1704 г. октября 16 была комедия Русская и Немецкая и в той комедии были собственные (важные) персоны. Во время действия челядник комедианта Фиршта, породою Швед, сидя в нижних местах пил табак (курил). Приставленный надзирать за порядком в театре подьячий Посольского приказа, увидя, что Швед пьет табак неискусно, из трубки пепел с огнем сыплет на пол с великим небрежением, стал ему говорить, чтобы он табак курить вышел на двор. В ответ на это челядник бранил подьячего матерны, замахивался бить, хватался за саблю и кричал, что ему курить не запретит никто и не боится он никого. Подьячий пошел на театр и пожаловался Фиршту на неистовство его челядника. Фиршт ничего не учинил на эту жалобу. Когда подьячий сошел с театрума, челядник изневесть с затылка ударил его изо всей силы по лицу и разбил до крови. Явились денщики и взяли буяна, который снова кричал невежливо, что ему табак курить никто не закажет, вынимал из ножен саблю и рвался из рук денщиков. Однако его вывели из комедии и за его неистовство и крик и за озорничество тут же учинено ему наказание, бить батогами, чтоб ему и иным впредь не повадно было так бесчинно и невежливо в комедии поступать.
Проминовал год, и Русские ученики подали донесение, в котором жаловались на учителя Фиршта, что он учит их не с прилежанием, бывает для ученья в комедийном доме на малое время, в неделю и в две является один раз и учит час и два и от того в ученье чинит замедление; которые комедии они выучили, и те по его нерадению в комплементах и за недознанием в речах действуют в нетвердости, почему и просили, чтобы выбрать из них же Русских комедиантов одного человека или двух, по усмотрению, для того, чтобы действовать в речах в твердости, дабы можно было действовать и без него, учителя. Они требовали, чтобы учитель приходил в комедийный дом два раза в неделю учить комплементов, в зимнее время со второго часа по шестой, в летнее время с третьего по десятый час. Доношение подписал третий комедиант Петр Боков.
Дальнейшая история этого уже не придворного, а общедоступного публичного театра выходит из пределов нашего описания. Упомянем только, что Комедиантский дом у Никольских ворот существовал еще в 1733 г., когда его предполагали возобновить, а затем было повелено этот дом больше не строить[97].
Правая сторона Никольской улицы была занята дворами соборного духовенства и двумя монастырскими подворьями. У самых Никольских ворот было пустое место в 12 саж. в квадрате, где существовал общественный колодезь, занимавший место в 1½ саж., в квадрате. Он находился в 9 саж. от городовых ворот, в 3 саж. от Никольской и в 2 саж. от Житницкой улиц, в пространстве между улицами на 6 ½ саж.
Затем следовал (1626 и 1657 гг.) двор соборного дьякона Афанасия на 5½ саж. ширины по воротам или по улице и на 7 саж. длины в глубь двора с одной стороны от Никольских ворот и на 10 саж. с другой противоположной стороны. Рядом следовал двор Благовещенского попа Алексея на 15 саженях ширины по улице и на 14 саж. длины в глубь двора. Возле этого двора находилось подворье Новодевичьего монастыря (в 1626 г. Рождественского Владимирского монастыря) шириною по воротам 21 саж., в заднем конце 11 саж. и длиною со стороны поповского двора 12 саж., со стороны переулка 21½ саж. (по другому чертежу 29 саж.). Переулок, который назовем Симоновским, шириною был в 2 саж., а длиною 3½ саж. Пространство от городовых ворот до переулка равнялось 55 саж. (по другому чертежу насчитывается 53 саж.). Он проходил между воротами теперешних зданий Арсенала и Судебных мест и по другому чертежу имел длины 24½ саж., что неверно[98]. По переулку с противоположной стороны находилось другое подворье, подворье Симонова монастыря, выходившее частью своего двора и на Никольскую улицу. За Симоновским подворьем стоял двор попа Владимира в 1626 г., а в 1676 г., двор Благовещенского собора ключаря Василия Климонтова, занимавшее место длиною по улиц на 10½ саж., шириною в обоих концах по 7½ саж. В межах двор примыкал с одной стороны к патриаршему конюшенному двору, позади к огороду боярского двора Сем. Лук. Стрешнева и с третьей стороны к Симоновскому подворью. В 1676 г. этот двор пустовал и по челобитью патриарха был ему отдан для распространения патриаршего конюшенного двора, по какому случаю сохранилась и опись поповских хором, служащая вообще характеристикою деревянных построек в Кремле и бытовых порядков жившего здесь духовенства. «А на том дворе хоромного строения, – говорит эта опись, – горница с комнатою на жилых подклетах; против их сени с вышкою, а из сеней крыльцо всходное о дву лестницах. Позади горницы и комнаты сени. Баня дву сажень. Погреб дубовый трех сажень; над тем погребом напогребница с сушилом трех сажень. Подле напогребницы и сушила на столбах сушило ж рубленое четырех сажень; а под тем сушилом погреб дубовой. А по другую сторону ворот конюшня, а на ней сушило старое. А около того двора с трех сторон огорожено забором. Да подле сушила и погреба ворота о двух щитах да калитка…»
Таковы были необширные постройки в Кремле, принадлежавшие духовному чину. Такие же постройки существовали и на боярских дворах для дворовых людей управляющего чина. Хоромы самих бояр, конечно, были несравнимо обширнее и сложнее.
Теперь перейдем к обозрению дворов по улице Житницкой, которая от Никольских ворот направлялась почти что по линии здания Арсенала к Троицкому подворью и к Троицким воротам.
Справа от ворот на плане Кремля времен Годунова, след. в конце XVI ст., здесь от угловой Кремлевской башни Собакиной и до средней глухой башни у самой стены показан длинный ряд городских Житниц, впереди которых, по самой их середине, выходя на улицу, стояли хоромы и двор боярина Григория Васильевича Годунова († 1598), двоюродного брата Бориса, заслужившего добрую память за то, что держал себя перед властителем Борисом независимо, не одобрял его злодейских козней и не пошел к нему в совет для убиения царевича Димитрия. Есть свидетельство, что Борис уморил его отравою в тот же год, как помер царь Федор Иван., у которого он был любимым ближним боярином, исподняя должность дворецкого еще со времен Грозного.
Кто владел этим двором в царствование Бориса Годунова, неизвестно, но вероятно кто-либо из Годуновского же родства.
При царе Михаиле Федоровиче весь этот Кремлевский угол, застроенный теперь Арсеналом, от самых ворот и до угловой Собакиной башни с значительным пространством и по городовой стене со стороны Неглинной, находился во владение боярина князя Бориса Михайловича Лыкова-Оболенского, который был женат на родной тетке царя Михаила, Настасьи Никитичне Романовой. Он получил это место не только по родству с царем, но еще более за многую службу.
Лыков Б. М. появляется на царской службе в 1596 г. рындою при приеме Цесарского посла. Это дает повод предполагать, что молодой Лыков был красивой наружности, так как в рынды избирались стольники дворяне, обладавшие именно этим качеством. В 1600 г. он воеводствовал в Белгороде. Но видимо, что он не сочувствовал Годуновскому царствованию и потому при появлении Самозванца не помедлил передаться на его сторону и по его распоряжению усердно приводил к кресту на его имя Украинные города. В это же время, идя с полками наскоро к Москве, Самозванец указал ему быть воеводою в Большом полку вторым подле кн. Вас. Вас. Голицына. В тот же 1605 г., когда Самозванец воссел на Московском престоле, Лыков получил немаловажную должность крайчего, а вскоре потом и важный сан боярина в 1606 г. Такое быстрое повышение объясняется поведением Самозванца, который в качестве истинного сына Грозного, сокрушив Годуновых с их сторонниками, необходимо должен был тотчас же возвысить свое родство Нагих и части Романовых; а Лыков, как упомянуто, был женат на сестре Федора (Филарета)
Никитича Романова, Анастасии Никитичне. Этот брак и в царствование царя Михаила Федоровича много способствовал его приближению к царской семье и к тому почету, каким он тогда пользовался.
После Самозванца он исправно служил царю В. И. Шуйскому во всех важных военных делах, воеводствуя иногда и в полках Скопина-Шуйского против Поляков и Русских воров, против Лисовчиков и Тушинцев.
Во время Московской Разрухи, когда государством управляли именем королевича Владислава и под руководством Поляка Гонсевского знаменитые сидячие в Кремле бояре, Лыков, кажется, сидел также в их числе.
В первые годы царствования царя Мих. Фед. Лыков прославился усмирением разорителей Государства, повсюду рыскавших для грабежа казаков, так что этот его подвиг заслужил даже внимание летописцев, описавших его дела с должною подробностью. Потом он отличился в войне против Владислава в 1617 и 1618 гг.
Затем в 1632 г., во время новой войны с Поляками, он был назначен идти под Смоленск в товарищах с кн. Дм. Мамстрюковичем Черкасским. Такое назначение ему очень не понравилось и он бил челом государю, что ему с кн. Черкасским быть нельзя, потому что у него, кн. Черкасского, обычай тяжел и перед ним он, Лыков, стар, служит государю 40 лет, а лет с тридцать ходит своим набатом (турецкий барабан), а не за чужим набатом и не в товарищах. Но кн. Черкасский со своей стороны бил челом на Лыкова о бесчестии и оборони. Государь принял сторону Черкасского и указал за его бесчестье доправить на боярине князе Лыкове в пользу Черкасского его оклад жалованья вдвое – 1200 р.
Однако вместо обоих на службу под Смоленск были назначены Б. М. Шеин и Д. М. Пожарский.
Порядки и уставы местничества обездоливали тогдашних людей большого и малого чина. В самом начале царствования Михаила Федоровича, в 1613 г. сентября 8, на праздник Рождества Богородицы, государь велел быть у чиновного стола боярам кн. Ф. И. Мстиславскому, Ив. Никитичу Романову и ему, кн. Лыкову, чем оказывался ему не малый почет; но он заявил государю, что ему меньше Романова быть невместно, а Романов стал бить челом о бесчестии. Государь раскручинился и говорил Лыкову много раз, чтоб он у стола был, а под Романовым ему быть можно. Вероятно, в виду большой кручины государя, Лыков смирился и сел за стол под Романовым, и когда после стола по обычаю государь жаловал бояр, подавал им чаши, Лыков ходил к чаше после Ив. Ник. Романова, и после стола уже не бил челом о своей невместимости.