескольких дней не пройдет, как запишут тебя в кулацкие элементы и начнут гонять в позорных шествиях по всем улицам. Нет, я и подумать о таком не смею. Я думаю, вам тоже не стоит питать несбыточные надежды; разве может на нас такое счастье свалиться? Чушь! Коллективную собственность превратят в индивидуальную? И не мечтайте! Если не знаете, чем заняться, так ступайте домой спать. – Вспомнив о делах минувших лет, Ань Гоминь невольно затрясся в предчувствии беды.

– Ну и никчемный же ты человечишка, старина Ань. Испугался? Обжегся на молоке, вот и дуешь теперь на воду! Теперь времена уже не те, что раньше, эпоха сменилась. Хватит дрожать и трепетать, как мышь, будь мужчиной! Фи, нам, крестьянам, ничего больше для счастья не нужно – только засеивай свою землю да сытно ешь, и нечего попусту хорошее с плохим в одном котле мешать! – возмущенно возражал Ань Гоминю Гуань Дэчжэн.

– Черт возьми, какая еще смена эпох?! Тебя за одни только эти слова могут в тюрьму упечь, понимаешь? Какая бы эпоха ни настала, всё равно она будет царством Компартии на земле, и мы должны будем идти путем социализма! Ты говоришь, что я дрожу, трепещу и труслив, как мышь, только потому, что тебе не доводилось быть в моей ситуации! Да если я расскажу, какие на мою долю выпали тяготы, ты от страха в штаны наложишь, понял? Фи, нечего здесь попусту чесать языком, ступайте домой спать! У кого жена есть – обнимет жен, кто холост – довольствуйтесь самими собой! Давайте, давайте! Хороший сон компенсирует недостаток пищи, нечего тут нюни разводить, всё равно вам за это рабочие единицы не зачтут и зарплату не выдадут! – Ань Гоминь вышел из себя, встал и пинками выгнал всех вон. Закусив губу, товарищи разошлись по домам.

Не прошло и нескольких дней, как информация Гуань Дэчжэна из тайных источников превратилась в документ ЦК. Не успели и глазом моргнуть, как система производственных бригад прекратила свое существование. А деревенские пашни, фруктовые сады, свиноферму и лысые холмы отдали в подряд местным семьям. Те семьи, члены которых прежде были кадровыми работниками в сельском отряде, воспользовавшись своими льготными условиями, раньше других завладели довольно большим количеством производственных средств. Сын Ван Личжэна, начальника производственного отряда, отогнал домой единственный имевшийся в отряде трактор и занялся перевозками, помогая строящим новые дома крестьянам доставлять камень, песок и красный кирпич.

Гуань Дэчжэн воспользовался связями с главой городка Гэ (после того как коммуну переделали в городок, начальник Гэ стал мэром), взял себе в подряд самый большой фруктовый сад на горе Хоушань в западной части городка и отныне с весны и по осень жил на этой горе в ветхом шалашике. Целыми днями он, с растрепанными волосами и неряшливо одетый, пропадал в зарослях фруктовых деревьев; от прежнего его образа жизни, когда он еще играл в агитбригаде на эрху, носил белую рубашку, расчесывал волосы на пробор и при разговоре любил ввернуть новенькое словечко, не осталось и следа. Теперь жители городка не обращались к нему официально по имени – Гуань Дэчжэн – и не называли за спиной «Гуань Большой Зад», а пользовались новой кличкой – «Дикарь».

«Смотри, Дикарь с горы спустился!» – это означало, что Гуань Дэчжэн опять прибыл в городок покупать лекарства или удобрения.

Продолжавшиеся на протяжении долгих лет тайные встречи любителей политики тоже, естественно, прекратились: внезапно к этому занятию был утрачен всякий интерес. У большинства людей сформировались новые увлечения: игра в маджонг, в карты и другие азартные игры. Как только наступала зима, Гуань Дэчжэн спускался с горы. Он любил острые ощущения и проводил время за игрой в покер и маджонг. Говаривали, что ему очень фартило: проигрывал он редко, а выигрывал часто.

Получив свои наделы, крестьяне из села практически целыми днями гнули спины у себя на земле. Но не прошло и двух лет, как количество работающих на земле сократилось. Парни, взрослые девушки и маленькие девчонки только и думали, как бы им избавиться от тяжелого физического крестьянского труда, тогда как в городке начали постепенно открываться новые гостиницы, ресторанчики, парикмахерские, магазины одежды, фруктовые лотки и лотки с морепродуктами, видеосалоны, бильярдные и т. п.

Ань Гоминь же не поддался соблазну и продолжал сторожить дом культуры, бывший некогда знаковым зданием Хулучжэня. Несмотря на то, что там уж давно не было пре ж него гомона, клуб стоял, никем не оплакиваемый, словно разлагающийся скелет динозавра эпохи мезозоя.

16

Пролетели четыре года. Трое братьев из семьи И закончили университет. И Бай учился в Пекинском университете, его специальностью была философия. Закончив основной курс, он поступил в аспирантуру и вгрызся в гранит классической немецкой философии.

Ступив за порог студенческого городка, он одно время комплексовал из-за своего происхождения, что привело его к попыткам изучить «блистательную историю» своей родины и семьи. Он занимался этим год, но в конце концов признал, что проект провалился, не принеся никаких результатов. Позже для описания и осмысления истории родных мест он использовал знаменитые изречения некоторых философов. Так, например, он утверждал, что городок Хулучжэнь существует только в восприятии живущих в нем. Его односельчане точно не смогли бы понять эту заумь. Он думал, что, возможно, понять эти слова сумел бы его старший брат И Ши, потому что он был образцовым дураком. В детстве И Бай частенько слышал от своего глупого старшего брата подобные фразы.

В учебе у И Бая не возникало никаких трудностей. Неизвестно, благодаря чему – его врожденному таланту или работе наставников, – но, как бы то ни было, у него была будто бы врожденная склонность к философским формулировкам. Любые абстрактные размышления могли вызвать у него восторг, и, наоборот, во всём, что касалось конкретики, он демонстрировал необычайную заторможенность и даже тупость. Особенно ярко это проявлялось в любви.

Когда-то в Хулучжэне И Бай питал чувственные иллюзии по отношению к отправленной в сельскую местность представительнице городской молодежи – Бай Вэйхун. Тогда он впервые испытал какой-то порыв и подумал, что это своего рода физиологическая реакция, но в тоже время и душевная тяга. Когда И Бай поступил в университет, его и без того скромный сексуальный потенциал окончательно сошел на нет. Привлекательность и кокетство прекрасного пола не способны были разжечь в нем огонь страсти.

Он никак не мог избавиться от черной тени, которую бросил на его душу случай под большой софорой около центра образованной молодежи на западе городка. Там стоял рослый, наводящий ужас военный, жених Бай Вэйхун. Именно в тот момент, когда И Бай порывисто взял Бай Вэйхун за ее соблазнительные ручки, возник тот высокий, будто башня, военнослужащий. И Бай затрясся от страха, убрал назад свои руки, а заодно с руками съежилось его сердце и прочие части тела. В университетской библиотеке он жадно вычитывал ответы на свои вопросы в сочинениях Фрейда, однако подробных инструкций, как ему быть, он там так и не нашел.

Возможно, что печальный опыт его старшего брата, И Ши, помешал его нормальному чувственному развитию. Одно время И Бай размышлял и в этом направлении. Обманным путем высвобожденный врожденный инстинкт абсурдным образом превратился у дурака в политическое преступление. Произошедший в те времена в городке инцидент с «донорством семени» был для И Бая делом непостижимым. «Брак – это взаимное использование половых органов»; это категоричное утверждение одного философа[16] снова заставило его утратить интерес к стараниям на поприще любви и брака. Он держался от женщин на большом расстоянии и отказался даже от обычного общения с противоположным полом. Студенческие годы И Бая были серыми и унылыми, полностью лишенными ярких красок.

Однако политический его энтузиазм всегда был необычайно высок. Он принял участие в выборах базового состава народных представителей, где выступал в роли свободного кандидата. Воспользовавшись загадочной аурой городка, из которого он происходил, – этого мало кому известного захолустья, – а также полной различных трудностей историей своего детства и юности и увлекавшими его философскими фантазиями, он выдумал несколько причудливых трогательных историй и наделил их глубоким философским содержанием. Поначалу он пытался рассказывать их своим одногруппникам в общежитии и учебных аудиториях, всё время говоря о своем мотиве для участия в выборах и о предвыборной программе. Но его заикание на фоне сельского просторечия резало им слух и вызывало язвительные насмешки. Но это вовсе не заставило И Бая отступить: ему казалось, что еще есть что сказать и что сделать. Поэтому он привлек на свою сторону нескольких своих товарищей, организовал из них маленький предвыборный штаб и с энтузиазмом взялся за написание и редактуру своей предвыборной речи. Однажды он даже посреди ночи пробрался в актовый зал университета, где продекламировал свой предвыборный манифест двум с лишним тысячам пустых мест. И хотя аплодисментов и не последовало, но из дежурной комнаты на верхнем этаже актового зала донесся негодующий яростный вопль старого сторожа: «А ну вали отсюда! Ты знаешь, который час? Ненормальный! И не думай сбежать, негодник, я не я буду, если тебя на пост охраны не доставлю!»

Упорство И Бая принесло плоды. Теперь, выступая с речью при большом скоплении народа, он больше не краснел от напряжения, руки и ноги его не холодели, а легкое заикание уже полностью прошло, и, хотя его по-прежнему нельзя было назвать велеречивым, он всё же мог говорить весьма легко и естественно, не вставляя то и дело «это самое» и «то бишь».

Поощряемый своим предвыборным штабом и другими сторонниками, И Бай в конце концов взошел на трибуну университетского актового зала, чтобы вместе с прочими кандидатами вверить себя народному суду. Выступление его в целом можно было назвать нормальным, но среди остальных претендентов он ничем не выделился. И в особенности И Бай растерялся, когда отвечал на вопросы сидевших в зале преподавателей и учеников, потому что некоторые из них руководствовались явно дурными намерениями. В части своих вопросов они выходили за рамки содержания речи И Бая и затрагивали вещи более сложные. Знания, смелость и чувства И Бая не отвечали требованиям некоторых придерживавшихся радикальных точек зрения людей; недовольный гул прогнал его со сцены, и он, понуро повесив голову, вернулся обратно в общежитие.

В душе он понимал, что существуют границы, которые он не в силах переступить. Он готов был не становиться народным представителем, лишь бы не выкрикивать эти страшные лозунги. Нет, ни в коем случае! Он обдумывал эту проблему вновь и вновь. И позже, когда наставник их курса вызвал его на разговор, он еще раз прояснил свою политическую позицию. Он ни в коем случае не мог согласиться с политическими инициативами прочих кандидатов. Из-за тех демократических выборов И Бай сделался еще более замкнутым. В дальнейшем его университетская жизнь протекала между общежитием, учебными аудиториями (или библиотекой) и столовой.

Позже И Бай горько смеялся сам над собой: «Между моими политическими и сексуальными способностями не существует, по сути, никакой разницы, и тех и других хватило только на одно мгновение».

17

Между тем жителям Хулучжэня и невдомек было, чем там занят И Бай, они даже и не помнили про трех братьев И.

По сравнению с серой и скучной студенческой жизнью И Бая жизнь городка представляла собой калейдоскоп ярких и пестрых картин.

Теперь всё внимание населения было поглощено новой целью – зарабатыванием денег! Все помыслы и дела горожан теперь устремились к одному только слову: «деньги». Все значимые события, происходившие здесь были так или иначе связаны с деньгами.

И И не удалось попасть в армию, и первые четыре – пять лет он помогал своему отцу, Чудовищу И, пахать землю. Площадь пахотных земель, отданных во владение семье И, превышала средние показатели других дворов, потому что власти деревни, «руководствуясь принципами уважения к знаниям и образованным кадрам», при распределении земли не стали убирать из расчета троих поступивших в университет братьев И, сохранив за ними право земельного подряда как за крестьянами Хулучжэня. Это очень растрогало семью И, но при этом вызвало зависть и недовольство у многих соседей.

Чудовище И вместе со своим старшим сыном, дураком И Ши, и младшеньким, И И, сутками напролет смиренно трудился на нескольких му[17] своей земли. Пшеницы, кукурузы, соевых бобов и второстепенных культур за год вырастало столько, что вся семья могла питаться с урожая два – три года. Излишки зерна Чудовище И продавал, за счет чего содержал трех обучающихся в университетах сыновей, а также начал строительство дома для младшего сына, куда тот должен был въехать после женитьбы. Все расходы, которые шли на обучение сыновьей, в основном покрывало правительство, ему же приходилось предоставлять им лишь небольшие суммы денег на карманные расходы. Мысли о старшем сыне, И Ши, не давали старику покоя и лежали на его душе тяжким грузом. Он с беспокойством размышлял о будущем дурака и уже много раз собирался женить И Ши на женщине с какими-нибудь отклонениями. Главное, чтобы она не была дурой, а так бы любая сошла – и хромая, и слепая. Но мать И Ши категорически возражала, говоря: «Тебе что, одной обузы мало, решил еще одну завести?» Чудовищу И показалось, что жена его дело говорит, и он решил еще немного подождать.

И И, который три года подряд работал с отцом на посевных работах, становился всё более и более нетерпеливым. Он практически каждый день ссорился со стариком, ворча, что он хочет заняться на стороне другим промыслом. Чудовищу И не по душе были завышенные требования младшего сына, и он часто поучал его словами «труд приносит богатство». Но И И был с отцом не согласен и пререкался с ним:

– Тьфу, да никакого богатства труд не приносит, какое в наше время может быть от труда богатство, труд приносит смерть! Смерть от усталости! Помрешь, а денег не заработаешь.

– Ха-ха-ха! Молокосос! Жди, когда на тебя манна небесная просыпется и кошель с неба упадет! Ты хочешь и сил не потратить, работу не сделав, и лишения стороной обойти, и денег еще при этом заработать? Да ты протри глаза и посмотри на себя, ну на что ты вообще годишься? – старик И тоже вышел из себя и бранился, тыча пальцем сыну в нос.

– Да ты ничего не понимаешь, какой смысл вообще с тобой разговаривать?! Посмотри на семьи богачей, которые живут на центральной улице нашего городка, ну какая из них заработала состояние земледелием? Ван Личжэн сразу же купил два больших грузовика и начал заниматься транспортными перевозками, а для работы на земле давно уже людей нанял. Гэ Сяоган из армии инвалидом вернулся, но при этом тоже маленький ресторанчик открыл, у него теперь денег куры не клюют. Кадровый состав городка только в его ресторанчик гостей угощать и водит. И даже вдова паралитика Ваня сама открыла маленький магазинчик, теперь барышничает целыми днями, одежду покупает да продает. Всё лучше, чем, как мы, землю пахать. Не верю я, что мне такое тоже не под силу! – И И казалось, что отец постоянно его зажимает, мешает его видам на будущее.

– Да чего про это зря говорить. Ну как ты можешь сравниться с Ван Личжэном? Он вон сколько лет командиром производственной бригады был, добра себе побольше, чем мы, накопил. Гэ Сяоган на своего отца опирается – главу городка Гэ, а к тебе, если ресторан откроешь, кто столоваться придет? Они-то на казенные денежки пируют, заранее банкеты заказывают. А жене паралитика Ваня разве легко с ее магазинчиком управляться? Ездит за товаром, закупает товар, с ног сбивается, а ты только и знаешь, что тунеядствовать, ну как ты можешь торговлей заниматься? Если не хочешь землю пахать, так поступай учиться, как трое твоих старших братьев. Если поступишь в университет, то не придется сельским хозяйством заниматься, давай, поступай! Да только хватит ли тебе на это духу? Ну чего хорошего можно ждать человеку, который думает только о том, как бы заработать, а трудиться при этом не желает? Тьфу, да такой невежа, как ты, что угодно ушами прохлопает, – старик дал волю своим чувствам, не стесняясь в выражениях.

– Ты и не упоминай про трех моих драгоценных старших братьев, они-то хорошо устроились, да только какое это имеет ко мне отношение? Вот увидишь, отец, все эти ученые люди – бессовестные, ты не сможешь на них положиться. Они ведь уже закончили учиться, и что-то я не видел, чтобы хоть один из них домой деньги присылал! Тьфу на них, мы тут пашем целыми днями, не разгибая спины, что ж они не откладывают деньги с зарплаты, нам не высылают? Вздор, может, мне и недостает ума, чтобы учиться в университете, но мне и не хочется учиться всякой бесполезной ерунде. Не надо мне докучать, я завтра же уйду из этого дома! Чтобы себе на кусок хлеба заработать, необязательно в земле копаться! – не сдавался И И.

– Ну и катись тогда, если хочешь, чего завтрашнего дня-то ждать?

– А вот и пойду, я больше ни дня в этом доме не выдержу.

Разозленный тем, что его отец не побоялся так с ним говорить, И И схватил кое-какую одежду, ногой открыл дверь и пулей вылетел за порог. Чудовище И и представить не мог, что его младший сын И И после этого побега не будет объявляться дома еще восемь лет.

18

Возмущение И И по поводу трех его старших братьев вовсе не было необоснованным. После того как трое братьев И закончили учиться, только И Бай остался совершенствовать знания в стенах своего университета, доучившись до докторской степени, а вот третий брат И Цянь и четвертый брат И Вань пошли на работу.

И Цянь учился в Университете морского транспорта, а после завершения учебы начал работать в крупной компании, занимающейся трансокеанскими перевозками. Эта работа не только соответствовала его специальности, но еще и приносила солидный доход. Он надолго уходил в море, в каждой поездке задерживался минимум на полгода, а когда возвращался из-за рубежа, мог захватить с собой множество подержанных электроприборов, включая телевизоры, радиоприемники, стиральные машины и т. п. Как рассказывала по секрету свояченица, эти с виду модные электроприборы на самом деле по большей части были найдены на зарубежных помойках, и денег на них вообще не приходилось тратить. Свояченица И Цяня презирала мужа своей старшей сестры и частенько пыталась в глаза и за глаза унизить эту «деревенщину».

Общее время отпуска И Цяня составляло один месяц в год. Однажды он приехал в Хулучжэнь повидаться с родителями и прихватил для них одноцилиндровую стиральную машинку. Из-за того, что в селе часто случались перебои с электричеством, а у женщин городка был обычай стирать белье в реке, в этой стиральной машинке никогда ничего не стирали, а использовали ее в качестве чана для риса. И Цянь никогда не давал родителям денег, и это всегда вызывало у И И возмущение. Но на самом деле виноват в этом был не совсем И Цянь, потому что в его семье финансы контролировала жена, и И Цяню, даже чтобы купить рулон туалетной бумаги, надо было сперва составить смету. В пору обучения в университете они с И Цянем были одногруппниками, и хотя она и вышла замуж за него, всё равно чувствовала себя обиженной. Из-за этого после их женитьбы она применяла к И Цяню непонятные жесткие меры, стремясь сдерживать и ограничивать его и таким образом обрести внутреннее равновесие.

А еще у супруги И Цяня было одно устаревшее популярное убеждение: она считала, что деревенские привыкли к тяготам жизни, не умеют ею наслаждаться, да им это и не нужно; есть почти досыта – это уже счастье для крестьянина, а если они будут есть досыта, то зажрутся. Деревенским не нужно тратить деньги, у них от избытка денег поясницу ломит. Когда они ездят на машине, у них кружится голова, когда едят мясо – пробивает понос, если надевают новую одежду – покрываются коростой… Короче говоря, она не позволяла И Цяню отправлять домой ни гроша.

Лишь однажды она приезжала вместе с мужем в Хулучжэнь и, проведя там всего одну ночь, диагностировала сама себе какую-то болезнь, после чего, тихо ворча, поклялась, что больше ноги ее не будет в этом отвратительном, проклятом месте! Уезжая, она захватила с собой мешок фасоли.

После этого И Цянь опять приехал в городок и тайком сунул матери пятьдесят юаней. Увидев, как у сына бегают глаза, когда он достает деньги, она вспомнила сцены из кинофильмов, в которых разведчики передают секретные матералы. Ей было жаль его, она боялась, как бы этот поступок, совершенный сыном втайне от жены, впоследствии не привел к большим неприятностям. Мать не могла спокойно думать о том жестоком наказании, которое ждало И Цяня дома, поэтому она категорически отказалась принять проявление сыновьей почтительности и упрямо засунула те пятьдесят юаней обратно в его карман.

И Цяня на корабле повысили до второго помощника капитана, а его жена осталась в головном офисе компании заниматься техническим переводом. Из-за того, что И Цянь круглый год был в отъезде, а его жене было невыносимо скучно одной дома, она, естественно, начала ему изменять. Она сошлась с оператором крана из той же компании, который также был человеком женатым. Одно время они перекидывались пылкими взглядами, но потом окончательно спелись. Пока И Цянь плавал в открытом море, его дом превратился в идеальное место для любовных утех. Шло время, многие из их общежития и компании тайком сплетничали об этом романе, и только И Цянь по-прежнему ни о чем не подозревал.

Каждый раз, когда И Цянь брал месячный отпуск и приезжал домой, супруги ссорились как минимум двадцать дней подряд. И Цянь уж давно понял, что у его жены скверный характер, и поэтому считал, что ссоры эти вызваны именно характером, не думая ни о чем дурном. Супругам приходилось не видеться бóльшую часть года, а когда они наконец-то оказывались вместе, то не могли жить душа в душу, что очень огорчало И Цяня. У жены не было никаких тем для разговора с ним, кроме денег. Она любила говорить, что, мол, у той муж хорошо зарабатывает, а вон у этой муж с большими перспективами; и все эти разговоры велись только с целью подтвердить следующий вывод: у нее самой муж никчемный, а сама она слепая, раз замуж за него вышла. Какая же горькая у нее всё-таки участь!

Их сыну было уже два года, а И Цяню хотелось лишь спокойной жизни. Поэтому если говорить по совести, то И Цяню лучше было скитаться по океану, жить монотонной жизнью на безграничных просторах, не зная ни бед, ни забот, чем проводить отпуск в скандалах со своей некогда горячо любимой женой. Исходя именно из этих соображений, И Цянь несколько раз уступал другим возможность перейти на работу в головном офисе компании. На самом деле, раз за разом предлагая ему перевестись в головной офис, начальство компании принимало во внимание то, что его жена у него за спиной крутит любовную интрижку, вот только не могло подобрать слова, чтобы объяснить это И Цяню. Отдел кадров никак не мог взять в толк, чем вызвано великодушие И Цяня, ведь желающих работать на материке очень много – кому же хочется круглый год вести скитальческую жизнь, оставив дом и спокойную работу?

Однако шила в мешке не утаишь. О секрете проговорился не кто-нибудь, а его сын. На праздновании своего восьмилетия сын внезапно спросил И Цяня:

– Папа, а я – твой родной сын?

И Цянь со смехом ответил:

– Глупыш, да чьим же ты еще сыном быть-то можешь, как не моим?

– Но мои одноклассники говорят, что я – сын дяди Го, который у вас в компании водит подъемный кран.

– Глупости говоришь, не смей нести чушь, сопляк! – рассердился И Цянь.

– Вовсе это и не чушь, я часто вижу маму вместе с дядей Го, – сыну показалось, что отец ему не верит.

– А ты видел, чем твоя мать с этим Го занимается? – насторожился И Цянь.

– Этого я не знаю… Каждый раз, когда дядя Го приходит, он покупает мне вкусненькое, а мама разрешает мне пойти поиграть с другими детьми, – вспоминать об этом доставляло сыну удовольствие.

Тут И Цянь припомнил, что сомнения возникли у него еще восемь лет назад, когда родился их сын. Если посчитать по дням, то этот ребенок не мог быть зачат в тот его отпуск. Он пытался прижать жену к стенке и узнать всю правду, но в результате та едва не порвала его на мелкие клочки. Сначала она принялась рыдать в голос, потом перешла к грязной брани, а затем дошла и до угроз покончить с собой. И Цянь из-за этого потом еще некоторое время терзался муками совести. Но на этот раз И Цянь не стал робеть и с полной серьезностью потребовал от жены сделать ребенку генетический тест на установление отцовства.

– А-ха-ха-ха! – услышав выдвинутое И Цянем предложение, его жена захохотала, держась за живот. – Дурак, ну какой же ты всё же дурак. Да разве ж нужна какая-то генетическая экспертиза? Да слепым же надо быть, чтобы не заметить, что этот ребенок на тебя вообще ничем не похож! Да он же просто копия водителя крана Го! А-ха-ха! Дурачина ты! – жена бесстыдно над ним насмехалась.

И Цянь изо всех сил залепил ей пощечину.

– Тьфу, ах ты бесстыжая! Я подаю на развод! – Губы его дрожали.

– Да что ты говоришь?! На развод? И не мечтай! Смирись! Старший брат твой дурак, значит, и ты тоже дурак, ясно? Сына твоего старшего брата чужие люди воспитывают. Ну вот и ты воспитывай чужого сына, такой вот взаимозачет. Ну, давай, побей меня, если духа хватит, – истерично хохотала жена, закрывая руками лицо.

И Цянь замахнулся, чтобы отвесить еще одну пощечину.

– Бей, бей, бей, если не ублюдок! – жена вытянула шею, подставив ему лицо.

Шмяк! Шмяк! – И Цянь дал две звонкие пощечины самому себе.

19

После ссоры с отцом И И назло ему покинул Хулучжэнь и направился прямиком в уездный город. Послонявшись по городу пару деньков, он отыскал двух своих одноклассников, с которыми учился в старшей школе. Они вскладчину купили бильярдный стол, поставили его перед входом в студию танца, которой владел старший брат одного из них, и начали свой бильярдный бизнес.

Бильярдный стол сдавали в аренду по часам, за каждый час брали пять юаней. Работа И И заключалась в том, чтобы весь день сидеть на бетонных ступеньках неподалеку от бильярдного стола и зазывать проходящих мимо учеников средних и начальных классов, а также другую слоняющуюся по улицам молодежь. Ежедневный доход составлял сорок – пятьдесят юаней. Согласно заключенному между тремя друзьями договору, каждый из них получал треть этих денег, то есть И И доставалось пятнадцать юаней. Из-за того, что бильярдным бизнесом занимались многие и практически во всех закоулках на каждом углу стояли бильярдные столы, вполне можно себе предоставить, насколько острой была конкуренция. И И смог привлечь большое количество клиентов, заманивая их бесплатным мороженым, то есть каждому игроку в час в подарок доставались один или два брикета мороженого стоимостью пять мао. Этот метод с легкостью смогли перенять его конкуренты, поэтому возле других бильярдных столов начали не только бесплатно раздавать мороженое, но еще и предлагать семечки, чай, драже и прочие бесплатные услуги. Стоимость аренды бильярдных столов и без того была низкой, а теперь еще и часть дохода возвращалась клиентам в качестве услуг, и в итоге чистая прибыль с каждым днем сокращалась. Тогда И И додумался еще до одной хитрости: начал играть в бильярд на деньги. Этот способ действительно оказался эффективным: количество толпившихся перед бильярдным столом людей стремительно возросло. К сожалению, не прошло и нескольких дней, как на И И донесли; пришли люди из торговой администрации, полиции и муниципальной управы, конфисковали бильярдный стол, да еще и оштрафовали. Не успев ничего заработать, друзья потеряли свой начальный капитал. Рассвирепев, И И сговорился с несколькими своими товарищами, и они обманом заманили предполагаемого доносчика в маленький переулок и хорошенько его там отдубасили. И И бил сильнее всех; он схватил бильярдный кий и со всего размаха пырнул доносчика в пах – тот вскрикнул, повалился навзничь и схватился обеими руками за причинное место, суча ногами. Несмотря на то, что он остался жив, полиция всё же завела уголовное дело. И И, поняв, что дело зашло слишком далеко, сосредоточился на одной-единственной мысли: бежать! И чем дальше, тем лучше! Поэтому на второй же день после случившегося он купил билет на корабль и отправился прямиком в Шанхай.

Его брат И Цянь жил как раз там, его дом находился неподалеку от его работы. И И решил отправиться в Шанхай, чтобы найти на какое-то время убежище у И Цяня.

И Цянь в то время пребывал в крайне дурном настроении, постоянно ссорясь с женой. Ну а появление И И привнесло еще бóльшую сумятицу: откуда было взяться силам и желанию заботиться о младшем брате? Еле сдерживая раздражение, нахмурив брови, он выслушал нескладный рассказ И И, отвел его на Вайтань[18] поесть в маленькой кафешке, а потом дал ему шестьсот юаней и велел поискать работу в Шэньчжэне, предупредив, чтобы тот больше не ввязывался в неприятности.

В смятении И И покинул Шанхай и продолжил свой путь на юг. Он чувствовал себя ничтожеством, но третий брат казался ему теперь еще более никчемным. Он удивлялся про себя: «Ну что это за мужик, который даже жену свою приструнить не может?! Зачем он университет заканчивал? Всё равно ведь в итоге стал козлом отпущения!»

Прибыв в Шэньчжэнь, И И почувствовал необыкновенный прилив душевных сил, потому что там собрались люди со всех уголков страны, и все разговаривали на путунхуа[19], хотя и с разными акцентами. Совсем иначе чувствовал он себя несколькими днями ранее в Шанхае, когда даже спросить дорогу ему удавалось с трудом. На пути к Шэньчжэню больше всего И И волновала проблема языкового барьера; он боялся услышать гуандунский говор: от этого гнусавого диалекта его бросало в пот.

Работу в Шеньчжэне найти было очень просто; как только он вышел из автобуса, целая толпа людей начала пихать ему в руки объявления о вакансиях. Сначала он поступил на работу в одну закусочную под открытым небом, где работникам предоставлялось жилье, и начал вместо хозяина развозить на трехколесной тачке морепродукты. Несмотря на то, что работа эта была сопряжена со многими невзгодами, теперь перед ним не стоял вопрос о жилье и пропитании. Проработав в этой закусочной четыре месяца, И И накопил более двух тысяч юаней – это была самая большая сумма, которую ему когда-либо удавалось собрать. И эти две с лишним тысячи юаней так грели сердце И И, что он даже спать ночами спокойно не мог: они возродили в нем бурные фантазии о богатстве. Подстрекаемый своими товарищами, он решил пойти на крупную авантюру.

Когда И И впервые вошел в главный зал фондовой биржи, там не было того гула голосов и людской суматохи, что он себе представлял. Он долгое время колебался, опасаясь угодить в ловушку. Другие разнорабочие, пришедшие туда вместе с ним, начали над ним потешаться, и это очень смутило И И. Чтобы поддержать свою репутацию и попытать разок удачу, он в итоге всё же обменял свои две тысячи юаней на акции. Покидая зал, он одновременно и сожалел о своем порыве, и чувствовал себя отчаянным храбрецом.

«Черт, да подумаешь – две тысячи юаней, если что, будем считать, что их вор украл», – дерзко сказал он своим товарищам.

Но от удачи, если она действительно должна прийти, никому не скрыться. Спустя два месяца эти две тысячи юаней И И превратились в десять тысяч. Он, сцепив зубы, подождал еще два месяца, и они превратились уже в двадцать тысяч. Тогда уже И И решил больше не терпеть: он хотел получить свои деньги и увидеть банкноты своими глазами, потому что не мог поверить в то, что это всё происходит по-настоящему. Так первые в жизни инвестиции И И принесли ему огромные дивиденды. Он говорил, что первую свою прибыль получил дуриком: это подарок, который принес ему в красном конверте бог богатства.

На самом же деле бог богатства подарил ему не только деньги, но еще и куда более ценный подарок – женщину…

20

Городок изменился до неузнаваемости. К такому умозаключению пришел четвертый сын семьи И, И Вань, вернувшись в родные края.

Хулучжэнь похож на дохлую собаку, он уж давно испустил дух. Так возмущался сыночек паралитика Ваня – Вань Жэньтэн, которому не терпелось уехать из родных мест.

Жители Хулучжэня, в соответствии с собственным ритмом, день за днем вели спокойную жизнь. Кто-то рождался, а кто-то умирал, кто-то богател, а кто-то беднел, кто-то женился, а кто-то выходил замуж, кто-то смеялся, а кто-то плакал. Но всё это в конце концов забывалось…

Вань Жэньтэну не нравилось, что дни тянутся слишком медленно, а перемены в городке происходят небольшие; он фантазировал о внешнем мире, представляя его чем-то вроде американских горок, которые показывали по телевизору, где всё стремительно вертится, в ушах свистит ветер, а катающиеся на аттракционе туристы наслаждаются кипящим в крови адреналином и звонко визжат от страха.

Однако по мнению И Ваня, который покинул родные края уж десять с лишним лет назад, городок полностью преобразился.

И самой ошеломительной переменой для него стало молодое поколение, представителем которого был Вань Жэньтэн. Когда Вань Жэньтэн подошел к И Ваню и с большой неохотой назвал его дядей, И Ваню понадобилось немало времени, чтобы вспомнить этого мальчугана, который когда-то захотел по-большому посреди крайне серьезного собрания. Вань Жэньтэну было уже восемнадцать, он выглядел совсем взрослым.

В университете И Вань учился по ветеринарно специальности; закончив учебу, он поступил на работу в руководящий аппарат провинциального управления животноводством. Он никогда не лечил свиней, лошадей, коров, баранов, а сразу же начал работать с людьми. В то время выпускники университетов были очень редки, и многих из них распределяли на работу в правительственные учреждения; среди таких оказался и И Вань. Он начал работу в должности простого клерка и вырос до заместителя директора, ну а теперь его назначили заместителем начальника уезда, к которому принадлежал Хулучжэнь.

То, что выходец из семьи И стал заместителем начальника уезда, стало в городке главным известием и вызвало куда больший резонанс, чем когда двумя годами ранее Чудовище И заявил, что его второй сын стал профессором.

Несмотря на то, что глава городка Гэ Синдун уже ушел со своего руководящего поста на пенсию, он всё же нанес семье И личный визит. Пять лет назад семья И поставила себе новый дом, теперь он был куда более просторным и внушительным, чем тогда, когда уезжал И Вань, но по сравнению с домами местных богачей всё равно казался простоватым.

Это был второй визит главы городка Гэ в дом семьи И; первый случился еще десять с лишним лет тому назад. Бывший глава то и дело называл И Ваня «начальником уезда И», отчего тому было очень приятно. И Вань всегда испытывал перед главой городка Гэ трепет – скорее всего, это было следствием сформировавшейся у него еще в детстве психологической травмы. Гэ Синдун активно работал на политической арене городка двадцать с лишним лет и в глазах горожан был важной персоной. И Вань и глава городка Гэ некоторое время вежливо беседовали, а затем глава городка Гэ со всеми распрощался. Он принес старику семьи И кое-какие укрепляющие здоровье средства, а еще достал из кармана конверт, засунул его Чудовищу И за пазуху и сказал: «Я не знаю, в чем ты, старик, нуждаешься, вот тебе деньги, купишь на них сам что хочешь!» Чудовище всячески отнекивался, ни в какую не соглашаясь это принять. Эта сцена напомнила И Ваню о том, как ночью накануне отъезда в университеты начальник Гэ выдал каждому из троих братьев по двадцать юаней. Он подошел, улыбаясь, к отцу и громко сказал ему:

– Прими, это же глава городка Гэ от всей души тебе дарит!

Он принял конверт вместо отца и проводил главу городка Гэ за ворота.

– Я его деньги боюсь брать! – раз за разом повторял старик И своему сыну И Ваню. – Этот Гэ Синдун – тот еще фрукт! В городке судачат, что он за эти годы скопил немало добра за счет одного лишь того, что землей приторговывал. Люди ему деньги пачками носят, говорят, он несколько миллионов отхватил. А этот его сынок, Гэ Сяоган, ну да, тот безногий калека, в прошлом году опять женился, во второй раз уже, ох и надарили же ему подарков! Ты же помнишь Ван Личжэна с задней улицы, он раньше еще начальником производственной бригады был, так вот его сынок теперь стал сельским старостой, на свадьбу подарил семье Гэ тысячу юаней, а те его даже чаем не угостили, не то что свадебным вином! Совсем стыд потеряли! Раньше его уж давно бы с должности погнали – разве позволили бы ему столько лет быть главой городка? Эй, И Вань, ты уж не становись таким чиновником, как он, а то простой народ тебя по-черному клясть будет.

Старик И считал, что его отцовский долг – наставлять своего сына на путь истинный.

– Успокойся, папаша! Не стану, – с улыбкой успокоил И Вань старика. Пробыв дома не более двух часов, И Вань в сопровождении городского и сельского руководства пошел прогуляться по городку. Во время прогулки он не переставая восклицал – Перемены! Какие во всём перемены!

Культовое здание городка – дом культуры – отдали под снос. Председатель народного комитета сообщил И Ваню, что здесь построят спа-салон, инвестировать в проект будет тайваньский коммерсант и через год здание войдет в эксплуатацию.

– Спа-салон? – нахмурил брови И Вань.

– Да, спа-салон. Многофункциональный, с сауной, массажем, горячими источниками, фитнесом, всё по первому сорту, – с воодушевлением сообщил председатель народного комитета.

– А проект-то уже одобрили? Вышестоящее начальство утвердило? – поинтересовался И Вань.

– Одобрили! Ратифицированный документ уж давно готов! Секретарь уезда Цзинь лично подписал, – заверил председатель народного комитета.

– Ну ладно, время уже позднее! Больше ничего смотреть не будем, возвращаемся в уезд! – И Вань посмотрел на часы.

– Но мы же договорились, что вы сначала отужинаете, а уж потом уедете! – председатель народного комитета попытался уговорить И Ваня остаться.

– В следующий раз… Я теперь буду часто приезжать. – И Вань направился к машине.

– Да это ж вроде четвертый сынок семьи И? Ну и горазд же, смотри-ка, в заместители начальника уезда выбился! – к нему приблизился горбатый старик.

– А вы – мастер Янь? – И Вань в изумлении уставился на одетого в лохмотья старика Яня, который когда-то был мастером по ремонту обуви и умудрился каким-то чудом дожить до нынешних дней.

– Подай мне пару юаней, чтобы я пампушку съел! – старик протянул к нему трясущуюся руку, со свистом переводя дыхание.

– Вон отсюда, вон, вон! – преградило ему путь сопровождавшее И Ваня руководство.

– Поехали! Дай ему пятьдесят юаней! – сказал И Вань шоферу, садясь в машину. Машина тронулась, и в зеркале заднего вида И Вань увидел, что старик Янь упал на колени и, подняв зад к небу, отбивает вслед его автомобилю поклоны.

– Эх, всё и правда изменилось! Хулучжэнь теперь уже не такой, как прежде! – сказал И Вань своему шоферу.

21

Но изменения в Хулучжэне вовсе не сводились к тому, что успел разглядеть И Вань за время своего короткого визита. В течение последующих семи лет он вырос из заместителя начальника уезда до секретаря парткома уезда, а потом с поста секретаря парткома уезда перешел на должность заместителя главы города в другом округе. Но как минимум в те годы, когда И Вань исполнял обязанности заместителя начальника уезда и секретаря парткома уезда, он успел узнать, как теперь обстоят дела в городке. Конечно, по большей части он получал информацию из письменных материалов, статистики и отчетов основных ответственных лиц, наблюдая за переменами и развитием городка сквозь призму экономики, общества, культуры, образования и правопорядка. Его родите ли – из-за того, что были уже в солидном возрасте – переехали жить в город. Старший брат И Ши в город не поехал, он женился на вдове паралитика Ваня. Это, несомненно, подвело черту под душевными страданиями семьи И и позволило ей сбросить с плеч тяжкий груз.

Еще тогда, когда И Ши вышел из тюрьмы, вдова паралитика Ваня неоднократно выражала семье И желание стать спутницей жизни И Ши, но семья И ее отвергала.

После того как младший сын Чудовища И – И И – убежал из дома, обрабатывать выданную в подряд семье И землю остались старик И да находившийся у него в подчинении дурачок И Ши. В страдную пору они частенько нанимали себе в помощь временных помощников. Взрослея, И Ши научился направлять свое безумие в нужное русло и теперь не питал страсти ни к чему, кроме работы. Он не курил, не пил, не подглядывал за женщинами в туалете и не распевал больше «Отрубим мечами головы чертям!». Вся жизнь его теперь крутилась вокруг еды, работы и сна. Если его не звали обедать, он продолжал без передышки трудиться в поле. Его мать сказала Чудовищу И, что после того, как их сына выпустили из тюрьмы, он как-то разом превратился в передовика производства. Только и знает, что работает и даже не устает.

Не только при упоминании И Ши, но и каждый раз, когда в разговоре проскальзывало слово «дурак», супруги принимались вздыхать и лить слезы.

– Ой, горе наше горькое! – тяжело вздыхал старик И.

– Как же дурак жить-то будет, когда мы помрем? Кто из братьев захочет о нем позаботиться? – мать беспокоилась всё об одном и том же.

– Эх, будь что будет! Мы с тобой, когда помрем, даже глаза в могилах спокойно не сомкнем! – старик И смотрел в будущее еще более пессимистично.

– Давай всё же придумаем для него какой-то выход, а то у меня сердце за него каждый день болит, тяжко мне! – утирала слезы старуха.

– Да я-то и не против, вот только где его взять – хороший выход?! В былые-то годы жена паралитика Ваня еще хотела с И Ши век коротать, да только ты, стоило об этом заговорить, каждый раз бранилась, ну и посмотри, что теперь сталось? И Ши уже за пятьдесят, а вдове паралитика Ваня – под пятьдесят… Как их теперь вместе сведешь? Эх! – начал причитать старик.

– А почему бы и нет, это же она моего сыночка загубила! – Стоило только матери И Ши услышать про вдову паралитика Ваня, она так разозлилась, что сжала кулаки.

– Да полно тебе, это судьба так распорядилась! Нельзя ее во всём обвинять, не будь бессовестной, – возразил жене старик И.

– А кого мне еще винить? Может, себя? Ах ты, старый хрыч, у тебя-то совести поменьше моего будет! – накопившаяся за всю жизнь обида старухи хлынула наружу.

– Да кто тебя винит? Ерунду какую-то городишь. Судьба – я тебе толкую – у каждого человека своя! С судьбой не поторгуешься, чему быть, тому не миновать. Если на роду тебе написано дураком быть, то и не надейся, что умным станешь. И Ши с рождения туповатым был, нельзя в этом винить вдову паралитика Ваня. К тому же, если бы не она, разве осталось бы после нашего И Ши потомство? Какую бы фамилию ни носил ее сын, он всё равно наша родная плоть и кровь. Вань Жэньтэн – мой старший внук, и это судьба, так было суждено, так зачем ты почем зря глупости болтаешь? – взбудоражился старик И.

Что же касается Вань Жэньтэна, этот малыш с возрастом становился всё более и более статным. У него были густые брови и большие глаза, он рос крепышом, ну прямо-таки копия И Ши, но при этом был красноречив и сметлив – в этом он пошел в свою мать.

Жена Чудовища И сочла, что в словах старика есть рациональное зерно, и начала раздумывать, как бы подбить клинья к вдове паралитика Ваня. Она передала ей через человека шерстяной свитер, сказав, что это ее четвертый сын, И Вань, из города привез – так она хотела выведать намерения той стороны. Вдова паралитика Ваня арендовала в городке маленькую лавочку и вот уже семь – восемь лет как занималась продажей одежды, ни в чем особо не нуждаясь. Она приняла подаренный ей семьей И свитер, а потом выбрала с прилавка хлопковую безрукавку и велела посреднику передать его госпоже И, сказав, что она хорошо сядет на И И. Когда старуха И увидела ответный подарок, сердце ее заметно оттаяло, и она поспешила тайком пересказать старику все обстоятельства дела. Старику И показалось, что дело может сложиться, и в результате совместных обсуждений они решили сходить в дом Вань и сказать всё как есть, чтобы уж не строить зря догадок. К тому же, если откажет, то и ничего страшного; если согласится, то они обрадуются, ну а нет – так и переживать не станут. Сказано – сделано: на следующий же день супруги пошли в дом Вань.

Вдова паралитика Ваня была человеком аккуратным: даже когда занималась сельскохозяйственным трудом, одевалась тщательно, не то что некоторые женщины, которые ходят растрепанными и неумытыми. К тому же, поработав несколько лет в магазине одежды, она начала придавать большее значение внешнему виду и аксессуарам, поэтому старикам И она показалась очень даже молодой на вид. Перебросившись с ней несколькими приветственными фразами, старуха И откровенно изложила ей цель их визита, а Чудовище И сидел рядышком, не проронив ни звука. Вдова паралитика слушала ее, опустив голову, и время от времени утирала слезы, а потом еще и всхлипывать начала.

Чудовищу И показалось, что дело принимает какой-то плохой оборот, и он решил ее успокоить:

– Вот что, мать моего внука, ты уж не переживай. Мы вроде как тебя немного принуждаем, но ты если не согласна, то считай, что мы ничего и не говорили, только не кручинься так. Ты же сама знаешь, какие у моего И Ши обстоятельства. Вам вместе нужно быть, потому что у вас ребенок есть. А если бы не было, я бы даже и думать в этом направлении не осмелился. Да, И Ши дурак, но он не бешеный, не вспыльчивый и в обычной жизни не совсем беспомощен. Человек он не сметливый, но душа у него хорошая. Только и знает, что работает, больше ни о чем не задумывается. Я тут подумал: сынок-то твой подрос уже, рано или поздно вылетит из гнезда. Если И Ши тебе станет компаньоном, это всё же лучше, чем если ты просто собаку заведешь. Если согласишься, то я отдам вам наш стариковский дом с четырьмя комнатами. Дом наш хорошо расположен, к дороге близко, тебе там можно будет попросторнее магазин одежды открыть, чем здесь. А мы, старики, вам докучать не будем: четвертый сын, И Вань, уже давно нас зовет в город переехать, мы уже состарились, сельскохозяйственные работы нам не под силу. Будем в городе наслаждаться спокойной жизнью и готовиться к смерти… Эх, такая уж судьба у человека!

Старик И говорил очень рассудительно.

– Отец, мать, я не гнушаюсь И Ши, я же все эти годы одна ребенка на ноги ставила, каких мне только бед не довелось повидать! А об И Ши всё равно кто-то должен заботиться, после матери и отца я на эту роль подхожу более всего. Не могу же я допустить, чтобы он в старости остался без присмотра, у нас же с ним общий сын! У меня нет возражений, но мне надо обсудить это с сыном. Он сейчас целыми днями шумит, мол, уехать хочет, в армию пойти; если в следующем году его в солдаты не возьмут, то пусть просто поскитается по свету, а как вернется, найдет в городе работу и будет уже сам концы с концами сводить, а я буду жить вместе с И Ши, – с легкостью дала согласие вдова паралитика Ваня.

– Что его возьмут в армию, ты даже не сомневайся. Я попрошу его дядю И Ваня словечко замолвить и гарантирую, что всё сложится. А когда он вернется через несколько лет после армейской подготовки, нетрудно будет попросить И Ваня подыскать ему в городе хорошую работенку. У этого ребенка большой потенциал, из него точно выйдет толк, – старик, потирая руки, согласился на все условия невестки.

Той же весной, после китайского Нового года, Вань Жэньтэн, как он того и хотел, надел военную форму и стал солдатом на военном корабле, о чем когда-то так пылко, но безнадежно мечтал И И. Супруги И купили в городе квартирку с двумя спальнями и салоном и покинули Хулучжэнь, в котором прожили практически всю жизнь.

На третий день после того, как вдова паралитика Ваня проводила сына в армию, она переехала в дом семьи И и стала жить в обществе И Ши. Кто-то в городке хотел было подшутить над ним:

– Ну что, рад, что жену заполучил?

И Ши подумал и ответил:

– Так не на твоей же вдове я женился, чему тут радоваться?

22

После того как дом культуры снесли, Ань Гоминь, будто бы утратив часть собственной души, пустился в бесцельные скитания. Все эти годы он, словно страж могилы, не отходя ни на шаг, охранял эти «останки» культуры, номинально существующей, а на деле уже исчезнувшей. Дом культуры превратился в кучку черепков и камней, а грохочущая песнь бульдозеров пришла на смену прежним песням под аккомпанемент. Ань Гоминь поджег перед развалинами несколько листков желтой бумаги, как бы отдавая таким образом этим руинам последнюю честь. Он взвалил на спину аккордеон и собрался подыскать себе новый промысел. Гуань Дэчжэн пытался уговорить Ань Гоминя, чтобы тот присоединился к нему и начал работать во фруктовом саду на горе Хоушань. Но Ань Гоминь вежливо отклонил его участливое предложение:

– Старина Гуань, я знаю, что ты это мне искренне предлагаешь. Ты думаешь, что я оказался в безвыходном положении, попал в тупик, но на самом деле всё не так страшно. У меня своя жизнь. А в деле ухода за фруктовыми деревьями я – дилетант, никакими навыками не владеющий. К тому же работа эта слишком тяжелая – ветер на тебя дует, дождь поливает, солнце обжигает, змеи кусаются, насекомые и москиты жалят; мне таких тягот не снести. В этом мне с тобой не сравниться, правда, старина Гуань, я просто перед тобой преклоняюсь. Ты все эти десять с лишним лет деньги собственным потом и кровью зарабатываешь, нелегко тебе! Я уже решил, как мне быть: вернусь к своей старой профессии, буду зарабатывать на кусок хлеба игрой на аккордеоне. Мое мастерство меня, может, и не накормит досыта, но и голодным не оставит. Я планирую организовать в городке курсы игры на аккордеоне и набрать ребятишек в ученики.

– Чего? Да кто этой ерунде учиться захочет? – Гуань Дэчжэну казалось, что Ань Гоминь витает в облаках пустых фантазий.

– Да всё у меня получится! Я как только меха растянул, ко мне сразу же шесть – семь учеников младших классов и их родителей обратились, хотят записаться на уроки. Старина Гуань, человек свою жизнь как угодно прожить может. Мне кажется, что мне очень подходит зарабатывать на пропитание, давая уроки игры на аккордеоне, это для меня и работа, и отдых. Если мне удастся эту дорожку проторить, то я и тебе посоветую вернуться к игре на эрху – не надо терять свой главный козырь. Вести подрядные работы во фруктовом саду слишком тяжко, мы оба с тобой уже не молоды, нет у нас уже таких сил. К тому же в прежние годы мы тяжким трудом жалкие гроши зарабатывали. Я тут пораскинул мозгами – нет, на одной силушке далеко не уедешь. Ну скажи, кто из наших местных богачей сколотил состояние хлебопашеством да посадкой фруктовых деревьев? Я уж понял, что с земельных-то наделов большого навара не получить, надо бы найти более короткий путь.

Гуань Дэчжэн не знал, что и ответить на этот монолог Ань Гоминя; пришлось ему отказаться от своей идеи привлечь его к управлению фруктовым садом.

Не успело пройти и двух лет, как курсы Ань Гоминя по обучению игре на аккордеоне приобрели большую популярность. У него хотели учиться не только многие жители Хулучжэня, к нему специально приезжали дети из окружных сел. Ань Гоминь первым делом купил мотоцикл и частенько со свистом катался на нем по главной улице городка, закинув за спину аккордеон. Жизнь он вел вольную и свободную.

Гуань Дэчжэн не мог не восторгаться выбором, который сделал в свое время Ань Гоминь, но еще сильнее восхищал его образ жизни товарища. Поэтому Гуань Дэчжэн продал свой фруктовый сад и переехал с горы в центр городка. На деньги, которые он накопил за годы торговли фруктами, он купил себе подержанный автомобиль марки «Сантана» и, подражая Ань Гоминю, организовал курсы по обучению игре на эрху.

Ранее всех в Хулучжэне перевозками начала заниматься семья старого начальника производственной бригады Ван Личжэна, но сейчас транспортных компаний в городке было уже около нескольких десятков. Ван Личжэн начинал дело с одного трактора, а в период расцвета своего бизнеса одних только грузовиков закупил с десяток и заработал на этом немало денег. Позже его третий сын Лянцзы попал в аварию. Следствие установило, что авария была вызвана тем, что водитель находился за рулем в состоянии крайней усталости. Сначала машина сбила проезжавшего по мосту велосипедиста, а потом пробила ограждение и упала в реку; сама машина разбилась, водитель погиб, ущерб был катастрофическим. После смерти Лянцзы его жена затеяла раздел имущества, другие члены захотели выйти из дела и открыть собственный бизнес, начались ссоры и разборки. В результате однажды братья взялись за ножи, второй пырнул старшего. Старший умер, а второго брата осудили на пожизненное заключение. Три жены практически одновременно стали вдовами.

Жена Лянцзы была женщиной очень привлекательной наружности; еще при жизни мужа она вела себя не очень-то прилично. А уж после его смерти она и вовсе распустилась: сегодня спит с одним мужчиной, завтра уже обнимается с другим; она стала знаменитой на весь городок обольстительницей и потаскушкой. После того как Гуань Дэчжэн переехал из фруктового сада на горе Хоушань в городок, она стала частым гостем в его доме. Из-за того, что Гуань Дэчжэн был мужем ее старшей сестры, люди распускали о них особенно ядовитые сплетни. Но она не принимала этого всерьез и частенько кичилась перед всем честным народом: «Да что в этом необычного? Крепкий мужчина может и на девяти жениться, а вы не можете стерпеть даже того, что нас у него всего две! Тьфу, даже моей сестре до этого дела нет, а вы-то чего беспокоитесь? Хватит зря языками-то чесать! Как мы спим? А вы приходите вечером да посмотрите! Научиться хотите? Ну, тогда платите за обучение, и я вам преподам урок. Точно, один снизу, а другой сверху!»

Позже Ань Гоминь продал свой мотоцикл и тоже купил себе легковой автомобиль – японского производства, намного дороже «Сантаны» Гуань Дэчжэна. Он перенес свои курсы по обучению игре на аккордеоне в уездный город, снял помещение во Дворце пионеров, повесил табличку с надписью «Школа искусств» и оставил Гуань Дэчжэна с его курсами по обучению эрху далеко позади себя.

23

В городке снесли не один только дом культуры, но и практически все здания на старой улице. Постройки тридцатилетней давности, примыкавшие в дороге, исчезли без следа и существовали теперь лишь в памяти некоторых людей, а особенно ярко запечатлелись в головах покинувших Хулучжэнь, в том числе в голове И Бая.

Одной из причин, по которой И Бай долгие годы не решался вернуться в Хулучжэнь, было опасение, что перемены в родных краях полностью разрушат закрепившийся в его памяти образ. Чем дольше человек живет на чужбине, тем больше склонен в хорошем свете представлять себе свою родину. И Бай, который приукрашивал свои воспоминания на протяжении двадцати с лишним лет, уподоблял городок «простой и скромной девушке» и не выдержал бы встречи с «обольстительной и распущенной взрослой красавицей». И Бай привык к «комплексному восприятию», это было и его философской позицией, и самообманом из-за собственного бессилия. Он полностью погряз в немыслимых фантазиях и буквально любой вопрос невольно подвергал философскому осмыслению, делая всё сущее абсолютно абстрактным. На самом деле И Бай питал большой интерес к административному управлению, экономической деятельности, трансформации общества, созданию законопроектов, реформированию предприятий и «крестьянам, селам и сельскому хозяйству», но предпочитал наблюдать за ними с дальнего расстояния, не имея мотивов и способностей для того, чтобы участвовать во всем этом напрямую. В свое время он подверг вышеперечисленные области системному осмыслению как абсолютно трансцендентные объекты и пришел к выводу, аналогичному высказыванию Гегеля, которое, будучи двусмысленным, часто становится предметом недобросовестных спекуляций: «Всё существующее закономерно». Конечно, И Бай использовал эту фразу, нарочно искажая ее философское значение, поскольку исходил из своих собственных соображений.

Студенческие годы И Бая были пресными, хотя и имели богатое содержание. Получив докторскую степень, он остался преподавать в университете и вел дисциплинированную, упорядоченную, логически выстроенную жизнь с четким расписанием приемов пищи. У него так и не появилась вера в узы брака, и он частенько благодарил судьбу за то, что, женившись, не навлек беды на какую-нибудь женщину. Ему казалось, что преимущества одинокой жизни бесспорны. Он говорил, что может залезать под одеяло с любой стороны кровати. И к тому же заботиться ему нужно только о своем пропитании, даже собаку кормить не надо.

О родном Хулучжэне у И Бая было собственное, особое мнение. После того как он поступил в университет, он ни разу не приезжал туда. Оправдывал он себя следующим образом: «Для меня моя родина, Хулучжэнь, – словно возлюбленная, причем иллюзорная возлюбленная. Лучше слышать, чем видеть собственными глазами, лучше воспоминания, чем встреча. В моих фантазиях, в моей душе родина прекраснее, реальнее всего, а если я увижу ее своими глазами, она утратит свою онтологическую сущность, и я лишусь чувства трансцендентности прекрасного».

Узнав, что его старший брат И Вань удостоился назначения на высший руководящий пост в их родном уезде, И Бай почувствовал, как в глубине души у него созревает мощный импульс. Проворочавшись в постели всю ночь, но так и не сумев заснуть, он с нетерпением взялся за перо и, потратив целых десять дней, написал И Ваню письмо длиною примерно в пятьдесят тысяч слов. В этом письме он упорядочил, подвергнув тщательному анализу, а также подробно прокомментировал все свои философские размышления последних лет на темы социальных явлений и проблем народной жизни. Он, очевидно, возлагал большие надежды на высокое положение и административные способности своего младшего брата и хотел с его помощью реализовать свои философские инициативы. При этом он желал ему мужества смело идти вперед, не боясь трудностей, придерживаться профессионального духа и «лечить мертвую лошадь, как будто она живая» – эта фраза, несомненно, была намеком на ветеринарную специальность, которой некогда обучался И Вань. Он отправил это послание, в котором воплотил все свои помыслы и надежды, И Ваню особо срочной доставкой.

Взвесив в руке письмо И Бая, И Вань был очень тронут, ну а когда он прочитал его до половины, то и вовсе прослезился. Он сказал жене: «Да, профессор – это всё-таки профессор, мой второй брат – человек авторитетный. Вот ведь, наверное, про кого говорят – семи пядей во лбу! Можно подумать, что благодаря его подробным наставлениям я смогу победить всё мировое зло. А это сложно».

И Вань велел своему секретарю отправить И Баю ответное официальное письмо, в котором не только изъявлялась душевная благодарность, но и присутствовали шаблонные фразы вроде «благодарю за мудрые наставления». Получив это послание, И Бай почувствовал себя пристыженным и посмеялся над собой: «Между братьями могут быть только братские чувства, ничего служебного. Похоже, служебные дела надо решать в служебном порядке. Я – главный в Поднебесной идиот!»

24

И И, который в бытовом плане был полнейшим антиподом своего старшего брата И Бая, всё время хранил память о родном городке, никогда о нем не забывая. «Первый горшочек золота», который ему посчастливилось откопать в Шэньчжэне, наполнил И И любовью к жизни и заставил возлагать надежды на будущее. Он не стал еще раз вкладывать свои деньги в фондовый рынок, поскольку верил в то, что нельзя быть слишком алчным, и изо всех сил старался сдержать свой порыв поставить деньги на кон еще раз. Каким бы большим ни был соблазн и сколько бы людей его на это ни провоцировали, он крепко сжимал зубы и отказывался делать еще один шаг вперед. И И считал, что где достижение, там и потеря, да и фортуна не может постоянно поворачиваться лицом к одному и тому же человеку.

Он положил свои двадцать тысяч юаней в банк и продолжил вместо хозяина закусочной водить его трехколесную тележку. Теперь, когда в заначке у него лежали двадцать тысяч юаней, И И испытывал такую же гордость, как и первые появившиеся несколько лет назад в городке Хулучжэнь богачи, и ему всё больше казалось, что решение покинуть городок было правильным. Иногда вечерами он выходил посидеть под открытым небом возле шашлычной и выпить стакан фильтрованного пива, испытавая неведомые жителям Хулучжэня ощущения.

В тот Новый год, когда на И И беспрестанно накатывала ностальгия по родине, он познакомился с девушкой, которая точно так же тосковала по родным местам. Девушку звали Ацань.

Ацань была уроженкой Чунцина и приехала в Шэньчжэнь одна на заработки двумя годами раньше И И. Сначала она подрабатывала на кухне ресторанчика, который держал ее земляк, а потом сама сняла небольшую лавочку и стала торговать косметикой, получая неплохой доход. Ацань была очень изящной, вызывала у окружающих симпатию, вот только немного хромала, ходила вперевалочку, и хотя недостаток этот и не был серьезным, он всё равно был заметен, и из-за этого она чувствовала себя неполноценной. К тому же из-за того, что она торговала косметикой, круг ее общения в основном ограничивался женщинами, и ей очень редко приходилось контактировать с мужчинами. Она практически ни с кем из них не общалась, изредка перекидываясь парой слов с приехавшими на заработки земляками.

И И познакомился с ней вечером в канун Нового года, когда она сидела возле той шашлычной, где часто бывал он сам, и ела шашлык. И И от нечего делать завязал с ней разговор. Постепенно беседа становилась всё веселее. Время уже перевалило за полночь, а эти двое и не собирались расходиться. В конце концов И И предложил проводить ее до дома, но она поспешно отказалась, сказав, что ей надо дождаться здесь одного друга, а И И пускай идет по своим делам. И И с ревностью спросил: «А этот друг – твой парень?» Она улыбнулась, ничего не ответив.

Во второй вечер Нового года И И опять пришел к той шашлычной. Еще издали он заметил, что девушка сидит, выпрямив спину, на том же месте, что и позавчера.

Она смущенно спросила:

– Ты вчера не приходил выпить пива?

И И сказал:

– Я позавчера слишком много выпил и поэтому вчера весь день провалялся в постели. Если бы ты не сказала, я б продолжал думать, что сегодня – первый день Нового года!

Ацань тоненько захихикала: И И казался ей очень забавным. И вновь они проболтали обо всём на свете до глубокой ночи. Перед уходом И И вновь предложил проводить ее домой, и она вновь ответила, что ждет здесь одного друга. Все новогодние праздники И И каждый день ходил к шашлычной выпить бутылочку пива и каждый раз издалека замечал, что девушка уже давно сидит на своем обычном месте. И каждый раз, когда они заканчивали болтать, она говорила, что ждет одного друга, и поторапливала И И, чтобы он уходил первым.

Однажды И И в шутку сказал ей, что если человек, которого она ждет – это не ее возлюбленный, то это наверняка спецагент, с которым у нее назначена тайная встреча. Она ответила, что одной только продажей косметики ей себя не прокормить, поэтому приходится подрабатывать, перепродавая кое-какие разведданные.

Лишь тогда, когда И И осмелился заявиться к ней прямо в магазин и попросил ее выйти, он обнаружил, в чем заключался секрет этого «ожидания»: Ацань немножко прихрамывала. И И понял, о чем она беспокоилась, в нем естественным образом поднялось мужское чувство долга, и он безо всяких обиняков поведал ей о своей любви, а потом в присутствии покупателей заключил ее в объятия и впился поцелуем ей в щеку, громко причмокивая.

Ацань переехала к И И, они стали вести торговлю в магазине косметики вместе и зарегистрировали для него новое название: «Магазин косметики Ицань». Два года спустя у них родилась дочь, и они расширили площадь своего магазина.

И И частенько рассказывал Ацань истории о Хулучжэне и время от времени предлагал выбрать свободный момент, чтобы свозить ее в гости к свекру и свекрови. Но из-за того, что они были заняты торговлей, да и ребенок их был еще мал, поездка домой постоянно откладывалась, и в итоге в путь они отправились лишь той зимой, когда старая чета И уже переехала в город.

25

Возникший перед глазами И И Хулучжэнь вызвал у него безумное восхищение и нескончаемые потоки похвалы, в которых не было присущей его второму брату И Баю деланой глубины. Он не собирался углубляться и допытываться до сути вещей, кроющейся за их внешним проявлением. Ему казалось, что перемены в городке превосходят любые ожидания.

Дряхлый дом культуры исчез, ему на смену пришел богатый, роскошный спа-салон. Новый корпус правительственной администрации выглядел важно, там всё было чин чинарем, и уже одним своим видом это здание производило на людей неизгладимое впечатление. Некогда узкую проезжую часть теперь расширили, а ветхие и низкие лачуги по обе стороны дороги превратились в многоэтажные дома. Универмаги, супермаркеты, педикюрные салоны, сауны, студия танца, салоны красоты, чайные, бары, игорные заведения – здесь было всё что угодно. И И, ведя за собой Ацань, несколько раз в полном восторге обошел весь городок вдоль и поперек.

– Эх, если бы я знал, что здесь всё так будет, то и не стал бы уезжать. Здесь, похоже, тоже можно разбогатеть! – говорил он.

Ацань эти слова пришлись не очень-то по душе, и она спросила его:

– Уж не пожалел ли ты?

И И нарочно, чтобы позлить ее, ответил:

– Так дело-то уже сделано, чего теперь жалеть?

Потом И И вместе с женой и ребенком наведался в гости к соседям, друзьям и одноклассникам. С видом богача, достигшего больших успехов и вернувшегося на родину, он дарил всем помаду, духи, масло для рук и другие маленькие подарочки. Несмотря на то, что все эти вещи были товарами со склада магазина косметики Ицань, которые не удалось сбыть, и не стоили практически ни копейки, земляки старшего поколения испытывали большую признательность и наперебой нахваливали его брата, говоря, что он далеко пошел и стал начальником уезда. И И потом еще и жаловался Ацань: «Какой же всё-таки у хулучжэнцев узкий кругозор, только и знают, что перед чиновниками преклоняться. Мы им подарки дарим, а они хвалят моего брата И Ваня, ну как это называется? Тьфу, знал бы, что так получится, вообще не стал бы их навещать».

И И с женой и ребенком заночевали в доме старшего брата И Ши. Вдова паралитика Ваня теперь стала И И снохой, она радушно приняла младшего брата мужа и его жену. Ацань посетила магазин одежды снохи и подговорила ту открыть еще и магазин косметики, а они с И И отвечали бы за поставку товара. Сноха почуяла, что здесь пахнет прибылью, и полночи провела в обсуждении деталей торговли с супругами И.

И Ши, казалось, не узнавал своего младшего брата И И и никак не желал поддерживать с ним беседу. На следующий день И И с женой и ребенком собрался поехать в уездный город, чтобы повидаться с родителями, и перед отъездом И Ши вместе с женой вышел их проводить. Он осоловело присмотрелся к тому, как Ацань идет по дороге, и внезапно выпалил:

– Плохо мы двор расчистили, неровный он!

Ацань от этих слов покраснела аж до самой шеи. Сноха тут же поспешила сгладить ситуацию:

– Сестрица, он у нас дурак, одни только глупости болтает, ты уж не принимай близко к сердцу.

– Сама ты дура! Здесь действительно земля неровная, видишь же, как она идет, вперевалочку, – упорно настаивал на своем И Ши.

После отъезда И И многие в городке поговаривали, что Ацань очень богата, и причина этих разговоров была ясна: если бы у нее не было туго набитой мошны, разве стал бы И И брать в жены хромоножку? Логика рассуждений жителей Хулучжэня всегда была железной.

26

Семья Чудовища И покинула Хулучжэнь в пору его бурного расцвета и оставила в городке одного только И Ши – знаменитого дурака.

Впоследствии, когда речь в разговоре заходила о семье И, горожане с большим негодованием высказывались в том духе, что на память городку те оставили только дурака.

«Да где ж это видно, чтобы человек нагадил, а за собой не убрал, подтянул штаны и был таков. Так даже собаки с кошками не поступают», – так об этом отзывался Ван Личжэн; после того как он потерял троих сыновей и всё свое состояние, он стал крайне вспыльчив и зачастую коротал деньки, попивая низкокачественную брагу местного производства. Многие жители городка восприняли переезд семьи И как непростительное предательство. Некоторые даже не могли смириться с тем фактом, что потомки семьи И ведут в других местах очень счастливую жизнь, и распускали различные сплетни о том, как на них обрушились всяческие бедствия. «Этот негодник просто позарился на ее деньги». Или: «Да это И И ее своими побоями хромой-то и сделал. Она спуталась с чужим мужиком, а И И их поймал на месте преступления».

Что же касается того, как живут Чудовище И с женой, И Бай, И Цянь и И Вань, в городке нынче поговаривают всякое. Есть одна версия, которая особенно далека от истины, но люди верят в нее. Пожалуй, в ней-то и проявляется подлинный душевный настрой и чаяния значительной части населения городка.

Люди говорят: «И Бай в университете попал в неприятности, несколько лет назад участвовал в смуте, сжег военную машину, а потом его отправили за решетку. Вот бедолага!» Ну а на самом деле И Бай всё так же продолжал заниматься преподавательской и научной деятельностью в университете в роли знаменитого профессора. В тот год он действительно находился в Пекине, да вот только его политический пыл уже поугас: наблюдая за событиями, от которых одно время лихорадило студенческий городок, он холодно говорил: «Это изматывающий спорт».

Они говорят: «И Цянь, когда плавал в открытом океане, ловил с десятитонного корабля рыбу, да в итоге поскользнулся и упал в воду, там его целиком заглотила акула, даже шапки не оставила». На самом же деле И Цяню не удалось развестись с женой, и он в сердцах перевелся работать в зарубежный филиал своей компании, теперь живет в Южной Африке и уже много лет не желает возвращаться на родину.

Они говорят: «Да И Вань вовсе не стал каким-то там мэром, его вызвали для дачи объяснений в дисциплинарную комиссию. Он же те несколько лет, что у нас в уезде работал, брал взятки, да еще и имел содержанку, кто ж об этом не знает! Когда он из нашего уезда уехал, многие простые жители в городе устроили фейерверк, будто бы на празднование Нового года, и сказали, что они так духа несчастья провожают! Если не веришь, поспрашивай городских, там все его ненавидят!» На самом деле жителям городка стоило только включить телевизор, чтобы на местном канале увидеть знакомую физиономию И Ваня. Но они говорили: «Этот человек – не наш И Вань. В мире много людей, которые похожи, как близнецы, и еще больше людей с одинаковыми именами и фамилиями».

Что же касается Чудовища И и его супруги, народ повсеместно придерживался следующей точки зрения: сноха выгнала их на улицу, и теперь старик со старухой под ручку, дрожа и трепеща, просят себе подаяние!

И Бай однажды произнес такие слова: «Люди относятся к истории лишь двумя способами: либо забывают ее, либо искажают. У Хулучжэня нет письменно задокументированной давней истории, и если смотреть на близкое прошлое, легко поддаться такому соблазну».

Хулучжэнцы, на плечах которых не лежит бремя истории, живут расслабленно, вольготно и самодовольно. Еще до того, как поступить в университет, И Бай ставил под вопрос веру и убеждения жителей городка. Однако фраза, произнесенная И Ванем, заставила И Бая смягчиться: «Но не можешь же ты спрашивать со всех горожан, от мала до велика, по стандартам членов партии?»

Минуло тридцать лет, и в жителях городка будто бы вновь зародилась вера. Они возвели на южном склоне рядом со средней школой на совместно собранные деньги небольшой по размеру, но тщательно продуманный храм бога богатства, в который народ из городка и из других мест стал приходить, чтобы воскурить благовония и отвесить поклоны, помолиться об осуществлении несбыточных мечтаний о богатстве, продвижении по службе, получении прибыли, а также об обретении успеха в любви.

В представлении И Бая Хулучжэнь – это «стыдливая девушка», но теперь эта девушка уже практически превратилась в «сварливую бабу». В одном своем туманном стихотворении он в иносказательной форме сравнил свою родину с половой тряпкой. Тряпка, мол, вбирает в себя грязь и чернеет.

Однако при этом «в жизни нам не обойтись без половой тряпки». И И говорил: «Мне нравится Хулучжэнь, я не могу без него жить: точно так же, как моему второму брату нужна философия, мне надо вернуться с женой и ребенком жить в Хулучжэнь».

Сказано – сделано: семья И И переехала в Хулучжэнь и быстро приспособилась к местной жизни. Его маленькая дочка пошла в школу и сейчас как раз учит систему романизации китайского языка «пиньинь», то и дело бубня себе под нос: «Бо-по-мо-фо…»

Глупая улыбка