Так, в 1589 г. мая 20 он торжественно принял у себя во дворе цесарева Австрийского посла Николая Варкоча, который приехав, слез с коня в воротах двора (въехав в ворота), при чем от ворот и по всему двору и по крыльцу и по сеням и в передней избе стояли нарядно во множестве дворовые люди боярина. А в комнате (гостиной) боярина находились отборные немногие люди в наряде, в платье в золотном и в чепях золотых. Вошедши в комнату, посол правил от цесаря поклон боярину, а боярин, встав, спрашивал о здоровье цесаря да звал посла к руке, сидя. Посол был у руки и затем говорил речь, чрез толмача, один на один, для чего из комнаты вышли все ненадобные люди.
Посол в это время говорил тайно о том, чтобы Московский государь присоединился к замышляемому союзу всей Европы против Турецкого султана и величал Годунова Вашим Благородием, начав свою речь такими словами: «Цесарскому Величеству известно, что Ваше Благородие у царского Величества скровной его, ближний тайный начальный Думца и большой боярин, о таких великих добрых делах радеешь и крепко промышляешь. И то цесарскому Величеству ученилось вельми любо и радостно, и за такие добрые дела, Ваше Благородие, у всех государей христианских в великой чести и славе».
Годунов отвечал послу подтвердительною речью, что готов усердно промышлять и против Турецкого, и против всех басурманов, и велел ему сесть против себя на скамейке, а после переговоров на прощаньи подавал ему вина и меды красные и белые в кубках и в ковшах, как исстари водилось в царском дворце по давнему прапрадедовскому обычаю.
В другой раз, 7 октября 1593 года, тот же посол Николай Варкочь снова был принят Годуновым в своих хоромах. В это время, быть может, для большей торжественности, посол ехал на Годуновский двор мимо Посольской палаты (у Ивана Великого), да мимо Пречистой (Успенского собора) позади алтаря, так как передние ворота Борисова двора выходили на Соборную площадь. Приехав на двор, посол слез с лошади, отъехав с полсажени от ворот, а его дворяне сошли с лошадей за воротами и шли на двор пешком.
Среди двора встретили посла люди боярина, 10 человек. Другая встреча послу была на верхнем крыльце тоже в числе 10 челов. боярских людей. Сам боярин сидел в комнате, а в передней и в сенях и по крыльцу стояли боярские дворяне в чистом платье. А как посол вошел в комнату, то явил его (представил) боярину челом ударить его государев пристав кн. Семен Звенигородский. Посол правил от цесаря поклон и говорил приветственную речь; потом поднес дары-поминки: от Арцыкнязя Максимилиана – лохань да рукомойник серебряные, золочены.
Затем боярин спрашивал о здоровье посла и цесаревых дворян и велел им сести в лавке по правую сторону себя.
Теперь посол именовал боярина «Вашим Велеможеством, Высотою, Государем», так как и к официальному титулу боярина уже присовокуплялось имя слуги.
Поговорив опять о союзе против Турка, боярин кончил разговор такою речью: «Николай! Пригоже было мне тебя у себя подчивати (столом) да зашли ныне многие великие дела царского Величества и я посылаю со столом к тебе». И отпустил посла. Встречники проводили посла до тех же мест, где встречали. А как посол отошел от лестницы, и боярин велел его почтить, лошадь подвести ему среди двора, а дворяне сели на лошадей по-прежнему за воротами. Таковы были старозаветные на Руси правила почетных встреч и проводов. Стол послу был послан на серебряных блюдах, вина и меды красные в кубках и оловяниках (кувшинах).
Один из сопутников посла, как очевидец, описывает этот прием таким образом: «Когда наше шествие вступило в Кремль, нас повели направо (мимо Успенского собора) к жилищу Бориса Федоровича. Это было очень обширное здание, только все деревянное. Тут, кто ехал на лошади, сошел с нее, а мы, несшие подарки, устроились за послом и пошли чрез 2 покоя, где находились служители Бориса Федоровича, одетые по их обычаю пышно. В третьем покое, в который мы вошли, находился Борис Федорович с несколькими боярами. Этот покой и по полу и кругом, устлан был прекрасными коврами, а на лавке, на которой сидел Годунов, лежала красная бархатная подушка. На нем было такое платье: во-первых, на голове была надета высокая Московская шапка, с маленьким околышем из самых лучших бобров; спереди у нее вшит был прекрасный большой алмаз, а сверху его ширинка из жемчуга, шириною в два пальца. Под этою шапкою носил он маленькую Московскую шапочку (тафью), вышитую прекрасными крупными жемчужинами, а в промежутках у них вставлены драгоценные камни. Одет он был в длинный кафтан из золотой парчи с красными и зелеными бархатными цветами. Сверх этого кафтана надет на нем еще другой, покороче, из красного с цветами бархата, и белое атласное исподнее платье. У этого кафтана книзу и спереди кругом, и сверху около рукавов было прекрасное жемчужное шитье, шириною в руку; на шее надето нарядное ожерелье и повешена крест-накрест превосходная золотая цепочка; пальцы обеих рук были в кольцах, большею частью с сапфирами».
Несколько более подробностей о Борисовом дворе находим в записке о таком же приеме другого цесарского посла Аврама Бурграфа, происходившем 27 мая 1597 года. Ехал посол в город и во двор боярина не верхом, а в открытом возку по случаю болезни в ногах, называемой камчуг. Царские приставы ехали с ним по обе стороны возка. Впереди ехало дворян и детей боярских 70 человек; за ними вели коней, назначенных в дар боярину, и посольские люди несли поминки-дары. В это время на дворе боярина было устроено по посольскому чину: в комнате, и в передней, и в сенях были дворяне боярина в золотном платье; на крыльцах, и по лестнице, и на дворе по обе стороны стояли его дворяне в чистом платье. Как посол приехал ко двору, приставы и цесаревы дворяне слезли с лошадей у ворот, а посол ехал в возку на двор до крыльца, по приказу боярина. Встречи ему были четыре: первая встреча середи двора, другая на приступе, как посол вышел из возка; третья на середнем крыльце, четвертая на верхнем крыльце. Встречали боярские дворяне. Когда посол вошел в сени, середи сеней его встретил сын боярина, Федор Борисович, при чем пристав объявил послу особою речью, что его встречает сын Его Царского Величества шурина, Слуги, Конюшего, боярина и Дворового воеводы и Содержателя великих государств, царства Казанского и Астраханского.
Федор Борисович дал послу руку, спросил его о здоровье и шел с послом в горницу. Когда посол пришел в переднюю, среди избы передней его встретил сам Борис Фед. и, взяв посла за руку, шел с ним в середнюю комнату. Здесь посол правил боярину поздравление от цесаря особою речью, и когда боярин спросил о его собственном здоровье, то посол отвечал, что «по греху по-моему была мне в дороге болезнь, и здесь было я позанемог, а ныне благодарю Бога, могу». Боярин подал послу ручку (sic) и посадил его близко себя в другой лавке, а сам сел в большой лавке, что от комнатных дверей. Затем звал цесаревых дворян к руке, спрашивал их о здоровье и велел им сесть.
Когда все уселись, слуга боярина являл ему цесаревы поминки-подарки. После того боярин сказал послу: «О которых тебе делах со мною говорить и ты говори, а цесаревых дворян вышли вон». Так посол и исполнил и приступил к переговорам все о том же Турке, на которого цесарь просил помощи, Посол, обращаясь к Годунову, именовал его уже Вашим Величеством и Вашей Милостию.
Когда посол был отпущен, начались обычные проводы; сам боярин проводил его до дверей передней горницы, а его сын проводил в сени; прежние встречники проводили посла в возок у лестницы, а приставы и цесаревы дворяне сели на лошадей за воротами.
По обычному порядку к послу был отправлен стол на 130 блюдах, да питья в 8 кубках и в 8 оловяниках.
В числе поднесенных даров от Цесаря Рудольфа Борису Федоровичу были присланы часы стоячие боевые, с знамены небесными, а его сыну Федору часы стоячие боевые, а приделан на них медведь; и шесть попугаев, а в тех попугаях два есть, один самец, а другой самка – и те два Борису Фед., а четыре его сыну, да сыну же Федору Бор. две обезьяны.
Таким образом, в хоромах боярина и тогда уже водились для забавы и попугаи, и обезьяны.
В 1595 г. случился великий пожар, выгорел весь Китай-город, «палаты каменные и в погребах везде все выгорело, а после пожара восстала буря велия, с городских башен верхи сломало и в Кремле с Борисова двора Годунова с ворот верх сломило; и многие дворы разметало; людей же и скот на воздух метало».
Как известно, ворота у богатых и достаточных дворов, да и у всех обывателей, всегда строились более или менее затейливо, а у богатых воротные верхи устраивались в виде шатровых башен одинаких или даже и тройных, как это видно и на плане Кремля времен Годунова, а потому и летописец воспользовался случаем и отметил разрушение Годуновских ворот, как примечательного Кремлевского здания, хотя, с другой стороны, такая отметка могла явиться с мыслью о Божьем наказании властителя за обиды и насилия, какими он прославил себя.
В то время ходила молва, что и пожар Китай-города был устроен тем же Годуновым с целью отвратить опасную народную молву об убиении царевича Дмитрия в 1591 году.
Достигнув царского венца, Годунов, конечно, перебрался с своего богатого двора в царский дворец и с того времени (с 1598 г.) оставил свой двор пустым, не отдавая его никому, не находя никого достойного жить в нем, как это и было на самом деле. Великой знатности людей уже не было в это время. Только после его кончины эти хоромы огласились плачем и воплями оставшейся его семьи, когда из дворца она была здесь заключена и погибла насильственною смертью.
«Что посеешь, то и пожнешь», говорит народная пословица, что сеет человек, то и пожнет, повторяли наши летописцы при описании таких событий.
Настала, наконец, жатва и для царя Бориса. Нежданно, негаданно появился живым убиенный царевич Дмитрий. Добытый злодействами трон пошатнулся. Измена царю с каждым днем вырастала повсюду. Все лицемерные благодеянья народу, все добрые попечения о государстве и многое доброе его устройство исчезли из памяти людей, сохранивших только ненависть к царствующему властителю. 5 апреля 1605 г. царь Борис, вставши от обеда, внезапно заболел и через два часа скончался. Говорили, что сам себя отравил, но можно полагать, что был отравлен угодниками Самозванца, если не умер апоплексией, как свидетельствует Маржерет. Однако, по свидельству Массы, доктора, бывшие во дворце, тотчас узнали, что он умер от яда.