Но в другой раз 1614 г. на Вербное воскресенье, 17 апр., когда был назначен такой же чиновный и почетный стол с теми же самыми лицами, Лыков снова стал бить челом, что под Романовым ему быть невместно по отечеству. В свою очередь Романов бил челом, что Лыков тем его обесчестил, что быть с ним у стола не хочет. Государь напомнил Лыкову о предыдущем случае, когда он был ниже Романова и не жаловался на то, и что вообще ему Борису с Романовым можно быть, повторял государь. Но Борис в это время уперся необычайно и говорил, что меньше Романова ему никоторыми делы быть невместно. Лучше бы его велел государь казнить смертью, а меньше Ивана быти не велел. А если государь укажет быть ему меньше Романова по своему государеву родству, что ему государю по родству Иван Никитич дядя, и он Лыков тогда с Ив. Никитичем быть готов. Государь говорил, что меньше Ивана Ник. тебе Лыкову быть можно по многим мерам, а не по родству, и он бы Лыков его государя не кручинил, садился бы за стол под Иваном Ник. Но Борис государева указу не послушал, за стол не сел и поехал к себе на двор. Государь велел послать за ним с приказом, чтоб ехал к столу, а если не поедет, то государь велит его Лыкова выдать головою Ивану Ник. Посылали за ним два раза с таким наказом, но послы возвращались с ответом, что Борис не послушался государева указу, к столу не едет, и говорит, что он ехать готов к казни, а меньши Ивана Ник. ему не бывать. После стола государь послал двоих дворян и велел им, взяв кн. Бориса, отвести его к Ивану Никитичу за его бесчестье, сказать Ивану Ник. государево жалованье и выдать кн. Бориса ему головою. Так это и было исполнено.
Такие местнические стычки случались нередко и получившему должное по уставу местническое возмездие несколько не вредили и не изменяли занятого им в службе положения.
В сентябре того же 1614 г. Лыкову поручена была немаловажная служба – усмирять бродивших по всей земле разбойников казаков.
После войны с королевичем Владиславов он в 1619 г. управлял Разбойным приказом, потом был (в 1620 г.) назначен первым воеводою в Казань, где и воеводствовал до 1622 г. В Москве в 1624 г. и 1626 г. на свадьбах государя он занимал очень почетное место конюшего с обязанностью ездить всю ночь около сенника или спальни новобрачных. За царскими чиновными столами, как упомянуто, он также занимал почетные места. В отсутствие из Москвы государя ему поручалось иногда береженье города и царского двора в 1629 и в 1640 г.
В 1628–1629 г. он управлял Монастырским приказом, с 1629-го по 1635-й – Ямским приказом, потом в 1635–1642 г. приказом Казанского дворца и в 1638 г. Каменным приказом. Вместе с тем он участвовал иногда в переговорах с иноземными послами. Его богатство или достаток выражались тем, что при встречах послов он выставлял в наряде своих дворовых людей от 12 до 16 чел., что должно обозначать среднее состояние боярского житья, ибо более богатые выставляли по 30 человек.
Прослужив лет 50 с лишком, Лыков помер в старости в 1646 г., в год вступления на царство царя Алексея Михайловича.
Двор его оставался за его вдовою Анастасиею Никит., умершей в 1655 г. Перед кончиною она поступила в монастырь и скончалась схимницею. При жизни она пользовалась тем же почетом, как и ее супруг.
Наследников после них не осталось, и двор их поступил во владение государя.
Двор боярина занимал пространство от городовой стены до улицы со стороны соседнего двора боярина Шереметева 35 (33) саж:.; с другой стороны подле Никольских ворот 38 саж:.; поперек, по улице, около 40 саж. и подле стены около 45 сажень.
Лыков распоряжался в своем дворе по-боярски, самовольно, заделал даже и всход на Никольские ворота особо выстроенною палаткой и возле ворот у городовой стены построил именную церковь во имя Всемилостивого Спаса и Владимирской Богородицы. Долгое время и после его смерти его двор прозывался Лыковым двором. При царе Алексее Мих. на этом дворе, вероятно, уже по кончине боярыни, вдовы Лыкова, было устроено так называемое Архангельское подворье. Оно так именовалось по поводу принадлежности его Архангельским владыкам, митрополитам, архиепископам и епископам, которые присваивали себе это наименование не от города Архангельска, тогда бы они прозывались Архангелогородскими, а от Архангельского Московского собора, где они учреждались для почетного поминовения по усопшим великим князьям и царям.
Сколько известно, первым из этих владык был Еласунский (Галасунский) архиепископ из Греков, прибывший в Москву с патриархом Иеремиею в 1588 году, и по всему вероятию в то время, когда патриарх поставлял на места многих других Русских владык, и Арсений был учрежден богомольцем в Архангельском соборе. О нем в записке (1610 г.) о царском дворе сказано, что «безотступно живет у царских гробов у Архангела и служит завсегда по родителех государских». При тех гробах он находился и в Смутное время, сидя с боярами в плену у Поляков в Кремле.
В это время к концу сиденья с ним совершилось чудо. Он изнемогал от голода, как и все Кремлевские сидельцы, уже готовился к смерти и отходную себе проговорил, лежа в своей келье. Вдруг слышит, кто-то подошел тихо к келье и творит входную обычную молитву: «Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй нас». Архиепископ едва уже мог ответить – аминь. В келью вошел чудотворец Сергий и в келье воссиял велий свет. Святой чудотворец проговорил ему, что ради молитв Богородицы и всех святых Господь Бог наутро град Китай предаст в руки христиан и врагов низложит. Так и случилось 22 октября 1612 г.
При нем же, еще в 1610 г. октября 20, за 9 месяцев до низложения с царства Шуйского (17 июля 1611 г.), следовательно пред началом настоящей Смуты, в Архангельском соборе совершилось особое чудо.
В полночь с четверга на пятницу были услышаны гласы плачевные и шум большой, аки некие сопротивоборные беседы и потом псальмское священнословие, глас поющих 118 псалма и со аллилуями. И потом с плачем прекратился глас. Слышали это соборные сторожа и рассказали людям. Многие от народа тогда говорили, что царство Шуйского с плачем окончится.
Кто же плакал плачевными голосами и шумел в соборе, как не погребенные в нем великие князья и цари, созидатели Московского Государства, пришедшего теперь к конечному разорению и опустошению, прямо к явной погибели. Как ярко и выразительно высказалось в этой легенде религиозное чувство народа, глубоко сознававшего политическую гибель Государства. Неизвестно, в какой местности Кремля находились кельи архиепископа Арсения при начале его поселения. По его указанию его дом находился возле древнего цейхгауза иди Оружейного Дома, на плане Годунова обозначенного именем Хобро, о чем мы говорили выше. Во время сиденья в Кремле Поляков в 1611 г. этот дом взорвало и он погорел, а с ним сгорела и некоторая часть дома Арсения. Имея в виду местоположение упомянутого цейхгауза за Хобро на восточном краю Кремлевской площади, мы указывали местность Арсениева дома возле домовой церкви во дворе князей Черкасских, так как сам Арсений говорит, что «в своем доме, находящемся вблизи дворца, он устроил церковь св. вмч. Димитрия Мироточивого, украсивши ее и паперть ее внутри и вне, покрывши всю белою жестью»[99].
У князей Черкасских и в начале XVII ст. существовала церковь того же воимя, о чем упомянуто выше. Потом она была освящена во имя Владимирской Богоматери.
При царе Алексее Мих. для помещения Архангельских владык, исполнявших упомянутое поминовение в Архангельском соборе, было отделено место во дворе Лыкова, вероятно, вскоре после кончины его вдовы, которое потом стало именоваться Архангельским подворьем, по имени владык Архангельского собора, как и они прозывались Архангельскими. Сколько нам известно, первый с этим наименованием появляется в 1660 г. Архангельский архиепископ Стефан. При нем, вероятно, и основалось подворье. За ним следует Сербский митрополит Феодосий (1662–1667), почему подворье именуется митропольим. Потом является Сербословенский епископ Иоаким (с 1667–1673 г.), именовавший себя Сербословенским и Архангельским.
Для устройства подворья из двора Лыкова был отделен его угол, прилегавший к Никольским воротам и к наугольной Собакиной башни, на пространстве по улице в 15 или 20 саж. Для подворья тут же существовала и упомянутая Лыковская церковь Всемилостивого Спаса.
Это подворье примечательно тем обстоятельством, что сюда был привезен в декабре 1666 г. судимый тогда на соборе патриарх Никон. Тогдашний приезд его в Москву и пребывание на подворье описывает его келейник, Иван Шушера, следующим образом:
Патриарху повелено было прибыть в Москву в ночь 1 декабря 1666 г. за 3 или за 4 часа до света с небольшими людьми. Он и приехал в ночь часа за 4 до света на субботу на 1 декабря.
«И везоша нас (из Воскресенского монастыря) на Ваганково (за Пресней), потом в Смоленския ворота (Арбатския), на Каменный мост (у Троицких ворот Кремля); в воротах Каменного моста многие фонари поставлены, осматривали, кто и сколько людей едет. С патриархом было 30 чел. и больше. И приидоша к Архангельскому подворью, что было в Кремле у ворот Никольских. Те ворота тотчас затворили. Патриарх прибыл во уготовленный ему двор, существует тот двор во граде Кремле, у Николаевских ворот в угле града, что именуется Лыков двор[100]. В храминах были уготовлены возженные многия свечи. Время было уже к рассвету. Когда все приехавшие собрались во дворе, то к воротам и окрест двора поставлены были крепкия и великия стражи, чтобы отнюдь никто не мог не только во двор войти или из двора выйти, но даже никому и мимо идти не было возможно, при чем и Николаевския ворота затворили крепко, дабы не было тем путем проходу, и самый мост при воротах вне Кремля, через ров, разобрали».
Все так устраивалось по повелению царя в видах предупреждения смуты в Московском народе, который принимал живое участие в этом церковном замешательстве. Привезенные Никоном съестные запасы для прокормления своих людей, по случаю строгого надсмотра за ним, были все отправлены на его подворье Воскресенское, находившееся в Китай-городе, так что на всю братию осталась случайно сохраненная только четвертина хлеба. Люди целые сутки голодали. Четвертина была разделена и съедена. Оставалось умирать с голоду. Тогда сам патриарх вышел на высшую храмину двора и возгласил к сторожевым стрелецким сотникам (а стражи стрелецкой было до 1000 человек), чтобы известили государю, что патриарх Никон и прочие с ним помирают от голода. Один из сотников пошел и доложил об этом боярам; дошел слух о том и до самого государя, повелевшего отпустить из дворца