вѣче, позвониша во вся колоколы и всташа вѣчемъ народы мятежники, недобрые человѣки, люди крамольники: хотящихъ изыти изъ града не токмо не пущаху, но и грабляху; ни самого митрополита постыдѣшася, и Великую Княгиню преобидѣша; ни бояръ нарочитыхъ не устрашишася, не устрамишася сѣдины старецъ многолѣтныхъ, но на всѣхъ огрозишася; ставши на всѣхъ воротахъ городскихъ, сверху каменіемъ шибаху (на бѣглецовъ), а внизу на землѣ съ рогатинами и сулицами и съ обнаженнымъ оружіемъ стояху, не пущающе вылезти вонъ изъ града; и потомъ уже едва умолены быша великимъ моленіемъ, выпустили ихъ (т.-е. митрополита и великую книгиню) изъ града и то ограбивши»…
Мятежъ народа, стало быть, поднялся только противъ бѣглецовъ изъ города. Явился князь Остѣй и укротилъ волненіе тѣмъ, что затворился со всѣми въ осаду, чего и требовали мятежники-патріоты, истые Москвичи.
Наконецъ появилась сила Татарская августа 23 въ понедѣльникъ въ полобѣда. Граждане вострубили, давая тѣмъ вѣсть всему городу о приближеніи супостатовъ.
Похмельные люди хотя и горделиво, но говорили сущую правду. Отсидѣться въ городѣ противъ Татаръ было вполнѣ возможно. У Татаръ, кромѣ стрѣлъ и сабель, никакихъ стѣнобитныхъ орудій не было. Они, дѣлая приступы, осыпали городъ стрѣлами, какъ дождемъ, но вреда отъ этого было не много; погибали нѣкоторые заборольники или же горожане на открытыхъ мѣстахъ, и только. Вь первый день показались только передовые отряды Татарской рати. Не начиная дѣла, они приблизились къ городу на разстояніе одной или двухъ стрѣльбищъ и кликнули: Есть ли въ городѣ князь Дмитрій?
Нѣту, отвѣтили съ заборолъ заборольники. Татары поскакали вокругъ города, обозрѣвая и разсматривая приступы, рвы, врата, заборолы, стрѣльницы. Долго потомъ они смотрѣли на твердыню города, махая голыми саблями, давая тѣмъ знать, что такъ будутъ побиты горожане, и затѣмъ исчезли. Повѣсть при этомъ усердно описываеть пьяное поведеніе Москвичей, которые, видя не особенно многочисленную Татарскую рать, подумали, что враговъ только и есть налицо, и стали безстыднымъ образомъ ругать Татаръ, поносить ихъ царя и всячески оскорблять ихъ.
На другой день утромъ приступилъ къ городу съ силою великою самъ царь Тохтамышъ. Началась перестрѣлка съ обѣихъ сторонъ. Татарскія стрѣлы затмевали свѣтъ, летѣли на городъ, аки дождь великій. Вмѣстѣ съ тѣмъ появились лѣстницы и враги полѣзли на стѣны, но тотчасъ же были отбиваемы или камнями, или обливаемы готовымъ кипяткомъ; на подступавшихъ къ стѣнамъ происходила съ заборолъ стрѣльба изъ разныхъ махинъ — изъ самострѣловъ, тюфяковъ, пушекъ, которыя въ это время быля вь употребленіи даже и у Волжскихъ Болгаръ. Еще въ 1376 г., когда Московская и Нижегородская рать осаждала Болгарскій городъ, то съ города громъ пущаху, чтобы устрашить Русскіе полки.
Цѣлые два дня Москва давала крѣпкій отпоръ Татарскому натиску. Враги то отступали для отдыха, то снова набрасывались къ стѣнамъ, но всегда безъ успѣха. Заборольники работали безъ устали и вотъ одинъ изъ нихъ Москвитинъ суконникъ, по имени Адамъ, стоя на Фроловскихъ воротахъ, примѣтивъ одного знатнаго Татарина, натянулъ стрѣлу самострѣльную и угодилъ ему прямо въ сердце. Это былъ нарочитый и славный Татаршъ, сынъ нѣкоего князя Ординскаго. И самъ царь опечалился объ его смерти. Взять городъ силою оказывалось невозможнымъ.
На четвертый день съ утра 26 августа къ городу подъѣхали съ миромъ большіе Ординскіе князья, а съ ними и два князя Суздальскіе, сыновья тестя Московскому вел. князю Димитрію, Василій и Семенъ, работавшіе для своихъ цѣлей тайною враждою къ Москвѣ.
Начались миролюбивые переговоры съ осажденными. «Царь хочетъ васъ жаловать, говорили Татарскіе князья. Онъ не на васъ пришелъ, вы ни въ чемъ неповинны. Онъ пришелъ на своего ослушника, на князя Дмитрія. Царь ничего не требуетъ отъ васъ. Только выдте изъ города для его встрѣчи и по обычаю дары принесите. Хочетъ царь видѣть вашъ городъ и побывать въ немъ, чтобы даровать вамъ миръ и любовь, и для того отворите ему ворота города».
Русскіе князья, эти два доброхота Москвы, подтвердили клятвою, что такъ все будетъ, какъ повелѣваетъ царь. «Вѣрьте намъ, мы вѣдь ваши же Христіанскіе Православные князи», сказали доброхоты, при чемъ князь Семенъ снялъ съ себя крестъ и поцѣловалъ его Москвичамъ.
Ворота отворили, духовенство вышло съ крестами и иконами, а за нимъ и народъ съ княземъ Остѣемъ во главѣ. Татары того только и ожидали и тутъ же начали свою кровавую расправу съ несчастныки осажденными.
Перваго они убили князя Остѣя, передъ самыми Фроловскими (Спасскими) воротами. Такъ разсказываетъ упомянутая повѣсть, свидѣтельствующая по другому списку, что Остѣя убили, тайно взявши его въ полкъ свой.
Вообще же повѣестъ разсказываетъ, что Остѣй былъ обольщенъ «лживыми рѣчами и лживымъ миромъ».
Къ этому надо припомнить и то, что Рязанскій князь Олегь, обводя Тохтамыша мимо своего княжества, дабы спасти себя и направить его походъ прямо къ Москвѣ, научалъ его своими совѣтами, какъ безъ труда можно взять каменный городъ Москву, какъ побѣдить и издобыть князя Дмитрія. Немудрено, что эти совѣты и были выполнены при помощи еще и Суздальскихъ князей.
Кровавая расправа съ горожанами началась тотчасъ же, какъ были отворены Фроловскія ворота. Татары ворвались въ городъ и безъ пощады побивали встрѣчнаго и поперечнаго, очищая себѣ дорогу къ грабежу церквей и богатыхъ хоромъ. Въ немногое время весь городъ былъ очищенъ, все было пограблено или пожжено. Между прочимъ, книгъ было многое множество отовсюду снесено со всего города и изъ селъ, въ соборныхъ церквахъ до сводовъ наметано, сохраненія ради спроважено, то все погибло безъ остатка. Казна вел. князя и многихъ бояръ старѣйшихъ, многихъ купцовъ богатыхъ, сурожанъ, суконниковъ и прочихъ, всѣ собранныя многими годами сокровища были разнесены до нитки. Церковная святыня разграблена, ободрана, поругана, кресты, иконы, драгоцѣнныя облаченія и всякая утварь…
«Былъ дотолѣ Москва-градъ великъ, градъ чуденъ, градъ многолюденъ, кипѣлъ богатствомъ и славою, превзошелъ честію многою всѣ города Русской Земли, и что же: въ одинъ день или въ полдня мгновенно измѣнилась вся доброта его, и слава его изчезла, повсюду пусто, одна горѣлая земля, дымъ и пепелъ, да лежатъ во множествѣ трупы мертвыхъ». Когда вел. князь возвратился въ опустѣвшій городъ, расплакался горько и повелѣлъ хоронить трупы, назначивъ по полтинѣ оть сорока погребенныхъ, вышло 300 руб., стало быть было погребено 24 тысячи, конечно не въ одномъ только каменномъ городѣ, но и по всѣмъ окрестностямъ. Новгородскій лѣтописецъ, сводя счетъ всѣмъ потерямъ и убыткамъ отъ этого Татарскаго нашествія, замѣтилъ, что «мало сказать и тысяча тысячь».
Удалившись отъ Москвы, Тохтамышъ распустилъ свои полки по всѣмъ городамъ Московскаго только Княжества, такъ какъ приходилъ наказывать только Московскаго улусника за его дерзость на Мамаевомъ побоищѣ. До другихъ большихъ Княжествъ онъ не коснулся: Тверь Богъ помиловалъ, съ Суздальскими князьями Татаринъ дружилъ и досталось только одному Рязанскому Олегу, не добывшему спасенія и за то, что показалъ Татарину добрый, легкій путь на Москву. Тохтамышъ по дорогѣ въ Орду опустошилъ Рязанское Княжество, а Москва тотчасъ же и съ своей стороны послала рать на Олега и отомстила такъ, что было ему злѣе и Татарской рати.
Другой виновникъ несчастія, спасавшійся отъ нашествія въ Твери, митрополитъ Кипріанъ, былъ уволенъ изъ Москвы и на его мѣсто призванъ Пименъ, жившій дотолѣ въ заточеніи. Вел. князь разгнѣвался на Кипріана именно за то, что онъ не сидѣлъ въ Москвѣ въ осадѣ. Но одинъ лѣтописецъ оправдываетъ его текстомъ писанія: «Нѣсть бо грѣха, еже бѣгати бѣдъ и напастей». Не такъ мыслилъ Московскій Посадъ.
Москва-городъ своею добротою, то-есть своимъ благосостояніемъ и славою этого благосостоянія, исчезла, разграблена, опустошена, сожжена; Москвичи-горожане всѣ порублены татарскими саблями, другіе сгорѣли, иные потопли въ рѣкѣ; Москва-городъ превратилась въ печальную пустыню, въ отчаянную пустоту. Она мало-по-малу могла и на самомъ дѣлѣ запустѣть и захирѣть, какъ бывало со многими городами Старой Руси, какъ случилось даже съ старою матерью Русскихъ городовъ, съ Кіевомъ. Но съ Москвою этого не случилось, потому что вокругъ Москвы-города уже существовала Москва-народъ, именно та сила, которая впослѣдствіи заставила именовать и все народившееся Русское Государство— Москвою, Московскимъ Государствомъ. А всего съ небольшимъ пятьдесятъ лѣтъ прошло съ той поры, какъ Московскіе князья укрѣпили за собого титулъ и власть великихъ князей. Нарожденію, наростанію, накопленію Москвы-народа послужила конечно сорокалѣтняя тишина, которую такъ умно и настойчиво содержали вел. князья города Москвы. И вотъ теперь, когда городъ разоренъ до запустѣнія, его быстро возстанавляетъ, обновляетъ и снова населяетъ Москва-народъ. Оставшіяся крѣпкія каменныя стѣны города и въ этомъ случаѣ оказываютъ свою притягательную силу на окрестное и близкое, и дальнее населеніе Московской области.
Князь великій Дмитрій Иван. поплакалъ вельми слезно надъ пепелищемъ разореннаго города и повелѣлъ дворы ставить и градъ дѣлать. Насталъ уже сентябрь и потому жилыя помѣщенія были построены вскорѣ, какъ и деревянныя заборола на каменныхъ стѣнахъ. Какъ послѣ обычныхъ пожаровъ, такъ и теперь деревянныя постройки сооружались съ необычайною скоростью. Въ недѣлю времени ставился цѣлый дворъ. Окрестности Москвы богаты были непроходимыми строевыми лѣсами, остатки которыхъ, наприм. Сокольники и Лосинный Островъ, и теперь еще хорошо напоминаютъ, какъ было за 500 лѣтъ тому назадъ. Посему съ достовѣрностыо можемъ судить, что городъ былъ обновленъ и населенъ въ теченіи одного слѣдующаго года.
Спустя семъ лѣтъ, въ годъ кончины вел. князя (1389), онъ снова былъ опустошенъ домашнимъ врагомъ, обычнымъ пожаромъ. Іюля 21 загорѣлась церковь св. Аѳанасія (впослѣдствіи Кирилловское подворье) и мало не весъ городъ Кремль погорѣлъ, едва угасили. Потомъ, почти ровно черезъ годъ (1390), 22 іюня на посадѣ загорѣлся дворъ армянина Аврама и отъ него нѣколико