История города Хулучжэня — страница 21 из 36

Дацян по телефону поведал Ша Ху об еще одном случае: месяцем ранее Мэн Вэньгэ арестовала уездная полицейская часть – якобы из-за того, что он возводил клевету, вроде бы написал жалобное письмо в Канцелярию общественных жалоб и предложений ЦК, которое сначала переслали в провинцию, потом – в уезд, затем – в город, а после уже и в поселок. Ну а поселковые власти сказали, что Мэнь Вэньгэ фальсифицирует факты, наговаривает на хороших людей, и его необходимо наказать в соответствии с законом. Но, продержав полмесяца под арестом, его всё-таки отпустили.

– Вчера я с ним столкнулся, он очень исхудал. Я спросил, как у него дела, но он мне ни слова не ответил, будто бы мы с ним не знакомы.

На сердце у Ша Ху становилось всё тяжелее и тяжелее, он бессильно вздохнул и повесил трубку.

– Тоска! – вспомнил он ключевое слово философии Хайдеггера.

Гадание на день рожденья

1

– Горячо! – Под оглушительный крик «маленького немого» большая фарфоровая чаша, до краев наполненная лапшой, разбилась вдребезги об пол. Картина произошедшего шокировала всю семью. Дедушка долгое время не мог перевести дух, палочками для еды он промахнулся мимо собственного рта и угодил себе ровнехонько в нос. Все другие так поразевали рты, будто явились на прием к дантисту.

– Горячо? – вытаращив глаза так, что они чуть не вываливались из орбит, спросил отец, уставившись на «маленького немого».

– Да, горячо, – закивал головой «маленький немой»; он знал, что его обладающий взрывным характером отец так просто ему ни в коем случае не поверит.

– Повтори еще раз, горячо?! – «Маленький немой» почувствовал на своем лице тяжелое дыхание отца и рефлекторно подался назад.

– Скажи погромче, горячо? – руки отца немного подрагивали.

«Маленький немой» ощутил, что дело тут неладно; своей тяжелой рукой отец вполне был способен насмерть прихлопнуть свинью. Двумя днями ранее он собственными глазами видел кровавую сцену того, как в их семье закололи свинью. Свинья отчаянно сопротивлялась перед лицом смертельной опасности, да так, что разбросала по сторонам четырех рослых и крепких парней, которые пытались ее держать. Отец, который отдавал в сторонке приказы, вышел из себя, с бранью ринулся вперед, размахнулся и отвесил свинье по левой щеке оплеуху. Еще совсем недавно встававшая на дыбы «вояка» пару раз хрюкнула и упала на правый бок, после чего уже не поднялась.

– Да, горячо, горячо… – промямлил «маленький немой», настороженно поглядывая на постепенно приподнимающиеся большие руки отца, которые он недавно испачкал в свиной крови.

– Сынок, ты наконец-то заговорил! – Отец подхватил сына и поднял его высоко над головой. – Ай, владыка небесный, я перед тобой челом бить должен, мой сын может говорить, он не немой!

Он бросил сына на печь, а сам с грохотом упал на колени и отвесил три звонких поклона – бах, бах, бах – в сторону торцевой стены, где был установлен алтарь предков. На лежащей на жертвенном алтаре свиной голове, с которой удалили шерсть, с правой стороны до сих пор можно было смутно разглядеть несколько кровоподтеков. «Маленький немой» поскорее зажмурил глаза: он не осмеливался смотреть на эту страшную свиную голову.

– Уф! – наконец с тяжелым вздохом перевел дыхание дед. Дрожащими руками он вытащил из ноздрей воткнутые в них палочки и объявил всем членам семьи: – Благородный человек не спешит говорить! Моему внуку уготована хорошая судьба! Когда он вырастет, его непременно ждет счастье!

Про себя «маленький немой» понимал: не было бы счастья, да несчастье помогло. На самом-то деле та чашка с лапшой была нисколько не горячей, просто ему надоело хлебать лапшу – клейкие лапшинки напоминали ему червей-аскарид. К тому же того рыжего пса, которого «маленький немой» иногда тайком подкармливал хлебом, больше никто в семье не считал нужным кормить. Собаки едят говно, так говорили все в семье. «Маленький немой» очень любил того пса, хотя при этом его раздражало, что пес облизывает ему задницу, пока он ходит по большой нужде. Из-за этого он испытывал неприятные ощущения. В тот самый момент, когда вся семья вне себя от радости благодарила небеса за то, что «маленький немой» произнес «Горячо!», изголодавшийся до последнего издыхания рыжий пес съел праздничный обед, который тщательно организовал для него «маленький немой».

– Холодно! – из восточной стороны дома донесся пронзительный вопль, от которого у всех волосы встали дыбом.

– Дзинь! – раздался звон очередной фарфоровой чашки, которая свалилась на пол.

У всех членов семьи разом перехватило дыхание. Дед покачал головой:

– Вовремя же она почила – она бы не испустила последний вздох до тех пор, пока не услышала бы голоса своего внука.

Только в пятилетнем возрасте, накануне своего дня рождения, «маленький немой» наконец-то произнес свое первое слово, и слово было всего лишь одно: «Горячо!» Именно в это мгновение его бабушка навеки сомкнула свои уста, из которых весь ее век звучало ворчание. Последним произнесенным ею при жизни словом было: «Холодно!»

2

Только после того, как «маленький немой» начал разговаривать, жители их села стали звать его официально по имени, которое он носил изначально – Дун Муцай[43]. Двух его старших братьев звали Цзиньцай[44] и Иньцай[45]. По логике вещей, его надлежало назвать Дунцай[46] или Тецай[47], но «медь» созвучна его фамилии Дун, что делает имя в целом труднопроизносимым – «бум-бум», «дон-дон»: звучит, будто бы жулик бежит или сердце колотится. Ну а железо без меди было как-то сложновато связать с золотом и серебром, оставалась прореха, словно от выбитого зуба. И поэтому глава семьи Дун – дедушка Дун Яньшэ[48] – получил разрешение от своего сына Дун Баошуя[49] назвать своего третьего внука, отпрыска семьи Дун, именем Муцай.

– Золото и серебро, инкрустированное по дереву, стоят дороже, – этими словами Дун Яньшэ тогда убедил Дун Баошуя, к тому же получилось, что в именах трех поколений семьи теперь присутствовали все пять элементов – золото, дерево, вода, огонь и земля.

Семья Дун Яньшэ была единственной в поселке Дунцзягоу[50] семьей, носившей фамилию Дун, но они вовсе не являлись здешними коренными жителями. Последнее поколение основателей поселка Дунцзягоу – то есть самых первых его жителей – уже более шестидесяти лет тому назад покинуло этот поселок, и о дальнейшей их судьбе ничего не было известно.

Предки «маленького немого» Дун Муцая, по крайне мере те, которых можно было проследить до шестого колена, на самом деле были шаньдунцами или корейцами. Рассказывают, что дедушка дедушки дедушки Дун Муцая во время рыбной ловли попал в шторм, и течением его прибило к деревеньке, которой он уже тогда дал название Дунцзягоу и стал считать ее своей родиной. Исходя из этого, изначально семья Дун вполне могла называться и по-другому; возможно, эту почетную фамилию им даровало коренное население Дунцзягоу. Точно так же случилось и с национальностью Дун Яньшэ: он был маньчжурец, но не по рождению, а из-за того, что в годы правления династии Цин эту национальность присваивали части хорошо проявивших себя ханьцев[51] в качестве награды.

Не важно, шаньдунцами они были или корейцами, – как бы то ни было, Дун Муцай родился в Дунцзягоу и поэтому являлся жителем Дунцзягоу. Впервые открыв рот в свои пять лет, он произнес всего лишь одно слово: «Горячо!» Но это всполошило всю его семью и даже весь поселок.

Теперь Дун Муцая перестали называть «маленьким немым» и дали ему новое прозвище: «маленький заика». Хоть Дун Муцай больше и не хранил молчание, но из-за того, что он долгое время не произносил ни слова, разговаривал он не так, как все остальные. Как и многие другие заики, Дун Муцай выдавливал из себя слова отрывисто, одно за другим, как говорил его второй брат Иньцай, «будто бы баран срет». Из-за того, что речь его была несвязной, он частенько попадал в неловкие ситуации – никто не знал, то ли плакать над ними, то ли смеяться.

Однажды он вместе со своим старшим братом Цзиньцаем готовил тофу. После того как тофу закипит, в него добавляют закваску, и тогда соевое молоко становится забродившим тофу; затем тофу выкладывают на деревянное ситечко, накрытое марлей, закрывают крышкой, а на крышку ставят какой-нибудь груз – например, каменный жернов. Муцай вместе с Цзиньцаем подняли каменный жернов на крышку деревянного сита, и Муцай, пребывавший в сильном оживлении, начал громко кричать:

– Придави, придави, придави…

Старший брат в ответ на требование Муцая, собрав все свои силы, приволок большой камень и взгромоздил его на жернов. Но Муцай всё равно кричал: «Придави, придави, придави…» Цзиньцай в недоумении уставился на него и возмутился:

– Уже достаточно, если мы еще сильнее надавим, то превратим тофу в слой известки!

Муцай всё равно продолжал надрываться, голос его звучал так отчаянно, что сердце сжималось:

– Придави, придави, придави… Руку придавил!

Только тут Цзиньцай наконец-то осознал, в чем дело. Он поспешно убрал камень, потом поднял мельничный жернов, и в результате с каждой руки Муцая отвалилось по три ногтя.

А еще однажды сосед Ма Санье зашел в дом Дун, чтобы одолжить каменный валик для обмолачивания зерна. Дун Муцай отворил двери и громко закричал Ма Санье: «Вали…Вали…Вали…Валик сломался». Конечно же Ма Санье валик не одолжил, да еще так разозлился, что в уголках рта белая пена выступила.

3

В тот день, когда Муцаю только-только исполнился один год, сеья Дун, согласно местной традиции, организовала цмеремонию гадания на день рождения. На печи разложили пять вещей: весы, счеты, книгу – затертый до дыр «Цитатник Мао Цзэдуна», бумажную банкноту в один юань и плоскогубцы, которыми пользуются электромонтеры. Каждая вещь обладала своим особым, специфическим значением, символизируя будущую профессиональную принадлежность ребенка и его промысел. Если ребенок схватит весы, то в будущем он несомненно станет заниматься бизнесом и куплей-продажей. Если он сначала потрогает счеты, то в совершенстве овладеет письмом и счетом и в дальнейшем, возможно, станет работать в счетной конторе, то есть заниматься бухгалтерской работой. Старший сын Дун Баошуя Дун Цзиньцай в свое время обеими ручонками ухватился за «Словарь иероглифов с кодом поиска по четырем углам»