з всякой цензуры самовольно, по собственному замыслу и, конечно, в иных случаях не только в грубом, но и в нелепом виде, как могли воспроизводить простонародные невежественные понятия о святыне и святости. На большой картине Страшного Суда Богородица, напр., изображена в обычном костюме Русской Царицы.
В 1760 г, своеволие этой печати дошло до того, что на Спасском мосту появились в продаже листы с изображением новоявленного в это время Чудотворца Митрополита Ростовского Димитрия с его чудесами, которые Св. Прав. Синодом не были еще апробованы. Между тем указами еще в 1744 г. и потом в 1745 г. было уже запрещено печатать листы с неискусно сделанными изображениями Святых и печатать не иначе, как по рассмотрению епархиальным архиереем самых гравированных досок.
Все эти указы и запрещения касались однако только священных изображений, о которых заботилось главным образом только духовное ведомство. Листы светского содержания предоставлены были полнейшему произволу их сочинителей и свободно распространяли в народе свои остроумные шутовские, а иногда и очень цинические рисунки и тексты. Это была в полном смысле литература простонародная[129].
То же самое должно сказать и относительно священных изображений и писаний, которые потому и являлись неискусными, грубыми, неистовыми, что производил их и в рисунках и в писаниях главным образом простой народ, стремившийся с выгодою для себя удовлетворять потребностям невежественного крестьянства, находившего в этих произведениях более или менее яркие живые ответы на запросы его духовных требований.
Само собою разумеется, что в числе листов священного и светского содержания появились и печатные портреты Императорских лиц, обработанные также очень по-простонародному.
В 1742 г. академик Штелин надписал на купленном им таком портрете следующую отметку:
«Эту омерзительно великолепную гравюру купил я в одной картинной лавке в Москве, под Кремлевскими (Спасскими) воротами, и представил ее через одного придворного Ее Императорскому Величеству осенью 1742 г. Вслед затем 6 апреля 1744 г. вышло из Сената Высочайшее повеление: все экземпляры этого портрета у продавцом отобрать и дальнейшую продажу их под большим наказанием воспретить, с тем чтобы никто на будущее время не осмеливался портретов Ее Импер. Величества без апробации Спб. Академии гравировать или продавать».
Таких листов в то время было собрано в Спасских воротах, Печатного двора у батырщика 22, Архангельского собора у дьячка 22; за Спасскими воротами у ворот Новгородского подворья (на Ильинке) у вдовы купца 29, всего 73, в том числе Ее Величества 50, Его Высочества Наследника 23.
Гравюра, по словам академика, была омерзительно великолепна, то есть омерзительно неистова, но ведь народ требовал Императорского портрета, а Немецкая Академия, понапрасну называвшаяся Российскою, вовсе и не думала об этом. Народ по-своему добывал надобные для его жизни различные предметы умственной и нравственной пищи и возделывал их попросту, как Бог вразумил, не видя и не ожидая помощи и пособий от богатого верхнего общества и даже от духовной власти, которая вместе с светскою властью только запрещала и запрещала.
Художественность изображения в простонародных понятиях и представлениях заключалась не в правильности рисунка, а в цветности раскраски, и так как красивый одного корня с красным, то и верхом красоты для простого народа и до сих пор, по крайней мере в Московской стороне вообще у Великоруссов, почитается или красный цвет, или яркие другие цвета неотменно яркие. Поэтому и в лубочных листах красный цвет горел на всех изображениях, чем засвидетельствовал один писатель того времени (1769 г.), рассказавший шутовской сон, как его лицо было измарано красноватым соком. «И начал я походить тогда на Евдона или на Берфу, которых видал в Москве на Спасском мосту в продаже» (Сатирический журнал «И то и се», 1769 г. январь). Евдон и Берфа была ходячая в то время повесть, герои которой изображались в качестве портретов на особом листе.
Цветность раскраски в старой жизни была господствующим выражением народного вкуса, поэтому вся домашняя утварь, деревянная, распестрялась цветными узорами и травами. В зодчестве церковном и домовом господствовала та же пестрота раскраски, не говорим об одежде, которая всегда была цветною. Теперешний господствующий в мужском наряде черный цвет привел бы в уныние тогдашних людей.
Итак, Спасский пресловутый Мост в старой Москве был основателем и распространителем той литературы, которую, как мы упомянули, не без оснований возможно называть простонародною и в церковничьих и в светских ее произведениях. Толпа безместных попов, собиравшаяся у Спасских ворот, поспособствовала своею грамотностью завести здесь книжный торг письменами и листами. По всему вероятию, сначала этот торг был походячий, т. е. в разноску, а затем несомненно появились и скамьи, лавочки, столы, где с другим мелочным товаром продавались писаные тетради, листы, столбцы.
С постройкою через широкий ров каменного моста на нем по сторонам устроились и лавки, как доходные статьи того ведомства, которое охраняло этот мост.
На Спасском мосту, кроме лавок, существовало особое довольно высокое здание для книжной торговли под названием Библиотека. Так это здание обозначено в полицейских делах 1729 г. и на старинном глазомерном плане 1738 г., которое, по всему вероятию, было построено при Петре, если еще не при царе Федоре Алексеевиче.
Здание этой Библиотеки находилось, идя от Спасских ворот по Спасскому мосту, в конце моста на правой стороне в 15 саж. от ворот. Оно занимало пространство в 5 саж. в квадрате и было двухэтажное с хорами или верхними галереями.
Воскресенские ворота между Библиотекой и Монетным двором.
Из издания «Виды Москвы, изданные Академией наук (в 1755–1761 гг.) по снимкам ее ландкартного мастера М. Махаева»
Наименование Библиотека, по всему вероятию, обозначало книжную торговлю или вообще место для торговли книгами, так как и некоторые купцы, ведя такую торговлю, именовали себя библиотекарями, как назвал себя Московский купец Василий Вас. Киприанов, публиковавший в 1757 г., что он продает свой дом близ Донского монастыря (М. В. 1757 г., № 28). Вероятно, в то время еще не находили другого имени для торговца книгами. Университет именовал книгопродавца своей книжной лавки переводным с иноземного и потому несколько ученым словом – книгосодержателем. В 1750 и 1760-х годах такими книгосодержателями Университетской книжной лавки были гофмаклер Вевер, торговавший и через своего приказчика, вероятно, Иосифа Сколария или Школария, который также именовался книгосодержателем. В это время торговля книгами главным образом сосредоточивалась или деятельно производилась в двух книжных лавках, в Университетской, находившейся в старинном здании у Воскресенских ворот, где ныне высится Исторический музей, и в С.-Петербургской книжной лавке Академии Наук, на Никольской, близ Синодальной типографии, у церкви Владимирской Богородицы. Обе лавки очень часто объявляли в «Моск. Ведомостях» о продаже выходивших из печати книг.
Торговцы на Спасском мосту, торговцы, так сказать, мелкие, не обладали такими официальными средствами, как упомянутые две лавки, и потому не тратили своих малых средств на объявления в «Ведомостях». Но, вероятно, и у них торговля мало-помалу разрасталась, особенно с того времени, когда печатная литература получила великое поощрение и с высоты Императорского престола. Известно, что Императрица 9 ноября 1768 г. пожаловала ежегодно по пяти тысяч рублей на Российские переводы хороших иноязычных книг, поручив смотрение за этим делом графу Влад. Григор. Орлову, графу Андрею Петр. Шувалову и коллежскому советнику Григорию Козицкому (М. В. 1768 г., № 91). Начиная с 1760 г. в Москве явились на свет по почину Университета даже и повременные издания, каковы были «Полезное Увеселение», «Свободные Часы», «Невинное Упражнение», «Доброе Намерение». Подписку на первое из этих изданий Университет объявил в «Моск. Ведомостях» от 1 октября 1579 г., № 79, извещая, что «Будущего 1760 г. с января месяца, от Императорского Московского Университет издаваны будут Периодические сочинения на Российском языке, в каждую неделю по одному листу, ценою в год на простой бумаге по 4 р., а на хорошей по 4 р. с полтиною; и желающим оные понедельно или помесячно получать, явиться заблаговременно у Университетского книгосодержателя Вевера, или у его прикащика (Сколария)».
С этого времени издательство книг крупных по объему и особенно малых размножалось с немалою быстротою, и книжная торговля стала процветать не в одних лавках Университета и Академии Наук, но и на Спасском мосту, который, надо заметить, на основании приведенных свидетельств был в Москве первоначальником этой торговли. Недаром стояла у самого моста и Библиотека, как здание, исключительно предназначенное для книжной торговли.
Первым из здешних торговцев книгами стал печатать в «Ведомостях» объявления о своей торговле Московский второй гильдии купец Михайла Антипов, поместивший в № 61 «Ведомостей» 1765 г. августа 2 известие, что в книжной его лавке, состоящей на Спасском мосту, «продается вновь напечатанная книга, называемая Нравоучительная философия, первый том». В 1766 г. он опять заявлял в № 43 «Ведомостей», что продаются у него новонапечатанные книги: «Священная История», 2 р. 20 к. и «Философии Нравоучительной первая и вторая части», по 1 р. 20 к., при чем уступка в цене быть может.
В 1768 г. печатается объявления и другой книгопродавец на Спасском мосту Моск. купец Яков Афан. Добрынин, извещавший публику 18 ноября о продаже в его лавке вновь из печати вышедших С.-Петербургских Российских и Немецких календарей на 1769 год (М. В. 1768 г., № 93, 97), кроме других книг. Этот Добрынин находился в прямых сношениях с Академией Наук, которая в том же году, января 23, № 7 извещала, что ее издания продаются в его лавке, а окт. 31 (М. В., № 88) извещала, что остающиеся в ее книжной лавке иностранные на разных языках книги будут продаваться через аукцион, для чего составлена и роспись тем книгам для раздачи охотникам безденежно, присовокупляя, что эта раздача производится на Спасском мосту в книжной лавке купца Добрынина.