Впервые прямые улицы от Спасских и Никольских ворот к Соборной площади были проведены Иваном Третьим около 1500 года (С. Г. Г., I, 348), но по тесноте дворового размещения ширина этих улиц не превышала 4 саж., а местами они стеснялись до 3 саж., именно в ту же ширину, какая и доныне существует в проезде Спасских ворот. Даже и в половине XVIII ст. от Спасских ворот большая улица шла к Ивановской площади шириною в 4 саж. с полу-четвертью, а местами и в 3½ сажени. Она называлась Спасскою.
От самых ворот, несколько влево, в расстоянии 11 саж. находилась церковь Афанасия Александрийского, иначе Афанасьевский монастырь и при нем подворье Кирилло-Белозерского монастыря. Церковный угол выходил прямо против середины и доселе существующей старой стрелецкой караульни в расстоянии от нее на 7½ саж. Самая церковь стояла против теперешнего здания Дворцового ведомства в расстоянии от него на 5 саж.
На месте этого здания некогда стояли каменные палаты купца Тарокана, построенные им в 1470 году, первое каменное здание в Москве, принадлежавшее частному лицу.
По Спасской улице подворье в длину занимало 28 саж., взади без малого 25 саж., поперек по линии Кремлевской стены около 18 саж., в противоположном угловом конце, где за эту межу выдвигалось отдельно стоявшее здание подворья, без малого 24 саж. Такую меру дает план 1757 г.[75]
Афанасьевская церковь впервые упоминается в 1389 г. по случаю начавшегося 21 июля от нее пожара, от которого мало не весь город Кремль «погоре». Однако, в Никон. летописи (изд. 1786 г., IV, с. 148) упомянуто, что в 1386 г. в монастыре св. Афанасия был погребен некий Семен Яма (по другим спискам той же летописи, вместо Афанасьевского монастыря упомянут по этому случаю монастырь Вознесенский, который едва ли существовал в этом году). В то время церковь, конечно, была деревянная. Каменная была построена в 1462 г. Василием Дмитриевым сыном Ермолина, во Фроловских воротах, как написано в Летописи, а предел у нее св. Пантелеймон. В том же году 27 июля она была освящена (Известия Ак. Н. 1903 г., том VIII, кн. 4, с. 77). По всему вероятию, после многих пожаров, каменный храм значительно обветшал и потому в 1514 г. вновь построен из кирпича Юрием Григорьевым Бобыниным.
В июне 1571 г. царь Иван Вас. Грозный пожаловал к Афанасию Великому на церковное строенье и на двор 200 руб. Тогда, вероятно, и самое подворье впервые построено также каменное, т. е. кирпичное, палаты, кельи и служебные здания.
Когда именно основалось при церкви Афанасия монастырское подворье, сведений не имеем. Припомним, что преп. Кирилл, еще бывши мирянином, проживал вблизи Афанасьевской церкви, во дворе ближнего человека у вел. князя Дмитрия Донского окольничего Тимофея Васильевича, у Тимофеевских, впоследствии Константино-Еленских ворот. Может быть еще при жизни преподобного и устроено было здесь его подворье (см. Тимофеевские ворота).
О составе строений подворья сведения находим только от позднейшего времени, именно по случаю Московского пожара в 1737 г., когда «в оном подворье на св. церквах главы сгорели и кресты свалились и в кельях всякое деревянное строение внутри и кровли все погорело без остатку, отчего и каменное здание повредило и сыплется; сквозь своды от дождевой мокроты имеется во многих местах не малая теча и опасно, чтоб всему монастырскому каменному зданию от течи конечного повреждение не случилось». Так после пожара доносил об этом строитель монастыря, испрашивая должную сумму на починку разрушенных зданий. Но еще в 1731 году архимандрит Кириллова монастыря Иринарх доносил в Коллегию Экономии, что «от древних лет построен в Кремле городе Афанасьевский монастырь, который приписан к тому Кириллову монастырю на подворье, а в том монастыре на соборных церквах кровли покрыты черепицею и та черепица вся обвалилась и от течи своды повредились и во многих местах стены расселись, отчего то строение рушится, и просил то строение осмотреть и перекрыть, дабы то строение и пуще не развалилось и в большой убыток не пришло».
По случаю возобновления строений после пожара упоминаются следующие их части: 1) церковь Афанасия и Кирилла с трапезой и папертьми, вокруг 52 саж:., крыто было тесом; 2) св. ворота с оградною стеною; 3) начиная от ограды кельи каменные жилые, позади церкви, в длину на 12 саж., в ширину 4 саж.; в них были потолки накатные и полы и в окнах рамы и крыльца деревянные; 4) кельи жилые на 28 саж. с крыльцами и нужниками, с кровлею на два ската; 5) сушило кладовое на 16 саж. с крыльцом каменным; 6) на конюшенный двор ворота каменные и ограда; 7) над воротами жилые палаты на 8 саж., при тех палатах нужник шириною 1¼ арш., длиною 3 саж.; 8) на конюшенном дворе и на конюшнях сушилы каменные дл. на 6, поперек 4 арш. По смете на возобновление всего разрушенного потребовалось 2865 р. с коп.
Во время пожара «в церквах деисусы и местные образа и погорели, многие повредились; в Кирилловской церкви антиминс погорел; колокольня обгорела и колокола опустились, но ризница вынесена вся в целости».
О размещении церквей узнаем следующую подробность:
«В 1757 г. стряпчий Кириллова монастыря подал в Моск. Духовную Консисторию прошение, в котором объяснял, что на подворье каменная теплая церковь во имя Кирилла Белозерского пристроена к алтарю Афанасьевской церкви, отчего в Кирилловской совершенная тьма; в алтаре и в церкви только по одному небольшому окну; от Афанасьевской к Кирилловской церкви каменные крытые переходы также не пропускают света в церковь». Согласно этому заявлению было разрешено перенести Кирилловскую церковь в находившиеся возле Афанасьевской церкви с северной стороны каменные три палаты, составлявшие собственно боковую паперть храма, из которых в одной назначено быть алтарю, в другой – церкви, в третьей – трапезе. Однако, прежняя церковь не была разобрана, потому что находилась при настоящей (Афанасьевской) церкви с папертьми в одних стенах.
Это показывает, что Кирилловская церковь была построена в одно время с Афанасьевской, быть может еще Бобыниным в 1514 г. или же, что вероятнее, при Иване Грозном в 1571 г.
По штатам 1764 г. Кирилловское подворье из монастырского ведения поступило в ведомство Коллегии Экономии, которая в 1765 г. продавала его с аукциона, а потом оно было разобрано в 1776 г., когда Баженов чертил свой новый план Кремля для постройки воображаемого громаднейшего Дворца.
Состав монастырской на подворье братии в течение XVII ст. был следующий: строитель, 3 попа, диакон, пономарь и 6 человек старцев. С 1625 г. они каждогодно получали государева жалованья и за понахиды, малые столы, и по царице Анне, по князе Димитрии Ивановиче и по царевне Анне на их памяти и на преставление 18 р. 17 алт. 3 денги.
Так, вероятно, было и в XVI ст., на что указывают имена поминовений. Царица Анна, вероятно, четвертая жена Грозного Анна Колтовская, в иночестве Дарья, † 1626 г. Царевна Анна, дочь Ивана Грозного, † 1550 г., на помин по ней царь пожаловал 150 р. Князь Дмитрий Иванович Углицкий (Жилка) – сын вел. князя Ивана III, скончался в 1521 г.
В 1576–1583 гг. на подворье был строителем старец Александр, прославившийся потом в Кирилловском монастыре своевольными непорядочными поступками, в числе которых ему вменялось и то, что он, бывши строителем на подворье полсема года, т. е. шесть с половиною лет, и отчету в монастырской казни не дал.
В XVII ст. под Афанасьевскою церковью находился казенный монастырский погреб, служивший крепкою кладовою для сохранения богатого имущества частных лиц, как это водилось и во многих других каменных церквах на случаи беспрестанных пожаров. За сохранение монастырь, конечно, получал свои прибытки. В 1688 г. в этом погребе случилась покража: у стольника Андрея Квашнина-Самарина разломали его сундук и покрали 1500 р. денег, ожерелье ценою 300 р., шапку ценою 150 р. Он жаловался патриарху, объясняя, что в погребе стояли многие нашей братии сундуки и те все целы, разграблен только его сундук. Он обвинял в покраже монастырских служебников, именно сушильного старца Корнилия, который по решению патриарха и был отдан истцу в зажив головою (Врем. XV, 32). Дело тянулось полтора года и с Корнилия было снято черное платье, т. е. он выбыл из монахов.
Из случайных событий, происходивших на Кирилловском подворье, известно одно, когда в 1563 г. на нем была пострижена в инокини вдова Старицкого князя Андрея Ивановича, Евфросиния Андреевна.
Княгиня с ее сыном Владимиром Андреевичем по каким-то замыслам очень были подозрительны для Грозного царя. Возвращаясь в Москву победителем в Литовской войне, взявший Полоцк, царь в половине марта заезжал к княгине в Старицу и пировал у ней, но тут же, вероятно, и порешил убрать ее с дороги своего ненасытного властительства. Спустя три месяца в июне он уже положил гнев свой на княгиню и на ее сына, потому что на них донес их же дьяк, что они чинят многие неправды к самодержцу. Начались розыски и их неправды были доказаны, как и следовало ожидать. Царь перед митрополитом и перед священным собором духовенства обличил их, но для духовного же собора простил их.
Княгине ничего не оставалось, как просить о пострижении, на что и последовало заранее уже обдуманное и определенное согласие царя. Ее постригли на Кирилловском подворье, так как духовником ее был Кирилловский игумен Вассиан, который и постригал ее. Она отправилась на житье в Белозерский Воскресенский Горицкий девичий монастырь. Царь устроил ей княжеский обиход по ее желанию. У ее сына все осталось по-прежнему относительно вотчин, но все ближние его люди были удалены от него и взамен их приставлены другие по назначению царя, так что он оставался с этого времени в самом крепком надзоре и все-таки впоследствии окончил свои дни очень несчастливо.
Далекий Кирилло-Белозерский монастырь в лице своего игумена Трифона в 1447 году во время Шемякиной смуты сослужил великую службу на укрепление Московского единодержавия, когда со всею братиею монастыря он благословил вел. князя Василия Темного идти на свою вотчину в Москву и быть по-прежнему государем: «а тот грех (что вел. князь целовал Шемяке крест не искать государства) на мне, – говорил игумен, – и на головах моей братии, мы за тебя, государя, Бога молим и благословляем».