де пребывала животина, т. е. лошади или рогатый скот для продажи или для заводского хозяйства. Как известно, свв. Флор и Лавр почитаются и доселе покровителями лошадиного стада, а также и рогатого скота. По этому поводу и ставились во имя их храмы вблизи того или другого скопления животины для ее освящения и охранения от напастей болезни. Один св. Фрол находился у древних еще Великокняжеских конюшен, которые были расположены где-то неподалеку от Покровской теперешней улицы, как можно предполагать – на месте теперешних Покровских казарм или вблизи их над широким, тогда еще пастбищным, лугом, получившим прозвание Васильевского луга от имени вел. князя и Кулижки или Кулижек. Тут же на взгорьях находились и великокняжеские сады.
Сношение Кремля с этим св. Фролом, по поводу конюшен и садов, конечно, были вседневны. Но это еще не дает основания заключать, что Кремлевские ворота получили свое имя от этого Фрола. Должно предположить, что по пути к нему (по Покровке и по Маросейке), между Кремлем и Фролом, в древнее время не было другого сколько-нибудь значительного храма, кроме ближайших Китай-городских. В таком случае еще возможно предположить, что от частых сношений с этим Фролом ворота, к нему ведущие, могли прозваться его именем.
Другой Фрол существует и доныне у Мясницких ворот, которые прежде именовались по имени церкви также Фроловскими, а, самая улица прозывалась тоже Фроловскою и Фроловкою. Этот Фрол был построен еще в древнее время по тому поводу, что вблизи существовал пригонный скотинный или животинный двор, с Коровьею площадкою, по всему вероятию доставлявший мясо на всю Москву, почему и явилась тут целая слобода Мясников, и все, что прежде называлось по имени церкви Фроловским, впоследствии стало называться Мясницким.
К этому Фролу, что в Мясниках, дорога от Кремля проходила по тогдашней Ильинской улице, в конце которой и стояла церковь Фрола и Лавра, как это видно из описания пожара 1547 года, где сказано, что выгорело по Ильинской улице до Фрола святого в Мясниках и что горел, погибал и народ, между прочим на Большом посаде по Ильинской улице, в садах, которые находились за чертою Китай-города, именно вблизи теперешней Мясницкой. Возможно предполагать, что Фроловские ворота могли получить свое прозвание и от св. Фрола, что в Мясниках, тем более, что эта улица именовалась также Фроловкою. Вообще должно заключить, что та или другая Фроловская церковь в древнее время была первою, до которой доходил прямой путь из Кремля. Так прозывались и Троицкие Кремлевские ворота Ризположенскими, по всему вероятию, от церкви Ризположения, существовавшей неподалеку от церкви Бориса и Глеба у Арбатских ворот, в конце Воздвиженки и последнего Кисловского переулка, и в древнее время, быть может, стоявшей на прямом пути из Кремля, не говоря о благочестивых поводах ее постройки на этом именно месте, быть может в память спасения Москвы от нашествия Татарского царевича Мазовши. Затем Николаевские или Никольские Кремлевские ворота точно также прозваны от монастырской церкви Николы Старого (ныне Греческий монастырь на Никольской), как и Воскресенские ворота в Китай-городе именовались от монастыря Воскресенского на Тверской (ныне Саввинское подворье).
Следует кстати упомянуть и о третьем св. Фроле, который и доселе существует за Москвой-рекой на краю города между Конною площадью и Кожевниками на Зацепе (ныне церковь Всех Скорбящих Радость), где в древнее время вся эта местность с обширным лугом покрывалась многочисленными табунами лошадей, пригоняемых на продажу Ногайскими Татарами, и где по этому случаю существовал и особый Ногайский Двор.
В 1474 г. в Москву прибыл посол царя Ахмата Большой Орды, а с ним множество Татар, 600 челов., а гостей (купцов) с ними с товаром и с коньми 3200 челов.; а коней с ними продажных было более сорока тысяч. В 1508 г. послы от Ногайских мурз били челом вел. князю Василию Ив., чтобы пожаловал, велел Ногайским гостям ездить к Москве с коньми и со всяким товаром. Конечно, разрешение последовало и время от времени они во множестве появлялись под стенами Москвы, производя торговлю конями и всяким азиатским добром.
С тех пор Ногайский конный торг совсем утвердился в Москве в упомянутой местности, почему явился там и Ногайский Двор и устроились слободы Кожевников. В 1563 г. в июле мурзы пригнали послов и гостей 1000 человек, а лошадей с ними восемь тысяч. В 1565 г. пригнано лошадей 5547[69].
Как мы упоминали выше, Фроловские ворота были построены в 1491 г. Итальянским архитектором Петром-Антонием в том виде, как обыкновенно строились городские ворота без высокой башни, какая существует теперь. Они представляли однообразную постройку на четыре угла, с шатровою кровлею, наверху которой стояла небольшая башенка с небольшою главою, над которою высился большой двуглавый орел. В средине башня под главою висел колокол, по всему вероятию, для часового боя, так как и в то время или, по крайней мере, в XVI ст. над воротами существовали часы. На это указывает то свидетельство, что в 1585 г. при трех воротах Кремля, у Спасских, Тайницких и Троицких, находились на службе особые часовники. В 1613–1614 гг. упоминаются часовники, кроме указанных трех, еще и при Никольских воротах. Они получали годового жалованья по 4 р. и по две гривны на мясо и соль и, кроме того, по 4 арш. сукна настрафилю. В 1614 г. о часах на Никольских воротах упоминается в последний раз. Вероятно в этом году они были разобраны. Потом в 1674 г. были разобраны и Тайницкие часы, после чего Кремль оставался только с двумя башенными надворотными часами, Спасскими и Троицкими. У Фроловских ворот в 1614 г. был часовником Никифорка Никитин. Часы, вероятно, были не особенно сложного устройства, – Русские, как их прозывали в те времена, разделяемые на дневные, от восхода солнца, и ночные, от его заката. Спустя десять лет царь Михаил Фед. пожелал устроить на воротах часы более сложной механики, несомненно по проекту появившегося тогда (с 1621 года) в Москве искусного мастера, англичанина Христофора Галовея, который для устройства новых часов предложил надстроить над воротами высокую башню, как это и было исполнено в 1624–1625 годах. В сентябре 1624 г. старые боевые часы были проданы на вес Спасскому Ярославскому монастырю за 48 руб., весу в них было 60 пуд железа. В том же году колокольный литец Кирила Самойлов слил на Фроловские ворота к часам тринадцать колоколов (А. О. П. № 879, № 921). Когда была окончена постройка и часы стали указывать время и производить игру колоколами, Государь очень щедро наградил строителя. 29 января 1626 г, он получил Государево и отца Государева, патриарха Филарета Никитича, жалованье: серебряный кубок, 10 арш. атласу алого, 10 арш. камки лазоревой, 5 арш. тафты виницейки червчатой, 4 арш. сукна красно-малинового, сорок соболей – 41 р., сорок куниц – 12 р., всего почти на 100 р. «А пожаловал Государь его за то, что он сделал в Кремле-городе на Фроловских воротах башню и часы».
В мае месяце того же года случился лютый пожар в Кремле, куда огонь перенесся от храма Василия Блаженного на Вознесенский монастырь и далее на Чудов и по всему Кремлю. Новая башня и с часами погорела так, что надо было все устраивать вновь. Опять англичанин Галовей принялся за работы, которые и окончились уже в 1628 г., когда 16 августа опять ему выдана была награда, почти равная прежней. Вместе с ним была выдана награда поменьше и нарядчику Вилиму Графу за то, что он был у башенного и у часового дела до Московского пожара и после пожара (А. О. П. № 930). Христофор Христофоров Галовей, или, как его тогда называли Алавей, Халове, выехал в Москву на службу в 1621 г, на жалованье по договору в год 60 р., кормовых по 20 коп. на день, да на неделю по возу дров. В 1640 г. он получал уже 75 р. в год и удвоенные кормовые. Он состоял часовником Фроловской башни и придворным часовщиком, почему всякий корм и питье получал из Дворца (Дом. Быт Р. Царей, изд. 3, с. 107). В 1628 г. он починивал во Дворец часы большие – Цесарская башня, и часики невелики воротные (носимые на вороту, ныне карманные) в серебре.
В 1654 г., когда царь Алексей Михайлович находился в Литовском походе, в Москве распространилось страшное моровое поветрие. Помирали целые улицы и многолюдные монастырские и боярские дворы. Были предприняты различные меры, очень разумные и очень строгие, дабы остановить распространение мора. В Кремле все городовые ворота велено запереть и решетки запустить, оставив для проходу только одну калитку на Боровицкий мост, да и ту калитку велено на ночь замыкать и для того поставить сторожей. В это самое время, 5 октября в 4-м часу ночи учинился пожар на Фроловской башне; что было деревянного, выгорело и часы испортило, и часовой колокол упал и своды в башне проломил и разбился. Потушить пожар было невозможно, потому что лестницы к часам были деревянные и вскоре погорели. Часовник на допросе сказал, что заводил часы без огня, и отчего на башне загорелось, про то он не ведает (Доп. А. И., IV, 490).
С большим сожалением об этом пожаре рассказывает архидиакон Павел Алеппский.
Когда моровое поветрие утихло, возвратился в Москву и царь Алексей Михайлович, весьма торжественно, как подобало.
Это происходило 10 февраля 1655 г. Тогда же только что прибыл в Москву (2 февр.) и Антиохийский патриарх Макарий со своим сыном архидиаконом Павлом Алеппским. Они смотрели торжественный выезд царя из окон Кирилловского монастырского подворья, находившегося возле Спасских ворог, где им было отведено помещение. Архидиакон Павел подробно описывает этот въезд, о котором его речь будет впереди, и, между прочим, рассказывает, как государь, дойдя до Спасских ворот и увидев обгорелую их башню с часами, горько заплакал.
«Над воротами, – говорит архидиакон, – возвышается громадная башня, высоко возведенная на прочных основаниях, где находились чудесные городские железные часы, знаменитые во всем свете по своей красоте и устройству и по громкому звуку своего большого колокола, который слышен был не только во всем городе, но и в окрестных деревнях, более чем на 10 верст. На праздниках нынешнего Рождества